История пиратки (гет)

Примечания:

Ну, вот и наконец глава от лица Михаила Феодоровича.

Пора узнать, что же случилось с главным двигателем сюжета:)

Минутка исторического юмора: https://ru.pinterest.com/pin/384002305745531467/

Не бечено!

Случай — это единственный законный царь вселенной.

Наполеон I Бонапарт

Михаил Феодорович сидел за столом и мутным взглядом разглядывал стоящую перед ним бутылку. Несмотря на то, что она была пустой, его рука как-то сама потянулась к ней, но сообразив, что рома все равно в ней давно уже нет, Михаил Феодорович привычным жестом огладил бороду и нахмурился. Не к лицу было русскому боярину проводить время в злачных местах, но о том, кто он такой, здесь вряд ли кто догадывался, да и настроение его было не способствующим бодрому расположению духа, а, пожалуй, и наоборот.

— Эй, еще одну бутылку! — крикнул он сновавшей между столиками миловидной девушке. Та только испуганно кивнула, хотя за испуг Михаил Феодорович мог принять и рутинный кивок — англичане, которых он встречал в последнее время, давно потеряли всякую индивидуальность и превратились в сплошной поток незнакомых лиц.

Настенька. Теперь все его думы были о ней, о его ненаглядной дочурке, которую он по своей глупости отпустил совсем одну. После встречи с испанским командиром в тот злосчастный день Михаил Феодорович понял, что жизни его никто угрожать не собирается, и под покровом ночи он вместе с Прасковьей незаметно покинул резиденцию губернатора. Охраны не было, или она была, но в таком состоянии, что едва ли могла даже стоять на ногах: испанцы предавались пьянству и грабежам в захваченном городе, что, конечно, не способствовало дисциплине. Через сам Бриджтаун оказалось пройти гораздо сложнее — то тут, то там встречались солдаты, которым даже не нужен был повод, чтобы начать бесчинствовать. Но Михаилу Феодоровичу в тот раз, как и во многие другие, повезло: он сумел, не привлекая лишнего внимания, провести полумертвую Прасковью через город, а там, на окраине, найти лошадь, скорее всего — ворованную, которую беспечные испанцы оставили без присмотра. Дальше все пошло как по маслу: ночь была темна, воздух горяч, а лошадь, галопом несущаяся вперед, не оставляла ни единого шанса возможным преследователям.

В Спейгстауне царил хаос и беспорядок. Местный губернатор, растерянный и смущенный, пытался организовать какое-то подобие самообороны на тот случай, если испанцы начнут двигаться дальше, вглубь острова; жители собирали свои пожитки, гадая, придется ли им покидать свои дома; а все таверны были забиты беженцами из Бриджтауна. Михаил Феодорович надеялся, что найдет дочь рядом с Арабеллой — странная англичанка сблизилась с Настасьей настолько, что та смело называла ее подругой, и было естественно, если она захочет разыскать эту заносчивую барышню. Но Арабелла Бишоп мало что могла сказать о ней, разве только то, что было уже известно Михаилу Феодоровичу: Настасья вместе с ней видела нападение испанцев и сразу же после этого поспешила в дом губернатора, а потом от нее будто и след простыл. Русский посол лишь промолчал, услышав об этом, а позже принялся самостоятельно наводить справки, чтобы узнать о судьбе дочери. Ничего. Только слухи, догадки, предположения, сомнения, но никто не видел ее ни живой, ни мертвой, и сколько бы денег Михаил Феодорович не тратил, все было едино. Никто и ничего.

Тогда он дал себе слово, поклявшись всем дорогим, что еще осталось у него в этом мире: он найдет свою дочь. Живой или мертвой. Но он найдет ее и увезет обратно в Россию — чего бы ему это не стоило. Потому что там их родина, и если уж где и умирать, то только там, на родной земле, а не вдали, на чужбине, которая оказалась совсем не такой радушной, как виделось раньше. Нет, Россия-матушка хоть и жестока порой, но справедлива, и то — родина-мать, а краше матери на этом свете мало кого найдешь, близкого по духу и готового поддержать в трудную минуту. Недаром ведь говорят, что ласковее рук матери в мире ничего нет…

А ведь Аксинья, жена-то его, умерла давным-давно: была суровая русская зима, в Москве стояли жуткие холода, и она захворала чем-то — был у нее сильный жар и ломило все тело, но иноземный лекарь лишь развел руками и посоветовал молиться Господу. В ту пору Насте было шесть лет; она потеряла тогда мать, а Михаил Феодорович — любящую жену. Теперь, когда он мог потерять еще и дочь, тоска грызла его изнутри, посмеиваясь над ним и проверяя его на прочность.

Неделя. Ровно столько он искал, спрашивал, подслушивал обрывки разговоров, но Настасья как в воду канула — словно нечистая сила ее забрала куда-то. Потерял. Не уберег. Эти слова били по живому, не давали осмыслить, подумать, понять, принять. Они заставляли заливать горе ромом и сидеть в грязном кабаке, потому что больше надежды нет, а если и есть, то сидит она глубоко, вся зарытая в пески безнадежности. И чем больше времени проходит, тем больше ветер наносит этих песков, и тем слабее вера в скорое избавление.

— День добрый, пан Лисянски, — неожиданно произнес по-английски чей-то смутно знакомый голос откуда сверху, прямо над ухом. Михаил Феодорович нехотя поднял глаза и увидел красивого молодого юношу, которому едва ли исполнилось двадцать лет. Лицо его, хоть внешне и смазливое, навевало не слишком приятные воспоминания, но откуда он мог знать его… — Что же, забыли мéня, пан Ми́хал⁽¹⁾? — с игривыми нотками в голосе спросил незнакомец, хитро сощурив глаза и весело улыбнувшись. Фраза была сказана на ломаном русском языке, который звучал по-непривычному резко в английской таверне, за полмира от Российского царства.

Эта улыбка что-то всколыхнула в памяти и вдруг перенесла Михаила Феодоровича совсем в другое место — теперь он был не в кабаке, а в Королевском замке в Варшаве⁽²⁾, вокруг был пышный и яркий двор, а польский король, Ян Собеский, пусть ему и было больше пятидесяти, выглядел так, как будто он собирается прожить еще не одну жизнь и совершить не один славный поход. Речь Посполитая — вот где он видел этого юнца. Но что поляку делать в такой глуши, вдали от родины? Разнюхивает тут что-то или так, праздности ради? Михаил Феодорович нахмурился, а незнакомец, так и не перестав улыбаться, деловито сел за стол рядом с русским послом, даже не спросив его разрешения.

— Ваш ром, мистер, — тихо проговорила незаметно подошедшая девушка, держа в руках очередную бутылку с ромом. Незнакомец поспешил ее отобрать, после чего он поставил ее перед собой и махнул рукой, предлагая девушке уйти, что она поспешно и сделала.

— Не ожи́дал вас увидеть в подобном заведении, — в таком же веселом тоне продолжил юноша. Михаил Феодорович молчал, сверля его недобрым взглядом. — Тогда сóчту за дерзость напомнить о себе, раз вы забыли обо мне, — меня зовут Анджей Моравецкий, и не притворяйтесь, что вам незнакомо это имя.

— Отчего же, помню, — возразил Михаил Феодорович. — К моей дочке ты сватался, а она про тебя сказала, что любой казак ей годится в женихи, но не ты. И что ты, пан Анджей, наследник знатного рода и один из богатейших людей Польши, забыл в этом Богом покинутом месте? — поинтересовался он, подозревая, что юнец оказался именно здесь и сейчас не просто так.

— Вас, пан Лисянски, — в глазах поляка сверкнули дьявольские огоньки, и он наклонился к русскому послу так близко, как будто боялся, что кто-то их подслушает. Словно хоть одна душа здесь знала язык варварских московитов. — Точнее, прибыл я сюда по собственнóму желани́ю — мир посмóтреть да ýзнать, что нового в этом Новом свете. Король Ян дал мне год на путешествие тýда и обратно. А пóтом, как прослышал про вас, сразу же примчался на крыльях ветра, чтобы проведать. Считайте, что нас свел случай — или божественное провидение. Я больше склонен к первóму, хотя решение остается за вами, пан Лисянски.

— Ага, как же, на крыльях ветра он примчался, — хмуро отозвался Михаил Феодорович. Он почувствовал, как язык, его верный друг во всех делах, начал заплетаться, и это не на шутку встревожило его. Разговор, видимо, предстоял важный, а разговаривать с поляком, напившись при этом в стельку, означало навлечь на себя позор до конца своих дней. — Льстивые речи ты для других прибереги — знаю, что примчался ты больше на крыльях любви, нежели чем ветра. Да и про собственное желание ты мне тоже не лги; если ты здесь сам по себе, тогда и я, видно, тоже. Скажи лучше, знаешь, какая беда со мной приключилась в этом проклятом месте?

— Бéда? — иронично переспросил Анджей Моравецкий, из чего Михаил Феодорович сделал простой вывод — нет, пока еще не знает. — Может, обокрали вас здесь, пан Лисянски? Так то неудивитéльно — если вы каждый день занимаетесь тем, что выпиваете столько рома, — поляк демонстративно начал разглядывать полную бутылку, принесенную девушкой. Повертев ее в руках, он все-таки положил ее обратно на стол и с улыбкой посмотрел на своего собеседника. — Если это так, то прошу вас не беспокои́ться; для столь дорогого друга мне не жаль ничéго.

— Попридержал-ка бы ты язык, дорогой друг, — в конце концов не выдержал Михаил Феодорович. — Помолчи и послушай, что я тебе скажу, а кичиться передо мной после будешь… если будешь, — улыбка медленно сползла с лица Анджея Моравецкого: теперь он, кажется, наконец-то понял, что случилось что-то очень плохое. — Настенька пропала.

Поляк поджал губы, и все выкомерие, которое он недавно напустил на себя, исчезло без следа; теперь он был задумчив и сжимал руки в кулаки, еще не совсем осознавая, что сейчас было сказано.

— Как это произóшло? — тихо спросил он.

— Ты уж, верно, знаешь, что царевна Софья Алексеевна отправила меня послом в Английское королевство, а король Яков, чтобы похвастаться передо мной, решил показать свои заморские владения. Не знаю почему, но местом нашего пребывания был выбран остров Барбадос, и его столица — Бриджтаун. И вот на эту самую «столицу» с неделю назад напали испанцы… Я отправил Настю в соседний Спейгстаун ради ее безопасности, но после всего, что случилось, когда я приехал туда, ее там не оказалось. Я перевернул весь Барбадос вверх дном, но ни следов, ни даже слухов.

— Поэтóму вы оказались на Ямайке, пан Лисянски? — с легкой усмешкой произнес Анджей Моравецкий, но тут же осекся, поняв, что смех здесь неуместен, и снова принял разочарованный вид.

— Ох уж эти польские шляхтичи… Ничего святого для них нет, — раздосадованно ответил Михаил Феодорович. Поляк ничего не ответил, только блестнувший взгляд выдавал, что слова эти его обидели.

Поляки — странный народ. Высокомерные, жестокие, своевольные, но в то же время любящие свободу и родину, готовые умереть за них. Русский всегда был готов открыть свое сердце; поляк — никогда, разве только самым близким друзьям, да и им не обязательно. Когда русский был наивным, поляк — хитрым; когда русский проявлял хитрость, поляк прикидывался обманутым, но на деле продолжал идти только туда, куда ему было нужно, с упертостью быка. Ясное дело, что и русские, и поляки всю свою историю только и делали, что враждовали, даром что славяне — единый народ. Михаил Феодорович не любил поляков, как и их речь, змеиную и неприятную для слуха; все они казались ему мелочными, алчными и неимоверно горделивыми, всегда себе на уме. Однако ж Анджей Моравецкий хоть и был ярким представителем своего народа, но имел одно очень важное достоинство, выгодно отличающее его от других: он любил Настасью вполне искренно, пусть даже она когда-то его и отвергла. Это и сейчас было видно по тому, как он стремительно поменялся в лице, когда узнал о случившемся. Анджей Моравецкий действительно был хитрым, пронырливым, порой плел какие-то вполне успешные интрижки, что в его-то возрасте было даже удивительно, но в то же время он слыл храбрецом, хорошо показавшим себя в войне с турками, был бесстрашным, но умным и рассудительным. Если бы только ум этот использовать себе во благо… В голове Михаила Феодоровича вдруг появилась мысль, которая никогда бы не появилась у него, будь он в трезвом виде и без помутненного горем разума. Но мысль, появившись, начала немедленно давать всходы, и, хотя она была достаточно безумной, он согласился с ней, не видя перед собой другого иного выхода.

— Помоги мне. Знаю, что можешь, когда захочешь, — так помоги мне найти дочь. Если найдем ее, проси что хочешь — не пожалею ни золота, ни земель своих, а не найдем, так, значит, судьба наша такая, чтоб отцы детей своих хоронили…

— Пан Лисянски, что мне ваши земли, что мне ваше золото? — спросил Анджей Моравецкий. — У меня и так много земель, и богатства у меня немаленькие… Что мне ваши земли, кóгда у них не будет хозяйки? — он помолчал немного, обдумывая свои слова, а потом продолжил: — Если мы нáйдем Анастасию, то я буду прóсить у вас ее руки, чтобы стала она мне женой. Другого мне не надо.

— Она отказала тебе, когда ты просил ее руки в прошлый раз, — напомнил Михаил Феодорович. Он так и думал — конечно, поляк не будет делать что-то просто так, а в награду ему было нужно то, чего он не смог получить обычными способами. Настасья, если она еще жива и если они смогут найти ее, будет совсем нерадостной, когда узнает, что ее хотят выдать замуж за противного ей пана Анджея. Выдавать дочку силой Михаил Феодорович не хотел, но другого пути он не видел перед собой — одному ему не справиться, здесь нужен был некто с таким же, как и у него, складом ума, пытливым и дальновидным, кто сможет оценить сложившиеся положение свежим взглядом. Из такой бездны одному не выкарабкаться, а поляк был какой-никакой надеждой, можно сказать — близким человеком среди всей этой однообразной толпы таких чужих англичан.

— «Стерпится-слюбится», говорила мне покойная бабýшка. Óна вышла за деда не из великой любви, как и он женился на ней не по воле чувств, но óни сделали это потóму, что так было нужно. Однако я люблю ее и не сделаю ничéго ей во вред, — пан Анджей осекся, видя неверие в глазах Михаила Феодоровича, и снова поджал губы, задумчиво рассматривая все ту же несчастную бутылку. — Я могу поклясться на всем, чем захотите — имéнем матéри, Богом, Библи́ей, что я сделаю все, чтобы нáйти вашу дочь жи́вой и невредимой, а если óна станет мóей женой, так же и в том, что я ничéго не сделаю против ее воли и что она будет вóльна так же, как и была до замужéства.

Михаил Феодорович посмотрел в глаза поляку: тот был полон решимости сделать все, что от него потребуется, чтобы найти Настасью. Даже забавно, ведь он, идя сюда, даже не догадывался, во что он втягивает себя. Всего пару часов это был просто польский шляхтич, который приехал в Новый свет по приказу своего короля, чтобы выяснить, что здесь да как, а после полученную информацию использовать против европейцев: пусть ныне Ян Собеский и был дружен, например, с той же Францией и ее королем, Людовиком XIV, но уже завтра они могли стать заклятыми врагами. Сейчас же Анджей Моравецкий явно нарывался на непредвиденные неприятности, в его фантазиях наверняка превращенные в приключения, в которых он становился чуть ли не главным героем.

— Мой тебе совет на будущее: не давай клятв, про которые не знаешь, исполнишь ты их или нет. Так будет легче и тебе, и другим, — сказал Михаил Феодорович. Потом он с трудом встал, опираясь о стол, прихватил уже ненужную бутылку с ромом и, немного покачиваясь, пошел к выходу. Поляк нерешительно последовал за ним, как будто сомневаясь в принятом решении. — Если уж такая охота у тебя мне помочь, что и клятвы готов давать, то давай тогда по-серьезному поговорим. Расскажу я тебе все то, что знаю сам. Начал я поиски свои в Спейгстауне, но, насколько мне известно, Настасья там не появлялась. После этого я спрашивал о ней в Бриджтауне, однако выяснить мне удалось только то, что она выехала из него до того, как туда пришли испанцы. Значит, пропала она по дороге из одного города в другой.

— А что говóрят окрестные житéли? — спросил Анджей Моравецкий, окончательно решив принять действенное участие сначала в расспросах, а потом и в поисках.

— Да ничего. Не до того им было. Но на дороге я обнаружил мертвую лошадь; она споткнулась о какой-то камень, перевернулась, ударилась, подвернув ногу и поранив голову, да так и умерла. Но это была лошадь губернатора, то есть, по моему разумению, на ней ехала Настенька тогда. Но рядом с лошадью я не нашел никаких следов; сразу же после испанского нашествия, буквально на следующий день, под вечер, прошел дождь, который смыл их все. Я искал в лесу, но безуспешно. Никто ни о чем не знает или же молчит об этом. Тогда я подумал — если на Барбадосе нет никого, кто хоть краем глаза видел ее, значит, нет ее уже на острове.

— Как нет? — удивился поляк.

— А вот так. Какая-нибудь лодка отчалила от берега, да и ее прихватила с собой, — пояснил Михаил Феодорович. Лицо юноши помрачнело.

— Мы не знаем, что произóшло с ней после тóго… И нáйти óдну девýшку во всем Карибском море — как и́скать иголку в стоге сена, — печально заметил Анджей Моравецкий.

— Не совсем так, как ты думаешь. Женщин тут не так много, а молодых девушек с русыми волосами, голубыми глазами и странным говором днем с огнем не сыщешь — вернее сказать, сыщешь, но не так чтобы и много. Другой вопрос: куда могла направить свои весла та лодка, о которой мы рассуждаем, а, пан Моравецкий?

— Если мы говóрим о том, что óна еще жи́ва… — взгляд юноши загорелся, он лихорадочно перебирал варианты, ища среди них единственно верный. Они тем временем прошли сквозь многолюдный рынок Ямайки и медленно приближались к резиденции губернатора, некоего приземистого и сухого англичанина по имени Хендер Молсуорт⁽³⁾. Как русский посол, Михаил Феодорович продолжал пользоваться некоторыми привилегиями, что несказанно его радовало. — Не испанские пóрты, это ясно, и не английские, раз óни бежали из английской гавáни и не вернулись. Думаю, ее держат в заложни́ках, желая полýчить выкуп, — не мóгли же óни в самом деле не знать, кого óни захватили, но пóка не имеют возможнóсти связаться с вами, чтобы перéдать условия. Тóгда правильный вóпрос вы задаете, пан Лисянски, — где? Это или французский порт, или голландский, нейтральный, раз в английский óни не посмели сунýться обратно.

— Правильно, — согласился Михаил Феодорович, приветливо кивнул двум кирасирам, охранявшим вход в губернаторскую резиденцию, и повел своего гостя по ухоженному садику. — Значит, нам осталось найти соглядатаев в крупных портах, и желательно наведаться в эти порты и самим. Понимаешь, к чему я клоню?

— Да, — Анджей Моравецкий серьезно кивнул и перевел взгляд на море, гавань Порт-Ройала, в которой стояло несколько кораблей. — Я не пожалею ни средств, ни времéни. Вы не желаете прини́мать от мéня клятв, потóму я дам обещание самóму сéбе: я нáйду вашу дочь, чего бы мне это не стоило, — с воодушевлением сказал он.

Михаил Феодорович только обратил взгляд на безбрежное море и ничего не ответил. На душе полегчало; теперь, на чужбине, он был с чужаком, но этот чужак был милее всех родичей, вместе взятых: он согласился разделить с ним его горе.

Примечания:

Сайт, на котором ради интереса решила проверить орфографию, ответствовал мне, что в моем тексте 73% — это вода. Забавно, что человек состоит из воды примерно на такое же количество процентов:)

1) Michał. Обращение по имени было признаком фамильярности или неуважения. Как поляк, герой говорит с акцентом, что выделено ударениями (в польском ударение статично и падает на предпоследний слог).

Вернуться к тексту

2) В 1655 году Королевский замок был разграблен шведами, и источники говорят, что ко времени Яна Собеского он был восстановлен, но не до конца; впрочем, это не слишком важно для повествования:)

Вернуться к тексту

3) В ОКБ нет указаний, кто был губернатором Ямайки до Бишопа, поэтому информация о нем взята из Википедии.

Вернуться к тексту