Волки и Овцы (джен)

Если бы Малфоя спросили, что есть Магия, он бы не нашёлся с ответом. Но, стоило признать, этот вопрос привёл бы в замешательство любого волшебника. Разумеется, долгие секунды, а то и минуты спустя, можно было бы услышать нечто до пошлости пафосное, глубокомысленно философское. Но на деле Люциус никогда не задумывался над смыслом самого понятия и над тем, что за ним стоит. Это и послужило причиной его замешательства. Словно удар под дых.

Сначала этот нелепый закон о краже магии, который по сути своей низводил волшебников и их предков до уровня простецов, затем хоркруксы, а теперь ещё и это. Конечно, он подозревал, что с тем паршивым ритуалом всё непросто, но ему и в голову не приходило, что Лорд зайдёт так далеко. Как-то так получалось, что все научные изыскания Волдеморта в области Магии в итоге извращали саму её суть. И, как выяснилось, таким Лорд был ещё до своего перерождения.

Глядя на сероватое лицо Рудольфуса, Люциусу очень хотелось сказать: «Тебе бы отдохнуть. Выспаться». Но он вовремя прикусил язык и просто наполнил уже вторую или третью его чашку крепким чаем. Влезть в голову Беллатрисы было совсем несложно для её мужа, который, кажется, с детства баловался ментальными практиками. Но чего ему это стоило, можно было лишь догадываться. Ведь Белла была не просто злобной истеричкой, как бы сам Малфой не язвил на эту тему. Она была не совсем здорова ещё до своего заключения, а мрачные серые камеры Азкабана усугубили её положение. Блеки, конечно, не Гонты, но и они постепенно вырождались со всеми вытекающими признаками. И при всей своей неприязни к этому семейству, Малфой чувствовал горечь, словно вместе с ними умирает часть его привычного мира.

Стряхнув с себя непрошеные мысли, он вновь уставился на собеседника: «Как это — влезть в голову безумцу?» Но вопрос он задал иной, неожиданный даже для самого себя:

— Я заметил, не мог не заметить, что ты не во все головы влезаешь. В мои мысли ты суёшь свой любопытный нос довольно охотно. Почему?

— Наверное, потому, что ты мне понятен. Твои размышления, даже негативные, структурированы и релевантны… А ещё меня забавляет, как ты бесишься из-за этого.

— Последнее мог бы и не говорить.

— Прости, не удержался.

Рудольфус улыбнулся вполне искренне, но эта улыбка не могла скрыть внутренних метаний. Вряд ли Лорд поведал Белле о всех своих планах, но и того, что она знала, было достаточно, чтобы перестать чувствовать себя человеком.

Как он мог не заметить отсутствия стольких своих воспоминаний? Как можно забыть о чём-то настолько важном? В конце концов, как он умудрился закрывать глаза на протяжении стольких лет на столь явный интерес Тёмного Лорда к себе? С того момента, как Рудольфус всё же решился и проник в разум своей жены, он никак не мог перестать корить себя за невнимательность. Он обязан был заметить, но привычка погружаться в окружающий мир с головой, не фокусируясь на самом себе, не позволила ему осознать важности происходивших с ним событий. В то же время он никак не мог поверить, что такое его поведение естественно. На него это не было похоже совершенно. Он ведь внимателен к деталям, всегда чутко реагировал на малейшие изменения в окружающей его действительности. Так как же так получилось?

Сейчас он больше всего желал восстановить утраченные воспоминания и понять, что именно с ним делал Лорд и какие методы использовал для достижения своих целей. Больше всего желал и больше всего боялся. Обрывки воспоминаний Беллатрисы тех лет, что они уже состояли в формальном браке, были чудовищно скомканы и изодраны, как дешёвый папирус в мусорной корзине. Но они ясно говорили, что Лорд экспериментировал, он что-то искал. Но похоже было, что Белле он не доверял настолько, чтобы посвящать в свои планы. А ещё это говорило о том, что всё это началось гораздо раньше, ещё до того, как хозяин заклеймил своего раба.

Неужели отец знал и позволил школьному приятелю ставить сомнительные опыты над наследником своего Рода? Да, он не выносил сына, но имя и наследие семьи всегда ставил выше собственных эмоций, желаний и даже амбиций. Вероятно, поэтому его постигла такая участь. Лорд никому бы не позволил встать на своём пути. Уже тогда было понятно, что интересы других людей он в расчёт не берёт.

Ритуал, что вначале не виделся Лестрейнджу чем-то катастрофическим — всегда ведь можно было просто лишить Лорда источника сил, теперь причинял почти физический дискомфорт. Сейчас, когда Руди понимал, что в его прошлом слишком много чёрных пятен, он чувствовал себя чем-то не цельным. А каждый раз, вспоминая себя самого, увиденного глазами жены, он и вовсе сомневался в том, что он человек. Да и был ли он им когда-то? Может, он родился вещью? Просто инструмент для достижения чужих целей. Неполноценный, неживой, пустой внутри. Как какая-нибудь…

— …кукла.

— Что, прости?

— Ничего. Не бери в голову. Просто задумался.

Возможно, Малфой и казался эгоцентричным себялюбцем, но он был наблюдательным и не был обделён эмпатией, кто бы что ни говорил. Да и не нужно быть Мальсибером, чтобы понять, что чувствует человек, вся жизнь которого от рождения прописана кем-то другим. И нет возможности отклониться в сторону от намеченного плана. Ни единого шанса вырваться из чужих рук.

Люциус и сам ощущал себя марионеткой. Но одно дело болтаться на тонких верёвочках в иллюзорной надежде однажды их оборвать, и совсем другое — сидеть безвольной игрушкой на полке в ожидании, когда хозяин захочет с тобой поиграть. Существовать для чего-то, что тебе самому неведомо. Малфой знал, что Руди гнетёт именно эта мысль, но был несколько удивлён, что осознание пришло к его приятелю только теперь.

Сам Люциус уже который месяц не мог отделаться от этого дикого образа. Порой, бросая взгляд на Рудольфуса, он прилагал титанические усилия, чтобы ни один мускул не дрогнул, чтобы не выдать свой страх. Ему мерещились то грубые швы, которыми неаккуратно зашиты глаза и рот Лестрейнджа — стоило моргнуть, и кроваво-красная нить превращалась в спутавшиеся на ветру длинные пряди волос, слишком контрастирующие с бледной кожей. То ему виделись глубокие трещины на фарфоровом лице со стеклянными глазами, которое крошилось, осыпалось, открывая зияющую пустоту. Всего лишь чёткая тень от дерева за окном. Малфой с ужасом думал, что Тёмный Лорд давно раскусил все их планы и теперь по крупицам уничтожает, вознамерившись для начала свести с ума.

Не так давно Малфой, не вдаваясь в подробности, даже поделился своими опасениями с Лестрейнджем, как с одним из лучших менталистов. Но тот, по своему обыкновению, влез в мысли Люциуса и увидел больше, чем планировал. От жутковатых кукольных образов ещё можно было отшутиться, пусть и с натяжкой. Но увидеть самого себя обнажённым в лапах оборотней ещё и в чужой голове... Будто ему собственных кошмаров было мало. Рудольфус с трудом убрал руку с волшебной палочки. Но подавить гнев оказалось проще, чем справиться с унижением.

Не примиряло и то, что паршиво было обоим. Теперь, когда Люциус точно знал, что Лорд к его видениям имеет лишь косвенное отношение, ему стало ещё хуже. Если это всё его воспалённый разум творит, то и с исчезновением Повелителя образы никуда не денутся, пока он сам не придумает, как подавить свои страхи.

Рудольфус же испытывал стыд. Неуместный, неправильный. Он ведь ничего не сделал, чтобы ощущать себя таким. Таким грязным, слабым, беспомощным. Таким опороченным даже в чужих мыслях. Ему так долго удавалось отгонять от себя осознание, что кто-то мог увидеть в словах Лорда то же, что и он сам. И ведь почти получалось обманывать себя. На деле же не было ни одного свидетеля его публичного унижения, который бы не разглядел того, что лежало на поверхности.