По-волчьи жить. Happily ever after (гет)

Мы любовь свою схоронили

Крест поставили на могиле.

"Слава Богу!" — сказали оба...

Только встала любовь из гроба,

Укоризненно нам кивая:

— Что ж вы сделали? Я живая!..

Юлия Друнина

С диким треском я размотала скотч и залепила крест-накрест последнюю коробку с вещами. Усевшись на нее, оглядела опустевшую без памятных вещиц на полках комнату. Мощный вместительный шкаф в углу, письменный стол у окна со встроенной офисной настольной лампой. Простой интерьер в духе минимализма — я всю жизнь прожила в казённых местах и не понимала, зачем вообще нужна лишняя мебель.

Взгляд выхватил кровать. Привиделась девятнадцатилетняя девчонка, рыдающая в подушку.

— Кошмар, Линарес, как можно было настолько загадить комнату? Ты поэтому плачешь?

— Отстань, Блас.

Кружка звякает: это Блас схватил ее с прикроватной тумбочки и покрутил в руках.

— Линарес, — восхищенно протягивает он. — Похоже, тебе удалось вывести новые формы жизни. Ты уже подала на грант?

Я неохотно оглядываюсь на него, и он едва сдерживаясь от смеха демонстрирует мне мою чашку с заплесневевшим чаем на дне.

Я мотаю головой и снова отворачиваюсь. Внезапная весть о смерти пациента неумолимо вдавливает меня в подушку.

— Линарес, — Блас мягко касается моих плеч и усаживает меня на кровати. Я чуть успокаиваюсь и, все ещё всхлипывая, понуро опускаю голову, чтобы Блас не видел моих слез. Он касается пальцем моего подбородка, заставляя поднять лицо. — Что случилось?

— Он умер, — задыхаясь, выдаю я и снова захожусь в слезах. — Мой пациент умер, — с трудом выговориваю.

Блас кивнул.

— Я говорил, что эта профессия не для тебя.

Я в ярости запулила в него подушкой.

—Уходи из моей комнаты! Что ты пришел? Глумится опять будешь? Да, я оплакиваю пациента, это нормально! Я заботилась о нем, я же пыталась его спасти!

Я снова дрожу, вспоминая, как старалась помочь ему. Каждый раз, когда я оказывалась рядом с пациентами, мне казалось, что это снова Блас лежит передо мной. Как правило мне как практикантке давали не очень тяжелых, они выбирались из могилы в конечном итоге, так что я дошла до иллюзии, что действительно всесильна и могу спасти любого. Но вот мое первое поражение. И как мне тогда виделось, Блас пришел, чтобы меня добить.

— Если ты не возьмёшь себя в руки, ты свихнешься через полгода, — повышает голос Блас. — Ты не можешь помочь каждому.

— Я должна! — ору я в ответ, высвобождая всю боль, что сковывает сердце. Я помнила, как ненавидела Бласа в тот момент, но как я теперь была ему благодарна. Он давал мне возможность выплеснуть всю боль на него.

— Ты должна успокоиться, Линарес.

Он удерживает меня за плечи и заставляет посмотреть на него. Я внезапно становлюсь кроткой как овечка. Тихо роняю, не глядя на него.

— Как успокоиться, Блас? Мне должно быть плевать, что он умер?

— Да, тебе должно быть плевать, — спокойно подтвердил Блас. — Он умер, и ему уже ничем не поможешь. Но остались живые, которым ты можешь помочь. И ради них ты должна взять себя в руки! — он встряхивает меня и заставляет посмотреть ему в глаза. Я цепляюсь за этот взгляд, он придает мне силы. Блас всегда учил меня летать, выталкивая из гнезда. Но только он мог укрепить мои крылья одним своим взглядом. — Иначе лучше сразу бросай училище и уходи в финансы. Я знал, что этим кончится.

— Ничего не кончилось! — я вскакиваю с кровати. — Я на своем месте, и я тебе это докажу!

Воспоминание рассеялось, и я улыбнулась, вспоминая, какой глупышкой была ещё пару лет назад. Как легко я велась на уловки Бласа, как терпеливо он возился со мной. Это осознание приходило ко мне лишь теперь — тогда казалось, что он ни в чем меня не поддерживает. Я встала с коробки и вышла в коридор. Новая картинка возникла перед глазами, и я как наяву увидела Бласа, хватающего меня за плечо.

— Линарес, ты что-то соображаешь вообще?

— Отстань, я опаздываю.

Блас хватает меня за руку и приближает к себе, едва не утыкаясь носом в мое лицо.

— Ты специально завалила экзамен по математике. Я тебя проверял, ты должна была написать на высший балл!

— Что? — стараюсь, чтобы голос мой выражал неподдельную скорбь. — Я завалила вступительный экзамен? Блас, как же так!

Я поднатуживаюсь, пытаясь выдавить хотя бы слезинку, но все тщетно. Я едва сдерживаю ликование. Я завалила экзамены во все престижные заведения, на которых настаивал Блас, и теперь оставалось только медучилище. Больше меня никуда не брали.

— Мой отец отвалил миллионы, чтобы ты закончила элитный колледж — и все ради чего? Чтобы ты меняла утку и ставила капельницы всю жизнь?

— Чтобы я спасала людей, — становлюсь серьёзной. — Как спас меня он. И ты, — прибавляю негромко.

Блас свирепеет и встряхивает меня.

— Для того чтобы спасти кого-то нужны деньги! — орет он. — И никто никого не спасет, если денег не будет. Ты будешь спасать других, а тебя кто будет спасать?

—Ты.

Он смотрит на меня внимательно сверху вниз, серая вода плещется в его глазах , и для меня это тихий омут даже после стольких лет. Я не знаю, что таится в нем.

— А когда меня не будет? Ты должна рассчитывать только на себя.

— А когда тебя не будет? — спрашиваю я напряженно, и он не отводит взгляд, вглядываясь в меня, словно не знает что ответить.

— А, учись ты где хочешь, — он отталкивает меня с досадой и покидает комнату. Я рассматриваю дверь и чувствую себя паршиво.

Я спустилась по лестнице, ощущая под пальцами шершавое дерево перил. Снова вспышка — и снова Блас встречает меня внизу, руки в брюках, взгляд не предвещает ничего хорошего. Я слегка замедляю ход: резко отпадает желание спускаться.

— Ты устроилась на работу?

Обманчиво спокойный убаюкивающий голос Бласа. Самый пугающий из голосов в его арсенале.

— А ты откуда знаешь? — вырывается у меня, и я резко смолкаю, придавленная его мрачным взглядом.

— От инспектора, — с притворной веселостью отзывается он и машет письмом, выудив его из заднего кармана. — Они там очень обрадовались, что девочка начала взрослую жизнь. Только вот учиться и работать на полную ставку ты по закону не имеешь права. Знала об этом?

Я закусываю губу и жалобно смотрю на Бласа. Вид у меня, должно быть, как у дворняги, которую ругают за сворованную сосиску. Всклокоченный и непоседливый. Я спускаюсь на пару ступенек вниз.

— Блас, я не хотела... Я думала.

—Ты думала? — охает Блас. — Вот теперь я поражен. Зачем ты устроилась не работу? Тебе денег не хватает?

Отрицательно мотаю головой.

— Хочу доказать тебе, что сама могу о себе позаботиться. Я хочу рассчитывать только на себя. Сам говоришь, только деньги дадут мне возможность помогать другим.

Блас явно не знает, смеяться ему или плакать.

— И куда ты устроилась, позволь узнать?

— В закусочную, — не слишком разборчиво бормочу я.

— В закусочную! Сумасшедшие деньги... Нет, Линарес, если уж ты решила помогать людям, стань по крайней мере специалистом хоть в чем-нибудь. Либо ты работаешь в закусочной, либо изучаешь свое дело и становишься профессионалом. Выбирай что-то одно.

В тот момент я научилась от Бласа очень важной вещи. Неважно, чем ты занимаешься, делай это на сто процентов. Мне стало вдруг понятно, зачем он так ревностно гонял учеников в колледже, хотя устроился туда вовсе не за этим. Дело было не только в том, что он отрабатывал свои комплексы. Он правда воспринимал ту свою неказистую должность как дело жизни и выкладывался на все сто. Того же он требовал и от меня. Если я не хотела стать гениальным финансистом, я должна была по крайней мере стать опытным врачом или на худой конец научиться виртуозно подавать на стол в закусочной. Дело было не в деньгах и не в престиже — ему было не важно, чем я буду заниматься. Он хотел, чтобы я жила полной жизнью.

Я нашла Бласа на заднем дворе в саду. В последнее время часто заставала его там: он, конечно, ворчал, что ему приходится переделывать за меня работу, чтобы альпинарий приобрел хоть какой-то более или менее приличный вид, но я видела, что ему нравится копаться в земле. У него всегда была потребность взращивать и воспитывать: сначала это была я, теперь безмолвные росточки в саду.

— Готова?

Блас поднялся на ноги и, сняв перчатки, отряхнул штаны.

Я молча кивнула.

— Мне нужно переодеться — жди меня внизу.

Блас спустил последнюю коробку вниз. Я помогла ему погрузить вещи в машину.

— Одежду оставишь здесь?

Я кивнула.

— Только часть. Скоро свадьба у Мии, мне понадобится отпариватель. Чтобы не ездить туда-сюда...

На самом деле, я оставила здесь свои наряды, чтобы не напоминали лишний раз о Бласе. Хотя кого я пыталась обмануть? Мне не требовалось предметы, чтобы каждую минуту думать о Бласе.

Блас застегнул на мне ремень безопасности. Я вжалась в сиденье и впилась ногтями в ладони, чтобы выдержать его мягкие прикосновения.

— Ничего не забыла?

Блас медлил повернуть ключ зажигания и внимательно разглядывал бардачок, как будто видел его впервые.

Я улыбнулась одними губами.

— Если и забыла, вернусь. Ты же меня впустишь? — пошутила я.

Блас метнул на меня взгляд мельком и включил мотор.

— Не хотелось бы давать обещания, — передернул плечами Блас.

— А у тебя выбора не будет, ключи от дома я забрала с собой, — с нарочитой весёлостью воскликнула я и потрясла ключами перед его лицом.

Блас резко оттолкнул мою руку.

— Линарес, я веду машину, между прочим.

Я показала ему язык и убрала ключи обратно в карман.

Прежде чем выгрузить коробки, Блас поднялся со мной на квартиру. Он уже видел ее мельком, но я здесь была впервые.

—А плиты здесь почему нет? — нахмурился Блас и взглянул на меня, словно это был мой промах.

Я пожала плечами.

— Расслабься, Блас, я питаюсь сэндвичами. Зачем мне плита?

— Чтобы не питаться сэндвичами, — резонно парировал Блас и проследовал глубже в комнату. Квартира была однокомнатная, но достаточно просторная.

— Нет, — нахмурился Блас. — Так дело не пойдёт. Это же просто халупа. Здесь нужно хотя бы ремонт сделать.

— Блас, — вздохнула я. — Ее же выдали отремонтированную... Затем споткнулась и помедлила немного. — Но вообще я не против отремонтировать, — быстро поправилась я. Чудовищный цвет обоев!

Блас охотно меня поддержал.

— И отделка! Что за радость жить в квартире с линолеумом? Здесь куча работы ещё, Линарес, похоже, пока рано въезжать сюда.

Я, которая может сладко спать даже в тюрьме на голом полу, быстро закивала и для пущей убедительности разрубила воздух ладонью.

— Придётся с переездом повременить, — тяжело вздохнула я. — Я могу подыскать съемное жилье, — бросаю быстрый взгляд на Бласа. Тот морщится.

— Зачем затеваться, съемное жилье будет не лучше. Давай подождем, пока закончат ремонт. Это вопрос на пару недель.

— Но Блас, — вспомнила я. — Это что, значит нам все эти коробки обратно теперь везти?

— Придется везти, тебе же надо чем-то пользоваться, пока живёшь дома, — развел руки Блас. — Не будешь же ты здесь жить во время ремонта.

— Похоже , ты прав, — вздохнула я с притворным сожалением, а в голове стучала лишь одна мысль.

Мы так никогда не разъедемся. Ни одному из нас не хватало силы разорвать эту нить. Неужели так и будем до конца жизни висеть в воздухе, болтая ножками?

* * *

Марисса затянула шнуровку в последний раз и завязала узелок на корсете.

— Не туго? — спросила Марисса, озабоченно глядя на дело рук своих.

— Все в порядке, — едва слышно ответила я. — Ты не могла бы меня оставить ненадолго. Хочу настроиться.

Марисса смерила меня пытливым взглядом, но ничего не спросила. Я не рассказала ей о решении съехать от Бласа, но она чувствовала, что со мной что-то неладное творится. Едва за ней закрылась дверь, вновь послышался стук.

— Я переодеваюсь, — крикнула я.

— Это я, — глухо отозвались за дверью.

Я замерла. Последнюю ночь я провела на девичнике у Мии, а до этого Блас пропадал, заканчивая дела с моей новой квартирой. Я должна была въехать туда на следующий день после свадьбы Мии — так мы договорились. Нам уже несколько раз приходилось переносить дату переезда, и этот день стал некой вехой, после которой путь к отступлению закрыт. Мы собирались воспользоваться тем, что все соберутся, и сообщить ребятам, что разъезжаемся.

— Открыто, — уронила я и обернулась.

Блас вошел. Я напряженно ждала его слов. С секунду он разглядывал меня, надев на лицо маску безразличия, но я уже давно научилась смотреть сквозь маски. Я поймала мимолетное одобрение на его лице, и как ни странно, ощутила облегчение.

— По-моему, Андраде перетрудилась с корсетом, — как ни в чем не бывало бросил Блас, закрывая за собой дверь, и подошел ко мне.

— По-моему, в моем случае невозможно перетрудиться, — неуклюже пошутила я. — Можно подумать, у меня грудь пятого размера.

Я готова была без смущения обсуждать с ним что-угодно, даже свою грудь — но только не нас. К счастью, Блас явно не собирался заводить этот разговор, но вся его непринужденная манера и безразличный голос заставляли меня нутром ощущать, что тема висит в воздухе, и от нее не уйти. И я решила рубить сплеча. Как всегда делала.

— Значит все-таки сопровождаешь меня на бал? — я кивнула головой на костюм Бласа.

— А что изменилось? — пожал плечами он.

— Ничего, — торопливо подтвердила я, словно убеждая саму себя.

Блас хмыкнул и повел головой. Я бы решила, что мой ответ его разочаровал, если бы не заметила, как он отчаянно пытается скрыть явно искреннюю, характерную для него покровительственную усмешку.

— Что смешного? — неожиданно резко спросила я и с некоторым облегчением отметила, что что-то не меняется. По крайней мере, я все еще сохраняла способность злиться на него.

— А что грустного? — парировал Блас. — Я ничего не перепутал: на свадьбу попал или на похороны?

— Посмотрим на твое поведение, — проворчала я. — И я бы на твоем месте не нарывалась.

Блас охотно принял эстафету и закивал.

— Да, я слышал, что невесты очень нервничают перед свадьбой. Что происходит с их подружками, которые по жизни с головой не дружат, — представить трудно.

Он сочувственно поджал губы, и на его щеках образовались привычные ямочки. Такие родные, что у меня снова сжалось сердце, и я вмиг растеряла весь свой задор.

— Мне так тяжело, Блас, — слова вырвались сами по себе, прежде чем я успела задержать их.

— Я могу помочь?

Коротко и лаконично — в этом был весь Блас. Он больше не шутил и смотрел на меня озабоченно и строго. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы я снова обрела равновесие и взяла себя в руки.

— Ничего, я знаю, что мы поступаем правильно. Мы оба знаем. — Я бросила на него мимолетный взгляд, чтобы увидеть подтверждение тому, что говорила. Хотела найти подтверждение хотя бы в его глазах. — Просто мне не дает покоя мысль, что мне придется расстаться с тобой. Я привыкла к тебе.

И снова слова вырвались, словно птичка из клетки. Только на сей раз я и препятствовать не собиралась. Слишком долго эти мысли копились в моей голове.

— Я думаю, мне много времени понадобится, чтобы привыкнуть к другой жизни. Но все с этим рано или поздно сталкиваются. Всем приходится съезжать и оставлять свою семью, — продолжала разглагольствовать я, пока он молча наблюдал за моим смятением. — Ты же понимаешь, что стал моей семьей. Естественно, мне нелегко тебя оставлять, — торопливо пояснила я, еще больше смущенная его неотрывным пытливым взглядом.

Блас хмыкнул.

— Ну, что тебе сказать, — развел руками он. — Говорят, привычка формируется за двадцать один день. Думаю, через три недели все пройдет, — ободряющим тоном произнес он.

Я смотрела на него сердито, чувствуя, как слезы закипают на глазах. Я прекрасно знала, что он вовсе не пытается меня успокоить, а попросту снова смеется надо мной.

— Ты можешь меня обнять, Блас? — выпалила я внезапно после долго напряженной паузы.— Последний раз? Я все понимаю, и больше не попрошу тебя ни о чем таком. Просто... хочу запомнить.

Блас смерил меня долгим взглядом, словно что-то прикидывая в голове, и, наконец, покачал головой. Отрицательно.

Сердце упало.

— Нет? — растерянно пробормотала я. Вроде бы это было так похоже на Бласа, но с другой стороны, я почему-то не ожидала. — Нет, — повторила я снова, словно пробуя это новое слово на вкус. Новое слово из новой жизни. Жизнь, в которой больше не будет Бласа. — Ну ладно, — продолжала я бормотать, пытаясь скрыть смущение. — Тогда жди меня в зале, я скоро спущусь. Мне просто нужно немного времени, чтобы поправить макияж. Как будто помада немного размазалась — тебе не кажется? Ненавижу эту косметику, кто придумал столько штукатурки на лицо накладывать?

Внезапно Блас усмехнулся и притянул меня к себе за талию, крепко сжимая в объятиях. Я вскрикнула от неожиданности, но, сообразив, в чем дело, прижалась к нему в ответ, жадно вдыхая запах его пиджака. Пиджак был новым и ничем не пах, разве что одеколоном, но я знала запах Бласа, и мне казалось, что я различаю его среди всех посторонних запахов. Блас обнимал меня впервые за пять лет, если не считать шутливые рваные объятия, которые я крала время от времени всякий раз, когда появлялся повод, и я впервые осознала, как изменились его чувства ко мне за эти годы. Если бы за все это время он хотя бы раз допустил бы меня к себе, как сегодня, мне бы не составило труда догадаться обо всем. Он обнимал меня так жадно и так по-хозяйски, что, казалось, целомудреннее был бы прощальный поцелуй в губы, нежели эти объятия.

Я почувствовала, как он погружает лицо в мои волосы, словно тоже пытаясь запомнить их аромат.

— Наконец-то помыла голову, Линарес, — выдохнул Блас, утыкаясь мне в темя подбородком, а я уткнулась носом ему в шею, и мне было совсем не смешно. Я знала, что и Блас смотрит поверх моей головы тоскливым взглядом.

* * *

Свадебное платье Мии было длинным, но не пышным, ее голову увенчивал венок из цветов, который сплели мы с Мариссой. Ману стоял у алтаря трогательно растерянный, кажется, он чуть не расплакался, когда увидел Мию. Весь путь до алтаря она прошла, не сводя с него восхищенного взгляда. Франко был хмур и задумчив, но заметив Ману, изменился в лице, и подбодрил его кивком.

Священник начал церемонию, и я, чтобы не пялиться бесстыдно на Бласа, сидевшего чуть поодаль, устремила взгляд на распятие. Никогда не была религиозной, но сегодня вид страдающего растерзанного Человека на кресте поразил меня. Он висел там совсем один, оставленный всеми, а на заднем плане раскинулся город. Там за стеной этого города люди пили вино, смеялись с друзьями, торговались за тушу баранины на шумном базаре. А здесь в полном одиночестве погибал в своих муках растерзанный и измученный Человек. У Него, кажется, тоже были друзья, но они оставили его. А если бы не оставили, может, не пришлось бы страдать?

В глаза бросилась надпись над распятием:

«Quo vadis, Domine?» — и я, изучавшая латынь в училище, без труда перевела ее.

«Куда идешь, Господи?"

А священник все бормотал древние слова, которые произносили люди испокон веков. Я не хотела, чтобы месса кончалась: каждое слово священника приближало меня к моменту, когда я должна была окончательно отказаться от Бласа. Поставить крест, такой же страшный и неумолимый, как тот, на котором висел Человек. Священник дошел до строчек, которые вдруг пробили мое сознание и заставили отвлечься от мрачных мыслей.

— Согласна ли ты любить в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии...

Согласна ли я оставить Бласа одного — в горе и радости, в болезни и здравии, оставить после того, как поклялась когда-то, что никогда больше не оставлю его наедине со своим отчаянием? Оставить после того, как он так и не смог оставить меня и возвращался снова и снова. Согласна ли я предать ту, кем стала, за годы борьбы с собой, терпения и беззаветной любви, позволявшей покрывать и забывать все обиды? Согласна ли я была оставить свое служение, уйти на покой и наслаждаться тихой безмятежной жизнью в одиночестве. Я смотрела на крест и не могла понять, где же мой, какой из моих путей был путем отступления, а какой — на Голгофу.

«Quo vadis, Domine?» — вновь повторила я одними губами и только теперь по-настоящему поняла значение этой фразы .

«Ты можешь уйти сейчас… Но если не боишься, оставайся», — донесся до меня далекий голос Бласа из прошлой жизни. Жизни в колледже, когда я думала, что Блас меня ненавидит.

Не принуждая, не упрашивая. Не было грома с неба или сверкающей молнии. Никаких знаков, никаких упреков, просьб или приказов — не за что зацепиться, чтобы понять, как правильно. Только тихое предложение: «Если не боишься, оставайся».

И я снова бросила взгляд на Бласа, а он ответил на этот взгляд. Как вспышка, в голове пронеслось воспоминание:

"Но когда ты уже не будешь знать, что делать со своей свободой, возвращайся, я буду ждать".

"Я не хочу больше видеть тебя в слезах, Линарес".

"Ты очень много сделал для меня, и я всегда буду тебе за это благодарна".

"Блас, не уходи, не уходи. Ты слышишь? Я не уйду до тех, пока ты не откроешь глаза и не поговоришь со мной!"

— И даже смерть не разлучит вас, — почти шептал старый священник, потрясая седой головой. У него синие глаза, такие же синие, как у Хосе.

«Поэтому призываю вас, синьорита, не верьте, когда будет казаться, что ему все равно и не делайте сами безразличный вид — будьте с ним рядом, как он был всю вашу жизнь».

Марисса смотрела на меня в немом удивлении, и я поняла, что по щекам у меня ручьем катятся слезы, размывая с такой тщательностью нанесенную косметику.

— Я не могу, — как-то растерянно прошептала я и удивленно посмотрела на Бласа. — Я не могу.

Я не могла решиться уйти и не могла остаться. Мне было страшно, безумно до паники страшно — и только убаюкивающий голос священника помогал справиться с волной, окатившей меня:

— Иоанн говорит, что в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви.

"Боящийся не совершенен в любви" — эхом отдавало у меня в висках. — "Но если не боишься, оставайся".

К концу церемонии мне было так плохо, что я даже не нашла в себе сил дойти до Мии с Ману, чтобы поздравить. Пошатываясь, я двинулась вдоль прохода, пользуясь тем, что вся толпа хлынула к молодоженам и облепила их со всех сторон. Я хотела выскользнуть незаметно, но у входа мою руку перехватил Блас.

— Спокойно, Линарес, я здесь, — успокаивающе шепнул он мне на ухо, и я удивилась, до чего ласково он со мной разговаривал. Я оперлась на его руку и с его помощью преодолела путь до скамейки во дворе церкви. Мы были надежно скрыты под кроной многовекового каштана, нависавшего над скамьёй.

Я сидела, уткнувшись в плечо Бласа, и растерянно шептала бессмыслицу, как когда-то много лет назад, когда умирал Хосе.

— Понимаешь, я просто не могу, — объясняла ему, словно оправдываясь. — Мы с тобой… Мы столько пережили вместе. Я не могу с тобой разлучиться.

Он успокаивающе сжимал мою руку, но не произносил ни слова. Я знала, что он рад, но боялась поднять голову и увидеть его довольную усмешку. Здесь не было его победы, это было поражение. Мне не хватило духа разорвать связь и дать нам обоим стать счастливыми.

— Что же теперь будет? — в отчаянии шептала я.

Блас помолчал.

— Как было, так и будет, — коротко ответил он.

— Думаешь, сможем? — посмотрела я на него и покраснела. — Ты сможешь?

Он пожал плечами.

— Мы можем попытаться, — уклончиво ответил он, и я успокоенно легла на его плечо и задремала.

Конечно, как прежде, уже не получилась. Я первая закатила Бласу скандал, когда он собрался уйти на свидание с очередной куклой, и он не пошел, а на следующий день сделал мне предложение. Очень лаконично и буднично — в своей манере: он просто объяснил мне некоторые особенности физиологии мужчины и предложил компромиссное решение, если мне не нравится, что он встречается с другими. Я обдумала его предложение, решила, что это разумно, и приняла его. Не было кольца в бокале шампанского и коленопрелоненных признаний в любви — всеми этими штучками он мог баловать своих многочисленных девушек. Со мной он всегда был прям и откровенен. Мы слишком хорошо знали друг друга, чтобы устраивать сцены.

Самое смешное во всей этой истории, что чтобы жениться, Бласу пришлось отказаться от опекунства, иначе брак не зарегистрировать. Всего одна печать — и юридически мы больше не родственники. В глазах знакомых, правда, это мало что изменило: приятели и коллеги по-прежнему поглядывали косо, но их мы на церемонию не пригласили.

Свадьба прошла тихо и скромно. Наши голоса гулко отзывались в полупустом зале, и скамьи были заняты только самыми верными. Марисса сначала долго не могла смириться с новостью, даже пару раз пыталась отговорить меня, но в конце концов сдалась и согласилась стать подружкой невесты. Мия улыбалась нам с первого ряда, возле утирала слезу Соня, прижимая изящный кружевной платочек к глазам. Ману и Франко на церемонию не пришли: они мой выбор так и не приняли, и хотя тяжело было встретить отказ, я их поняла. Сидели еще несколько знакомых: мои пациенты, которые не знали об особенностях нашего с Бласом союза, — и ни одного гостя со стороны Бласа.

Я была единственным его другом из живущих.

Пару раз мне казалось, что я вижу Хосе, который щурил свои пронзительные синие глаза и приветливо улыбался своей юной синьорите. Мне казалось, откуда-то с последнего ряда машет нам рукой Рикардо Фара. Он был горд, что мы с Бласом не струсили.

Я больше не боялась, потому что больше не надеялась. Я знала, что у этой истории плохой конец, просто потому что счастливый конец бывает только в сказке. Пока Блас оставался рядом, но когда-нибудь потеряю и его. Если он не бросит меня после очередного скандала, если даже буду счастлива с ним всю оставшуюся жизнь, когда-нибудь нас разлучит смерть, и нам придется расстаться. Что-то да разлучит нас, я приняла этот факт, но нашла в себе мужество потерять его, когда придет время. Однако до тех пор я хотела быть счастливой хотя бы тот короткий срок, который отмерен для счастья.

Церемония закончилась очень быстро — я была даже слегка разочарована. К нам тут же подскочила Мия и принялась целовать обоих так крепко, что я даже заревновала, когда она принялась за Бласа. Я рассеянно выслушивала ее поздравления, когда вдруг заметила, как от колонны отделяется крепко сбитая фигура и неохотно приближается к нам. Ману. Различив милированную шевелюру, я почувствовала слезы облегчения, как если бы вдруг получила отпущение всех грехов одновременно. Эти люди — живые и умершие — были единственными, кто остался со мной до конца.

— Ты, конечно, делаешь глупость, но я не смог не прийти, — буркнул Мануэль, смерив Бласа неприязненным взглядом. — Если только ты ее обидишь...

Я бросилась к нему и с благодарностью стиснула в объятьях, закрывая от Бласа.

"Только так и можно победить смерть", — думала я, пока слезы медленно текли по щекам. — "Вечно жить невозможно, здесь нам ее не обойти. Но мы можем любить вечно и помнить вечно. Тут она ничего не сможет поделать".

* * *

В ту ночь мне снова снился сон. Вокруг все было белым, и я одета в длинное белое платье, а Блас был в черном. Он кружил меня на руках, и подол моего платья развевался на ветру, и я звонко хохотала, и он смеялся, громко и счастливо. Я с самого начала поняла, что это сон, потому что знаю точно: Блас никогда не станет так смеяться, а я никогда не надену длинное белое платье. Мы такие, как есть, и вряд ли что-то сможет нас изменить. Но в том сне я была счастлива, и, проснувшись и нащупав руку Бласа на одеяле, поняла, что впервые это чувство не испарилось, как только я проснулась. Оно по-прежнему разливалось у меня в груди, и хотя я знала, что годы будут упорно выдувать его из меня через все щели и что своды нашего с Бласом шалаша еще не раз дадут течь, все же я всегда буду помнить эту ночь, когда однажды проснулась счастливой.