По-волчьи жить. Happily ever after (гет)

— Слушай, зачем ты прихватила эти салфетки? Они ужасные — положи на место.

— Ужасные? Ты с ума сошел, салфетки с Роналдинью не могут быть ужасными!

— При всем уважении к Роналдинью, ему не место на праздничных салфетках!

— Что ты пристал ко мне, тебе не все равно, чем вытирать рот? Выкинул бы лучше тесто из корзины, кто будет пироги печь?

— Ты будешь.

— Еще чего! Сам пеки. Я не нанималась полтора часа у плиты стоять.

— Ну и испеку!

— Я посмотрю…

Мы с Бласом внезапно смолкли, заметив, что за нами с умилением наблюдает кассир. Подошла наша очередь.

— Мы задерживаем кассира, — прошипел Блас.

— Ты задерживаешь, — выделила я и лучезарно улыбнулась продавцу.

— Ничего-ничего, — отмахнулся кассир. — Только из-за меня не ссорьтесь! Такая красивая пара не должна ссориться по пустякам.

Я вздохнула и попыталась поймать взгляд Бласа, но тот пропустил мимо ушей слова продавца и уже невозмутимо расплачивался.

Продавцы в магазинах неизменно принимают нас за влюбленную парочку, и я не могу сдержать усмешку, когда кто-нибудь в очередной раз называет нас «красивой парой». Блас остается хмурым и деловитым, словно не слышит восторженных слов в его адрес, и это неудивительно: предположение и впрямь абсурдно. У Бласа есть девушка — правда, каждый месяц новая и каждый раз отпетая дура, — а за мной, хотя с Маркосом так и не сложилось, вечно увиваются целые толпы поклонников из медучилища, которые Блас как истинный наставник усердно разгоняет, едва завидит их возле нашего дома. Но дело не в этом и даже не в том, что юридически мы с Бласом приходимся друг другу родственниками — у меня была другая, очень веская причина смеяться, когда кто-то выражал предположение, что мы пара: мы друг друга не выносим! Бласу хватает десяти минут общения со мной, чтобы начать в ярости разносить наш скромный, но дорогостоящий интерьер, а я, хоть мне и интересно в его обществе, каждый разговор заканчиваю отстаиванием своих прав, что в случае с таким тираном, как Блас, — пустая трата времени.

Тем не менее, мы живем в одном доме уже четыре года, и хотя отношения по-прежнему напряженные, я знаю точно, что никто из нас съезжать не собирается. Мне уже исполнилось двадцать один, и, получив в полное владение часть средств Рикардо Фара старшего, я вполне могла бы позволить себе снимать квартиру в центре Буэнос-Айреса. Блас уже разменял четвертый десяток, и мог бы давно обзавестись семьей и личным особняком. Но никто из нас не двигался с места и даже во время самой бурной ссоры не думал о том, чтобы уехать. Мы прекрасно знали, что не протянем друг без друга и месяца.

Итак, наверно, здесь-то и последует закономерный вопрос: раз вы так друг друга любите, значит, вы все-таки пара?

И я снова рассмеюсь в ответ, потому что вы так ничего и не поняли. Мы пара идиотов — вот это ближе к истине. Мы терпеть друг друга не можем, но друг без друга не можем тоже — вот такой парадокс. Это выяснилось пять лет назад, когда Бласу пришлось инсценировать свою смерть, чтобы спасти меня, и я провела почти полгода с мыслью, что больше никогда его не увижу. В итоге мне все-таки удалось вытащить его из могилы, и с тех пор мы больше не расстаемся. Если все еще надо объяснять, то объяснять уже бессмысленно. Мы стали настолько близки за эти годы, что теперь одно целое. Как же мы можем быть парой? Надеюсь, теперь понятно.

По магазинам мы всегда ходим вместе, но в остальном у нас четкое разграничение домашних обязанностей: я мою посуду и вытираю пыль, а он подбирает все, что я небрежно раскидываю по дому, выбрасывает мусор и иногда пылесосит комнаты. Все, кроме моей, конечно, — туда я никого не пускаю, кроме Мариссы. Дом у нас большой, так что уборки всегда непочатый край. Конечно, проще было бы нанять горничную, но мы оба этого не хотим. У нас вполне хватило бы средств на целый штат горничных, однако тогда мы бы окончательно стали тупыми богачами, которые даже тарелку за собой вымыть не могут. Поэтому мы продолжаем жить в легком бардаке, периодически ругаясь из-за стирки и прочих бытовых мелочей, но меня теперь такие перепалки только забавляют. Блас бесится от того, что я больше не воспринимаю его угрозы всерьез, а я начинаю дразнить его, и он раздражается еще больше. Но он больше не пытается доказать мне, что сильнее. Я признала его авторитет, когда доверилась ему и добровольно переехала в его дом. Нужно ли еще что-то доказывать?

Блас, конечно, жульничает и частенько позволяет своим подружкам выполнять грязную работу, а я не мешаю — пусть убираются. Они еще и посуду за меня вымоют порой — очень стараются, думают, Блас женится на них. Они не настолько глупы, просто Блас и правда ведет себя в их присутствии безукоризненно: благодарит за труд, дарит цветы и всегда справляется, как они добрались до дома. А я-то знаю: если Бласа действительно волнует, добралась ли девушка домой, он не спрашивает ни о чем, а провожает или встречает у выхода, как делает когда у меня поздно заканчивается смена. Как-то раз он уронил мимоходом, что в ту ночь в колледже, когда он выгнал меня на улицу, он потом полночи бродил по улицам, разыскивая меня. Мне многое пришлось проглотить и простить ему, но услышав это его признание, я готова была сама начать извиняться за то, что вывожу его из себя. Так что нет, Бласу плевать на подружек, это я точно знаю. А еще я знаю, что он не женится ни на одной их них. Бласу станет просто скучно в их обществе, ему нужна девица с мозгами, чтобы ставила его на место и не велась на все его уловочки. Но такие на Бласа даже не посмотрят, они сразу видят, что это за птица, и обходят стороной. А я так даже рада. В умную он бы влюбился, а мне этого не хотелось. Мне хотелось, чтобы он был счастлив, но чтобы влюбился — нет. Вот такая странность.

Девиц Блас цепляет в университете, куда устроился учителем физкультуры сразу после того как я покинула колледж. Смешно, правда? Я тоже долго смеялась, но кажется, он больше ничего не умеет. Бумажки за него подписывает исполнительный директор Харекса, а больше он ни на что не годен. Я иногда прихожу в его университет и, в очередной раз застав его с какой-нибудь симпатичной студенткой, выпроваживаю ее за дверь, а затем не упускаю случая уколоть Бласа насчет того, что его пристрастие к молоденьким девочкам с годами не увядает. Почему-то он всегда очень злится, когда я так говорю, хотя обычно мои шпильки его мало трогают. Я заметила это и заговариваю об этом все реже, потому что мне не хочется его злить, на самом деле. Беда в том, что иногда я сама неосознанно злюсь на тупоголовых студенток, которые роем вьются вокруг Бласа, и мне трудно себя угомонить.

— Милая, я должен отлучиться минут на десять. Можешь остаться, если хочешь, подождать меня.

— Конечно, иди, зайчик, а мы тут с Лухитой пока потрещим, — звонко отозвалась она.

Я оторвалась от посуды, едва сдерживая кривую ухмылку, чтобы проследить за выражением лица Бласа в этот момент, но он уже отвернулся и вышел из кухни.

Я перевела оценивающий взгляд на не обремененное интеллектом лицо его новой пассии. Ничего нового: пухлые губки, изящный макияж, абсолютно невыразительная мимика. Иногда не понимаю, как Бласу могут нравиться такие девушки, — он ведь сам далеко не дурак. Но может, просто таких не жалко? Он знает, что на них явно пробу ставить негде, и они используют его так же, как он их. Поэтому такие не станут особенно страдать, когда он их бросит, или, скорее, сделает так, чтобы они сами бросили его.

Эта, по моим расчетам, продержится недели две, может, меньше, с учетом «зайчиков» и прочих эпитетов, которые употреблять по отношению к Бласу — просто самоубийство. Губы невольно дрогнули в довольной усмешке, когда я представила себе, как вечером за ужином непременно вверну в разговоре какое-нибудь такое словечко.

— Вы с Бласом брат и сестра? — ворвался в мои размышления нежный голос моей собеседницы.

— Не совсем, — бросила я лениво, домывая последнюю тарелку и с неохотой поглядывая на сковородку. Эта была мало того что дура, так еще и лентяйка. Обычно пассии Бласа хотя бы предлагали мне свою помощь, принося в жертву на алтарь любви свой маникюр.

— Как это не совсем? — продолжала донимать меня своими глупыми вопросами Линда.

— А, он мой папаша, — бросила я небрежно, усиленно отворачиваясь, чтобы она не заметила моей усмешки.

— Как? — услышала я ее пронзительный голос. — Но ты выглядишь ненамного младше его!

Я демонстративно прочистила ухо и, повернув к ней абсолютно невозмутимое лицо, передернула плечами.

— Молодой отец, — коротко пояснила я. — Первый сексуальный опыт — в десять лет. И получилась я… Вот такой невезучий.

Линда с трудом глотала воздух.

— Он извращенец!

Я закатила глаза.

— Да брось! Все мальчишки это делают. Моей маме было четырнадцать.

— Извращенка, — выдохнула она и осеклась.

— Что ты сказала про мою мать? — нахмурилась я и, закрыв кран, повернулась к ней всем корпусом, угрожающе складывая руки на груди.

— Я… Я… — запиналась она.

— Моя мать стала чемпионкой мира по женской борьбе, — процедила я, сощурившись. — Ее посадили в тюрьму, когда она избила одну блондинку до полусмерти, и папе пришлось взять меня к себе. Но она многому меня научила, так что если хочешь поговорить о моей маме… — я сделала шаг к ней и, она, взвизгнув, отбежала к двери, ведущей на террасу, и, распахнув ее, стремительно выпорхнула на улицу. Я могла видеть в окно, как она улепетывает босиком, держа в руках пятнадцатиметровые шпильки, и расхохоталась во весь голос, обессиленно опускаясь на табуретку. Жаль, что рядом не было Мариссы. Я не могла успокоиться минут пять, пока меня не застал в таком состоянии Блас. Он вошел в кухню, оглядываясь в поисках своей гостьи.

— А где Линда? — поинтересовался он, окидывая меня подозрительным взглядом.

Я сделала невинное лицо и пожала плечами.

— Не знаю, убежала куда-то, — я поднялась с табуретки, вытирая уже высохшие руки. — Может, решила не терять времени и все подготовить? Поищи ее в спальне, зайчик, — выделила я последнее слово и, похлопав его по плечу, поспешила ретироваться.

* * *

— Значит, преждевременный сексуальный опыт, — рычал Блас, отмеряя шагами комнату.

— Я не говорила преждевременный, — пискнула я и сжалась на стуле под его испепеляющим взглядом.

— Значит, я молодой отец, — продолжал он, — и изнасиловал твою пятнадцатилетнюю мать.

— Чертырнадцатилетнюю! — возмутилась я. — И все было по взаимному согласию!

Блас остановился, ошалело глядя на меня.

— Ну, так я сказала, — буркнула я. — Что она на меня наговаривает? Я не стала бы возводить на тебя напраслину.

Мне кажется, Блас хотел сказать какое-то крепкое словцо, но сдержался и устало провел рукой по лицу.

— Так, ты наказана на две недели. Никаких гулянок и дискотек. После училища сразу домой!

— За что? — возмутилась я.

— За что? — переспросил Блас. — За твою больную фантазию! Это же надо такое придумать!

— Но она же поверила! Значит, не такая уж и больная.

Блас поморщился.

— Они все тебе верят, но с каждым разом твои фантазии становятся все изощреннее. Зачем ты это делаешь?

Я пожала плечами.

— А зачем они достают меня своими дурацкими вопросами? Кто я да что я. Они что, не могут тебя спросить?

Блас как-то странно замялся.

— Или они проверяют тебя? — догадалась я. — Не верят, что мы брат и сестра?

— Они идиотки, — оборвал меня Блас. — И ты тоже, если думаешь, что я позволю тебе так развлекаться. Еще раз сделаешь что-то подобное — и разговаривать будем по-другому.

Я пропустила мимо ушей его угрозы и впилась в его лицо внимательным взглядом.

— А что они думают про нас, Блас? — настойчиво спросила я. — Почему они тебе не верят?

Блас помолчал, затем раздраженно передернул плечами.

— Откуда я знаю, что они думают? Они вообще думают? Просто ты не слишком-то на меня похожа, знаешь ли!

Он вышел из комнаты тяжелой походкой, ссутулив плечи. Я могла поклясться, что это мой вопрос смутил его.

* * *

У меня личная жизнь тоже не стоит на месте. Я поступила в мединститут и теперь половину времени провожу там, а другую — в больнице, на практике. И там, и там от кавалеров отбоя нет, так что у меня больше нет никаких комплексов по поводу внешности или моего социального статуса. Все знают, что я в деньгах не нуждаюсь, а кто-то, наверно, даже думает, что я невеста с приданным. Кроме того, я изменилась внешне, скажу даже без ложной скромности — похорошела: стала выше ростом и округлилась в нужных местах, хотя по-прежнему не оставляю спорт и сохранила стройную фигуру. С недавних пор я стала блондинкой, и это далось мне не без крови. Когда я впервые покрасила волосы, Блас был так разъярен, что я думала, он вырвет мне их с корнем, но он остыл и теперь, кажется, ему даже нравится — хотя он, конечно, ни за что в этом не признается.

Я уже говорила о своих многочисленных кавалерах — так вот, никогда не думала, что Блас такой ревнитель нравов. Конечно, он всегда был занудой и придирался ко мне из-за всякой ерунды, но раньше он при виде моих женихов так не бесился! Чем я, естественно, не устаю пользоваться…

Я активно приглашаю ухажеров домой, а когда мрачная каменная статуя Бласа начинает маячить в гостиной, живо представляю ему своего очередного друга. Нередко такие знакомства оканчиваются дракой: Блас за шкирку вышвыривает непоседливого дон жуана, а я закатываю ему скандал на тему «из-за тебя я никогда не выйду замуж». Блас молча поднимается в свой кабинет, а я названиваю пострадавшему сокурснику со словами извинения. Некоторые бросают трубку, другие мне сочувствуют, мол, как я уживаюсь с таким сволочью-опекуном. А я начинаю злиться и говорить, что это они все сволочи, а Блас просто обо мне заботится. И бросаю трубку. Конечно, Бласу совсем не обязательно это знать, но я ценю его заботу.

Я вошла в дом и устало скинула сумку с плеча прямо на пол прихожей. Переступив через кое-как сброшенную обувь я босиком прошла в зал, с блаженством погружая натруженные ступни в мягкий ковер. Когда я жила у Колуччи, больше всего меня раздражали роскошные мраморные плиты, застилавшие весь первый этаж. Скользкие и сверкающие, идеальные, достойные самого падишаха. Глядя на эти плиты под ногами, казалось, что ты попал во дворец или на аудиенцию к президенту, но не домой. Не домой… Когда Блас впервые пригласил меня в наш дом, первое, что мне бросилось в глаза — это ковры, и от того на сердце стало тепло-тепло. Это было первое, что сроднило меня с Бласом: он тоже это чувствовал. Несмотря на свою любовь к роскошным машинам и навороченной технике, он тоже знал, что дом — это не музей, где страшно прикоснуться к экспонатам. И хоть я с тех пор успела сто раз проклясть эти пылесборники, пока вытряхивала их на веранде или пылесосила, хоть я ворчала каждый раз, когда чистоплюй Блас заставлял меня оставлять уличную обувь в прихожей, я все-таки знала, что ни за какие коврижки не согласилась бы расстаться с этими коврами.

Я хотела было подняться наверх, но внезапно заметила на кухонном столе миску с салатом. У Бласа новая подружка? Я приблизилась к столу и увидела записку от Бласа:

«Не рассчитал продукты — получилась слишком большая порция. Это нужно доесть, чтобы не пропало».

Я усмехнулась и проверила холодильник. Вчерашняя пицца как испарилась — сомнительно, чтобы Блас захотел бы еще и салат к ней. Но я и так знала, что он приготовил его для меня. После колледжа я часто забываю поесть, а мне нельзя из-за гастрита. Но неизменно, почти каждый день на столе стоит что-нибудь из разряда «срочно надо съесть, пока не испортилось», или «купил себе, но мне не понравилась приправа». В периоды, когда он состоял в отношениях, еду заботливо готовили его подружки — но так или иначе мне всегда перепадало с барского стола. Главное условие — это чтобы я ни в коем случае не догадалась, что все эти яства изначально предназначены для меня. Я знала, что это условие ни в коем случае нельзя нарушать, поэтому ни разу ни словом не выдала себя. Но еще я знала, что Блас делал все это, чтобы я вовремя ела. Однажды я устроила голодную забастовку в колледже — и рухнула в обморок прямо ему в объятья. Именно так он узнал, что у меня гастрит и больше никогда не попрекал меня едой. Но и в том, что заботился обо мне, никогда не признавался.

Я снова заглянула в холодильник и достала оттуда курицу, которую вынимала из морозилки накануне. Промыв мясо, я смазала его специями и засунула в духовку. Повар из меня никакой, но это все же лучше, чем пицца. Последнюю подружку отпугнула я, так что в некотором роде несла ответственность: придется нам с Бласом поухаживать друг за другом своими силами, пока новая пассия не замаячит на горизонте и не примет пост у станка. А пока нужно было придумать, под каким бы предлогом затащить Бласа поесть вместе со мной вечером…

Я открыла дверцу шкафа и окинула свой гардероб задумчивым взглядом. За пять лет в нем появилось гораздо больше разнообразных юбок и платьев, которые мне упорно продолжал надаривать Блас на все праздники, но я не умела их носить, и все они пылились в шкафу. Мой взгляд упал на жуткое короткое платье, напоминавшее, скорее, пеньюар. Это уже не Блас — это подарок Мии на день Рождения. Девочка выросла и стала моделью, так что теперь ко мне постоянно поступала самая модная одежда, которая издавала свой последний писк там же, где покоились подарки Бласа. Но сегодня настроение у меня было приподнятым, и я вдруг посмотрела на этот пеньюар другими глазами. Через десять минут, оглядев свой обтянутый тонкой синтетикой силуэт в зеркале, я злобно хихикнула про себя и спустилась в гостиную, где, развалившись на кресле, смотрел футбол Блас.

Неловко протиснувшись между диваном и креслом, я встала, закрывая собой экран телевизора и подбоченилась.

— Ну как тебе?

Блас терпеть не мог, когда я отвлекала его от футбола, но теперь, кажется, о нем забыл напрочь. Такое ощущение, что он онемел, и этот его ошарашенный вид меня настолько позабавил, что я едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

— Ты с ума сошла? — прорвало, наконец, Бласа, и он подскочил с дивана. — Марш переодеваться!

— Еще чего! — встала в позу я. — И не подумаю.

— Я не пущу тебя в таком виде!

— Больно я тебя спрашиваю! — фыркнула я и стала демонстративно протискиваться к выходу.

— Я запру дверь, и ты вообще никуда не пойдешь! — загородил мне проход Блас.

Я сложила руки на груди и насупилась.

— Я через окно вылезу, — буркнула я.

— В этом? — собирался было красноречиво оглядеть мой наряд Блас, но потом вдруг передумал и почти стыдливо отвел взгляд в сторону.

Я поняла, что сейчас меня точно разберет хохот, и почла за лучшее начать сдавать позиции.

— Хорошо, — великодушно согласилась я. — Я никуда не пойду. Но ты взамен ужинаешь со мной!

— Я занят!

— Тогда ладно, — невинно улыбнулась я. — Я поужинаю с друзьями, — и, помахав на прощание и нырнув под его рукой, загораживавшей проход, ловко просочилась к выходу.

— Стой.

Я обернулась, вопросительно глядя на него.

— Переоденься к ужину, — сухо продолжил Блас. — И только попробуй надеть что-нибудь в этом роде снова, — он отодвинул меня от двери и, заперев ее на ключ, медленно направился в столовую.

Я скорчила рожицу ему в спину, когда он внезапно резко обернулся. Я не успела вовремя среагировать, и он утомленно возвел свои синие очи горе и вздохнул:

— И этому человеку исполнился двадцать один год…

Я по-мальчишески звонко рассмеялась.

Я не собиралась никуда идти в таком наряде, но мне нравилось дразнить Бласа и отвлекать его от футбола. В такие минуты мне даже казалось, что я важнее футбола и что он обо мне заботится, поэтому я была вовсе не против, что он так оберегал мою честь. Может быть, мне хотелось иногда больше свободы, хотелось, чтобы он говорил со мной повежливее и поменьше командовал. Но я слишком хорошо знала, откуда эта свобода, когда ты возвращаешься домой когда хочешь, и никто не названивает тебе по сто раз на дню. Это, может быть, удобно поначалу, комфортно, но это значит, что ты никому не нужен, и всем просто-напросто слишком на тебя наплевать, чтобы надоедать своими ценными указаниями. Поэтому я ценила несвободу, которую дарил мне Блас.

Ужин проходил в тишине, так часто бывает. Блас по жизни не особо-то разговорчивый, а я попросту боюсь спугнуть его своей болтовней, мне и так всегда с таким трудом дается затащить его на совместную трапезу. Но мы с Бласом очень громко молчим. Порой даже говорим о какой-нибудь ерунде, но уши ловят другие звуки, другую знаковую систему. Наш ничего не значащий разговор — словно фон телевизора, а сами мы смотрим друг другу в глаза и каким-то чутьем знаем, что друг у друга на сердце. Это очень приятно бывает и удобно — угадывать мысли друг друга, не нужно произносить лишних или неловких слов, они в воздухе. Когда мне хочется что-то ему рассказать, мне достаточно лишь показать ему свое лицо — и он мгновенно понимает, что я нуждаюсь в поддержке. Иногда, наоборот, я решаюсь облечь свои наблюдения в слова и спрашиваю напрямик, а он, не притворяясь, отвечает так, будто все это время мы только это и обсуждали — без всяких пояснений и глупых вопросов. Вот и теперь я бесцеремонно нарушила тишину и спросила без обиняков, делая вид, что увлечена разделыванием уже и без того растерзанной курицы:

— Проблемы в университете?

В столовой было и без того тихо, а теперь смолкла даже вилка, постукивавшая о фарфор.

— С чего бы меня стали беспокоить проблемы в университете? — помедлив, хмыкнул Блас.

— Тогда что? — я положила ему внушительных размеров грудку. Кожица слегка подгорела, но мясо, кажется, уцелело, так что я заранее попросту сняла кожицу во избежание едких насмешек со стороны Бласа. Любишь упражняться в остроумии — никакого тебе холестерина, так я считаю, по-моему, справедливо. Правда, этим вечером Блас вроде и так не казался расположенным к веселью.

Блас ответил не сразу. Только вилка снова принялась постукивать о тарелку, возвещая о напряженном мыслительном процессе в его голове.

— Завтра вечером будь дома, — наконец, подал голос он. — Придет инспектор.

А, инспектор! Так бы сразу и сказал, я уж испугалась…

Я очень люблю, когда к нам приходит инспектор. Блас не удочерил меня, а лишь взял опекунство, поэтому каждые полгода до моего совершеннолетия к нам приходил сотрудник социального отдела с проверкой. Почему-то каждый раз приходил кто-то новый — может, в соцотделе о нас уже начинали ходить легенды?

В прошлом году приходила строгая тетенька в толстых очках и с вечно удивленным выражением лица. А может, не вечно, может, она действительно удивилась, когда дверь ей открыл симпатяга Блас, которого время ничуть не потрепало, и он по-прежнему выглядел так, будто сошел с обложки глянцевого журнала. Что и говорить, первым вопросом инспектора всегда бывает: «Не могли бы вы пригласить опекуна сеньориты Линарес?». Потом Блас объясняет, что он и есть мой опекун, а затем эффектно выхожу я. Инспектор пару секунд переводит взгляд с меня на него, затем деловито кивает и, лишь только присев на заботливо предложенное Бласом место в гостиной, тут же начинает допрос с пристрастием. Моя любимая часть.

Прежде только раз удалось мне вогнать Бласа в краску — еще в колледже, когда он потащил меня в соцотдел оправдываться, и я принялась усердно изображать из себя примерную воспитанницу. Теперь это происходит с периодичностью раз в год, каждый раз, когда приходит инспектор. Инспектор задает вопросы вроде «не вступаете ли вы в сношение с опекаемой» или «не совершает ли опекун над вами насилия какого-либо рода» — что мне нравится в языке чиновников, так это отсутствие церемоний. Мне всегда было интересно, неужели кто-то отвечает на такие вопросы утвердительно? Мы — нет, хотя я частенько борюсь с искушением. Но мне жаль Бласа, он и так каждый раз смотрит на меня, как кролик на удава, ожидая, что я выкину очередной фортель, поэтому я ограничиваюсь тем, что доверительно сообщаю серьезной тетеньке или не менее серьезному дяденьке, что Блас ущемляет мои права круглые сутки и что насилие и мой опекун — это просто синонимы.

Глядя на то, как тетенька в предвкушении вся подбирается, а Блас начинает играть желваками, я до крови закусываю губу, чтобы не рассмеяться, и жалуюсь, что Блас без конца следит за мной и разгоняет моих кавалеров. Затем подливаю масла в огонь и заявляю, что он не позволяет мне задерживаться на танцах после полуночи и насильно тащит меня домой, если я отказываюсь идти по своей воле. Конечно, сценарии самые разные, у меня богатая фантазия, но в конце концов инспектор догадывается, что я развлекаюсь, и строго одергивает меня, а перед уходом вдруг смотрит на Бласа сочувственно и горячо пожимает ему руку, словно говоря «держитесь, коллега».

Как ни странно, когда за инспектором закрывается дверь, Блас не ругается на меня и не пытается наставить на путь истинный. Иногда он смотрит на меня долгим взглядом, а порой просто уходит в свою спальню и не появляется внизу до самого вечера. Мы оба знаем: я могу многое рассказать инспектору, — поэтому он так волнуется. Естественно, никакой интимной жизни или чего-то подобного между нами никогда и в помине не было, но за Бласом водилось много других грешков. Думать, что что-то изменится со времен колледжа, было бы наивно: мы продолжаем скандалить время от времени, и наши ссоры не стали менее бурными с тех пор, как мы стали жить вместе. Я, впрочем, очень изменилась за последние годы и с легкостью даю отпор. Я могу ответить крепким словцом или вернуть ему оскорбление, могу сбежать и снова вернуться, пока он разыскивает меня по всему Буэнос-Айресу. Но ни разу у меня язык даже не повернулся пригрозить ему, что нажалуюсь в опекунский совет. Может быть, мне хотелось иногда больше свободы, хотелось, чтобы он говорил со мной повежливее и поменьше командовал. Но я слишком хорошо знала, откуда эта свобода, когда ты возвращаешься домой, когда хочешь, и никто не названивает тебе по сто раз на дню. Это, может быть, удобно поначалу, комфортно, но это значит, что ты никому не нужен, и всем просто-напросто слишком на тебя наплевать, чтобы надоедать своими ценными указаниями. Поэтому я ценила несвободу, которую дарил мне Блас, и уж, конечно, не стала бы рассказывать правду инспектору — Блас зря волновался. Может, именно потому что он так волновался, не стала бы рассказывать. И потому что он каждый раз уходит и молчит до самого вечера. Я знала, что он страдает не меньше меня из-за своего пылкого нрава, и, возможно, где-то в глубине хотел бы быть со мной помягче — но он не может, и я, зная это, никогда его не попрекаю. Иногда человека нельзя изменить, но это не значит, что нельзя помочь ему.

Тем не менее, в этом году мне исполнилось уже двадцать один, и я стала совершеннолетней, так что весть о приходе комиссии в этом году мне показалась странной. Я смерила Бласа подозрительным взглядом. Тот продолжал внешне невозмутимо поглощать курицу, но что-то в его фигуре, может, непривычно ссутуленная спина, подсказало мне, что не визит инспектора его тревожит.

— А что он забыл у нас, я же вышла из-под твоей опеки? — не выдержала я напряженного молчания.

— Хочет отдать тебе ключи от квартиры, — коротко бросил Блас и снова застучал вилкой-спасительницей, позволявшей ему не встречаться со мной взглядом.

— От квартиры? — наморщила лоб я. — Какая ещё квартира?

— Которая положена сиротам, как только они достигают совершеннолетия, — сухо ответил Блас.

— Мне положена квартира? — искренне удивилась я. — А тебе тоже квартиру давали?

Блас на мгновение вновь перестал есть и смерил меня красноречивым взглядом.

— Я не сирота, Линарес, — вкрадчиво произнес он.

— Так и я не сирота. У меня есть ты, зачем мне квартира? — пожала плечами я как ни в чем не бывало и принялась собирать грязные тарелки.

Блас заметно просветлел.

— Квартира лишней не бывает, — назидательно произнес он.- Переедешь туда, когда заведешь семью.

— Какую ещё семью, — прыснула я в кулак и беззаботно отмахнулась. — Ты моя семья, Блас.

Может, мне показалось, но он как-то польщенно улыбнулся, словно школьник, которого похвалили за хорошую оценку.

Все же со временем я научилась вводить его в заблуждение, иначе не удался бы мне ни один из многочисленных розыгрышей, на которые я не скупилась последние пять лет. На самом деле, я была вовсе не так наивна и прекрасно понимала, что означает появление инспектора в нашем доме и ключи от новой квартиры. Это означало, что теперь я могу съехать от Бласа, и мне вовсе не обязательно больше находиться под его воспитательским гнетом. Именно этого так боялся Блас: я могла легко прочитать это по его чуть сведенным на переносице бровям и напряженной позе, которую он принял, усевшись за обеденный стол. Но я не могла просто успокоить его, сказав, что никуда не поеду, ведь он будет по мне скучать, — он бы завтра же собрал мои чемоданы и вручил меня инспектору, требуя покинуть его дом. Нет, это все мы уже проходили: такие дурацкие ошибки я больше не повторяю. Я могла только остаться рядом и никогда не показывать ему, что знаю, как он во мне нуждается.

Блас ушел наверх, а я, воспользовавшись случаем, пробралась в гостиную с миской чипсов и, свернувшись калачиком на уютном диване, включила телевизор. Мне редко выпадает такая возможность, зачастую я пропадаю на смене допоздна, а свободные вечера трачу на встречи с друзьями. Но все же иногда, возвращаясь домой поздним вечером, я набираю из кухни какой-нибудь вредной дряни и сажусь перед телевизором. Каждый раз я рискую, потому что Блас терпеть не может, когда я таскаю еду в гостиную, и частенько едва не за уши тащит меня обратно в кухню, но иногда мне везет, и он не спускается. В такие дни я засыпаю прямо у телевизора, а по утру нахожу себя закутанной в неизвестно откуда взявшийся плед или даже вовсе у себя в кровати. Я никогда не спрашиваю Бласа, что это за чудеса, потому что знаю: он все равно придумает какой-нибудь нелепый предлог вроде того, что отнес меня наверх, чтобы на диване не мешалась. Но, главное, стоит мне это сделать, и чудо больше никогда не повторится. А мне так хочется, чтобы оно повторялось, что я, признаться, иногда даже специально засыпаю в гостиной.

Блас всегда спит в своей спальне, так что я не могу ответить ему той же заботой, но за что я всегда была ему благодарна — он засыпает один. У нас часто гостят его многочисленные пассии, но ни разу я не застала его с ними в спальне. Конечно, им, возможно, двигает совсем не уважение ко мне, а стремление отгородиться, но, в конечном итоге, такое положение дел устраивает нас обоих. И когда он не ночует дома, что бывает довольно часто, я, по крайней мере, могу представлять себе, что он не с девушкой, а в каком-нибудь злачном месте меряется силами с местными пьянчугами. Это может показаться странным, но такие мысли греют больше.

* * *

"Лухан вернулась", — как всегда возвестила громким хлопком входная дверь. Я, шумно посапывая, разулась и легко проскочила в гостиную. Блас никогда не выходит меня встречать, разумеется, и уж тем более мы никогда не кричим друг другу, что дома, и даже перед сном не заходим друг к другу, чтобы перекинуться парой ничего не значащих слов и пожелать спокойной ночи. Иногда мы сутками друг друга не видим: он сидит у себя на втором этаже, а мне не хватает фантазии или времени выдумать повод подняться к нему наверх. И все же мы скучаем друг по другу и, стесняясь выразить это открыто, то и дело находим способ заглянуть друг к другу. Я выискиваю какую-нибудь течь в ванной и иду в кабинет, чтобы сообщить ему об этом, а заодно и поделиться впечатлениями за минувший день. А он постоянно находит меня на кухне или в комнате, чтобы придраться к какой-нибудь мелочи или сделать замечание.

Раньше меня жутко раздражало, что единственное, что он всегда имел ко мне, были бесконечные претензии, который он желал высказывать едва ли не ежечасно. Но потом я многое поняла в нем, разобралась в себе и поняла, что причина этих придирок кроется совсем не в недовольстве. Мы, как два дурака, подсознательно ищем общества друг друга, но нам до сих пор требуются какие-то предлоги, чтобы повидаться. Так было и раньше, еще в колледже. Блас каждый день вламывался в нашу комнату, чтобы решить какие-то неотложные дела. Я то и дело появлялась в учительской или ловила его в коридоре, чтобы сказать ему, как он мне безразличен, или заключить очередную сделку. Мне потребовалось больше пяти лет, чтобы понять, что крылось за этими бесконечными визитами, которые продолжались даже теперь, когда мы жили бок о бок в одном доме.

Я торопливо проскользнула в кухню и, открыв холодильник, разочарованно вздохнула: чисто, как в операционной. Надо бы сходить в магазин, но шататься по супермаркету в одиночестве — более унылого занятия не придумаешь. Кажется, это хорошая возможность вытащить Бласа!

— Блас, — заглянула я в кабинет. Блас сидел за компьютером, напряженно вглядываясь в экран.

— Чего тебе? — не отрываясь от компьютера, пробормотал он.

— У нас в холодильнике мышь повесилась. Я умираю с голода — надо срочно купить поесть!

— Ну так в чем проблема? — рассеянно отозвался Блас. — Иди и купи.

— Я не хочу одна! — надулась я. — Пошли со мной! Оторви ты задницу от стула!

Блас отвел взгляд от компьютера и перевел на меня. Я победоносно улыбнулась: знала, как привлечь его внимание.

— Что за выражения… — начал было он, но я уже скользнула в кабинет и потянула его за руку.

— Ну пошли со мной, Блас! Это пятнадцать минут — потом снова вернешься к своему ящику.

Блас вырвал руку и раздраженно отмахнулся.

— Линарес, я работаю. Сходи одна или закажи пиццу.

— Тошнит меня уже от твоей пиццы! Блас, ну пошли со мной!

Ноль реакции. Что ж, Блас, посмотрим, кто кого…

Я дождалась, пока естественные человеческие инстинкты над ним возобладают, и лишь только услышала, как хлопает дверь уборной, снова проскользнула в кабинет. Нагнувшись, я выдернула мышку из гнезда, свернула провод и бесшумно покинула кабинет. Пробравшись на кухню, открыла холодильник и ловко привязала шнур мышки к одной из полок-решеток, так что мышка теперь свисала на проводе. Лишь только я успела захлопнуть холодильник, в кухню вошел Блас.

— Линарес, ты еще здесь — какая удача! — в его голосе слышалась угроза. — Случайно не знаешь, где моя мышка? — нарочито любезно обратился он ко мне.

Я пожала плечами и приняла самый невинный вид, на который была способна.

— Ты потерял свою новую девушку? Вы такие милые, уже придумали друг другу прозвища! — жизнерадостно воскликнула я, потянувшись к нему, чтобы потрепать его по щеке, но он вовремя перехватил мою руку и вскинул на меня предупреждающий взгляд.

— Очень смешно, Линарес, — мигом посерьезнел Блас. — Теперь верни мышку по-хорошему. Мне нужно работать.

— Да нет у меня твоей мышки, Блас, что ты пристал? — возмутилась я.

Блас тем временем прохаживался по кухне, заглядывая на каждую полку.

— Она здесь? Я не собираюсь до вечера искать ее, Линарес.

— Да что ты пристал ко мне, Блас? Почему сразу я?

— Да, действительно, надо было сперва допросить остальных жильцов. А, нет, здесь же больше никто не живет, — едко прибавил Блас, хлопнув себя по лбу.

— Небось, сам засунул куда-нибудь, а я как всегда виновата… Мне вообще пора в магазин — ты точно не пойдешь со мной? — заторопилась я и открыла тумбочку, в которой лежали деньги на продукты.

Блас усмехнулся и, опередив меня, закрыл своим телом дверной проем, так что я врезалась в него. Отпрянув, я подняла на него обиженный взгляд. Он сурово смотрел на меня сверху вниз:

— Линарес, ты никуда не пойдешь, пока не скажешь, куда дела мышку. Более того, если цирк будет продолжаться еще хотя бы минуту, я тебя накажу.

— Ой, напугал! — фыркнула я. — Мне не пятнадцать лет!

— Отлично, тогда никакой вечеринки на Новый год — пожал плечами Блас.

— Ну и ладно, не больно-то и хотелось, — я показала ему язык. — Отпразднуем у Мариссы.

Я демонстративно отошла к окну и отвернулась от него, сложив руки на груди.

— К Андраде тоже не пущу, не надейся, — продолжал Блас, и я с победоносной улыбкой услышала, что он снова отошел к раковине, открывая и закрывая шкафчики, висевшие над ней. — Я уже сыт по горло твоими выходками. Что ни день, то шапито на выезде!

— Ты сам меня провоцируешь! — возмутилась я вполне искренне и снова повернулась к нему. — Я же просила тебя пойти со мной в магазин!

— Не все твои желания должны сбываться, Линарес, — отрезал Блас и перешел на сторону, противоположную двери. — Я сказал, что сейчас занят.

— Ты и потом будешь занят! — отозвалась я, плавно перемещаясь от подоконника к двери.

— Значит, я не хочу ходить с тобой по магазинам, Линарес, это что, не очевидно? — раздраженно отозвался Блас, заглядывая в мусорку. Мои глаза невольно округлились. Блас, однако, радикал жаль, что мне это место не пришло на ум. — Я хочу спокойно поработать, чтобы меня никто не отвлекал.

Резкий прыжок. Миг — и я уже проскользнула в дверной проем.

— Прости, Блас, — с сожалением развела я руками, привлекая его внимание. Блас резко обернулся. — Не все твои желания должны сбываться, — подмигнула я и, расхохотавшись при виде его озадаченного лица, припустила к выходу.

— Линарес, я не стану гоняться за тобой по всему городу! — доносился мне вслед голос Бласа, но я уже была далеко.

* * *

— В следующий раз запру тебя в подвале, — бурчал Блас, открывая входную дверь ключом, — и вспомню об этом только на следующее утро.

— Да ладно тебе ворчать, Блас, зато прогулялся! — бодро отозвалась я. — Кому нужны твои программы? Скачай в интернете, да и дело с концом! А мне одной скучно. И сумки некому донести!

— Нечего было скупать половину супермаркета, — занудствовал Блас. — Если бы я тебя не останавливал, пришлось бы грузовик заказывать.

— Вот видишь, как мне необходимо твое присутствие! — восхищенно похлопала я его по спине, собираясь проследовать за ним в дом, но Блас «забыл» придержать дверь, и мне пришлось сперва отпрянуть, чтобы не схлопотать по носу.

— Я просто очень голодна, — проворчала я, переобуваясь в передней. — Меня нельзя пускать в супермаркет, когда я голодная…

— Может, тебе провериться на глисты? — заботливо отозвался Блас из кухни. Послышался шелест пакетов.

— У меня растущий организм, — беззаботно отозвалась я, следуя за ним на кухню. — К тому же, я занимаюсь спортом — мне нужна энергия. Не пойму, тебе что, жалко, что ли? — я прикусила губу, увидев, что Блас открывает холодильник, чтобы положить туда продукты.

Холодильник был пуст. За исключением мышки, которая, словно висельник, качалась на проводе, привязанном к одной из полок. Блас замер, уставившись на нее.

— Линарес, что это? — вкрадчиво поинтересовался он, на миг потеряв дар речи.

Я сначала решила, что это был риторический вопрос, но, похоже, Блас действительно ждал ответа.

— Я предупреждала, — серьезно сообщила я ему, — что у нас в холодильнике повесилась мышь.

Я сама не заметила, как повзрослела и привыкла к Бласу. Прошли времена, когда мы с Мариссой подстерегали его из ванной, и с хохотом убегали, увидев его в одних трусах и с полотенцем, перекинутым через плечо. Он спокойно уходил к себе в комнату, переодевался, а затем устраивал нам темную. Со временем, он стал осторожнее, и наши с Мариссой предприятия осуществлять было все опаснее и сложнее. Мне становилось не по себе, когда я вспоминала, сколько усилий мы тратили, чтобы выудить у Бласа ключи от его спальни, которую он неизменно запирал. Какие изощренные планы мы выстраивали, чтобы залезть в его стол в кабинете, и найти там что-нибудь забавное или компрометирующее. Честно говоря, сейчас, оглядываясь назад, мне даже немного жаль Бласа — ему приходилось находиться в постоянном напряжении. Он даже согласился, чтобы я пошла в медицинское училище, — лишь бы занять меня чем-то полезным и расслабиться немного хотя бы в первой половине дня.

Теперь его жизнь стала немного проще: у меня практически не оставалось ни времени, ни сил что-то выдумывать, но я все равно периодически его доставала. Даже не знаю, что двигало мной, за последние пять лет многое изменилось: Блас больше меня не провоцировал и практически не давал повода его проучить. Но теперь мне самой хотелось его провоцировать: мы виделись настолько редко, что меня просто распирало от радости, когда мы оба оказывались дома, и я не могла это событие не отметить какой-нибудь шалостью. Он ответного восторга не проявлял, и мне иногда даже казалось, что он специально избегает меня, и оттого ещё больше хотелось растормошить его, чтобы он, наконец, отвлекся от своих бесконечных дел и уделил мне внимание. Реакция его была непредсказуемой, но как бы ни был зол на меня Блас, я знала, что он рад сыграть в мою игру. Никто бы не сумел прочесть это на его недовольном лице, но я нутром чувствовала, что где-то в глубине души он каждый раз ждал моего появления.

Блас сидел на диване, потонувший под ворохом каких-то документов, которые расползлись по всей комнате, включая журнальный столик и ковер.

— Ого, это тебя в университете так завалили? Помочь? — я плюхнула на столик пакет с бурито и банкой ледяного спрайта.

— Это отчетность Харекса, — не поднимая головы, рассеянно обронил Блас. — Полагаю, самое полезное, что ты можешь сейчас сделать, это уйти в свою комнату.

— С каких пор ты занимаешься отчетностью Харекса? — удивилась я.

— С тех пор как исполнительный директор подал в отставку.

— Довел-таки парня, — вздохнула я. — Я так и знала…

— А ты как раз к себе в комнату собиралась?

— Не-а, — я расчистила место рядом с Бласом и уселась на диван. Блас потеснился и покосился на меня слегка настороженно. Заметив бурито, он брезгливо переложил еду мне на колени.

— Я сыт. И ты знаешь, что я не ем фаст-фуд.

— Да ладно тебе, иногда-то можно, — протянула я и, пожав плечами, как ни в чем не бывало распечатала пачку и с аппетитом вонзилась зубами в сочное мясо.

— Не хочешь — мне больше достанется, — с набитым ртом прокомментировала я. Блас снова поморщился, но уйти на кухню вопреки обыкновению не попросил.

— Ну-ка что тут у нас, — свободной рукой я схватила наугад первый попавшийся документ.

Блас молча, но очень красноречиво взглянул на меня, так что рука моя даже инстинктивно дернулась, чтобы положить бумагу на место, но я совладала с собой.

— Расслабься, я просто хочу помочь, — подбодрила я его широкой улыбкой, и смерила документ оценивающим взглядом.

— Так, что это тут у нас… Поставки… Шутишь? -возмущенно воскликнула я. — Товар будет просрочен через пару дней, куда вы его отправили?

Блас вырвал у меня из рук листок и, медленно повернувшись ко мне, угрожающим тоном произнес вкрадчиво:

— Говори, что нужно, и уходи.

— Мне? — выбрала я самый изумленный вид из своего арсенала. — Ничего мне не нужно, просто хотела помочь… Но, раз ты все равно спросил, может, обсудим вечеринку у Мии? Она хочет, чтобы мы пришли вдвоем.

— Исключено, — отрезал Блас. — Я имел счастье не лицезреть Агирре в течение пяти лет и намерен растянуть удовольствие еще на пару десятилетий.

— Ну Блас, — заныла я, — Мия затеяла исторический бал, а у меня что, не будет партнера?

— Какой еще исторический бал, Линарес, ты из ума выжила?

— Так это же не я, а Мия! Я ни одного танца там не знаю, думаешь, мне самой нравится эта идея? Но я не могу подвести Мариссу…

— Спирито согласилась пойти на исторический бал? — скептически скривил лицо Блас.

— Марисса вообще решила не праздновать, так что она просто придет поздравить Мию. Ну а мы с Луной решили сделать ей вечеринку-сюрприз.

— Вот и чудно, значит, она составит тебе компанию, — покивал торопливо Блас, снова углубляясь в бумаги.

— У меня партнера нет, я тебе говорю! — рявкнула я и, снова выхватив у него из рук листок, спрятала его за спиной.

Блас повернулся ко мне, и было видно, что он едва сдерживает усмешку.

— У тебя полно дружков, возьми одного из них, — хмыкнул он, даже не попытавшись забрать у меня листок. Я озадаченно обернулась проверить, что за бумагу я взяла и с досадой поморщилась: это был черновик.

— Ты что, Мию не знаешь? — я положила бурито на черновик и, вскрывая банку спрайта, продолжила. — Она же теперь у нас знаменитость, к ней на вечеринку приглашены только самые близкие. Ни одного из моих дружков охрана и на метр не подпустит.

Тут я лукавила, конечно, если бы я сказала, что со мной придет кто-то из моих ухажеров, ему бы тут же выписали пропуск. Но я сама не хотела звать чужих на эту вечеринку. Колуччи стали мне почти родными, мне хотелось провести этот вечер в кругу близких людей. Кто-то со стороны все только бы испортил.

— Вот это да! Я пропустил момент, когда мы породнились с Колуччи, — язвительно протянул Блас, словно подслушав мои мысли. — В любом случае, не думаю, что управлюсь с этим в ближайшее время.

Я тоскливо оглядела кипы бумаг, возвышавшиеся над журнальным столиком. Блас вообще аккуратный, если в гостиной такой бардак, значит, работы у него действительно по горло.

— Да ладно, еще целый месяц, все успеем! — решила я и, прикончив бурито, деловито замотала распущенные волосы в пучок, и схватив с журнального столика карандаш, заколола им волосы. Блас неотрывно следил за моими действиями, но его взгляд не был скептическим, как я ожидала, и он даже не отпустил какое-нибудь едкое замечание в мой адрес по поводу существования резинок и заколок.

— И ты решила не откладывать поиск партнера в долгий ящик? — отвлекшись, наконец, от созерцания, усмехнулся Блас, и вновь углубился в свои бумаги.

— Так еще танцы надо выучить! — бодро отозвалась я и, выхватив листок у него из рук, прищурилась, изучая. — Ну-ка что тут у нас… Поставочки…

— Положи на место, — забрал у меня бумагу Блас.

— Да ладно, Блас, я правда хочу помочь, — примирительно заверила я его. — Мы же с Мариссой подрабатывали в Харекс на каникулах, помнишь? Я умею, правда. Я теперь гуру логистики.

Блас скептически хмыкнул и вручил мне пустую банку из-под спрайта.

— Хочешь помочь? Убери мусор. И не отвлекай меня.

Я упрямо отставила банку и, снова выхватив у него листок, исправила опечатку в дате прибытия.

Блас озадаченно следил за моими действиями.

— Я все равно не иду ни на какие балы, — буркнул он, но я лишь отмахнулась.

— Не пойдешь — значит одна схожу, не очень-то и хотелось. Все равно некогда репетировать, еще домашней работы по уши.

Мы просидели с бумагами целый вечер, но не разобрали и четверти. Я так устала, что строчки перед глазами сливались воедино, но ощущала себя абсолютно счастливой, потому что у меня правда получалось здорово. Нечасто Блас доверял мне такие серьезные задания, так что я внимательно вглядывалась в каждую цифру, опасаясь упустить хоть одну дату, и очень скоро не заметила как увлеклась. Лишь спустя пару часов, потянувшись и широко зевнув, я заметила вдруг на себе внимательный взгляд Бласа. Заметив, что его раскрыли, он глаза не отвел, но спокойно встретил мой взгляд.

— Чего? — смущенно буркнула я.

Блас покачал головой, и в его глазах мелькнула как будто искорка одобрения.

— Пытаюсь понять, в какой момент ты стала взрослой, — будто сам себе отвечал Блас.

Я смутилась ещё больше и как-то растерялась. Я всегда терялась, когда Блас говорил со мной без привычного сарказма и снисходительной насмешки.

— Где это ты увидел взрослую? — громко фыркнула я, пытаясь заглушить собственную неуверенность.

— Значит я тебе больше не нужен, — протянул он задумчиво, словно не расслышав даже мою реплику. — Дальше ты сможешь и без меня…

Его слова прозвучали одновременно и удовлетворённо и как-то растерянно. Во мне же вдруг поднялся непроизвольный протест, хотя в другое время я могла талдычить ему последнее бесконечно.

Я коснулась его плеча, пытаясь разглядеть в его лице причину таких внезапных рассуждений, но ничего не прочитала. Лицо Бласа было непроницаемо. Он сделал вид, будто захотел размяться, и резко встал, чтобы пройтись по комнате. Моя рука, соскользнув, безвольно упала на диван.

— Ну как это не нужен? — подала, наконец, голос я. — Ты очень мне нужен, Блас. Что это на тебя нашло? Старческое? — пыталась неуклюже шутить я, но Блас не поддался. Он ухмыльнулся, но даже прохаживаясь по комнате, продолжал задумчиво посматривать на меня, словно что-то решая для себя, и это что-то я впервые за много лет не могла прочитать с его лица.

* * *

А у меня тем временем появилась очередная головная боль. Один из пациентов стал проявлять ко мне повышенный интерес и теперь я не знала, как от него отвязаться. Его звали Ричард, родом из Северной Америки, очевидно. Он был абсолютно не в моем вкусе, хоть и симпатичный. Невысокий, с русыми волосами, карими глазами — в общем, полная противоположность Бласа. Не то чтобы мне нужен был такой, как Блас — честно говоря, и Блас-то был не в моем вкусе: мне никогда не нравилась его крепко сбитая, коренастая фигура. Я всегда любила утонченные натуры вроде Маркоса с белокурыми волосами и тонкой ранимой душой. Но за последние годы я как-то сроднилась с Бласом и теперь ловила себя на том, что и среди ухажеров всегда ищу кого-то больше похожего на Бласа, нежели на Маркоса.

Ричард раздражал меня. Он был такой вежливый, такой интеллигентный — мне нужно было выслушать тысячу извинений и изящных словоплетений, прежде чем я, наконец, понимала, что ему надо. Но в то же время у него была хватка бульдога. Я было вздохнула с облегчением, когда его выписали, но он стал ждать меня у выхода каждый вечер и непременно провожал до дома. Пару раз меня посещала шальная мысль натравить на него Бласа, но меня что-то останавливало.

Он казался таким ранимым, таким искренним, что в конце концов я прониклась к нему симпатией, хоть и оставалась настороже. Что-то раздражающее было в этой ранимости. Он едва не убивался, когда просил у меня прощения из-за какой-нибудь ерунды, но затем мог спокойно повторить ту же ерунду и так же горячо просить прощения. Наверно, другим казалось, это следствие тонкой душевной организации, но я уже знала этот тип. Он очень напоминал Маркоса: на первый взгляд, безобидный и трепетный, но мягкий и аморфный настолько, что не способен держать форму. Блас, может, был часто груб со мной, но он был искренен и прям даже в своей грубости. Я знала, что он не нанесет мне удар со спины, — только лицом к лицу. Про таких же, как Ричард или Маркос, я ничего не знала. Мне все казалось, что наступит день, когда так же вежливо и робко, с искренними слезами на глазах Ричард в очередной раз растечется в своих многословных извинениях и оставит меня, как сделал когда-то Маркос. Мне нравилось хорошее обращение и интеллигентность Ричарда, но я не могла избавиться от мысли, что за этой душевностью крылось новое предательство.

Впрочем, я была так занята, что мне было попросту не до него. Близился день рождения Бласа, Мариссы, а у меня не было даже малейшей идеи, какой сюрприз для них приготовить, о подарке я даже думать еще не начинала. Особенно трудно мне было с Бласом. Когда-то, несмотря на то, что считала его мертвым, я поклялась, что буду отмечать каждый его день рождения и никогда не забуду эту дату. Это произошло после того, как о его дне рождении я узнала от Мии и вдруг осознала, что за все время, что я шпионила за Бласом в колледже, я успела узнать о нем все — но не день его рождения. А Мия знала и помнила… В общем, с тех пор я отношусь к этому празднику очень трепетно. Он тоже в этот день никуда не уходит и не принимает гостей, несмотря на восторженный порыв очередной пассии устроить ему вечеринку-сюрприз. В этот день он всегда остается дома, а я не иду на пары. Частенько я получаю испепеляющий взгляд от очередной мегеры, брошенный перед уходом, — они знают, что Блас остается дома ради меня. Хоть и дуры, а женское чутье не подводит: они тонко чувствуют нашу с ним прочную связь, правда, толкуют ее своим порочным умишком, бывает, очень превратно.

Обычно я не готовлю ничего особенного — мы и едим-то с Бласом обычно порознь, если только случайно не столкнемся иногда в столовой. Утром есть не хочется, в обед нас не бывает дома, а вечером я возвращаюсь слишком поздно, чтобы затевать что-то грандиозное. Но в день его рождения я накрываю стол и полдня провожу на кухне, изучая поваренную книгу. Честно говоря, у меня редко получается что-то стоящее, но Блас приглушает свою желчную натуру и никогда не подает вида, что мою изысканную стряпню есть невозможно. Он может пройтись на этот счет в другой день, но только не в этот. Мне долго приходится его уговаривать выйти из кабинета и пообедать со мной, но когда все-таки мои усилия увенчиваются успехом, я вижу, несмотря на его насмешливый, снисходительный взгляд, что он ждал этого с самого утра и боялся, что я не вспомню. Затем я дарю ему подарок — как всегда, наверно, бесполезный — для меня всегда сущее наказание придумывать, что ему подарить, и мы сидим за пустым столом, только я да он, обсуждая какую-нибудь ерунду. Удивительный человек без друзей. Он никогда не имел друзей даже в колледже, ни одного человека, на которого смог бы положиться, с кем можно поговорить по душам. Были коллеги, знакомые, бесконечные девушки, но из тех, с кем он мог бы отпраздновать день рождения, — только я.

Что меня всегда забавляет, так это наша церемония вручения подарков. Блас себе не изменяет и как когда-то в старые добрые времена на каждый праздник оставляет подарок у меня на кровати. Иногда с вечера — иногда, если успевает, утром, пока я принимаю душ. Но каждый раз он вовремя уходит, и я ни разу не столкнулась с ним в этот момент, чтобы поблагодарить. Впрочем, я наверстываю упущенное в столовой, когда спускаюсь к завтраку и чмокаю Бласа в щеку так быстро, чтобы он не успел увернуться. Он делает вид, что не замечает этого жеста и, поедая яичницу, буднично спрашивает, понравился ли мне подарок. Я весело смеюсь вместо ответа, потому что ответить, как правило, бывает трудно. С одной стороны мне не могут не понравиться изящные вещицы, которые он то и дело преподносил мне, чтобы напомнить, что я девушка, но с другой — я почти не носила их. Пожалуй, я гораздо больше порадовалась бы еще одной паре джинс и толстовке.

Все же, я говорю ему, что мне очень понравилось, и вручаю свой подарок. Он всегда отставляет коробку и никогда не разворачивает ее при мне, но я вижу в его глазах какой-то особый свет, который очень редко появляется там. Блас в этот момент кажется очень милым и добрым, и хотя он лишь насмешливо кивает и продолжает поедать яичницу, я вижу, что ему приятно.

Новая подружка у Бласа так и не появилась, так что пока мне приходилось выполнять всю черную работу самостоятельно. Я мыла посуду, а по радио крутили какую-то белиберду, от которой на сердце становилось еще тоскливее. С Бласом, по крайней мере, хоть что-то понятно, а день рождения Мии и Мариссы так и оставался под знаком вопроса. Кавалера, кроме Бласа, мне было не нужно, да и если бы и нашла, я до сих пор не знала ни одного исторического бального танца. Да что там исторического, даже современного бального не знала.

Платье Мия мне пообещала раздобыть, а вот к танцевальной части я должна была подготовиться самостоятельно. Я и обычные танцы исполняла не очень, а бальные и подавно до сих пор оставались за пределами моего разума. У меня интересный мозг: мне не составляет труда выучить строение человеческого скелета, но последовательность движений в танце, состоящем из четырех па, я запомнить просто не в состоянии, особенно, когда при этом рядом мешаются еще чьи-то ноги.

По радио вдруг заиграла мелодия, напоминающая вальс или что-то в этом роде, и я, отложив посуду, попыталась исполнить какой-то безумный танец. Движения у меня, наверно, по-прежнему были по-мальчишески резкими, но женственная фигура теперь сглаживала их. Я самозабвенно двигалась в ритме песни, то и дело вскидывая руки и передвигаясь по кухне. Внезапно музыка резко смолкла. Стало кладбищенски тихо — было слышно только, как вода из крана капает на оставленную в раковине посуду. Я медленно повернулась и встретила насмешливый взгляд Бласа, прислонившегося к дверному косяку.

— Больше экспрессии, Линарес, больше экспрессии, — посоветовал он. — Ты еще не всю кухню разнесла.

— Я думала, ты еще в университете, — буркнула я, понуро возвращаясь к раковине с посудой.

— И пропускаю такое представление? — язвительно продолжал Блас мне в спину.

— Между прочим, парни с ума сходят, когда я танцую, — обернувшись, сощурилась я.

— Еще бы, говорю, очень экзотическое зрелище…

— Ой, иди ты! Я видела, как ты вальс танцуешь — вот это уж точно танцы с медведями.

— Да неужели? И где это ты видела?

— А мы подсматривали с Мариссой, как вы к балу с Мией готовитесь в колледже, — мстительно отозвалась я. Блас, кажется, разом растерял свой лоск, но тут же взял себя в руки.

— Я не стану тебе ничего доказывать, Линарес. Я умею танцевать вальс.

— Докажи, — оживилась я. — Могу поспорить, не умеешь!

— Можешь поспорить. Если мне будут звонить, меня нет дома.

Он повернулся, чтобы уйти, но я крепко вцепилась в его предплечье.

— Нет, Блас, ты должен показать мне, как танцевать вальс! Меня пригласили на

тематическую вечеринку, а я ни одного танца не знаю! Буду сидеть в углу весь вечер.

— Поверь мне, это к лучшему, — с напускной заботой потрепал меня по волосам Блас и попытался скинуть мою руку, но не тут-то было. Меня было клещами не оторвать.

— Научи — и я должна буду тебе одно желание! — быстро сориентировалась я.

Блас чуть помедлил. Затем раздраженно провел свободной рукой по лицу, словно сбрасывая с себя наваждение.

— Линарес, да когда ты уже вырастешь, наконец? У меня нет ни времени, ни желания играть в твои дурацкие игры!

— Ладно, два желания! И я выношу мусор три дня подряд!

Блас, кажется, задумался, по крайней мере, перестал вырываться.

Я вздохнула.

— Ладно, и испеку пирог.

— И подметешь листья во дворе, — предупредил Блас.

— Не жирно тебе будет? — возмутилась я, но тут же вновь вцепилась в Бласа, когда он повернулся, чтобы уйти. — Ладно, подмету, не сахарная.

Блас расплылся в довольной улыбке и кивнул в сторону радио.

— Узнай у Мии список танцев и подготовь музыку с подходящим ритмом.

Я с готовностью кивнула.

— Когда начнем?

— Когда будет время, в Харексе сейчас завал.

— Я тебе помогу!

— Займись учебой. Я разберусь.

— С учебой все в порядке, я приду к тебе вечером!

Блас смерил меня оценивающим взглядом, но не возразил. Он вновь двинулся к выходу, когда я окликнула его, и он обернулся.

— А к Мие со мной пойдешь? — с робкой надеждой спросила я.

Блас не ответил и вышел из кухни, даже не простившись. Я опечаленно вздохнула, не слишком, впрочем, удивленная такой реакцией. Так и живем. Полнейшая неопределенность!

В последнее время меня стала преследовать маниакальная идея, что Блас связался с одной из моих преподавательниц в училище Флор. Я застала их недавно в кабинете, и Блас как-то не очень правдоподобно обрадовался моему появлению и заявил, что пришел за мной. К такого рода представлениям я давно привыкла — он никогда не упускал случая сыграть заботливого папашу на публику, больше из желания поерничать, нежели из тщеславия. Но тут и Флор показалась мне какой-то взволнованной, и Блас явно чувствовал себя не в своей тарелке — все это мне не понравилось. Нет, дело было не в том, что Блас положил на кого-то глаз — он это делал постоянно, и меня мало это трогало, потому что это мало трогало его. Но Флор, похоже, по-настоящему его зацепила. Он стал поздно возвращаться, часто уходил в свои мысли, и когда я спрашивала, где он витает, резко обрубал меня и уходил наверх в свою комнату. Я могла бы спросить его прямо, и он бы сказал мне правду, я это точно знала, но мне не хотелось. Когда-то я потеряла Маркоса из-за своей излишней опеки и ревности. Потом потеряла Бласа из-за активного участия в его жизни и попытки разгадать его. Я многому научилась за последние годы в колледже и больше не повторяю старых ошибок. Я все еще могла ради шутки залезть к нему в ящик или вслед за Мариссой проследить за очередной его пассией. Но я больше не лезла в душу и не пыталась вызвать Бласа на откровенность. Я придерживалась политики невмешательства, соглашалась терпеть и не выспрашивать его ни о чем, и он, не ощущая давления, сам никогда ничего от меня не скрывал и со временем делился.

А тем временем Ричард не оставлял меня в покое. Я даже решила дать ему шанс. Как-то раз Блас засек его, когда Рич провожал меня до дома, и его реакция настолько меня позабавила, что я решила не давать пока Ричу от ворот поворот и помучить Бласа. У Ричарда небольшой акцент, так что, познакомившись, он все время путал его фамилию и называл синьор Эректус вместо Эредиа. Меня как медика это вроде бы не должно было смешить, но при виде лица Бласа каждый раз, когда Рич коверкал его фамилию, меня разбирал такой дикий хохот, что Блас багровел, а Ричард растерянно переводил взгляд с меня на Бласа, сообразив, что снова сказал что-то не то. Я, конечно, такого удовольствия себя лишить не могла, поэтому со временем Ричард стал вхож в наш дом даже чаще других моих друзей, и Блас как ни странно нисколько этому не препятствовал. Мне настолько это казалось необычным, что я не упускала случая ввернуть имя Ричарда в разговоре, но реакция Бласа оставалась неизменной: он либо пропускал эту информацию мимо ушей, либо ронял какой-нибудь едкий комментарий и как ни в чем не бывало перескакивал на другую тему или уходил к себе. Мы с Бласом и так стали видеться реже, так что очень скоро я совсем перестала упоминать Ричарда и даже попросила его ко мне не являться больше, хоть мы и продолжали видеться после колледжа. На частоте наших встреч с Бласом, впрочем, это никак не отразилось: он все больше времени проводил вне дома и отмахивался, когда я напоминала ему, что он обещал учить меня танцам. Мне казалось, что его отсутствие было как-то связано с Флор, поэтому я ненавязчиво завязала с ней дружбу и в коротких диалогах между парами пыталась выяснить исподволь, что у нее на личном фронте и какие у Бласа шансы. Флор, однако, была сама не лыком шита, и держалась всегда со мной мило, но отстраненно, так что мне ничего не оставалось кроме как шпионить за ней время от времени и вылавливать взглядом Бласа в школьном коридоре по окончании учебного дня.

Как-то раз мне снова удалось засечь его в кабинете Флор, и я, переполненная эмоциями, экстренно вызвала Мариссу к нам в коттедж.

— А чего ты так волнуешься? — удивилась Марисса — Тебе же всегда плевать было, с кем там Блас шляется.

— Мне и сейчас плевать… — Я неуверенно забегала взглядом по комнате. — Просто на этот раз он связался с моей преподавательницей. Он снова вмешивается в мою жизнь! Как я буду ей смотреть в глаза на занятиях? Да и вообще, она не в его вкусе! Она совершенно не похожа на тех напыщенных дур, которых он обычно водит в дом!

— Радовалась бы, что у Бласа появилась пассия с мозгами, — передернула плечами Марисса.

— Нет! — резко оборвала я ее. — Флор — умная, успешная, зрелая женщина. Ей совершенно нечего делать рядом с Бласом. Он сделает ей больно! Я не могу этого допустить! Ну что ты на меня так смотришь? — не выдержала я.

Марисса, чуть отклонив голову назад, пристально смотрела не меня, не мигая, из-под полуопущенных век.

— Ты мне врешь! — без обиняков заявила она и, подскочив, склонилась ко мне: — Мне кажется… — Она вдруг сделала паузу и проницательно сощурилась. — Ты его просто ревнуешь!

— Я? — Наверно, вышло слишком громко. Я нервно вскочила с кровати и забегала по комнате. — Да ты что, Марисса? Блас — мой опекун! У нас с ним не может быть ничего такого, как я могу его ревновать? Как ты могла вообще такое подумать! Я знаю Бласа сотню лет: он с детства обо мне заботится, мы живем бок о бок пять лет…

Марисса следила за моим стремительным перемещением по комнате, чуть нахмурившись.

— Вообще-то, опекунов тоже ревнуют, — протянула она. — Я имела в виду... А ты подумала, что…

— Марисса, я тебя умоляю! — возмутилась я, выставляя ладони вперед. — Произнеси это — и меня стошнит! Блас — мой опекун, и мне плевать с высокого дерева на его подружек! Он постоянно их сюда водит — мне-то что? Просто сейчас я волнуюсь за Флор — и не позволю Бласу играть с ней. Ты должна мне помочь мне выяснить, что у Бласа на уме!

— Как ты собираешься это выяснить? Вскроем ему черепушку, пока он спит? У вас уже начался курс хирургии?

— Марисса, мне не до смеха! — отмахнулась я. — Для начала нужно залезть к нему комнату и поискать улики!

— Какие улики, Лухан? — устало вздохнула Марисса. — У тебя совсем мозги размякли от этой учебы!

— Если у него это серьезно, он должен хранить ее фотографию! — безапелляционно заявила я.

Марисса громко фыркнула.

—Так и представляю себе, как Блас нежно поглаживает фотографию Флор перед сном и кладет под подушку… — Она взвизгнула от восторга и закатилась хохотом, похлопывая ладонью по столу.

Я скорчила ей рожицу.

— Ну хорошо, не фотографию, но какие-нибудь записки, письма от нее. У женщин в ее возрасте наверняка есть какие-нибудь приемы обольщения.

— Какие-нибудь не подходят, Лухи, — посерьезнела Марисса. — Блас заметит, если ты будешь слишком активно рыться у него в вещах в поисках «чего-нибудь».

Я закусила губу и виновато посмотрела на нее.

— Что?

— Вообще-то я надеялась, что рыться будешь ты, — несмело пояснила я. — А я буду стоять на стреме. Если ты будешь сторожить, Блас сразу поймет, что что-то не ладно…

— Что? — тихо переспросила Марисса. — Нет! — вскинула она указательный палец. —Нет, Лухи, даже не проси! Я не собираюсь больше рыться в его вонючих носках!

— Никакие они не вонючие, — обиделась я. — Блас очень аккуратный.

— А мне плевать! Я не копаюсь в чужих вещах!

— С каких пор? — протянула я.

— С этой минуты! — отрезала Марисса. — Он меня в вашем саду закопает, если еще раз в своей комнате застукает!

— Не застукает, я же буду на стреме! — возразила я. — Что с тобой, Марисса, ты же никогда не боялась Бласа…

Марисса бросила неуверенный взгляд на меня.

— Он сказал, что если еще раз найдет меня в своей комнате, больше не впустит меня в дом.

Я фыркнула.

— Я тебя умоляю — он уже пять лет так говорит! Я не дам тебя в обиду!

— Ты не в том положении, Лухи, чтобы не давать меня в обиду, — передразнила она меня. — Нам исполнилось двадцать один. Теперь он имеет юридическое право выкинуть отсюда и тебя, и меня. А тебе нужно закончить колледж. Я не стану рисковать тобой.

Я замерла, пораженная внезапной догадкой.

— Так ты боишься, что Блас выгонит меня из дома? — едва сдерживая смех, переспросила я.

— Лухи, тебе надо бросать медицину! — разозлилась Марисса. — До тебя очень туго доходит с тех пор, как ты поступила в училище!

— Мари, — усмехнулась я и, успокаивающе сжав ее руку, села рядом, заглядывая ей прямо в глаза. — Блас никогда меня не выгонит отсюда.

— Да легко! — фыркнула Марисса. — Сколько раз он тебя из колледжа выгонял!

— Да нет, — упрямо покачала я головой. — Многое изменилось с тех пор. Мы пять лет живем в одном доме. Он ни разу меня не выгнал.

— Потому что его бы за это социальный отдел по головке не погладил! — вставила Марисса.

— Да нет, Марисса, — рассмеялась я. — Дело не в этом. Ты не понимаешь. Теперь все иначе.

— Кто мне говорил, что люди не меняются? — поддела меня Марисса.

— А я разве говорю, что меняются? Я говорю, что он меня не выгонит.

— Почему ты так уверена? — встала в позу Марисса. — Забыла, кто такой Блас? Это вполне в его духе. Раз уж он не изменился…

Я снова рассмеялась и покачала головой. Я никогда не могла этого объяснить, ни выразить словами. Я просто верила ему: точно знала, что он никогда меня не предаст. Доверяла ему так слепо, что если бы он однажды пришел и велел мне собирать вещи и проваливать из этого дома, я бы тут же уложила чемодан, точно зная, что он поедет со мной. Прошло время сомнений — теперь мысль о том, что Блас способен выбросить меня на улицу или причинить мне зло, казалась абсурдной. Никто из ребят не понял меня, когда я согласилась переехать в дом к Бласу, было бессмысленно объяснять что-то и теперь, так что когда разговор заходил о Бласе, я просто старалась закрыть тему или отделаться отговорками.

— Марисса, расслабься, — устало выдохнула я. —Ты забыла одну вещь.

— Что за вещь? — подозрительно уставилась на меня Марисса.

— Дом записан на мое имя, — подмигнула я, — так что мы имеем полное право находиться в любой его части.

* * *

— Ну, нашла что-нибудь? — сунула я нос в дверную щелочку.

— Стой на шухере, — прошипела Марисса, замахав руками. — Если найду, ты узнаешь первая. Почему нельзя было это сделать, пока он на работе? — проворчала она, опускаясь на корточки возле прикроватной тумбочки.

— Ну я же тебе говорила, он ставит комнату на сигнализацию, — снова терпеливо растолковала я ей. — Ты хочешь, чтобы сюда приехала полиция?

— Я хочу, чтобы сюда приехали санитары, — пробормотала Марисса, выдвигая последний ящик тумбочки. — И забрали тебя вместе с твоим опекуном на пару.

— Ладно тебе ворчать, — добродушно усмехнулась я. — Ничего интересного?

— Так, или стой на шухере или помогай мне, — рявкнула Марисса. — Терпеть не могу, когда говорят под руку.

— Ухожу, — мирно подняла руки я и уже почти закрыла дверь, когда услышала удивленный возглас.

— Что там? — я снова заглянула в комнату, но внезапно услышала шаги на лестнице и с досадой поморщилась.

Как Блас так быстро покончил с обедом? Он что, специально давился?

Я попыталась подать знак Мариссе, но та была слишком поглощена своим расследованием. Когда, она, наконец, заметила мои потуги, бежать было уже поздно. Блас сворачивал в свое крыло.

— Прячься, — прошипела я и стремительно выскочила за дверь как раз в тот момент, когда Блас свернул к своей комнате. Он заметил меня почти сразу.

— Что ты тут делаешь? — окинул он меня подозрительным взглядом.

— Жду тебя, что я могу здесь делать? — Я прилагала все усилия, чтобы держаться уверенно.

— Зачем? — хмуро осведомился он.

— Нам нужно поговорить, — нарочито серьезно заявила я.

— О чем?

— Пойдем в кабинет, — предложила я непринужденно.

Блас смерил меня долгим взглядом, и я, хотя старалась не смотреть ему в глаза, безнадежно вздохнула. Я знала, что он уже все прочел.

— Нет, лучше давай в комнате, — решил Блас.

— В комнате? — выдавила я. — Ты никогда не пускаешь меня в комнату…

— А теперь у тебя появилась уникальная возможность туда попасть, — нарочито дружелюбно подмигнул он мне. — Пойдем поговорим.

И он почти силой втолкнул меня в комнату. Я исподволь огляделась и с облегчением убедилась, что Марисса успела спрятаться.

— Итак, о чем ты хотела поговорить? — резко спросил Блас, обогнув прикроватную тумбочку, и заглянул на балкон.

— Ты… — я прочистила горло. — Ты что-то ищешь?

— Я? — переспросил Блас и наклонился, заглядывая под кровать. — Нет! А что, похоже?

— Блас, давай ты потом поищешь, мне правда нужно поговорить с тобой! — нервно одернула его я.

Блас с удивлением уставился на меня и, чуть помедлив, кивнул.

— Хорошо, — остановил он поиски и встал напротив меня, сложив руки на груди в своей излюбленной манере. — Я тебя слушаю.

— Мне — судорожно соображала я. — Нужно поговорить с тобой о… Флор!

Взгляд его удивительных голубых глаз стал пронзительнее.

— Ты хочешь поговорить со мной о Флор? — раздельно произнес он.

— Да, — решительно кивнула я, мысленно проклиная себя за то, что именно эта тема пришла мне на ум. Сейчас я была совсем не готова обсуждать Флор. Тем более, в присутствии Мариссы.

— И что ты хочешь мне сказать? — внимательно смотрел на меня Блас.

— Ты должен быть с ней осторожен! — выпалила я и, не выдержав его взгляда, опустила глаза в пол и покраснела как вареный рак.

Он застыл от столь неожиданного заявления.

— Почему? — только и спросил он.

Я ненавидела этот его пронизывающий до костей вкрадчивый тон.

— Потому что она не похожа на тех кур, что ты водишь к нам! Она сразу поймет, что ты за фрукт и бросит тебя!

— Я переживу, — повел плечом Блас.

Я снова решилась поднять глаза, чтобы убедиться, что он по-прежнему смотрит на меня, не отрываясь.

— Какой смысл затевать роман, заранее обреченный на провал? — разозлилась я. — Флор и тех женщин, на которых женятся, — ее не интересуют мимолетные интрижки!

Блас фыркнул и рассмеялся каким-то странным почти счастливым смехом.

— Даже если и так, какое отношение это имеет к тебе?

— Она мой преподаватель! — запальчиво воскликнула я. — Если ты ее обидишь, она завалит меня на экзамене…

Я снова заинтересовалась ковром под ногами, с ужасом осознавая, что несу бред. Внезапно Блас взял меня за подбородок и заставил посмотреть на него.

— Я не понимаю, тебе что, не нравится, что я с ней общаюсь? — просто обронил он.

— Да мне все равно! — я отбросила его руку, но внезапно запнулась и встретила его взгляд. — Да, — призналась я, чуть помедлив. Время масок прошло — я больше не могла и не желала притворяться. Для этого требовалось определенное мужество, но вот уже много лет мы его находили, и было бы нечестно изменить себе на этот раз. — Мне неприятно видеть вас вместе, Блас.

Его губы тронуло подобие улыбки, но тут же лицо приняло невозмутимое выражение. Он небрежно пожал плечами.

— Хорошо, не буду, — просто ответил он, скользнув по моему лицу прозрачным взглядом.

Я замерла от изумления.

— Не будешь? — эхом отозвалась я.

— Линарес, прочисти уши, — раздраженно отозвался он. — Не буду.

Я вздохнула с облегчением. Вот это было больше похоже на Бласа Эредиа.

— Спасибо, — растерянно обронила я.

— Не за что, — усмехнулся Блас. — Разговор окончен?

Я с трудом кивнула и снова замерла, пытаясь определить, не шутит ли он.

— А если исчерпан, прошу на выход, — указал на дверь Блас. — У меня много работы.

Я уже взялась за ручку, когда внезапно вспомнила про Мариссу.

— А ты? — с надеждой посмотрела я на него. — Ты не идешь в кабинет?

Блас сощурился.

— А что в кабинете? — вкрадчиво произнес он, и я собралась было срочно выдумывать предлог, чтобы выманить его из комнаты, но все вдруг решилось само собой. Марисса чихнула. Как в самой дурацкой комедии.

Блас медленно перевел взгляд с меня на огромный дубовый шкаф, стоявший в углу. Словно в замедленной съемке я видела, как он подходит и открывает дверцы. Оттуда вывалилась Марисса, предварительно свалив на пол пару вешалок с белоснежными рубашками.

— Что ты здесь делаешь? — устало сложил на груди руки Блас. Кажется, он даже не удивился.

Марисса с трудом выпуталась из вороха рубашек и костюмов и опасливо поднялась на ноги.

— Я повторяю: Что. Ты. Здесь. Делаешь? — угрожающе спросил Блас.

Марисса покосилась на меня, затем обреченно взглянула на Бласа и развела руками.

— Ты поверишь, если я скажу, что искала Нарнию? — с надеждой спросила она.

Как ни странно, Мариссу Блас не убил. Он вообще в последнее время пребывал в каком-то приподнятом расположении духа, так что мне даже в какие-то моменты казалось, что он обдурил меня и продолжает преспокойно себе кадрить Флор. Но он практически все время проводил дома с бумагами, так что очень скоро от своих подозрений мне пришлось отказаться. Может, это свалившаяся работа в Харекс так его воодушевила? Нашел, наконец, свое призвание?

У меня, честно сказать, тоже было забот полно: я была занята подготовкой к грядущим дням рождения, и хотя список танцев, выданный Мией, все еще оттягивал булыжником мою тревожную совесть, я преданно исполняла свой сестринский долг, бегая по делам после училища и улаживая разные вопросы. Дело в том, что я решила пригласить к Мие на вечер бродячих цирковых артистов для Мариссы. Мне почему-то казалось это жутко оригинальной идеей — настолько неуместным было позвать на чистенькой бал Мии этих задорных и немытых лесных хиппи. Сладить с ними оказалось непросто: они сперва категорически отказывались выступать у богатеньких, но я включила режим беспризорницы, и мы быстро нашли общий язык. Труднее было уговорить Мию. Я достаточно повзрослела, чтобы не портить человеку праздник такого рода неожиданностями, так что первым делом, конечно, этой идеей поделилась с ней. Мия, однако, моего великодушия не оценила и категорически воспротивилась, и тут меня неожиданно поддержал Франко, так что дело было в кармане. Мероприятие перенесли в загородный частный дом Колуччи, где артистам для выступления выделили обширную территорию во дворе. Честно говоря, возвращаться туда мне каждый раз было трудно, поэтому поездку я оттягивала как могла. Там я оставила Хосе, моего славного старичка и лучшего друга, который умер от рака пять лет назад. С каждым годом все проще мне было вспоминать о нем без кома в горле, но сил навестить сад Колуччи, в котором он трудился когда-то по просьбе Бласа, присматривая за мной, я в себе не находила. Каждое лето я выдумывала уважительную причину отклонить приглашение Франко и Сони, но на этот раз выбора у меня не было: нужно было отвезти туда артистов, чтобы они могли спланировать выступление, а потом привести их еще раз на генеральную репетицию.

Но это была не единственная моя головная боль: близился также день рождения Бласа, и это событие будоражило мои нервы гораздо больше. На этот раз мне хотелось закатить для него что-то совершенно грандиозное, но как обычно бывает, оттого что ответственность отдавливала плечи, кислород в мозг поступал плохо, и идеи приходили туго. Честно говоря, меня так тронуло отречение Бласа от Флор по моей просьбе, что сперва мне хотелось просто завалить его цветами, и я бы не посмотрела даже, что дамы мужчинам цветы не дарят, но, наконец, мне пришло в голову что-то более творческое: я решила спроектировать к его дню рождения наш собственный сад с альпийскими горками и красиво стекающими по камням ручейками. Откровенно говоря, я в этом деле ничего не смыслю, но Мия и Марисса быстро подключились и познакомили меня с нужными людьми. Растения нужно было высаживать заранее, так что я периодически короткими перебежками забиралась на задний двор и обрабатывала почву, чтобы бросить туда семена и закопать луковицы. В том, что Блас не заметит приготовлений, у меня не было никаких сомнений: задний двор прибирала я, и вероятность, что он решит забрести туда равнялась нулю, однако то, что я вечно пропадаю не весть где, не могло укрыться от его глаз, поэтому я старалась выбирать моменты, когда его нет дома или когда точно знала, что он по уши занят работой.

В общем, после нашего с Мариссой вторжения в комнату Бласа мы с ним практически не виделись. Наверно, где-то в глубине души я могла бы признаться, что сама его избегала и намеренно возвращалась домой как можно позже, задерживаясь с Ричардом или другими друзьями, но почему я так поступала, трудно сказать. Вроде бы Блас порадовал меня неожиданной сговорчивостью, а я, наконец, могла выбросить из головы Флор. Я, правда, так и не поняла, почему он так легко уступил. Может, вовсе и не запал на нее или недостаточно запал, чтобы защищать ее грудью. Я решила, что он просто поступил так, чтобы за мной остался должок: еще один способ мною манипулировать. Ну, манипулировать-то ему, конечно, никогда не удастся, но, пожалуй, на неделю или две ему удалось выбить меня из колеи. Мне стало трудно смотреть Бласу в глаза, и я больше не знала, о чем говорить с ним, когда мы изредка пересекались на лестнице или в холле. Общаться с ним беззвучно как раньше тоже не выходило, словно за тот минутный разговор между нами выросла какая-то невидимая стена, и я больше не могла прочитать на лице Бласа ни слова, а свои мысли озвучить хотя бы для себя. Мы по-прежнему пытались обмениваться шутками и взаимными «любезностями», но выходило как-то натужно и неестественно, так что я торопилась поскорее прервать этот бессмысленный разговор: мне неприятно было пятнать общение с Бласом чем-то искусственным. Проще было вовсе не общаться и избегать его общества в надежде, что эта непонятная стена растает со временем сама собой.

Так и вышло, что я стала проводить больше времени с Ричем. Он был вне себя от радости, а я была счастлива, что не одна и могу отвлечься от невнятной внутренней тревоги, связанной с Бласом. Рич вызывал во мне все больше симпатии: он был какой-то очень простой, и мне было легко достичь с ним той же близости, что с Маркосом когда-то. Я, наверно, снова стала остро нуждаться в таком общении. Как и предсказывал когда-то Блас, мои друзья из колледжа разлетелись кто куда, и даже верная Марисса повзрослела как-то отдельно от меня: у нее появились свои интересы, свой круг общения, и мы не сливались больше так естественно, как раньше. Мне нужен был кто-то, кто просто составит мне компанию: без обязательств, без чувств, с кем я могла бы разделить внешние впечатления, не приглашая в свой внутренний мир, и Ричард отлично подходил на эту роль. Только однажды он огорошил меня внезапной откровенной беседой о Бласе, которая пришлась совершенно некстати.

— Почему вы живете вместе? — спросил он, напряжённо вытачивая из палки какую-то непонятную фигуру, предназначенную, очевидно, стать женской. Рич подкинул меня до одного цветочного магазина, в котором я надеялась обнаружить семена жасмина, а после уговорил меня заехать ненадолго в лес.

Я была раздосадована тем, что жасмин мне купить не удалось, так ещё и эти дурацкие разговоры, которые мне за пять лет уже осточертели… Не слишком охотно я рассказала ему вкратце нашу с Бласом историю.

— А ты уверена, что не испытываешь к нему… Влечения? — выслушав не перебивая выдал, наконец, он.

— Чего?

— Ну, ты испытываешь к нему какие-то романтические чувства? — несмело пояснил Рич.

— Что ты имеешь в виду? — с вызовом метнула я на него разъяренный взгляд из-под ресниц. — Ну-ка поподробнее?

— Ну я не знаю, — помялся он. — Как там у девушек. Может, сердце бьётся чаще, когда его видишь…

— Так это тахикардия, — авторитетно заявила я, — причем тут романтика?

— Лухан, не придуривайся, ты знаешь, о чем я.

Я залилась отрывистым злым смехом.

— Нет, Рич, ничего подобного я не испытываю, — отрезала я. — Блас просто моя семья, неотъемлемая часть меня, но сердечко мое при виде него не трепещет, — слегка иронично заключила я.

— А при виде меня? — обронил Рич.

Я сделала вид, что не расслышала вопрос и спешно засобиралась домой. Что я могла ответить ему? Я спортивная девчонка, у меня здоровое сердце, с чего ему колотиться? Я лукавила немного: было время, когда сердце заходилось при виде Бласа, но, думаю, это с непривычки просто. Я ни с кем не была так откровенна, как с Бласом, и мне страшно было настолько сближаться с кем-то. Это очень скоро прошло, когда мы стали жить вместе и привыкли друг к другу, а теперь я испытывала в его присутствии какую-то спокойную уверенность, чувство плеча и тихую радость оттого, что он рядом. Вдали от него, впрочем, я тут же о нем забывала и со смаком занималась своими делами, учебой и просто наслаждалась жизнью. У Бласа своя жизнь, у меня своя, глупо было даже предположить, что между нами может что-то быть. Я спокойно и с юмором воспринимала такие предположения от продавцов в магазине, но не от Ричарда. Может быть, мне только казалось, что мы с ним хорошо понимаем друг друга?

* * *

Мы с Бласом за здоровый образ жизни, так что обычно наше утро начинается с пробежки. Правда, чтобы сделать его еще здоровее, Блас старается со мной не пересекаться, поднимается в жуткую рань — лишь бы со мной не столкнуться. Когда я все же успеваю его застать на бегу, я обгоняю его, шутливо шлепнув под зад и, обернувшись, показываю язык, приглашая догнать меня. Блас, конечно, за мной не гоняется, но на спортивной площадке на мне отыгрывается и привычно берет меня на слабо, так что я, пытаясь поспеть за ним, едва живая возвращаюсь домой. Но мне это даже нравится: Блас учит меня преодолевать свои пределы. Раньше, когда он пытался отпугнуть меня, считая свое общество губительным для меня, он делал это очень жестоко и иногда травмировал, накладывая целебную повязку, но теперь все стало иначе.

Он дурачится вместе со мной, помогает мне встать на мостик и стоит на стреме, чтобы я не завалилась, изгибаясь назад и становясь на руки. Иногда мы начинаем болтать обо всем на свете: я, повиснув вниз головой на доске для пресса, а он, подтягиваясь на турнике. Иногда мы можем захватить с собой еду и вместе позавтракать прямо на площадке, хотя в последнее время это случалось все реже. Последние годы Блас стал нарочито избегать моего общества, может, опасался, что станет такой же дурной, как я? С кем поведешься, как говорится… Тем не менее, следующим утром Блас постучался в мою дверь и, небрежно прислонившись к косяку, сам позвал меня на тренировку.

— Это что еще за жест доброй воли? — подозрительно сощурилась я при виде его самоуверенной физиономии. Я была так ошарашена, что фраза вырвалась из меня с привычной фамильярностью, словно пробив наросший за последние дни психологический барьер.

— Давно не виделись, — одарил меня приторной улыбкой Блас. — Решил тебя проведать.

Я недоверчиво поморщилась.

— Не дури меня. Вспомнил про свою подопечную? С чего бы? Грехи замаливаешь?

— Мне все простили, когда я согласился жить с тобой под одной крышей, — закатил глаза Блас, и от его слов во мне всколыхнулась радостная волна, окончательно разбившая напряжение между нами. Это было именно то, что сказал бы прежний Блас до разговора о Флор.

— Ты просто не понял еще, сколько от меня пользы, — не в силах унять поднявшееся в груди волнение, я показала ему язык и, стремительно схватив бутылку воды, вышла за ним в холл.

— Действительно не понял, — хмыкнул Блас в ответ и галантно пропустил меня вперед, придерживая входную дверь.

— А вот когда ты станешь дряхлым вонючим стариком, кто будет лечить тебя? —продолжала я самозабвенно нести околесицу, наслаждаясь вновь обретенной свободой, дарованной Бласом.

— Неужели ты? — насмешливо подыграл он. Ему тоже было трудно скрыть радость оттого, что все снова стало как прежде.

— А кто еще? Я же стану самым известным врачом в Буэнос-Айрес!

— Вот как! Ты моложе меня на десять лет, ты сама на тот момент будешь дряхлой вонючей старухой.

— Это совершенно не важно! — безапелляционно заявила я, переходя на трусцу. — Мастерство не пропьешь! Буду каждый день ставить тебе клизму!

— О, будешь лечить меня от запора? А твой словесный понос как излечить — не знаешь? Скажите, доктор.

— Таких лекарств еще нет! — вздохнула я. — Только цианид.

— Придется купить тебе намордник…

Блас прибавил темп, оставляя меня далеко позади. Я припустила за ним, работая локтями изо всех сил, тараторя и приговаривая на ходу, и вместе с движениями рук и ног, вместе с этим словесным потоком выходил из меня страх перемен, стальными тисками сковывавший мое сердце все это время.

Я рассматривала солнечные блики на кустах. Это было чудесное утро, и вся природа, казалось, ликовала от счастья. Было по-утреннему тихо, вокруг ни души, но мой слух улавливал целую какофонию звуков. Где-то порхали с ветки на ветку птицы, пели цикады, было слышно, как переливаются струйки, стекавшие по канавкам вниз. Где-то гулким эхом разносился лай бдительного пса да позвякивали ставнями владельцы магазинов. Я радостно приветствовала их привычным кивком головы, Блас как обычно величественно их не замечал, и мы оба, я знала, наслаждались тем особым наполненным молчанием, которое умели хранить вместе, не ощущая неловкости и необходимости что-то сказать.

Вернувшись домой, я вихрем побежала в душ — время уже поджимало, и мне пора было в училище, а когда вышла из ванной, застала Бласа на кухне уже выбритым и прилично одетым.

— У тебя что, занятий сегодня нет? Почему ты не в спортивном? — удивилась я, закалывая высушенные, но ещё чуть влажные волосы крабом.

— Потому что могу, — хмыкнул Блас. — Я взял отпуск на время, пока заменяю исполнительного директора в Харекс.

— Сам управляешь своей собственной компанией, ты хотел сказать, — насмешливо поправила я и красноречиво оглядела его стильный свитер и серые джинсы. — Тогда куда ты так разоделся? Новую пассию кадрить? — лукаво подмигнула я и схватила с комода свой рюкзачок, чтобы сунуть туда конспекты.

— Я решил устроить себе выходной.

— Вот как? И куда собрался?

— Пока не решил. Хочешь составить мне компанию?

Он сказал это так естественно, что я даже не сразу вникла в содержание вопроса, машинально приняв эту реплику за очередную остроту.

— Составить… компанию? — растерянно переспросила я. Ни разу за пять лет Блас не предлагал мне так прямолинейно разделить с ним его свободное время. Нет, бывало, что он выдумывал повод или даже велел мне куда-то его сопроводить под видом очень срочного дела, но составить компанию он мне предлагал только фрикам в лечебнице в минуты, когда я особенно его допекала.

— Так мне же это… В училище надо, — поднатужившись, вспомнила я.

— Не надо. Я разрешаю тебе прогулять сегодня.

— Разрешает он… — фыркнула было я, но чуть подумав, замолкла на полуслове. — Идет! — я легкомысленно откинула рюкзак обратно на комод. — Веди.

Блас окинул меня оценивающим взглядом, чуть склонив набок голову, и кивнул.

— Есть особые пожелания?

— Пожелания? — промычала я автоматически. Внезапно я загорелась. — Есть пожелания. Поехали в парк аттракционов?

Блас вскинул брови.

Ну да, знаю-знаю, сеньор Эредиа и вдруг аттракционы. Начинается…

— Потому что на реке Лухан? — иронично поинтересовался Блас.

Я растерялась. Я подготовила такую длинную речь в защиту парков развлечений и вообще развлечений, а он раскусил меня за полминуты.

— Я ни разу не была там с тех пор как его построили, — не стала ломаться я. — Это была моя голубая мечта в детстве. Повсюду трубили о де Ла Коста на реке Лухан, перед сном мы сочиняли с пацанами страшилки о том, что происходило в этом парке, но никто из нас там, конечно, не был. Я знаю, ты сейчас скажешь, что я упустила свое время, и мне не по возрасту уже с малышней развлекаться, а тем более тебе, такому почтенному человеку, директору Харекса…

— Я не знал этого, — коротко обронил Блас.

Я прервала свой поток сознания и в недоумении уставилась на него.

— Чего ты не знал?

— Не знал, что ты мечтала туда попасть. Я… — он запнулся и на мгновение смутился и от неловкости нервно засуетился, подгоняя меня скорей обуваться, но я каким-то чутьем поняла, о чем он думал. Если бы он знал, он бы непременно доставил меня в парк аттракционов и весь мой детдом впридачу.

* * *

— Ну, что я тебе говорила? — ликующе потрясала я перед его лицом выигранной в тире мягкой игрушкой. — Ты же бандит, как ты мог столько раз промазать?

— Я даже не целился, Линарес, — лениво отмахнулся Блас.

— Это я заметила, — я победоносно помахала перед его лицом изрешеченной бумажкой.

— Кто не может похвалиться мозгами, хвалится чем получится, — ворчал Блас, делая вид, что ему неловко за свое поражение.

— Мы повесим это в двойную рамку, — лоснящаяся от удовольствия, я продемонстрировала два клочка бумаги, на которых отпечатались наши выстрелы, и которые любезно выдал нам работник тира по окончании испытания. Листок Бласа был изрешечен, а на моем клочке красовалась всего одна дырка в центре. Недаром однажды я убила волка одним выстрелом наповал — я действительно неплохо стреляла.

— Нет уж, хватит уродца, которого ты прихватила из тира. Тащишь в дом всякое барахло. Что это вообще?

— Это невеста, — обиделась я. — Не видно, что ли?

— А почему она такая страшная?

— Так это труп невесты, — охотно пояснила я. — Не смотрел? Тим Бёртон снял мультик с Джонни Деппом.

Блас принял вид мученика, которому незаслуженно была послана кара небесная, и покачал головой.

— Нет, не смотрел, — лаконично отозвался он, но тоном выразил всю палитру чувств, охвативших его.

— Посмотрим вместе как-нибудь, — подбодрила его я и зачарованно оглядела плюшевую невесту, которую выиграла в тире. — Жаль, игрушки жениха не было. Труп жениха я б охотнее, конечно, на стол посадила.

— Не расстраивайся, думаю, тот, за кого ты выйдешь замуж, на следующий день повесится. Еще посадишь.

— Не повесится, — весело отозвалась я. — Ты всех заранее предупреждаешь. С тобой никогда замуж не выйдешь.

— Мое нравственное устройство велит мне быть милосердным…

Я прыснула от неожиданности.

— О да, милосердие — это твое второе имя, Блас. Или нет, второе Рики? Или Пабло? Я так и не разобралась, которое имя у тебя второе, — рассмеялась я.

— Мое второе имя — терпение, — тяжело вздохнул Блас.

— А если тебе так трудно терпеть меня, отчего бы тебе меня жениху не сплавить? — с притворным сочувствием посоветовала я. Как и всегда в такие моменты, он сбил с меня всякую спесь своим простым искренним, хоть и по-прежнему шутливым ответом:

— К чему труды? Однажды ты сама уйдешь, — он вскинул на меня как всегда печальный чуть уставший взгляд. — И останемся только мы с мертвой невестой, — он слегка брезгливо кивнул он на тряпичную куклу, которую я сжимала в руке.

Я открыла рот, судорожно выдумывая остроумный или ладно остроумный, хотя бы какой-нибудь ответ, но ничего путного в голову не лезло, поэтому я ляпнула:

— Ну уж нет, невесту я заберу с собой!

И тут же пожалела об этом. В глазах Бласа мелькнула горькая усмешка, но он тут же взял себя в руки.

— Может, туда? — указывая на огромные американские горки. — Я бы покатался, но тебе, конечно, смелости не хватит…

Внезапная задушевная беседа вмиг вылетела у меня из головы, и я было привычно вспетушилась, приготовившись доказывать ему, что ни капельки не боюсь каких-то там горок, но внезапно осеклась.

— А они не работают, — бодро заявила я.

— Да что ты говоришь! — насмешливо подыграл Блас.

— Какие-то ремонтные работы, — уверенно заявила я. — Я заметила объявление у входа. Ты что, не видишь разве, что они не двигаются?

— Может, это оттого, что они по сеансам работают.

— Ничего подобного, — отрезала я. — Какие сеансы, ты посмотри, народа почти нет. Точно не работают. Пошли на водяные горки лучше, искупаешься.

— Нет уж, спасибо, — красноречиво оглядел он свои стильные джинсы. — Тогда на автодром?

Я побледнела, мои губы непроизвольно сжались в тонкую ниточку, а ногти сами впились в ладонь так больно, что на глазах у меня выступили слезы.

— Ты… Издеваешься? — только и сумела выговорить я, но могла и не говорить. Я знала, он понял все по моему побледневшему лицу, и, кажется, был смущен оттого, что заметил на моих глазах слезы. Пять лет назад я думала, что больше никогда его не увижу, потому что его похоронили у меня на глазах после автомобильной аварии, в которую он попал по моей вине. После этого я провела мучительный год, думая, что он умер, а он выжил, хотя и получил множество ранений. По этой причине я не хотела, чтобы он катался на американских горках — даже спустя пять лет перегрузки могли негативно сказаться на его организме, о чем ни в коем случае нельзя было даже намекнуть Бласу, иначе бы он рассердился и стал бы назло демонстрировать мне свое железное здоровье. Как бы трудно мне ни было дурить его, кажется, в этот раз мне действительно удалось убедить его, что это я увиливаю от горок, однако эмоции в связи с автодромом мне скрыть уже не удалось. Слишком глубокой была травма и слишком похожую ситуацию он предлагал воссоздать.

Вопреки моим ожиданиям он не разозлился, а лишь кивнул понимающе и тихо произнес:

— Пошли к реке тогда.

— Лухан? — эхом отозвалась я.

— Лухан.

— Как думаешь, меня в честь реки назвали?

— А ты надеешься, реку в честь тебя? — хмыкнул Блас.

— Что это значит? Лухан? Ты знаешь?

Блас пожал плечами.

— Может, от слова луч?

— Точно! Это как лучистая? Красиво. А река почему?

— А у реки излучины.

Я воззрилась в восхищении на Бласа.

— Как это ты догадываешься?

— Это же на поверхности, — снисходительно усмехнулся явно польщенный Блас.

— А что твое имя значит?

— Которое?

Я помялась.

— Ну давай «Блас». Почему ты его выбрал?

— Звучит внушительно.

— А переводится как?

Блас вдруг улыбнулся какой-то совсем детской открытой улыбкой, какую я видела только в своих снах и смутных воспоминаниях, где он был еще мальчиком, и у меня невольно сердце екнуло от этой внезапной теплоты на всегда каменном лице.

— Заика.

— Не… Нед… Не думала я заикаться, — принялась было возмущенно оправдываться я, раздосадованная тем, что и доли секунды хватило, чтобы он распознал мое смущение, когда он усмехнулся и остановил меня жестом.

— Заика имя переводится. Это я потом уже узнал. Когда ID сменил.

Я споткнулась, пытаясь вспомнить, собственно, о чем мы говорили, и, сообразив, что к чему, залилась смехом.

— А настоящее? Рикардо. Что оно значит? — успокоившись, полюбопытствовала я.

— Не знаю, — сухо ответил Блас и отвернулся, оглядывая темную атласную ленту реки, стелившуюся под нами. Мы стояли на набережной, облокотившись о кованое ограждение. Как-то незаметно солнце закатилось, и уже стемнело так, что реки было бы совсем не видно, если бы не свет по обе стороны, скупо освещавший водную рябь. Вокруг не было ни души: все катались на аттракционах, а у нас с Бласом вечно все не как у людей, мы два часа тащились из Буэнос-Айреса загород, чтобы смотреть на реку. И, честно, оно того стоило. Я слушала едва различимый плеск воды и любовалась профилем Бласа, четко вырисовывавшимся в свете ночных огней. С того берега доносились отдаленные звуки саксофона, складывавшиеся в мелодию из какого-то старого фильма.

— Похоже на Ричард. Наверно, от слова «богатый», — авторитетно заявила я и тут же стушевалась под скептическим взглядом Бласа. — Ладно, сдаюсь. У тебя есть версия получше?

— Есть, — коротко ответил Блас и, отняв руки от перил, стал крутить головой, оглядываясь.

— Ты чего? — прыснула я. — Нет никого, не переживай. Можешь смело излагать.

— Так что там у нас первым номером?

Я тупо уставилась на него.

— Чего?

Блас закатил глаза.

— Линарес, ты как-то сегодня очень туго соображаешь. Кто-то хотел готовиться к балу.

— Сейчас? — я вытаращилась на него во все глаза.

— А когда? Завтра я занят с документами.

— Эмм… Ну тогда послезавтра.

— И послезавтра. У меня нет столько времени, чтобы каждый день тебе репетиции назначать.

— На что, интересно, ты его тратишь, — проворчала я. — Ну, Блас, ну ты что, ты ошалел? Какие танцы? Мы же в парке…

— Решай. Или стесняешься?

«Решайся. Ты можешь уйти, но если хочешь, оставайся», — отозвалось эхом у меня в голове.

— Я? Стесняюсь? Ни капли! Я просто не ожидала, что ты предложишь так резко, думала, ты забыл уже о нашем уговоре.

— Забыл, — легко согласился Блас и в глазах его заплескалась снисходительная усмешка и какой-то, что ли, вызов. — А теперь вспомнил. Так что, танцуем?

Я взглянула на него исподлобья с некоторой опаской.

— Давай, — не очень решительно отозвалась я. — Только знай, я вообще ничего не умею.

— Это мне известно, — легко согласился Блас.

— Да я про танцы, дубина.

Наверно, от смущения во мне проснулась какая-то странная агрессия, и мне было трудно унять эту бурю внутри себя, чтобы даже хотя бы приблизиться к Бласу, но я сделала шаг ему навстречу, оказавшись совсем близко к его лицу. Он с любопытством заглянул мне в глаза сверху вниз, и я поспешила отвести их, чтобы он не заметил в них смятения.

— И давай недолго, ладно? — пробурчала я что-то невразумительное. — Я вообще думала, мы уже домой поедем, завтра рано вставать… на пробежку.

На самом деле, мы с Ричем договорились встретиться пораньше и вместе поехать на учебу, но я привычно упустила эту деталь.

— Жизнь она такая, — сочувственно поджал губы Блас, — То и дело приходится делать выбор. Пробежка или танцы, танцы или пробежка…

Я хорошо знала, что Блас вовсе не о танцах и не о пробежке, а наверняка понял, куда я на самом деле собралась с утра пораньше — непонятна мне была только мрачная тень, мелькнувшая по его лицу. Казалось невероятным, что эта маленькая ложь, которую, я знала, он легко сумел считать с моего лица, способна его задеть.

Блас прислушался к едва слышным звукам саксофона, все еще доносившимся с противоположного берега.

— Moon River играют.

— Что это значит?

— Ты что, настолько не знаешь английский?

— Знаю, — огрызнулась я. — Что это значит для нас? Какой танец репетируем?

— Что-то вроде вальса.

— Почему что-то вроде?

— Потому что на балу вальс будет в два раза быстрее.

— Нет, давай медленнее, — легко согласилась я. — Давай вообще сперва не под музыку. Я сбиваюсь под музыку.

— Я думаю, не в музыке проблема, — хмыкнул Блас. — Ладно, вставай напротив вот так.

Я неуклюже повторила его позу.

— Подбородок вверх и чуть в сторону, — он коснулся моего подбородка, приподнимая его, и наши глаза встретились. Невольно он задержал на мне взгляд, затем, словно руки его действовали сами по себе, он с какой-то едва заметной жадностью опустил их мне на плечи, расправляя их.

— Линарес, ты даже в вертикальном положении удерживаться не можешь, куда тебе вальс танцевать? Еще не поздно одуматься.

— Нет уж, я буду танцевать вальс, — горячо запротестовала я, хотя всего пару минут назад сама отлынивала. — Подумаешь, ссутулилась немного, я тебе не балерина.

— Это я заметил, — пробормотал Блас, старательно пряча взгляд и, взяв одной рукой мою ладонь, а другую положив мне на спину, порывистым движением приблизил к себе. Я охнула от неожиданности и едва не врезалась в него, на миг потеряв равновесие.

— Можно полегче? — проворчала я.

— Легче всего будет прекратить репетицию и поехать домой.

Я с досадой воззрилась на него, чтобы побуравить его недовольным взглядом, но он вопреки моему ожиданию не язвил: его взгляд выглядел очень серьезным и как будто немного отстраненным. Он смотрел на меня с какой-то тревогой или даже растерянностью. Как обычно, когда он вот так неотрывно смотрел на меня, я почувствовала, как внутри поднимается теплая волна.

Первым зрительный контакт прервал Блас.

— Ноги расставь.

— А? — рассеянно переспросила я.

Блас вздохнул и, двинув мне между ног, сделал шаг вперед и повернул меня в другом направлении.

— Ты свихнулся? — возмутилась я, тут же очнувшись. — А если я тебе туда двину? Мало не покажется!

Окаменевшее лицо Бласа слегка отмерло, и на нем солнечным зайчиком проступила едва заметная ласковая улыбка.

— Так танцуют вальс, Линарес, — вкрадчиво пояснил он. — Теперь ты ставишь ногу сюда, — он указал на пол у себя между ног. Я проследила за его жестом и окончательно утратила равновесие:

— Лучше не напрашивайся, уж я тебе двину так двину, не сомневайся, калекой останешься, — продолжала дребезжать я, параллельно недоумевая, как вся эта непревзойдённая первосортная чушь нашла приют в моей голове, да ещё и решила вырваться на свободу.

Блас благородно не обращал внимание на мои припадки и лишь молча перехватил меня крепче и увел в танце, так что мне пришлось резко смолкнуть. Я болталась у него в руках, как туалетная бумага на втулке, едва успевая переставлять ноги, а впрочем, иногда и не успевая. Сделав всего десяток таких поворотов, я засмеялась в голос и взмолилась о пощаде.

— Стой, Блас, в меня уже голова кружится! Сейчас вывернет прямо на тебя!

Угроза, кажется, подействовала, так как Блас тут же опасливо отшатнулся. Он продолжал придерживать меня за спину, и его вторая рука, отпустив мою ладонь, вновь словно помимо его желания, опустилась на мои волосы и убрала их от моего лица.

— Постарайся сохранить свой неповторимый шарм для бала — глядишь, все кавалеры будут твои, — прокомментировал где-то над моей головой, пока я стояла, тяжело дыша и опираясь на колени, на случай если меня действительно вырвет.

— Что естественно, то не безобразно, — выдохнула я. — Хорошо, что мы на карусель не пошли. Мой вестибулярный аппарат не предназначен для таких нагрузок.

— Правда? А я думал, тот коктейль, на котором ты настояла, оказался лишним, — насмешливо проворковал Блас где-то у меня над головой. Он перехватил мои волосы снова, и меня пробрала дрожь от ощущения его пальцев на своей шее. Я резко выпрямилась и повернулась к нему, глядя на него в упор ищущим вопрошающим взглядом. Лицо Бласа, однако, снова ничего особенного не выражало. Оно приняло привычное издевательское выражение:

— Сдаешься?

— Ещё чего! — мгновенно отреагировала я, не отрывая от него взгляд. — Давай ещё раз.

На лице Бласа отразилось одобрение.

— Чтобы голова не кружилась, смотри мне в глаза, — почти серьезно, а может, действительно серьезно подсказал Блас. — И давай помедленнее.

Идея мне не очень понравилась, но я последовала его совету и кружила на этот раз, не отводя своих глаз от его. Меня больше не смущала его нога, то и дело норовившая угодить мне между ног, так что мне приходилось прилепляться к нему всем телом, чтобы не болтаться вслед с запозданием, как полуоторванный аппендикс. Я зафиксировала взгляд на его глазах, как он мне велел, но голова почему-то по-прежнему кружилась, впрочем, иначе, чем прежде. Все плыло перед глазами, но его глаза я видела очень четко, и было дивно, как в этих по сути двух маленьких серо-голубых шариках могла плескаться такая волшебная глубина, словно это был хрустальный шар, предсказывающий будущее, точнее, настоящее. Этот подернутый туманной дымкой прозрачный шар показывал странным образом мне саму себя без актерства и грима, меня настоящую и совсем уязвимую. Это было странное ощущение: глаза были Бласа, а видела я в них себя. Вроде бы выражение их оставалось привычно насмешливым, Блас волнения не выказывал, но я чувствовала, что и его увлекает эта круговерть, вызванная совсем не вальсом, а смешением наших взглядов и сбившегося дыхания.

Внезапно все прекратилось. Блас прервал зрительный контакт, остановил танец, и видение исчезло, как гаснет лампа по щелчку вилки, выдернутой из розетки.

Я испуганно отпрянула и взглянула на Бласа, как затравленный зверёк.

— Мда, вальсируешь ты или маршируешь, я так и не разобрался, — весело произнес Блас, и напряжение, повисшее между нами, лопнуло, как туча, пролившаяся дождем.

— Похоже, вальс — это не мое, — поспешила согласиться я, высвобождаясь из его объятий, усилием воли отрываясь от него и выпуская ладонь из его руки. — Думаю, изымем его из программы, на время вальса я и в углу постоять могу. Там ещё куча разных танцев в программе, куда лучше, чем вальс.

— Джига, например, — услужливо подсказал Блас.

— Например, — с готовностью подхватила идею я, лишь смутно догадываясь, что джига — это ничего хорошего.

— Или канкан, — подбодрил меня Блас, заметив, что я споткнулась на полуслове. Он будто не испытывал и доли моего смущения, и лицо его снова выглядело совсем обычным и невозмутимым, только светлые глаза не могли скрыть какой-то игристый радостный свет, пробивавшийся изнутри и освещавший все его лицо, когда он смотрел на меня. Мне было жутко досадно оттого что я никак не могла заставить себя принять такую же уверенную позу и улыбаться непринужденно, как он. Тело не слушалось меня, и улыбка получалась деланой, что, конечно, не могло укрыться от Бласа, так что единственное, что мне оставалось, это попытаться отойти от него на безопасное расстояние. Я неохотно отступила на шаг назад, с удивлением прислушиваясь к своему телу, которое этому всеми силами противилось и льнуло обратно к Бласу. Мне хотелось снова стоять вплотную к нему и касаться его, и было неимоверно трудно преодолеть эту внезапно возникшую гравитацию.

Оказавшись на свободе, я резко схватила отброшенную на землю сумку и пробормотала, пытаясь побороть взявшееся непонятно откуда смущение:

— Знаешь, Блас, я, наверно, сперва сама порепетирую, боюсь, я тебе только ноги отдавлю.

Блас наблюдал за мной своим пронизывающим всезнающим взглядом, но молчал.

— Я немного потренируюсь — и мы снова попробуем, когда-нибудь, ну, потом, сегодня я что-то не в форме.

— Хорошо, — только и сказал Блас и, не прибавив ни слова, круто повернулся ко мне спиной и, лишь вальяжно махнув рукой, приглашая последовать за ним, в темпе зашагал вдоль набережной по направлению к стоянке, где мы оставили машину. Я в растерянности смотрела ему вслед, пытаясь унять участившееся сердцебиение, затем мой взгляд выхватил в темноте какой-то силуэт. Присмотревшись, поняла, что это Блас оставил на ограде свою куртку. Совсем на него не похоже… Я бережно сняла его джинсовку и, прижав ее к груди, быстро засеменила за ним следом.

Я ворочалась в надежде уснуть хотя бы под сонное жужжание телевизора. Старинные часы в гостиной пробили два ночи, и лестница заскрипела — это Блас спускался в гостиную.

Со всех сторон ко мне подступала тьма, нежно обволакивая меня, словно мягкое одеяло, лишь горел экран телевизора, поэтому я открыла глаза, не опасаясь, что Блас заметит мое пробуждение. Помедлив, он шагнул в комнату и осторожно приблизился к дивану. Склонился, очевидно, прислушиваясь к моему дыханию. Я постаралась дышать мерно и едва слышно — в училище нам объясняли, как дышит спящий человек. В голову пришла озорная мысль всхрапнуть или сонно почавкать, но я не была уверена, что у меня получится достаточно правдоподобно, так что решила не рисковать.

Пару мгновений Блас не двигался, затем я почувствовала, как сиденье дивана подо мной проваливается — кто-то сел рядом у изголовья. Я почувствовала его дыхание совсем рядом с моим лицом. Мне пришлось закрыть глаза, потому что на таком расстоянии он мог бы увидеть отблеск, и теперь я могла только догадываться, что он делает. Размышляя, каким способом он переправит меня наверх — возьмет ли на руки или набросит на плечо, я вдруг снова почувствовала его дыхание совсем рядом и едва ощутимое прикосновение к моей щеке. Он осторожно заправил мне за ухо выбившуюся прядь. По телу прошли мурашки от этого осторожного движения, а в голове заметалась дикая паническая мысль, что он меня сейчас поцелует. Мысль и в самом деле идиотская — какого рожна бы ему меня целовать? Но почему-то в этот момент показалось, что именно так он и поступит.

Я снова почувствовала дыхание на своем лице и внезапно что-то мягкое и колючее уткнулось мне в шею. Затем с другой стороны — кто-то невидимый, но так остро ощутимый покрывал меня поцелуями. Однако мне не хотелось оттолкнуть его, я жадно ждала, когда он снова коснется меня, когда снова почувствую его тепло на своей шее. Однако вот он скользнул по моим губам — едва ощутимо, слегка щекотно. Я не успела ответить на поцелуй, видение рассеялось в тот же миг, и, проснувшись, я с облегчением осознала, что это было всего лишь сон.

Приподнявшись на локтях, я огляделась, прищурив один глаз, и сообразила, что снова уснула на диване в гостиной. Телевизор уютно ворчал, фильм, который я смотрела, уже закончился. Блас, очевидно, мой промах пока не обнаружил, в этот раз он не видел, что я засела в гостиной. Я спустилась сюда под утро, проворочавшись всю ночь. Смутная тревога, несформированное предчувствие тянуло мне душу, и я не могла удобно устроиться на постели до самого утра.

Я испытывала легкое смущение. С чего вдруг мне снились такие странные сны? Я почему-то четко знала, что человеком из сна был Блас, но с какой радости он мне приснился в таком амплуа? Мне бы еще Дуноф приснился в эротическом сне! Я хихикнула, представив себе картину, однако на сердце было тяжело. Что-то странное творилось во мне, и я была совсем не в восторге от перемен. Мне нужно было срочно вернуть все на круги своя. Я не хотела потерять то хрупкое равновесие в отношениях, которого мы, наконец, достигли. По сути, в моей жизни не было ничего важнее этих отношений. Если и было что-то в ней стоящее, то именно Блас. Я не могла потерять его.

Я сгребла одеяло и подушку — и торопливо засеменила по лестнице назад в свою спальню. Не то чтобы всерьез опасалась, что сон станет явью, но мне стало вдруг страшно, что Блас застанет меня в гостиной и прочтет все по моему лицу.

Эта глупая паранойя не оставила меня и утром, когда Блас постучался в мою комнату ни свет ни заря. С трудом разлепив веки, я промычала что-то нечленораздельное и почти ползком пробралась к двери, запутавшись в одеяле. Мысли со сна были вязкими и неповоротливыми, но при виде гладко выбритого благоухающего одеколоном Бласа за порогом сознание резко прояснилось.

— Блас!

К удивлению обоих мои руки непроизвольно прижали одеяло к груди, скрывая вполне закрытую пижамную кофту и фланелевые штаны. Тут же в памяти всплыли все детали дурацкого сна накануне, и я залилась пунцовой краской.

— Что случилось? Чего тебе не спится в такую рань? — мой голос звучал настолько агрессивно, что даже Блас слегка опешил.

— Вообще-то уже десять утра. Ты в колледж собираешься?

Я в панике оглянулась на настенные часы. Блас меня не разыгрывал. Я безнадежно опоздала.

— Почему ты не разбудил меня? Ты наверняка давно уже на ногах!

На самом деле, может, и недавно. Блас выглядел немного уставшим. Мне вдруг подумалось, что не мне одной было трудно уснуть этой ночью.

— Я будил тебя на пробежку, но ты мне вообще не открыла. Скажи спасибо, что я попробовал второй раз.

— Спасибо большое, я уже все равно везде опоздала! Флор меня убьет, я должна была сдать ей…

Внезапно я споткнулась на полуслове, пораженная какой-то мыслью.

— Ты хотел снова позвать меня на пробежку?

Блас помолчал, буравя меня своим задумчивым всезнающим взглядом, от которого мне захотелось съежиться и скрыться под одеялом так, чтобы он и носа моего он не мог разглядеть.

— Ну и хотел, — хмыкнул он. — Тебя это смущает?

Меня чертовски смущало все: от искрящихся прозрачных глаз и насмешливо сложенных губ, окаймленных колючей щетиной (лучше не вспоминать, как я узнала, что она колючая) до сложенных на груди жилистых рук, едва скрытых рукавами футболки. Я вдруг поймала себя на непреодолимом желании схватить его большую ладонь с выступающими венами и прижать ее к губам в благодарность за все, что он сделал для меня. И не только ладонь, мне хотелось целовать его лицо, глаза, губы — такой прилив нежности и обожания охватил меня, что я едва могла сдерживаться, чтобы не коснуться его.

Стоп, что?

Я в замешательстве обхватила голову руками и судорожно выдавила:

— Пока, Блас, увидимся позже!

И захлопнула дверь перед его носом.

* * *

Вылетев из душа, на ходу натягивая шорты, я на одной ноге попеременно проскакала по коридору и кубарем скатилась вниз по лестнице. Наскоро обувшись в гардеробной, я рванула по направлению к выходу и уткнулась носом прямо в упругий торс Бласа. Сердце тут же проделало кульбит до горла и обратно, и я, как ошпаренная отскочила на метр, вскидывая на Бласа обезумевший взгляд.

Блас смотрел на меня с любопытством ученого, как если бы столкнулся с новым неизвестным науке видом обезьян, а я этот исследовательский интерес решила подпитать, издав совершенно не свойственный мне вопль припадочной:

— Блас, у меня нет времени! Пусти! Я опаздываю! С дороги!

И, набравшись смелости, я уперлась руками в его живот, пытаясь оттодвинуть его, но он даже не шелохнулся. Лишь, поймав мои руки, приблизил меня к своему лицу и спросил спокойно, заглядывая в глаза так, что я бы уже не смогла солгать:

— Что с тобой?

Если бы я знала! Я смотрела на него, тяжело дыша, и отчаянно боролась с желанием спрятать лицо в его свитере и разрыдаться. Я не понимала, что со мной творится, но мне внезапно стало очень тяжело находиться так близко от его лица и не иметь даже возможности обнять его.

— Я в порядке! — рявкнула я и, вырвав руки из его ладоней, сгребла рюкзак с крючка рядом с зеркалом. — Просто у меня важный экзамен, и я, кажется, его уже провалила.

Видит Бог, говорила я вовсе не об учебе. И Блас это как будто понял. Он кивнул и отступил на шаг, но лицо его окаменело, и он заявил безапелляционно:

— На голодный желудок я тебя никуда не пущу. Иди на кухню, я приготовил панкейки на скорую руку. Это не обсуждается, у тебя гастрит, помнишь?

Моя рука с рюкзаком так и повисла безвольно вдоль тела.

Он что, издевается? Именно сегодня решил прямо заявить, что приготовил завтрак специально для меня? Не израсходовать старое молоко, не отдать излишки собственного завтрака, а испечь панкейки лично для меня. Конечно, он не раз меня выручал, когда я опаздывала, и готовил что-то на скорую руку, чтобы я успела поесть, но ни разу он ни мускулом на лице не выдал свою тревогу за меня. Сегодня он говорил о ней так буднично, как будто это нечто само собой разумеющееся.

Я безвольно поплелась на кухню, ощущая всем телом Бласа, следующего за мной. Оказавшись на кухне, я привычно двинулась к плите, но Блас удержал меня за запястье и кивнул на барный стул.

— Сядь, вместе поедим. Я тоже еще не ел.

И, не обращая внимание на мой ошеломленный вид, он как ни в чем не бывало, снял крышку со сковородки и стал раскладывать по тарелкам пышные румяные панкейки, которые даже не успели остыть. Похоже, он действительно готовил их, пока я была в душе. Я знала, что за вчера у него накопилось прилично бумаг из Харекса, да и без Харекса он мог бы заняться куда более интересными вещами. Внезапный прилив филантропии у такого, как Блас, не мог не вызвать вопросов.

Я запрыгнула на барный стул и, оперевшись локтями о высокий прямоугольный стол в центре кухни, обессиленно погрузила лицо в ладони, пытаясь привести в норму сердечный ритм. Вновь вскинув голову, я обнаружила, что Блас уселся рядом со мной и с аппетитом уплетал свой завтрак.

— Ешь, пока не остыли, — указал он вилкой на мою тарелку, на которой дымились аппетитные панкейки.

Я смотрела на него как на предателя. У меня было ощущение, будто он действительно обо всем догадался и теперь просто ради забавы меня провоцировал.

Блас всегда садился напротив. Даже когда я намеренно пыталась подсесть к нему, он находил повод подняться с места и пересесть так, чтобы нас разделял этот километровый мраморный стол. Что его дернуло именно сегодня, когда я не в себе, усесться настолько близко, что его колени касались моих? Я даже отодвинуться от него не могла, не вызывая подозрений, потому что у меня ноги до пола не доставали!

Съежившись, я неохотно поковырялась вилкой в панкейке, чувствуя на себя рентгеновский взгляд Бласа и готовая провалиться от стыда. Его колени, уткнувшиеся в мои, не давали мне покоя, сердце сковывал спазм, и еда просто не лезла мне в горло.

— Не вкусно?

Интересно, у него всегда был такой приятный голос? Нет, у меня конкретно ехала крыша. Я молча потянулась за кленовым сиропом и только дотянувшись, осознала, что специально перегнулась через стол, чтобы ненароком задеть Бласа. Поймав себя на этом, я резко плюхнулась обратно на стул и стала поливать сиропом панкейки так обильно, что почти тут же они начали в нем утопать. Блас железной рукой перехватил мое запястье и, отставив бутылку с сиропом в сторону, заставил меня посмотреть на себя.

— Я еще раз тебя спрашиваю: что случилось?

Я отвернулась, чтобы не смотреть ему в глаза. Я знала: стоит посмотреть — и все пропало. Блас разоблачит меня в считанные секунды.

— Я… Просто не голодна, — пискнула я в сторону. — Прости, Блас, сегодня что-то ничего не лезет.

И, спрыгнув со стула, я затолкала себе в рот целый панкейк, измазав руки в сиропе.

— Вот, смотри, я поела. Можешь не волноваться. Мне пора!

И, не удержавшись, чмокнула его в щеку, отчего сердце рухнуло и протарахтело семь этажей вниз. Прежде чем кто-то из нас что-либо сообразит, я выпорхнула из кухни и уже через секунду хлопнула дверью в холле.

* * *

В колледж в тот день я так и не пошла — смысла уже не было, да и ресурсов у меня уже не оставалось. Весь день я провела на заднем дворе, пытаясь успеть осуществить свой проект к дню рождения Бласа. Садовод из меня был так себе: я умела только то, чему научил меня когда-то старик Хосе на вилле Колуччи — разрыхлять землю, бросать удобрения, но на этой стадии ничего другого и не требовалось. Странным образом, в этот раз результат не так уж волновал меня, мне важнее было забыться. Пальцы погружались в рыхлую влажную землю, травинки царапали кожу, горячий ветерок обвевал лицо, отгоняя непрошеные мысли, которые мне с таким трудом удавалось подавлять.

Как мне в эту минуту не хватало моего старика Хосе. Он бы только посмеялся над моими страхами и как обычно напомнил бы, что Блас никогда меня не оставит. Он и теперь лежал здесь рядом на боку, пожевывая травинку и щурясь на меня своим проницательным взглядом не по-стариковски синих пронзительных глаз.

«Люди же — они, как вещи. Ключики никуда бесследно не теряются, если хорошенько поискать, так и найдутся. Ищите ключики, сеньорита, и, главное, верьте, что не теряется ничего без следа».

Я смертельно боялась потерять Бласа.

Что если он догадается? Как отреагирует? Станет отталкивать меня? Возненавидит? Что если снова сбежит от меня — и на этот раз навсегда?

Как такое вообще могло произойти со мной? Когда это началось? Неужели за один чертов танец я могла так серьезно вляпаться в Бласа по самые уши? Нет, серьезно, в Бласа! Да он женщин меняет чаще, чем одноразовые перчатки! Как он вообще сможет уважать меня, если только догадается, что у меня на уме? А он, конечно, догадается, если мне не удастся стереть из своей дурной головы даже слабое воспоминание о тех чувствах, которые преследуют меня последние сутки.

Я сделала глубокий вдох. Сухая рассыпчатая земля под моими руками превратилась в чернозём — с таким остервенением я вспахивала эту грядку.

Ну хорошо, что можно сделать в такой ситуации? Детоксикация. Нужно какое-то время избегать встреч. Может, куда-нибудь съехать на время? Но я тут же отмела эту мысль: с Бласом так можно еще и обратно не заехать. Школьная экскурсия? Тоже не вариант. Может, завести парня? Следует направить некстати пробудившиеся гормоны в нужное русло. В конце концов, Ричард давно за мной бегает. Может, не стоит давать ему от ворот поворот?

Я почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Нет, пока Блас занимает все мое существо, шансы у Ричарда нулевые.

Я снова сама на себя разозлилась. В конце концов, почему я непременно должна с этим что-то делать? Ничего ведь страшного не случилось. Коктейль в голову ударил, бессонная ночь сказалась. Немного подышу свежим воздухом — и все пройдёт. Завтра смеяться буду над этим временным помешательством. Может, даже Бласу потом расскажу, посмеемся вместе.

Я впилась себе ногтями в руку, затем больно стукнула себя по лбу несколько раз.

Блас не должен знать! Никогда. Он мне чуть мозг не размозжил однажды, когда я попыталась поцеловать его по пьяни на выпускном — теперь, когда я выросла, он меня попросту выставит за дверь, и буду я куковать одна в своей новой государственной квартире.

Нет, зная, как болезненно он реагирует на любые намеки на интимную связь между нами, рассказывать о чем-то таком даже в шутку просто самоубийство. Он мне этого никогда не забудет, и мое временное помешательство навсегда встанет между нами тугим узлом.

Эти мысли немало отрезвили меня, и я даже почувствовала в себе силы сделать перерыв на обед. Призвав на помощь все свое самообладание, я вошла на кухню с триумфом завоевателя, который взял под контроль самого себя и в этот момент была готова встретить Бласа со всей будничностью, на которую только была способна. Увы или к счастью, именно в этот момент Бласа на кухне не оказалось, и я принялась воровато готовить салат, то и дело оглядываясь на дверь, чтобы не пропустить появление Бласа.

Очень скоро я увлеклась и перестала прислушиваться к шагам в коридоре. Готовка странным образом убаюкивала меня лучше земледелия, и я фанатично крошила овощи в каких-то чудовищных объемах просто чтобы не останавливаться. Ничего, Бласу останется на несколько дней вперед. Он меня накормил завтраком, а я обеспечила его салатом на неделю, все справедливо. Запасы томатов, к моей досаде, исчерпались, и я залезла в холодильник, чтобы раздобыть новые продукты. Увы, ничего подходящего для резки я не обнаружила. Я наклонилась еще ниже и с воплем победителя выудила оттуда палку колбасы. Распрямившись, я круто повернулась вокруг своей оси и наткнулась прямо на Бласа, который нависал надо мной, придерживая дверцу холодильника.

— Может, все же проверишься на глисты?

Блас красноречивым взглядом обвел кухонный стол, на котором аккуратными горками возвышалась вся провизия, которую я успела покрошить.

Признаться, сперва у меня сердце чуть из груди не выскочило, но обхватив палку колбасы покрепче, как рукоять меча, я как ни в чем не бывало привычно небрежным тоном парировала:

— На чужую кучу нечего глаза пучить.

Всегда невозмутимое лицо Бласа исказилось от смеха.

— Что? — задохнувшись, переспросил он.

Я бросила на него неодобрительный взгляд. Он будто специально решил смеяться именно сейчас, когда это создает мне лишние проблемы. Я ведь так прекрасно справилась с собой, а он подключил дополнительную артиллерию. Как оставаться невозмутимой, когда в его всегда холодных волчьих глазах плещется эта по-юношески озорная насмешка, от которой его зрачки делаются небесно-синими и сияющими? Усилием воли я отвела взгляд от его лица и, впившись ногтями в свою верную колбасу, нырнула под его рукой и очутилась на другом конце кухни.

— Я думала, ты на работе, — равнодушно и не глядя на него, обронила я, с садистским удовольствием сдирая упаковку с колбасы.

— А я думал, ты в колледже.

— Уже вернулась.

Я на мгновение вскинула голову и поймала его долгий слегка встревоженный взгляд.

— Нет, правда, никуда не успела, делать там все равно нечего.

Я с наслаждением погрузила нож в сочную мякоть колбасы и стала методично нарезать ее кубиками.

— Какой-то необычный рецепт, похоже.

— Импровизация. Я тебя угощу.

— Спасибо, я воздержусь. Импровизацией сама угощайся.

— Отлично! Мне больше достанется, — пожала плечами, упиваясь и радуясь собственному спокойствию. Похоже, мне все-таки удалось взять ситуацию под контроль. Перепалка с Бласом выглядела вполне обычной, и голос у меня не дрожал.

Блас сделал пару шагов в мою сторону и, оперевшись на стол, оказался в аккурат напротив меня.

Я снова вцепилась в колбасу покрепче и подавила желание отогнать его подальше от себя этим импровизированным боевым оружием.

— Я закрыл квартал, кстати. Появилось немного времени. Можем порепетировать танец, если очень хочешь, — вальяжно протянул Блас, только что не позевывая от скуки.

Я с досадой отбросила нож на доску, глядя куда-то перед собой. Лица Бласа я не видела, но была уверена, что от него не укрылось мое раздражение.

— Может быть, даже удастся сопроводить тебя к Колуччи, — осторожно прибавил он, явно недоумевая, что могло вывести меня из себя.

Я вскинула на него пылающий взгляд, но тут же отвернулась и целенаправленно двинулась к люку от погреба.

— Не уверена, что сегодня получится, Блас. Я немного не в себе сегодня, — прокряхтела я, схватившись за массивное кольцо и пытаясь отодвинуть тяжелую плиту. Миг — и на мою руку легла ладонь Бласа. Все мое самообладание полетело к чертям. Я обернулась и наткнулась прямо на прозрачные глаза Бласа, выражавшие то же смятение, что мои. Мне понадобилось мгновение, чтобы взять себя в руки и отодвинуться, освобождая ему место.

— Зачем тебе туда?

Блас одним движением сдвинул плиту с места.

— Пока не знаю, — буркнула я. — По вдохновению.

И, нащупав на верхней полке фонарик, я ринулась вниз, с облегчением ощущая, как ледяной воздух погреба остужает мои горящие щеки.

Спускалась я, как всегда, осторожно: эта трухлявая лестница скрипела при каждом шаге, и ступени были расположены так неудобно, что мои ступни едва умещались на них. Погреб был неглубоким, и уже скоро я стояла перед высокой этажеркой, на которой были в кучу свалены овощи из супермаркета, бутылки вина и прочие запасы, которые я, не мудрствуя лукаво, скидывала сюда, чтобы не мешались на кухне. Оглядев взглядом оценщика провиант, я азартно зарылась в ящик с картошкой и выудила оттуда с десяток крупных мытых картошин.

В проёме люка показалась голова Бласа.

— Картошка? Планируешь добавить ее в салат?

— Очень смешно, — прокряхтела я, пытаясь подняться обратно, балансируя на лестнице и удерживая в руках все десять картофелин.

— Отдай мне несколько, — великодушно предложил Блас, настороженно наблюдавший за моими потугами.

— Все в порядке, я сама! — решительно отрезала я и ловко подхватила подбородком норовившую улизнуть картошину.

Блас спустился на несколько ступенек и протянул руку, чтобы забрать у меня картошку, но я резко отшатнулась от него и, потеряв равновесие, кубарем скатилась обратно вниз. Ногу пронзила резкая боль, заглушившая шум падающих картошин, но разъяренный вопль Бласа нельзя было не услышать.

— Линарес, ну что ты за упрямая ослица! Я же сказал, что помогу!

А я валялась на полу погреба и блаженствовала. Вот теперь мне было по-настоящему все равно — и на вопли Бласа, и на чувства к нему. Боль в лодыжке захлестывала меня, выбивая напрочь из головы все мысли, и мне отчего-то стало так весело. Блас вмиг скатился по лестнице вниз и, склонившись надо мной, обнаружил, что меня разбирает истерический хохот.

На миг на его лице отразилось облегчение, но когда он попытался потянуть меня за руку, чтобы помочь подняться, я заорала на него благим матом, и нам обоим стало ясно, что дело швах.

Он упал на пол рядом со мной и осторожно положил руку на мою ногу, обнаженную до колена. Я так и не успела переодеть шорты после сада.

— Где? — сурово стиснув зубы, спросил он.

Боль от его руки словно немного поутихла.

— Погоди, еще вот так руку подержи немного, — пробормотала я, едва соображая, что несу.

Блас осторожно, едва касаясь, провел ладонью по моей ноге, измазанной по колено в земле после работы в саду. Вот, где я промахнулась, надо было душ принять — теперь Блас поймет, чем я занимаюсь на заднем дворе, и сюрприз будет испорчен. На какой-то окраине сознания я сама себе подивилась, какие глупости лезли мне в голову. Я, похоже, лодыжку сломала, а думала о том, как бы Блас о сюрпризе не догадался.

— Покажи, где болит?

Я вскинула на него тоскливый взгляд и чуть было не указала на сердце. У меня было странное состояние, я была как пьяная. Только что я давилась от смеха, а теперь на меня накатила какая-то вселенская грусть.

— Блас, лодыжка, — вдруг всхлипнула я. — Так больно, — простонала я и, уткнувшись головой ему в плечо, зарыдала во весь голос, как какая-то пятилетка. Рыдала я всласть, всхлипывая и задыхаясь, вытирая попутно сопли о свитер Бласа — старалась все успеть, ожидая, что вот-вот Блас оторвет меня от себя и начнет орать, что я сама во всем виновата и что должна быть сильной, иначе пропаду в этом жестоком мире. Но он все не включал свое радио почему-то. Вместо этого он опустил руку на мою голову и стал скользить ладонью по моим волосам и по спине, прижимая меня крепче к себе и приговаривая:

— Зачем я влез. Прости, Линарес, это я тебя напугал. Это из-за меня. Все из-за меня.

Я отстранилась от него и удивленно уставилась на него, хотя тьма была хоть глаз выколи. Фонарик я где-то обронила, а света из кухни было недостаточно, чтобы разглядеть его лицо.

— Блас, ты-то тут причем? Это я решила картофелинами пожонглировать, так мне и надо. У меня нога и не болит уже вовсе. Вот, смотри!

Я попыталась встать на здоровую ногу, но тут же, охнув от боли, осела обратно на пол.

Блас издал горький смешок.

— Сейчас, немного отдохну просто — и в путь, — решительно пробормотала я, убаюкивая свою ногу. Для меня это уже было своего рода делом чести встать на ноги самостоятельно.

— Ну хватит, — сурово прервал меня Блас и, быстро вскочив, навис надо мной и спросил: — Готова?

Я быстро кивнула, закусив губу, чтобы не завопить от боли, и Блас резким движением оторвал меня от земли. Мне пришлось обхватить его руками, чтобы ему было проще подниматься, и несмотря на пульсирующую боль в ноге, сердце заходилось как сумасшедшее от близости его лица и ощущения его руки под моими коленями. Когда мы выбрались, Блас смотрел только перед собой, хмуро сдвинув брови на переносице и поджав губы. Я была этому рада, потому что получила возможность беззастенчиво рассматривать его лицо так близко всю дорогу до гостиной. Оказавшись там, он осторожно опустил меня в кресло, а сам сел на корточки у подлокотника и осторожно взял в руку мою стопу.

— Распухла, — заключил Блас, зачарованно разглядывая мою лодыжку. Он едва ощутимо коснулся пальцами моей стопы, и я вновь почувствовала, как боль рассеивается, уступая место какому-то новому сметающему все на своем пути чувству. — Похоже, вывих. Я позвоню врачу.

Он хотел было осторожно отпустить мою ногу, но я удержала его.

— Пожалуйста, — прошептала я побелевшими губами. — Не убирай руку.

Мне уже все равно было, что он обо мне подумает. В таком состоянии я больше не могла бежать от самой себя и просчитывать каждый свой шаг. Мне хотелось, чтобы он меня касался, и я снова вернулась к привычной простоте в общении с ним, прямо заявив об этом. Как и в прежние времена, Блас взглянул на меня — и все понял, но, кажется, не осудил меня. Он бережно поставил мою ногу обратно на табурет и с каким-то священным трепетом положил ладонь на мою лоджку, словно силясь забрать всю мою боль — телесную и душевную.

Оказалось, что костыли — это очень весело! Нет, правда, отталкиваешься — и летишь какое-то время с победоносным кличем. Первое время я случайно (или намеренно) врезалась в безвкусные напольные вазы, которые Блас до сих пор периодически обновляет (не теряет надежды, бедняга), но Блас, кое-что смекнув, пригрозил мне отобрать костыли и сопровождать меня повсюду лично, так что я быстро присмирела. Он уже пару раз провожал меня так до ванной, пока не добыл костыли, и я думала, меня удар хватит — так бешено сердце колотилось каждый раз, что я предпочитала сама допрыгивать всюду на одной ноге.

В колледж я ходила редко. Рвалась туда, понятное дело: куковать целыми днями наедине с Бласом именно когда во мне бродили какие-то странные процессы мне совершенно не хотелось, — но Блас отказался наотрез меня туда возить, а своим ходом с растяжением добираться трудновато. Ричард, конечно, тут же активизировался, подбрасывал меня в колледж по важным дням, но я видела, какое неудовольствие это вызывает у Бласа и старалась по возможности оставаться дома. Блас был даже готов терпеть Ричарда в нашей гостиной, лишь бы я пореже моталась в колледж. Он, конечно, объяснял это тем, что не хочет возмещать урон в случае если я буду передвигаться на костылях по колледжу с той же грацией, что и дома, но мы оба знали, что он попросту обо мне беспокоится. И, боги, как я была ему благодарна за то, что он снова ни мускулом, ни словом не выдавал истинную причину!

Он снова вел себя как обычно: появлялся внизу нечасто, от меня держался на почтительном расстоянии, а если и случались между нами короткие диалоги, то исключительно по делу: коротко, емко и остроумно. Все вроде бы вернулось на круги своя, только я больше не была прежней. Надежды не оправдались: ничего не выветрилось вместе с коктейлем, и я по-прежнему не могла долго находиться в одной комнате с Бласом. Стоило ему войти в комнату, и у меня зашкаливали все показатели: пульс, давление, даже в ногу отдавало. Каждый его шаг навстречу вызывал какое-то вязкое тоскливое чувство в груди, а если он садился рядом, чтобы проверить ногу, меня тянуло к нему с такой страшной силой, что я едва удерживалась, чтобы не вскочить с места и не удалиться, ковыляя, под каким-нибудь благовидным предлогом. От Бласа, конечно, мои конвульсии укрыться не могли, я периодически чувствовала на себе его долгие взгляды. Быть может, поэтому он все реже приближался ко мне, да и вообще появлялся в поле моего зрения. Я была ему благодарна, потому что чувствовала: долго я так не протяну. Все мое нутро требовало какой-то развязки, и чем больше времени проходило, тем сильнее я ощущала нужду.

Может, поэтому я так вцепилась в Ричарда: он был моей единственной соломинкой. В его присутствии Блас вниз не спускался, да и я могла хотя бы немного отвлечься от тревожных мыслей. Он порой даже развлекал меня: все же был неглупым парнем, шарил в генетике, да и вообще у нас было много общих тем для разговора. У него было еще одно несомненное достоинство: я его не любила. Мне была гораздо проще проводить время с ним, чем решать что-то с Бласом, присутствие которого становилось просто невыносимым.

Самое ужасное, что я не могла поделиться с Мариссой. Она старалась по возможности вырваться ко мне, хотя на новой работе пропадала сутками, но даже в те редкие минуты, когда нам удавалось остаться наедине, сплавив Ричарда, у меня язык прилипал к небу, и я не находила в себе сил признаться даже ей. Казалось, озвучу — и закреплю навсегда в реальности. Пока не сказала, все это еще может оказаться временным помешательством, само собой разрешится. А когда скажешь, назад дороги нет. Сказано — сделано.

Я старалась отвлечься: созванивалась с циркачами для праздника Мариссы, взялась за курсовые, которые давно уже провисали из-за практики в больнице. Тут еще и выяснилось, что Мия выходит замуж за Ману, так что подготовка к дню рождению плавно перетекла в свадебные приготовления. Когда Бласа не было дома, я по-прежнему старалась использовать его отсутствие, чтобы как следует подготовить клумбы к дню рождения, который был уже совсем на носу. Впервые у меня что-то начало вытанцовываться: альпийская горка выходила вполне сносной, а сквозь высушенную жарким аргентинским солнцем почву вопреки всякой логике стали проклевываться первые ростки кустов жасмина.

Ричард, навещая меня, каждый день дарил мне розы, и это жутко меня в нем раздражало. Я терпеть не могла розы, их сладковатый запах и форму — наверно, это просто приелось: все молодые люди дарят девушкам именно розы. Я любила жасмин, и об этом знал только один мужчина — тот самый, который никогда не дарил мне цветы, да еще другой старичок, который унес эту тайну с собой в могилу. Каждый год, как только появлялись первые бутоны жасмина, мы с Бласом вместе срезали веточки и ездили к Хосе на могилку. Когда-то именно эти цветы Хосе оставлял мне на подоконнике, чтобы помочь мне пережить разлуку с Бласом, а теперь я относила их на могилку к своему старичку, чтобы пережить разлуку с ним. Все же, от этого цветок не стал для меня похоронным, мне бы хотелось, чтобы и Ричард приносил мне жасмин. Однако намекнуть я стеснялась и каждый раз смиренно принимала очередную розу, втыкала ее в уже подсохший букет и заверяла Бласа, что у Ричарда прекрасный вкус, и я в восторге от его выбора. Блас недоверчиво смотрел на меня, да я и не пыталась быть убедительной. Блас прекрасно знал, что я терпеть не могу эти «элитные» цветы, — он их сам не любил. Мы были дети улицы: мы знали, что такое свобода, и не любили цветы, выращенные в теплицах.

Именно поэтому в подарок Бласу я посадила только "свободные" цветы. Может, и странный выбор для альпинария, но я сажала только самые выносливые, самые непритязательные кусты. Не только потому что не любила слабость — если честно, я просто понимала, что ухаживать за садом будет особенно некому. Мы с Бласом дома не сидим, порой даже посуду вымыть некому, где уж тут надеяться, что кто-то из нас будет поливать цветы. Так и вышло, что между редкими видами кактусов и алоэ вера я высадила кусты нотро с дерзкими яркими-красными цветками, а чуть ниже вдоль ручейка расположила иммортель (бессмертник). Я знала, Блас поймет, почему такой странный выбор: пять лет назад я вернула его с того света и с тех пор решила жизнь положить на борьбу со смертью. Смерть навсегда так и осталась рядом, нависая над нами черным призраком, — может, поэтому мы так крепко держались друг за друга. Человек, который никогда не сидел в палате умирающего, вцепившись в его руку так цепко, будто этот жест и впрямь мог задержать на этом свете, никогда не поймет, как это страшно — отпустить. А человек, который не стоял одной ногой в могиле, как Блас, никогда не поймет, что цепляться-то в этом мире, в общем, больше и не за что, кроме как за руку близкого человека.

Может, поэтому мне было так невыносимо стыдно испытывать к Бласу влечение. Наши отношения были выше обычной плотской любви, Блас всегда был для меня чем-то наподобие божества, которое опекает меня откуда-то сверху и ошивается где-то рядом, чтобы защитить меня в самый трудный час. А я для него была единственной, кому было дело до этого божества, кто сквозь защитный ореол равнодушного и жестокого небожителя разглядел обычного слабого сломленного человека. Но любовь моя к нему не могла стать человеческой, потому что человеческая любовь проходит, как проходит тело. Мои вопли вырвали Бласа из могилы, вызвали с того света — и до сих пор я будто не позволяла себе замечать, что у этого потустороннего существа есть плоть. Даже теперь я не воспринимала его тело как что-то от него отдельное, мне и в голову не пришло бы начать разглядывать его по частям, хотя я всегда понимала, что сложен он весьма неплохо. Нет, меня по-прежнему тянуло к его личности, но так странно было обнаружить, что личность эта вполне осязаема. Не просто странно — страшно. Потому что я знала не понаслышке: все осязаемое — умрет.

Я вгляделась в зеркало внимательнее, чем обычно. Первыми в глаза бросилась белокурые волнистые волосы, по привычке уложенные в неаккуратный узел. Я улыбнулась. Бласу так и не удалось воспитать во мне аккуратность, по дому я по-прежнему ходила в таком виде, будто недавно спала где-то возле мусорного бака. В мятой одежде, с небрежно заколотыми волосами, торчащими во все стороны. Рука сама потянулась к заколке, и волосы тяжелой волной упали мне на плечи. Я пригладила и уложила их равномерно по спине. Да, так было гораздо лучше. Волосы спадали вдоль лица и подчеркивали скулы. Когда они вообще успели проявиться — эти скулы? В какой момент ушла детская пухлость с моих щек? Когда заострился мягкий подбородок, а в детских оленьих глазах появился задорный и дразнящий юношеский блеск? Кажется, только вчера я переносила свое нескладное тело на тоненьких палочках-ножках подростка — в какой момент эти ноги стали женскими, а стан гибким и статным? Я смотрела в зеркало и медленно осознавала, что все это время старалась не замечать не только осязаемость Бласа. Перемены в собственном теле и в собственной психике я также не желала принимать и замечать. Я больше не была подростком, грезящим наяву о Маркосе, которого создало моё собственное воображение. Я становилась женщиной со взрослыми потребностями и прежде всего самой главной потребностью, доходящей до острой необходимости. Я нуждалась в осязании. Мне не довольно было больше витать в облаках, мне нужна была реальность и ощущение земли под ногами. Возможно, следующим этапом я должна была в эту землю вернуться, когда придет смерть, и именно потому мне было страшно взрослеть. Но хотелось мне того или нет, тело обретало вес и само тянуло меня вниз, а меня это больше не пугало. Я вдруг подумала, что для того, чтобы стоять на земле, не обязательно покидать небо. Наоборот, небо теперь обретало основу, душа обретала ясность в теле, и все, что я испытывала раньше лишь на уровне эмоций, отражалось странным образом теперь в теле, и оттого становилось более вещественным, что ли. Достоверным. Да, я знала не понаслышке: все осязаемое умрет. Но еще я знала теперь, что все осязаемое — живет. И возможно, только осязаемое и живет по-настоящему.

Я оценивающим взглядом прошлась по своей домашней майке и свободным мятым штанам. Интересно, а Блас тоже не замечает, как я меняюсь? Когда живешь с кем-то, кажется, что время остановилось, даже зримые перемены в другом остаются где-то на задворках сознания. Так было у меня с Бласом: я не могла понять, то ли он действительно совсем не изменился, то ли я этого просто не заметила. Нет, Блас для меня остался тем же, изменилась только моя позиция: я больше не смотрела на него снизу вверх, как когда-то подростком, потому что я сама больше не была подростком. Нет, я смотрела теперь на него как девушка. Очень напуганная, смущенная маленькая девушка в мятых штанах и испачканных какой-то дрянью футболке.

Я повернулась к шкафу и, распахнув дверцу, уставилась на ряд утонченных нарядов, которые успел подарить мне Блас. В нерешительности протянула руку к самому простому и женственному и сорвала его с вешалки. Сегодня день рождения Бласа. Ему будет приятно, если хотя бы в этот день я воспользуюсь его подарком. Через пять минут я стояла у закрытой двери Бласа, не решаясь постучать. Я уже занесла руку, когда дверь распахнулась сама, и за ней показался Блас. Он спокойно оглядел мой наряд сверху вниз и посмотрел в упор.

— Тебе идет, — только и сказал он.

Я застыла перед ним как мышь перед удавом и не знала, как выдавить из себя заготовленную фразу. Блас видел меня насквозь и даже не скрывал этого. Как всегда, с тех пор как мы сняли свои дурацкие маски, он говорил со мной без слов, бросая ничего не значащие фразы.

— С днем рождения, Блас, — выдохнула я, не в силах отвести взгляд от его лица, и это прозвучало так жалко. Я чудовищно злилась на себя за то, что не могла, как в прежние времена, шутливо водить его за нос, притворяясь, что забыла, какой сегодня день, или просто украдкой чмокнуть его в щеку, пока он не ожидает. Какое там в щеку, я не решалась даже позвать его на обед, который готовила все утро.

Блас словно почувствовал мое бедственное положение и, принюхавшись, наморщил нос.

— На весь дом пахнет вареными потными носками, ты там что, снова экспериментируешь?

Я вскинула на него исполненный благодарности взгляд. С плеч словно гора сошла. Я готова была стиснуть его в объятьях, но опасалась, что объятьями дело не ограничится — и сделала шаг назад.

— Кажется, с годами твое обоняние начинает притупляться немного. Я просто запекла баранину.

— Видимо, подвело в этот раз, потому что кто-то вылил на себя ведро парфюма.

Я вспыхнула. Блас, видимо, осознал свой промах, потому что прибавил почти сразу:

— Сколько дней ты не принимала душ, Линарес? Должен тебя огорчить, но даже французские духи не избавляют от необходимости мыться.

И я снова была ему признательна. Никто, кроме нас двоих не мог понять, сколько чуткости и бережного понимания было в этих вульгарных и бестактных словах.

— Пойдем во двор, я приготовила тебе сюрприз.

В благодарность за его деликатность я тоже хотела быть прямой и искренней, как он. Поэтому не стала выдумывать предлоги, чтобы выманить его в сад.

— Ну как, нравится? — я заглянула ему в лицо, чтобы прочитать его реакцию.

Блас разглядывал альпинарий и думал о чем-то своем. Он перевел взгляд на меня и усмехнулся. Цвет его зрачков, в которых плескались серебристые волны, стали глубже и насыщеннее, как бывало всегда, когда он был тронут.

— Сразу видно, что сделано своими руками, — губы Бласа дрогнули в едва заметной усмешке.

Я фамильярно толкнула его в плечо и расплылась в довольной улыбке.

— Да иди ты! — с видимым возмущением откликнулась я, хотя на самом деле меня распирало от радости. — Я корячилась целый месяц!

— Не может быть, — картинно покачал головой Блас. — А так и не скажешь.

Я ткнула его в бок и расхохоталась счастливым свободным смехом, выплескивая все напряжение и страхи, томившие меня в последнее время.

— Давай обедать, — примирительно произнесла я. — Гарнир, честно говоря, я спалила, но мясо вроде вышло ничего.

— Действительно ничего, — подтвердил Блас, покончив с бараниной. — Какие планы на завтра?

Я похолодела и смяла салфетку в руках, что, конечно, не укрылось от Бласа.

— В колледж поеду, — мой голос чуть дрогнул. — У нас важная контрольная. Ричард отвезет меня.

Блас заметно помрачнел.

— А, Ричард, — только и сказал он, но сказал так, что у меня сердце упало.

— А что ты хотел?

Блас вытер рот салфеткой и бросил быстрый взгляд на меня.

— Просто поинтересовался.

— Нет, Блас, скажи! — я коснулась его рукава и тут же отдернула руку как от кипящего чайника. Блас проводил взглядом мое движение.

— Тебе обязательно общаться с Ричардом? — буднично поинтересовался он, поднимаясь со стула и загружая посуду в раковину.

Меня бросило в жар, и я стала терзать несчастную салфетку у меня в руках.

— Почему нет? Он здорово меня выручает. Ты ведь отказываешься возить меня в колледж!

— А если, — Блас стоял за моей спиной, и его голос раздавался откуда-то сверху над моей головой, — если я буду отвозить тебя в колледж? Тебе обязательно с ним общаться?

Меня медленно накрывал ужас. В любое другое время я вела бы себя совершенно иначе, но именно теперь, когда я испытывала такие трудности в общении с Бласом, Ричард был моим единственным спасением. Если Ричард уйдет, я останусь с Бласом один на один.

— Ну а чем тебе Ричард не угодил? — грубовато огрызнулась я, не отрывая взгляд от салфетки.

— Это не важно, — спокойно ответил Блас и помедлил, словно обдумывая слова, которые собирается произнести, — важно, перестанешь ли ты с ним общаться, если я попрошу тебя не встречаться с ним.

Я похолодела. Блас раньше никогда не ставил меня перед выбором. Он мог выгнать всех моих кавалеров взашей, но ни разу он не спрашивал меня, согласна ли я сама от них отказаться ради него. Я понимала, что ему важны не столько мои действия, сколько мой ответ, поэтому медлила. Я сделала шаг навстречу, когда попросила его не встречаться с Флор, и теперь это он делал мне шаг навстречу. Но я внезапно дала заднюю.

— Блас, что тебе до Ричарда? — попыталась увильнуть я. — Попросил бы меня оставить Гилермо! Или Эрнесто! Почему Ричард? Чем он тебе не угодил?

Блас обогнул стол и снова сел напротив, приблизив ко мне свое лицо. Он не сводил с меня своего пристального волчьего взгляда, и я знала, что он читает все, что происходит у меня в сердце. Он знал прекрасно, что до Ричарда мне нет никакого дела. Мои приятели никогда не были ему соперниками точно так же как его подружки никогда не составляли конкуренцию мне.

— Ты оставишь его, если я попрошу тебя не встречаться с ним? — вкрадчиво повторил Блас свой вопрос.

Я смотрела на него как раненная волчица, загнанная в угол, и не знала, что сказать. От моего ответа зависела вся наша последующая жизнь, и взгляд Бласа ясно давал мне понять это. Второго шага не будет, он сделал ко мне ровно один шаг, и если я струшу, все останется на своих местах. И как мне хотелось, чтобы все оставалось на своих местах, но я понимала, что как прежде так и так уже не будет. Единственное, чего я боялась, это потерять ту неуловимую связь с ним, которую так явственно ощущала все эти годы, однако мне теперь казалось, что бы я ни выбрала, это приведёт к разрыву. Можно было соврать, уйти от ответа, но это было все равно, что разделиться надвое — вот уже пять лет мне казалось, что быть нечестной с Бласом — это то же, что предать саму себя. Блас требовал четкого решения, и я должна была принять его.

— Блас, я не могу, — твердо отчеканила я. — Я все для тебя сделаю, но Ричарда оставить не могу. Он живой человек, и я не могу так поступить с ним.

И мы оба знали, что речь идет не о Ричарде.

Блас отвел взгляд и медленно кивнул.

— Хорошо, — спокойно пожал плечами он и, поднявшись со стула небрежной походкой, двинулся к двери. — Нет, так нет, — прибавил он задумчиво, остановившись у двери, и вышел в коридор. Хлопнула входная дверь. Я добрела до гостиной и обессиленно рухнула на диван. Я испытывала некоторое облегчение, что Блас отреагировал так спокойно, но мне было тревожно. Куда он пошел и вернется ли? Не может быть, чтобы из-за моего отказа он снова сбежал. Это глупо даже для Бласа.

В ожидании Бласа я не спала до поздней ночи, но под утро задремала и очнулась только когда в гостиной загорелся свет и в комнату ввалился пошатываясь беспробудно пьяный Блас.

Блас стоял в дверях с виду такой же как всегда, только нарядный в честь праздника: свободная голубая рубашка отенявшая цвет его глаз, заправлена в тщательно выглаженные серые брюки. Вид у него вполне опрятный, взгляд внимательный, и по нему бы в жизни не сказать, что он выпил, если бы не алкогольный шлейф, который проник в гостиную вслед за ним.

Впервые в жизни я видела Бласа пьяным. Слова "Блас" и "пьяный" просто не укладывались в моей голове в одно предложение. Тем не менее вот он передо мной: ходячая полиция трезвости во плоти безуспешно пытается залить виски в рот, удерживая бутылку на весу.

— Ты с ума сошел? — я быстрым шагом преодолела расстояние между нами и выхватила у него из рук полупустую бутылку. Он легко с ней расстался, но на меня не взглянул, лишь мрачно уставился куда-то перед собой. Затем вдруг очнулся и перевел затуманенный взгляд на меня.

— Да ладно, — протянул он мягким гипнотизирующим голосом и попытался вновь завладеть бутылкой, но промахнулся, и его рука безвольно повисла вдоль туловища, — у меня же все-таки день рождения.

Он снова попытался вырвать бутылку, но я спрятала ее за спиной, и он всем весом навалился на меня, потеряв равновесие.

— Самый лучший день рождения, — продолжал протестовать Блас, пытаясь вырваться, пока я почти волоком перетаскивала эту пьяную тушу поближе к дивану.

— Что с тобой? — извернувшись, я поставила бутылку на журнальный стол и, с трудом повалила Бласа на диван.

Он не ответил, увлеченный созерцанием картины, висевшей над камином. Это было странное творение, что-то современное, пара пятен, наляпанных кое-как, но Блас любил ее. Когда я узнала, сколько она стоит, я сказала Бласу, чтобы в следующий раз ко мне обращался: за такие деньги я и сама ему такое нарисую.

— Любопытно, да?

Я вздрогнула от звука его безразличного и совершенно не пьяного голоса.

— Мне не любопытно, — рассеянно оборвала я и села рядом, помогая ему ослабить галстук. Блас вздрогнул от моих неловких прикосновений. Случайно встретившись с ним глазами, я наткнулась на его серьезный абсолютно трезвый взгляд.

— Раньше у нас не было дома, — лаконично выдал он. — А теперь будет целых два.

Я оставила в покое галстук и озадаченно уставилась на него.

— Чего?

Блас запоздала отмахнулся от моих рук, которые я уже убрала, и сам ослабил галстук.

— Я все понимаю. Я же все понимаю… Ты захочешь детей, выйдешь замуж. Тебе придётся уйти.

— Что ты несешь? — устало выдохнула я, сдавливая виски. У меня начиналась головная боль.

— Ты все равно уйдешь, — словно не услышав вопроса, продолжал твердить Блас, разглядывая любимую девушку картину над камином. — У тебя будет свой дом, у меня будет свой дом. Получается два. Два дома. Арифметику проходила в школе?

Блас ощерился и снова повернулся ко мне, демонстрируя свои обаятельные ямочки, которые так не шли к мрачному выражению его посеревших от боли глаз. — Два, — он выставил два пальца и сунул их мне под нос для пущей доступности. — Будешь в гости приходить с мужем и детьми, — Блас расхохотался, и у меня кровь в жилах застыла от его жуткого смеха. — Кто бы мог подумать, была бездомной, а теперь целых два дома.

Миг — и я залепила ему звонкую пощечину. Ни разу со времени колледжа он не посмел меня попрекнуть моим прошлым. Да и ему ли меня попрекать? У нас было общее прошлое.

Блас резко смолк, затем медленно поднял на меня неожиданно спокойный взгляд исподлобья и язвительно поинтересовался:

— Полегчало?

Я облизнула губы и отрицательно помотала головой, едва сдерживая накипающие слезы.

— Что ты мне предлагаешь? — выдохнула я. — Ну брошу я Ричарда, брошу их всех, а дальше-то что? — Я схватила его за подбородок, чтобы он не увернулся, и приблизила к нему свое лицо. — Дальше план какой?

Пару мгновений Блас смотрел не отрываясь в мои глаза, наполненные слезами, и в его взгляде странным образом смешивались гнев и еще какое-то чувство, которому я боялась дать определение.

Наконец, он лениво отбросил мою руку и отвернулся.

— Я же говорю. Будем жить на два дома.

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась я. Мне вдруг почудилось, что в этом потоке пьяного бреда поблескивает какая-то логическая нить.

Блас снова повернулся ко мне и попытался взять меня за руку, но промахнулся и просто положил руку мне на колени.

— Лухарес, — доверительно обратился он ко мне, не определившись, очевидно, назвать ли меня по имени или по фамилии. — Ты уже большая, и тебе пора начинать самостоятельную жизнь.

— Что ты городишь? — вздохнула я, смущенно сбрасывая его руку со своей коленки. Блас проводил мое движение внимательным взглядом. — Ложись проспись, утром поговорим.

— Сейчас поговорим, — очень серьезно ответил Блас. — Я тверз как стеклышко.

Ей-богу, если б не мощная волна перегара, исходившая от него, я б поверила — так уверенно он это сказал.

Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Руки тряслись от волнения, пальцы вели беспорядочную жизнь, перебирая бахрому пледа, свисавшего с дивана.

— Блас, правда, давай завтра обсудим. Ты не понимаешь, что говоришь.

— Я все обдумал. Тебе нужно съехать.

Я замерла.

— Что? — тихо переспросила я.

— Съехать. Нужно, — раздельно произнес Блас, буравя мрачным взглядом любимую картину перед собой.

В голове стучала молоточками головная боль, а грудь ледяными пальцами сковывал спазм. Случилось то, что не могло случиться, мне не верилось, что я слышу это от Бласа. Я была уверена, что никогда этого не услышу.

— Ты меня выгоняешь?

Блас вскинул на меня кроткий прозрачный взгляд из-под полуопущенных век, опушенных длинными черными ресницами.

— Я тебя отпускаю, — эхом отозвался он и поджал губы так, что на щеках у него снова заиграли ямочки.

Я почувствовала слабость во всем теле.

— Меня не надо отпускать! — голос подрагивал. — Я не просила отпускать меня.

— Но я должен, — перебил он меня и вдруг резко схватил меня за плечи, заглядывая мне в глаза. — Я должен отпустить тебя.

И отпустил, ослабив хватку, а я безвольно откинулась на спинку дивана.

— Ты все равно уйдешь, — повторил он мантру, которую твердил всю дорогу. — Лучше уходи сейчас.

— Я не пойду, — мотнула головой я, уже не в силах сдержать набегающие слезы. Снова неистово помотала головой и размазала брызнувшие слезы по щекам. — Не пойду! — крикнула я и вскочила, чтобы уйти, но Блас удержал меня за руку. Я обернулась, разглядывая такую родную ладонь, удерживавшую меня.

— Всегда была плаксой, — выдохнул Блас, зачарованно разглядывая меня, словно вспоминая что-то.

Я посмотрела сверху вниз на его спокойное лицо и ласковые глаза, исполненные нежности и какой-то застарелой тоски.

— Была и есть, — отрезала я, вырывая руку. — Когда больно, плачу. Это лучше, чем напиваться.

Я снова отвернулась, чтобы уйти, но меня нагнал голос Бласа.

— Я не хотел причинить боль.

Я обернулась, с надеждой глядя на него. Он сидел сгорбленный, будто придавленный какой-то невыносимой ношей, и не поднимал головы.

— Тогда что ты опять придумал? — я снова метнулась к дивану и опустилась рядом, мягко касаясь его плеча. — Какие еще два дома? Зачем мне съезжать сейчас?

— Я не хочу, чтобы ты уходила. Но если ты должна уйти, сделай это сейчас.

— Почему сейчас?

— А когда? — Голос Бласа стал выше. — Ты хочешь, чтобы я ждал, пока ты замуж соберешься? Из рук в руки мужу тебя передал? Ты издеваешься, Линарес?

Я уставилась на него в немом удивлении.

— Блас, откуда эти дурацкие фантазии? Может, ты первым женишься — сам же попросишь меня уйти.

Блас издал язвительный смешок, и резко встал. Моя рука безвольно упала на колени.

— Я никогда не женюсь.

— Это ты сейчас так думаешь. А когда-нибудь захочется детей…

— Спасибо, не захочется, — он бросил на меня красноречивый взгляд.

Я усмехнулась.

— Не все же дети такие, как мы с Мариссой. Твои будут послушные, и их ты сможешь строить сколько твоей душе будет угодно.

Блас шатающейся походкой направился в коридор, собираясь покинуть гостиную, но потерял равновесие и, описав полукруг, обессиленно завалился обратно на диван. Пару мгновений он так и валялся на нем без движения, так что я уж понадеялась, что вырубится, но внезапно он встрепенулся и сел ровно.

— Ничего страшного. Я привык быть один. Вопрос только, зачем вообще было приходить? — выдал он, задумчиво уставившись в одну точку. — Ушла бы сразу. Я же просил тебя уйти!

— Блас, ну чего ты опять заладил! — вконец разозлилась я. — Уйти не уйти — надоело! Кто от тебя уходит? Что ты паникуешь? Я всего лишь сказала, что не порву с Ричардом!

Он вдруг поднял на меня свой пронизывающий взгляд-рентген и горько усмехнулся.

— Какая разница что ты сказала, — и тем самым очень четко сфомулировал наши с ним отношения в пяти словах. Не имело значения, что я сказала. Блас прочел в моих глазах, что я не рискну той связью, что уже установилась между нами, и не пойду дальше. А это означало, что он прав. Однажды мне придется уйти.

— Что мне делать, Линарес? — обронил он, вглядываясь в мое лицо, словно запоминая мои черты.

Я устало вздохнула и закатила глаза.

— Что ты всегда делал… Кадрить богатых девушек и отравлять жизнь студентам, — попыталась пошутить я, но кажется, выбрала неудачный момент, потому что на этот раз Бласа просто вынесло.

Он снова резко вскочил на ноги и закричал, склонившись надо мной и тыкая пальцем мне в лицо:

— Ты дура! Ты полная идиотка, понимаешь?!

Этот крик я восприняла как ни странно с облегчением: по крайней мере, это больше похоже на Бласа, к которому я привыкла.

— Ты ничего не видишь вокруг себя, ничего не понимаешь! Ничего!

— Тише, Блас, я все понимаю…

— Кроме тебя, у меня никого нет! У меня ничего не останется, слышишь!

Впервые он говорил мне такие вещи и хотя он орал как потерпевший, я внутренне ликовала. Никогда не надеялась даже, что однажды он решится произнести все это вслух. Впрочем, он был мертвецки пьян.

— Но я же никуда не ухожу, Блас, — я поймала его руку. — Даже если я выйду замуж когда-нибудь, буду навещать тебя каждые выходные. Уговор?

Он навис надо мной, приблизив свое лицо так близко, что я испуганно вжалась в спинку дивана, пытаясь отпрянуть, но отступать было некуда. Наши носы соприкасались.

— Навещать меня будешь? — едко усмехнулся он и, вдруг бухнувшись на колени, притянул меня к себе за плечи и впился губами в мои губы. Он целовал неистово, жадно, и я отвечала, с облегчением давая волю всей своей нежности, так долго рвавшейся наружу. Я опустилась рядом с ним на колени, и он крепко прижал меня к себе за талию, впиваясь губами в мою шею, ключицу, словно пил из родника после долгой жажды и не мог напиться. Я зарылась пальцами в его волосы и порывисто, словно боялась, что отберут, целовала губы, лоб, шею, лицо, царапалась губами о его подборок, и по щекам у меня текли слезы. Мне казалось, что это какой-то счастливый сон, и как не хотелось просыпаться, но в какой-то момент я опомнилась и уперлась ладонями ему в грудь, пытаясь отодвинуть его от себя. С тем же успехом я могла бы отодвинуть антикварный дубовый шкаф, который стоял в гостиной. Блас не отпускал меня до тех пор пока я не всхлипнула и не стала стучать кулаком по его плечу.

Он оторвался от меня, тяжело дыша, и, опираясь на мои плечи, поднялся на ноги. Я обессиленно уронила голову в ладони, всхлипывая.

Где-то над моей головой прозвучал мрачный голос Бласа:

— Теперь не будешь.

Он покинул комнату.

Я просидела у двери его спальни всю ночь. По опыту знала, что происходит каждый раз, когда Блас случайно открывается мне, и не хотела потерять его снова. Ближе к полудню дверь в спальню Бласа распахнулась, и я, не успев пробудиться от дремы, повалилась внутрь, прямо ему под ноги.

Он опустил взгляд и скептически скривился.

— Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног, — процитировал он какого-то поэта.

Я резко поднялась и решительно посмотрела ему в глаза:

— Куда ты?

У того в глазах заплескалось подобие насмешки и он вкрадчиво ответил:

— В туалет. Можно?

Я смущенно посторонилась, и, дождавшись, пока он выйдет из уборной, снова встала у него на пути.

— Надо поговорить.

— Не надо.

— Пошли в кабинет, — решительно мотнула я головой. Он, чуть помедлив, двинулся вслед за мной.

— Ты что-нибудь помнишь? — начала я с места в карьер, как только за ним захлопнулась дверь.

— Провалами в памяти не страдаю, — неохотно отозвался Блас, вальяжно развалившись в кресле.

— То, что произошло, — осторожно смотрела я на него. — Ты помнишь?

Как мне хотелось, чтобы он ответил «нет». Тогда все бы осталось как прежде. Но он, чуть помедлив, кивнул.

— Линарес, ты же не думаешь, что я буду открещиваться? Мне не двадцать лет, как твоему Ричарду.

Сердце упало.

— Ричарду двадцать пять, — машинально поправила я, не зная, как реагировать. Мотнув головой, решительно продолжила:

— Не меняй тему. Почему ты это сделал?

Блас молча листал какие-то бумаги, валявшиеся на столе, и не подавал признаков того, что слушает меня.

— Давно? — снова спросила я, понимая, что на первый вопрос ответа не дождусь. Да его и не требовалось.

— Что — давно? — едко поинтересовался Блас, вскидывая на меня насмешливый взгляд.

— Давно ты… Испытываешь такие чувства, — выдавила я из себя. Вся эта ситуация порядком выводила меня из равновесия, и мне было трудно называть вещи своими именами.

— Какие чувства? — Блас откровенно надо мной издевался. Я знала эту его манеру. Чтобы скрыть свое смущение, он заставлял краснеть меня, тем самым отбивая всякую охоту продолжать разговор. Но сейчас у меня не было путей к отступлению. Я знала, что если не получу ответ сейчас, другого шанса не будет.

— Давно ты… — я чувствовала как кровь приливает к щекам. — Стал видеть во мне девушку?

— Я и не начинал, — Блас откинулся на стуле, поигрывая ручкой в руках, и довольно ухмыльнулся. Его глаза искрились от смеха. Казалось, еще немного — и он рассмеется мне в лицо.

— А, то есть, ты и парней взасос целуешь? — в конец разозлилась я. — Это как знак дружеской привязанности, да?

Блас не сводил с меня довольного насмешливого взгляда.

— А чего так злишься, Линарес? — развел руками он. — Тебе-то какая разница? У тебя же есть парень, расставаться с ним ты не собираешься. Это был, скажем так, небольшой мастер-класс перед большими серьезными отношениями, — хмыкнул он. — Дружеское напутствие.

— Прекрати, — резко перебила я и нависла над ним, опираясь руками на стол. — Не играй со мной, Блас, — тихо попросила я. — Ответь мне, давно?

Блас встретил мой взгляд, и пару мгновений мы так и провели, неотрывно глядя друг другу в глаза. Наконец, он отвел взгляд и привычным движением провел рукой по лицу, словно снимая с себя незримый грим.

— Давно, недавно — какое это имеет значение? — он принялся механически перебирать бумаги на столе.

— Для меня имеет, Блас! Ответь! — Я была на грани срыва, и он, кажется, понял это.

— Давно, — он поднял на меня на удивление спокойный взгляд, и по глазам я поняла все.

Давно. Как я не засекла момент, когда он стал избегать моего общества и держаться на почтительном расстоянии? Не обратила внимание, когда он начал вздрагивать от моих редких прикосновений и избегать смотреть на меня, когда я являлась перед ним в очередном шокирующем наряде, чтобы подразнить его. Когда он начал не просто разгонять моих неуклюжих ухажеров, но ревновать к ним? Теперь эти вещи стали для меня очевидными и, кажется, только слепо-глухо-немая идиотка могла этого не заметить. Но я не замечала. Мне и в голову не могло прийти, что это вообще возможно.

Я обессиленно рухнула на стул, зажимая виски, в которых пульсировала головная боль. Голова раскалывалась после бессонной ночи и передуманных мыслей.

— А ты давно? — не глядя на меня, все так же поигрывая ручкой в руке, спросил Блас.

— Давно, — эхом отозвалась я, потому что вдруг осознала: давно. Я влюбилась в Бласа в ту самую минуту, когда он впервые зашёл в класс, чтобы сказать, что он наш новый охранник.

— Почему молчал?

— Потому что это не важно, — с неизменным спокойствием ответил Блас, и это окончательно вывело меня из себя.

— Ну как это может быть не важно? — воскликнула я в отчаянии. — А если бы я ответила взаимностью?

Он вздрогнул. На пару секунд в комнате воцарилось молчание. Наконец, он медленно покачал головой.

— Ты бы не ответила, — просто ответил он, наклоняясь, чтобы засунуть бумаги в одну из тумбочек стола.

— Откуда тебе знать... — начала было я, но тут же смолкла, придавленная красноречивым всезнающим взглядом Бласа. Этот взгляд призывал оставить маски и быть честной хотя бы с самой собой.

Он явно недооценивал силу моей к нему привязанности. Все это время я следовала за ним повсюду, куда бы он ни пошел, меня тянуло к нему, словно магнитом, и я все эти годы не находила в себе сил оборвать эту связь. Но в одном он был прав.

Я бы не ответила.

Бласа и так студенты вечно за глаза звали сутенером, полагая, что он не просто так взял к себе жить подопечную из приюта. Если бы он признался мне, и я ответила взаимностью, ничто бы уже не спасло ситуацию. Я ведь была несовершеннолетней. Наше положение было бы настолько непонятным и двусмысленным, что я бы на всю жизнь потеряла уважение общества, друзей и больше не смогла бы жить нормальной жизнью.

Но теперь мне исполнилось двадцать один. Может, поэтому Блас и открылся мне только сейчас. Теперь я могла принять свое собственное решение, не оглядываясь на попечительский совет и прочую дребедень.

— Блас, но это же тупик… — прошептала я в отчаянии и бросилась к нему, падая на колени, чтобы видеть его лицо. — Я люблю тебя, очень люблю, ты же знаешь! — бормотала я, пытаясь поймать его руки, но в волнении промахнулась и, снова нащащупав, сжала их. — Но мы не можем быть семьей в этом смысле. Ты же понимаешь! Это невозможно!

Блас не смотрел на меня, но при слове семья, вздрогнул и криво улыбнулся.

— Это было бы забавно, — пробормотал он.

— Вот видишь! — обрадовалась я неожиданной поддержке. — Мы раньше поубиваем друг друга, прежде чем дойдем до алтаря, да и дети… Как мы будем воспитывать детей, ты представляешь себе?

Я все говорила, и сердце сжималось, потому что мне было приятно об этом думать. Я никогда не позволяла себе мечтать ни о чем подобном, потому что никогда не позволяла своим мыслям о Бласе зайти так далеко. Но теперь, когда я невольно представляла себе то, о чем говорила, я понимала, что привожу не те доводы. Конечно, детям нашим не повезет, если мы сойдемся, а кому с родителями везет? Идеальных предков я ещё ни разу не видела. И да, мне было действительно не безразлично , как это будет выглядеть в глазах общественности, если двое людей, еще недавно считавших друг друга братом и сестрой, а юридически отец и дочь, вдруг объявят о помолвке. В этом было что-то неправильное, хотя мы не были кровными родственниками и даже не росли вместе. Но я бы наплевала на общественный вкус, и я знала, мои настоящие друзья тоже бы меня поняли и поддержали рано или поздно. Что меня сдерживало, так это страх, что ничего не выйдет. Мы сойдемся, разочаруемся и станем чужими друг другу, а больше у меня никого не останется. Я могла выйти замуж за кого-угодно, потому что знала, что позади останется тыл. Но если не получится с Бласом? Никого настолько же близкого у меня больше не было. Я должна была отказаться от Бласа, чтобы не потерять его.

— Я не пойду на это, Блас, — хрипло произнесла я и крепко стиснула его руку. — Мне страшно. Я трусиха, помнишь? Ты всегда знал, что я трусиха. Имею я право быть собой?

— Чего ты боишься? — одними губами прошептал Блас.

— Мне страшно потерять тебя. Слишком страшно, Блас, я не могу.

Блас молча кивнул. Пару мгновений мы так и просидели в оглушительной тишине, сжирающей мои последние нервные клетки.

— Блас, не молчи, скажи что-нибудь, — едва слышно попросила я, машинально обрывая катышки с рукава его свитера.

Он проследил взглядом за моими действиями и мягко улыбнулся. Никогда он раньше так не улыбался, и было в этой отрешенной улыбке что-то прощальное. У меня защемило сердце.

— Я никогда не считал тебя трусихой.

— А зачем называл?

Губы Бласа сложились в знакомую издевательскую усмешку.

— Чтобы манипулировать тобой, — сказал он так буднично, будто говорил о чем-то самом по себе разумеющемся.— Но больше я этим заниматься не буду. Ты теперь взрослый человек и можешь принимать решения самостоятельно.

Порывшись в ящике, он со звоном выудил оттуда ключи и вложил мне в руку, крепко зажав ее в своих ладонях.

— Это те самые ключи... — дрожащим голосом произнесла я.

Блас кивнул и заглянул мне в лицо. Впервые он произносил ртом то же, о чем говорили его печальные мудрые глаза.

— Ты приняла решение, для этого требуется мужество. Поэтому я не считаю тебя трусихой. Но ты не сможешь двигаться дальше, оставаясь в этом доме. Уходя, уходи. Я помогу тебе переехать в твою квартиру. Ты можешь оставаться в доме столько, сколько потребуется для переезда.

Его слова доносились до меня словно через паралон, гулкий стук сердца отзывался в ушах, и я с трудом различала слова и соединяла их в предложения.

Я знала, это было неправильно решение. Но по крайней мере, ему хватило мужества принять хоть какое-то. Он позволил мне уйти. И это было самое благородное, что он мог сделать для меня и для моего будущего.

Всхлипнув, я поцеловала ладонь Бласа, удерживавшую мою руку.

— Хорошо, — кивнула я, — ты прав, Блас. Я и сама так долго не выдержу. Похоже, съехать — единственный выход.

Блас нежно провел пальцем по моей щеке, стирая слезы и скривил губы в издевательской усмешке.

— Ты не расстраивайся, — елейно пропел он. — Я буду навещать тебя каждые выходные. Уговор?

Мы любовь свою схоронили

Крест поставили на могиле.

"Слава Богу!" — сказали оба...

Только встала любовь из гроба,

Укоризненно нам кивая:

— Что ж вы сделали? Я живая!..

Юлия Друнина

С диким треском я размотала скотч и залепила крест-накрест последнюю коробку с вещами. Усевшись на нее, оглядела опустевшую без памятных вещиц на полках комнату. Мощный вместительный шкаф в углу, письменный стол у окна со встроенной офисной настольной лампой. Простой интерьер в духе минимализма — я всю жизнь прожила в казённых местах и не понимала, зачем вообще нужна лишняя мебель.

Взгляд выхватил кровать. Привиделась девятнадцатилетняя девчонка, рыдающая в подушку.

— Кошмар, Линарес, как можно было настолько загадить комнату? Ты поэтому плачешь?

— Отстань, Блас.

Кружка звякает: это Блас схватил ее с прикроватной тумбочки и покрутил в руках.

— Линарес, — восхищенно протягивает он. — Похоже, тебе удалось вывести новые формы жизни. Ты уже подала на грант?

Я неохотно оглядываюсь на него, и он едва сдерживаясь от смеха демонстрирует мне мою чашку с заплесневевшим чаем на дне.

Я мотаю головой и снова отворачиваюсь. Внезапная весть о смерти пациента неумолимо вдавливает меня в подушку.

— Линарес, — Блас мягко касается моих плеч и усаживает меня на кровати. Я чуть успокаиваюсь и, все ещё всхлипывая, понуро опускаю голову, чтобы Блас не видел моих слез. Он касается пальцем моего подбородка, заставляя поднять лицо. — Что случилось?

— Он умер, — задыхаясь, выдаю я и снова захожусь в слезах. — Мой пациент умер, — с трудом выговориваю.

Блас кивнул.

— Я говорил, что эта профессия не для тебя.

Я в ярости запулила в него подушкой.

—Уходи из моей комнаты! Что ты пришел? Глумится опять будешь? Да, я оплакиваю пациента, это нормально! Я заботилась о нем, я же пыталась его спасти!

Я снова дрожу, вспоминая, как старалась помочь ему. Каждый раз, когда я оказывалась рядом с пациентами, мне казалось, что это снова Блас лежит передо мной. Как правило мне как практикантке давали не очень тяжелых, они выбирались из могилы в конечном итоге, так что я дошла до иллюзии, что действительно всесильна и могу спасти любого. Но вот мое первое поражение. И как мне тогда виделось, Блас пришел, чтобы меня добить.

— Если ты не возьмёшь себя в руки, ты свихнешься через полгода, — повышает голос Блас. — Ты не можешь помочь каждому.

— Я должна! — ору я в ответ, высвобождая всю боль, что сковывает сердце. Я помнила, как ненавидела Бласа в тот момент, но как я теперь была ему благодарна. Он давал мне возможность выплеснуть всю боль на него.

— Ты должна успокоиться, Линарес.

Он удерживает меня за плечи и заставляет посмотреть на него. Я внезапно становлюсь кроткой как овечка. Тихо роняю, не глядя на него.

— Как успокоиться, Блас? Мне должно быть плевать, что он умер?

— Да, тебе должно быть плевать, — спокойно подтвердил Блас. — Он умер, и ему уже ничем не поможешь. Но остались живые, которым ты можешь помочь. И ради них ты должна взять себя в руки! — он встряхивает меня и заставляет посмотреть ему в глаза. Я цепляюсь за этот взгляд, он придает мне силы. Блас всегда учил меня летать, выталкивая из гнезда. Но только он мог укрепить мои крылья одним своим взглядом. — Иначе лучше сразу бросай училище и уходи в финансы. Я знал, что этим кончится.

— Ничего не кончилось! — я вскакиваю с кровати. — Я на своем месте, и я тебе это докажу!

Воспоминание рассеялось, и я улыбнулась, вспоминая, какой глупышкой была ещё пару лет назад. Как легко я велась на уловки Бласа, как терпеливо он возился со мной. Это осознание приходило ко мне лишь теперь — тогда казалось, что он ни в чем меня не поддерживает. Я встала с коробки и вышла в коридор. Новая картинка возникла перед глазами, и я как наяву увидела Бласа, хватающего меня за плечо.

— Линарес, ты что-то соображаешь вообще?

— Отстань, я опаздываю.

Блас хватает меня за руку и приближает к себе, едва не утыкаясь носом в мое лицо.

— Ты специально завалила экзамен по математике. Я тебя проверял, ты должна была написать на высший балл!

— Что? — стараюсь, чтобы голос мой выражал неподдельную скорбь. — Я завалила вступительный экзамен? Блас, как же так!

Я поднатуживаюсь, пытаясь выдавить хотя бы слезинку, но все тщетно. Я едва сдерживаю ликование. Я завалила экзамены во все престижные заведения, на которых настаивал Блас, и теперь оставалось только медучилище. Больше меня никуда не брали.

— Мой отец отвалил миллионы, чтобы ты закончила элитный колледж — и все ради чего? Чтобы ты меняла утку и ставила капельницы всю жизнь?

— Чтобы я спасала людей, — становлюсь серьёзной. — Как спас меня он. И ты, — прибавляю негромко.

Блас свирепеет и встряхивает меня.

— Для того чтобы спасти кого-то нужны деньги! — орет он. — И никто никого не спасет, если денег не будет. Ты будешь спасать других, а тебя кто будет спасать?

—Ты.

Он смотрит на меня внимательно сверху вниз, серая вода плещется в его глазах , и для меня это тихий омут даже после стольких лет. Я не знаю, что таится в нем.

— А когда меня не будет? Ты должна рассчитывать только на себя.

— А когда тебя не будет? — спрашиваю я напряженно, и он не отводит взгляд, вглядываясь в меня, словно не знает что ответить.

— А, учись ты где хочешь, — он отталкивает меня с досадой и покидает комнату. Я рассматриваю дверь и чувствую себя паршиво.

Я спустилась по лестнице, ощущая под пальцами шершавое дерево перил. Снова вспышка — и снова Блас встречает меня внизу, руки в брюках, взгляд не предвещает ничего хорошего. Я слегка замедляю ход: резко отпадает желание спускаться.

— Ты устроилась на работу?

Обманчиво спокойный убаюкивающий голос Бласа. Самый пугающий из голосов в его арсенале.

— А ты откуда знаешь? — вырывается у меня, и я резко смолкаю, придавленная его мрачным взглядом.

— От инспектора, — с притворной веселостью отзывается он и машет письмом, выудив его из заднего кармана. — Они там очень обрадовались, что девочка начала взрослую жизнь. Только вот учиться и работать на полную ставку ты по закону не имеешь права. Знала об этом?

Я закусываю губу и жалобно смотрю на Бласа. Вид у меня, должно быть, как у дворняги, которую ругают за сворованную сосиску. Всклокоченный и непоседливый. Я спускаюсь на пару ступенек вниз.

— Блас, я не хотела... Я думала.

—Ты думала? — охает Блас. — Вот теперь я поражен. Зачем ты устроилась не работу? Тебе денег не хватает?

Отрицательно мотаю головой.

— Хочу доказать тебе, что сама могу о себе позаботиться. Я хочу рассчитывать только на себя. Сам говоришь, только деньги дадут мне возможность помогать другим.

Блас явно не знает, смеяться ему или плакать.

— И куда ты устроилась, позволь узнать?

— В закусочную, — не слишком разборчиво бормочу я.

— В закусочную! Сумасшедшие деньги... Нет, Линарес, если уж ты решила помогать людям, стань по крайней мере специалистом хоть в чем-нибудь. Либо ты работаешь в закусочной, либо изучаешь свое дело и становишься профессионалом. Выбирай что-то одно.

В тот момент я научилась от Бласа очень важной вещи. Неважно, чем ты занимаешься, делай это на сто процентов. Мне стало вдруг понятно, зачем он так ревностно гонял учеников в колледже, хотя устроился туда вовсе не за этим. Дело было не только в том, что он отрабатывал свои комплексы. Он правда воспринимал ту свою неказистую должность как дело жизни и выкладывался на все сто. Того же он требовал и от меня. Если я не хотела стать гениальным финансистом, я должна была по крайней мере стать опытным врачом или на худой конец научиться виртуозно подавать на стол в закусочной. Дело было не в деньгах и не в престиже — ему было не важно, чем я буду заниматься. Он хотел, чтобы я жила полной жизнью.

Я нашла Бласа на заднем дворе в саду. В последнее время часто заставала его там: он, конечно, ворчал, что ему приходится переделывать за меня работу, чтобы альпинарий приобрел хоть какой-то более или менее приличный вид, но я видела, что ему нравится копаться в земле. У него всегда была потребность взращивать и воспитывать: сначала это была я, теперь безмолвные росточки в саду.

— Готова?

Блас поднялся на ноги и, сняв перчатки, отряхнул штаны.

Я молча кивнула.

— Мне нужно переодеться — жди меня внизу.

Блас спустил последнюю коробку вниз. Я помогла ему погрузить вещи в машину.

— Одежду оставишь здесь?

Я кивнула.

— Только часть. Скоро свадьба у Мии, мне понадобится отпариватель. Чтобы не ездить туда-сюда...

На самом деле, я оставила здесь свои наряды, чтобы не напоминали лишний раз о Бласе. Хотя кого я пыталась обмануть? Мне не требовалось предметы, чтобы каждую минуту думать о Бласе.

Блас застегнул на мне ремень безопасности. Я вжалась в сиденье и впилась ногтями в ладони, чтобы выдержать его мягкие прикосновения.

— Ничего не забыла?

Блас медлил повернуть ключ зажигания и внимательно разглядывал бардачок, как будто видел его впервые.

Я улыбнулась одними губами.

— Если и забыла, вернусь. Ты же меня впустишь? — пошутила я.

Блас метнул на меня взгляд мельком и включил мотор.

— Не хотелось бы давать обещания, — передернул плечами Блас.

— А у тебя выбора не будет, ключи от дома я забрала с собой, — с нарочитой весёлостью воскликнула я и потрясла ключами перед его лицом.

Блас резко оттолкнул мою руку.

— Линарес, я веду машину, между прочим.

Я показала ему язык и убрала ключи обратно в карман.

Прежде чем выгрузить коробки, Блас поднялся со мной на квартиру. Он уже видел ее мельком, но я здесь была впервые.

—А плиты здесь почему нет? — нахмурился Блас и взглянул на меня, словно это был мой промах.

Я пожала плечами.

— Расслабься, Блас, я питаюсь сэндвичами. Зачем мне плита?

— Чтобы не питаться сэндвичами, — резонно парировал Блас и проследовал глубже в комнату. Квартира была однокомнатная, но достаточно просторная.

— Нет, — нахмурился Блас. — Так дело не пойдёт. Это же просто халупа. Здесь нужно хотя бы ремонт сделать.

— Блас, — вздохнула я. — Ее же выдали отремонтированную... Затем споткнулась и помедлила немного. — Но вообще я не против отремонтировать, — быстро поправилась я. Чудовищный цвет обоев!

Блас охотно меня поддержал.

— И отделка! Что за радость жить в квартире с линолеумом? Здесь куча работы ещё, Линарес, похоже, пока рано въезжать сюда.

Я, которая может сладко спать даже в тюрьме на голом полу, быстро закивала и для пущей убедительности разрубила воздух ладонью.

— Придётся с переездом повременить, — тяжело вздохнула я. — Я могу подыскать съемное жилье, — бросаю быстрый взгляд на Бласа. Тот морщится.

— Зачем затеваться, съемное жилье будет не лучше. Давай подождем, пока закончат ремонт. Это вопрос на пару недель.

— Но Блас, — вспомнила я. — Это что, значит нам все эти коробки обратно теперь везти?

— Придется везти, тебе же надо чем-то пользоваться, пока живёшь дома, — развел руки Блас. — Не будешь же ты здесь жить во время ремонта.

— Похоже , ты прав, — вздохнула я с притворным сожалением, а в голове стучала лишь одна мысль.

Мы так никогда не разъедемся. Ни одному из нас не хватало силы разорвать эту нить. Неужели так и будем до конца жизни висеть в воздухе, болтая ножками?

* * *

Марисса затянула шнуровку в последний раз и завязала узелок на корсете.

— Не туго? — спросила Марисса, озабоченно глядя на дело рук своих.

— Все в порядке, — едва слышно ответила я. — Ты не могла бы меня оставить ненадолго. Хочу настроиться.

Марисса смерила меня пытливым взглядом, но ничего не спросила. Я не рассказала ей о решении съехать от Бласа, но она чувствовала, что со мной что-то неладное творится. Едва за ней закрылась дверь, вновь послышался стук.

— Я переодеваюсь, — крикнула я.

— Это я, — глухо отозвались за дверью.

Я замерла. Последнюю ночь я провела на девичнике у Мии, а до этого Блас пропадал, заканчивая дела с моей новой квартирой. Я должна была въехать туда на следующий день после свадьбы Мии — так мы договорились. Нам уже несколько раз приходилось переносить дату переезда, и этот день стал некой вехой, после которой путь к отступлению закрыт. Мы собирались воспользоваться тем, что все соберутся, и сообщить ребятам, что разъезжаемся.

— Открыто, — уронила я и обернулась.

Блас вошел. Я напряженно ждала его слов. С секунду он разглядывал меня, надев на лицо маску безразличия, но я уже давно научилась смотреть сквозь маски. Я поймала мимолетное одобрение на его лице, и как ни странно, ощутила облегчение.

— По-моему, Андраде перетрудилась с корсетом, — как ни в чем не бывало бросил Блас, закрывая за собой дверь, и подошел ко мне.

— По-моему, в моем случае невозможно перетрудиться, — неуклюже пошутила я. — Можно подумать, у меня грудь пятого размера.

Я готова была без смущения обсуждать с ним что-угодно, даже свою грудь — но только не нас. К счастью, Блас явно не собирался заводить этот разговор, но вся его непринужденная манера и безразличный голос заставляли меня нутром ощущать, что тема висит в воздухе, и от нее не уйти. И я решила рубить сплеча. Как всегда делала.

— Значит все-таки сопровождаешь меня на бал? — я кивнула головой на костюм Бласа.

— А что изменилось? — пожал плечами он.

— Ничего, — торопливо подтвердила я, словно убеждая саму себя.

Блас хмыкнул и повел головой. Я бы решила, что мой ответ его разочаровал, если бы не заметила, как он отчаянно пытается скрыть явно искреннюю, характерную для него покровительственную усмешку.

— Что смешного? — неожиданно резко спросила я и с некоторым облегчением отметила, что что-то не меняется. По крайней мере, я все еще сохраняла способность злиться на него.

— А что грустного? — парировал Блас. — Я ничего не перепутал: на свадьбу попал или на похороны?

— Посмотрим на твое поведение, — проворчала я. — И я бы на твоем месте не нарывалась.

Блас охотно принял эстафету и закивал.

— Да, я слышал, что невесты очень нервничают перед свадьбой. Что происходит с их подружками, которые по жизни с головой не дружат, — представить трудно.

Он сочувственно поджал губы, и на его щеках образовались привычные ямочки. Такие родные, что у меня снова сжалось сердце, и я вмиг растеряла весь свой задор.

— Мне так тяжело, Блас, — слова вырвались сами по себе, прежде чем я успела задержать их.

— Я могу помочь?

Коротко и лаконично — в этом был весь Блас. Он больше не шутил и смотрел на меня озабоченно и строго. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы я снова обрела равновесие и взяла себя в руки.

— Ничего, я знаю, что мы поступаем правильно. Мы оба знаем. — Я бросила на него мимолетный взгляд, чтобы увидеть подтверждение тому, что говорила. Хотела найти подтверждение хотя бы в его глазах. — Просто мне не дает покоя мысль, что мне придется расстаться с тобой. Я привыкла к тебе.

И снова слова вырвались, словно птичка из клетки. Только на сей раз я и препятствовать не собиралась. Слишком долго эти мысли копились в моей голове.

— Я думаю, мне много времени понадобится, чтобы привыкнуть к другой жизни. Но все с этим рано или поздно сталкиваются. Всем приходится съезжать и оставлять свою семью, — продолжала разглагольствовать я, пока он молча наблюдал за моим смятением. — Ты же понимаешь, что стал моей семьей. Естественно, мне нелегко тебя оставлять, — торопливо пояснила я, еще больше смущенная его неотрывным пытливым взглядом.

Блас хмыкнул.

— Ну, что тебе сказать, — развел руками он. — Говорят, привычка формируется за двадцать один день. Думаю, через три недели все пройдет, — ободряющим тоном произнес он.

Я смотрела на него сердито, чувствуя, как слезы закипают на глазах. Я прекрасно знала, что он вовсе не пытается меня успокоить, а попросту снова смеется надо мной.

— Ты можешь меня обнять, Блас? — выпалила я внезапно после долго напряженной паузы.— Последний раз? Я все понимаю, и больше не попрошу тебя ни о чем таком. Просто... хочу запомнить.

Блас смерил меня долгим взглядом, словно что-то прикидывая в голове, и, наконец, покачал головой. Отрицательно.

Сердце упало.

— Нет? — растерянно пробормотала я. Вроде бы это было так похоже на Бласа, но с другой стороны, я почему-то не ожидала. — Нет, — повторила я снова, словно пробуя это новое слово на вкус. Новое слово из новой жизни. Жизнь, в которой больше не будет Бласа. — Ну ладно, — продолжала я бормотать, пытаясь скрыть смущение. — Тогда жди меня в зале, я скоро спущусь. Мне просто нужно немного времени, чтобы поправить макияж. Как будто помада немного размазалась — тебе не кажется? Ненавижу эту косметику, кто придумал столько штукатурки на лицо накладывать?

Внезапно Блас усмехнулся и притянул меня к себе за талию, крепко сжимая в объятиях. Я вскрикнула от неожиданности, но, сообразив, в чем дело, прижалась к нему в ответ, жадно вдыхая запах его пиджака. Пиджак был новым и ничем не пах, разве что одеколоном, но я знала запах Бласа, и мне казалось, что я различаю его среди всех посторонних запахов. Блас обнимал меня впервые за пять лет, если не считать шутливые рваные объятия, которые я крала время от времени всякий раз, когда появлялся повод, и я впервые осознала, как изменились его чувства ко мне за эти годы. Если бы за все это время он хотя бы раз допустил бы меня к себе, как сегодня, мне бы не составило труда догадаться обо всем. Он обнимал меня так жадно и так по-хозяйски, что, казалось, целомудреннее был бы прощальный поцелуй в губы, нежели эти объятия.

Я почувствовала, как он погружает лицо в мои волосы, словно тоже пытаясь запомнить их аромат.

— Наконец-то помыла голову, Линарес, — выдохнул Блас, утыкаясь мне в темя подбородком, а я уткнулась носом ему в шею, и мне было совсем не смешно. Я знала, что и Блас смотрит поверх моей головы тоскливым взглядом.

* * *

Свадебное платье Мии было длинным, но не пышным, ее голову увенчивал венок из цветов, который сплели мы с Мариссой. Ману стоял у алтаря трогательно растерянный, кажется, он чуть не расплакался, когда увидел Мию. Весь путь до алтаря она прошла, не сводя с него восхищенного взгляда. Франко был хмур и задумчив, но заметив Ману, изменился в лице, и подбодрил его кивком.

Священник начал церемонию, и я, чтобы не пялиться бесстыдно на Бласа, сидевшего чуть поодаль, устремила взгляд на распятие. Никогда не была религиозной, но сегодня вид страдающего растерзанного Человека на кресте поразил меня. Он висел там совсем один, оставленный всеми, а на заднем плане раскинулся город. Там за стеной этого города люди пили вино, смеялись с друзьями, торговались за тушу баранины на шумном базаре. А здесь в полном одиночестве погибал в своих муках растерзанный и измученный Человек. У Него, кажется, тоже были друзья, но они оставили его. А если бы не оставили, может, не пришлось бы страдать?

В глаза бросилась надпись над распятием:

«Quo vadis, Domine?» — и я, изучавшая латынь в училище, без труда перевела ее.

«Куда идешь, Господи?"

А священник все бормотал древние слова, которые произносили люди испокон веков. Я не хотела, чтобы месса кончалась: каждое слово священника приближало меня к моменту, когда я должна была окончательно отказаться от Бласа. Поставить крест, такой же страшный и неумолимый, как тот, на котором висел Человек. Священник дошел до строчек, которые вдруг пробили мое сознание и заставили отвлечься от мрачных мыслей.

— Согласна ли ты любить в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии...

Согласна ли я оставить Бласа одного — в горе и радости, в болезни и здравии, оставить после того, как поклялась когда-то, что никогда больше не оставлю его наедине со своим отчаянием? Оставить после того, как он так и не смог оставить меня и возвращался снова и снова. Согласна ли я предать ту, кем стала, за годы борьбы с собой, терпения и беззаветной любви, позволявшей покрывать и забывать все обиды? Согласна ли я была оставить свое служение, уйти на покой и наслаждаться тихой безмятежной жизнью в одиночестве. Я смотрела на крест и не могла понять, где же мой, какой из моих путей был путем отступления, а какой — на Голгофу.

«Quo vadis, Domine?» — вновь повторила я одними губами и только теперь по-настоящему поняла значение этой фразы .

«Ты можешь уйти сейчас… Но если не боишься, оставайся», — донесся до меня далекий голос Бласа из прошлой жизни. Жизни в колледже, когда я думала, что Блас меня ненавидит.

Не принуждая, не упрашивая. Не было грома с неба или сверкающей молнии. Никаких знаков, никаких упреков, просьб или приказов — не за что зацепиться, чтобы понять, как правильно. Только тихое предложение: «Если не боишься, оставайся».

И я снова бросила взгляд на Бласа, а он ответил на этот взгляд. Как вспышка, в голове пронеслось воспоминание:

"Но когда ты уже не будешь знать, что делать со своей свободой, возвращайся, я буду ждать".

"Я не хочу больше видеть тебя в слезах, Линарес".

"Ты очень много сделал для меня, и я всегда буду тебе за это благодарна".

"Блас, не уходи, не уходи. Ты слышишь? Я не уйду до тех, пока ты не откроешь глаза и не поговоришь со мной!"

— И даже смерть не разлучит вас, — почти шептал старый священник, потрясая седой головой. У него синие глаза, такие же синие, как у Хосе.

«Поэтому призываю вас, синьорита, не верьте, когда будет казаться, что ему все равно и не делайте сами безразличный вид — будьте с ним рядом, как он был всю вашу жизнь».

Марисса смотрела на меня в немом удивлении, и я поняла, что по щекам у меня ручьем катятся слезы, размывая с такой тщательностью нанесенную косметику.

— Я не могу, — как-то растерянно прошептала я и удивленно посмотрела на Бласа. — Я не могу.

Я не могла решиться уйти и не могла остаться. Мне было страшно, безумно до паники страшно — и только убаюкивающий голос священника помогал справиться с волной, окатившей меня:

— Иоанн говорит, что в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви.

"Боящийся не совершенен в любви" — эхом отдавало у меня в висках. — "Но если не боишься, оставайся".

К концу церемонии мне было так плохо, что я даже не нашла в себе сил дойти до Мии с Ману, чтобы поздравить. Пошатываясь, я двинулась вдоль прохода, пользуясь тем, что вся толпа хлынула к молодоженам и облепила их со всех сторон. Я хотела выскользнуть незаметно, но у входа мою руку перехватил Блас.

— Спокойно, Линарес, я здесь, — успокаивающе шепнул он мне на ухо, и я удивилась, до чего ласково он со мной разговаривал. Я оперлась на его руку и с его помощью преодолела путь до скамейки во дворе церкви. Мы были надежно скрыты под кроной многовекового каштана, нависавшего над скамьёй.

Я сидела, уткнувшись в плечо Бласа, и растерянно шептала бессмыслицу, как когда-то много лет назад, когда умирал Хосе.

— Понимаешь, я просто не могу, — объясняла ему, словно оправдываясь. — Мы с тобой… Мы столько пережили вместе. Я не могу с тобой разлучиться.

Он успокаивающе сжимал мою руку, но не произносил ни слова. Я знала, что он рад, но боялась поднять голову и увидеть его довольную усмешку. Здесь не было его победы, это было поражение. Мне не хватило духа разорвать связь и дать нам обоим стать счастливыми.

— Что же теперь будет? — в отчаянии шептала я.

Блас помолчал.

— Как было, так и будет, — коротко ответил он.

— Думаешь, сможем? — посмотрела я на него и покраснела. — Ты сможешь?

Он пожал плечами.

— Мы можем попытаться, — уклончиво ответил он, и я успокоенно легла на его плечо и задремала.

Конечно, как прежде, уже не получилась. Я первая закатила Бласу скандал, когда он собрался уйти на свидание с очередной куклой, и он не пошел, а на следующий день сделал мне предложение. Очень лаконично и буднично — в своей манере: он просто объяснил мне некоторые особенности физиологии мужчины и предложил компромиссное решение, если мне не нравится, что он встречается с другими. Я обдумала его предложение, решила, что это разумно, и приняла его. Не было кольца в бокале шампанского и коленопрелоненных признаний в любви — всеми этими штучками он мог баловать своих многочисленных девушек. Со мной он всегда был прям и откровенен. Мы слишком хорошо знали друг друга, чтобы устраивать сцены.

Самое смешное во всей этой истории, что чтобы жениться, Бласу пришлось отказаться от опекунства, иначе брак не зарегистрировать. Всего одна печать — и юридически мы больше не родственники. В глазах знакомых, правда, это мало что изменило: приятели и коллеги по-прежнему поглядывали косо, но их мы на церемонию не пригласили.

Свадьба прошла тихо и скромно. Наши голоса гулко отзывались в полупустом зале, и скамьи были заняты только самыми верными. Марисса сначала долго не могла смириться с новостью, даже пару раз пыталась отговорить меня, но в конце концов сдалась и согласилась стать подружкой невесты. Мия улыбалась нам с первого ряда, возле утирала слезу Соня, прижимая изящный кружевной платочек к глазам. Ману и Франко на церемонию не пришли: они мой выбор так и не приняли, и хотя тяжело было встретить отказ, я их поняла. Сидели еще несколько знакомых: мои пациенты, которые не знали об особенностях нашего с Бласом союза, — и ни одного гостя со стороны Бласа.

Я была единственным его другом из живущих.

Пару раз мне казалось, что я вижу Хосе, который щурил свои пронзительные синие глаза и приветливо улыбался своей юной синьорите. Мне казалось, откуда-то с последнего ряда машет нам рукой Рикардо Фара. Он был горд, что мы с Бласом не струсили.

Я больше не боялась, потому что больше не надеялась. Я знала, что у этой истории плохой конец, просто потому что счастливый конец бывает только в сказке. Пока Блас оставался рядом, но когда-нибудь потеряю и его. Если он не бросит меня после очередного скандала, если даже буду счастлива с ним всю оставшуюся жизнь, когда-нибудь нас разлучит смерть, и нам придется расстаться. Что-то да разлучит нас, я приняла этот факт, но нашла в себе мужество потерять его, когда придет время. Однако до тех пор я хотела быть счастливой хотя бы тот короткий срок, который отмерен для счастья.

Церемония закончилась очень быстро — я была даже слегка разочарована. К нам тут же подскочила Мия и принялась целовать обоих так крепко, что я даже заревновала, когда она принялась за Бласа. Я рассеянно выслушивала ее поздравления, когда вдруг заметила, как от колонны отделяется крепко сбитая фигура и неохотно приближается к нам. Ману. Различив милированную шевелюру, я почувствовала слезы облегчения, как если бы вдруг получила отпущение всех грехов одновременно. Эти люди — живые и умершие — были единственными, кто остался со мной до конца.

— Ты, конечно, делаешь глупость, но я не смог не прийти, — буркнул Мануэль, смерив Бласа неприязненным взглядом. — Если только ты ее обидишь...

Я бросилась к нему и с благодарностью стиснула в объятьях, закрывая от Бласа.

"Только так и можно победить смерть", — думала я, пока слезы медленно текли по щекам. — "Вечно жить невозможно, здесь нам ее не обойти. Но мы можем любить вечно и помнить вечно. Тут она ничего не сможет поделать".

* * *

В ту ночь мне снова снился сон. Вокруг все было белым, и я одета в длинное белое платье, а Блас был в черном. Он кружил меня на руках, и подол моего платья развевался на ветру, и я звонко хохотала, и он смеялся, громко и счастливо. Я с самого начала поняла, что это сон, потому что знаю точно: Блас никогда не станет так смеяться, а я никогда не надену длинное белое платье. Мы такие, как есть, и вряд ли что-то сможет нас изменить. Но в том сне я была счастлива, и, проснувшись и нащупав руку Бласа на одеяле, поняла, что впервые это чувство не испарилось, как только я проснулась. Оно по-прежнему разливалось у меня в груди, и хотя я знала, что годы будут упорно выдувать его из меня через все щели и что своды нашего с Бласом шалаша еще не раз дадут течь, все же я всегда буду помнить эту ночь, когда однажды проснулась счастливой.