Помоги мне все исправить (джен)

Ночь в Квинсе висела низко, словно пропитанный мазутом шатёр, кромсая осколочный свет редких окон на ломаные, зубчатые ленты. Переулок тянулся узкой кишкой между облупленными складами. Древний кирпич, расслоившийся, как слоёный пирог, сочился ржавыми потёками: каждый вздох стен отдавал влагой.

Где-то в глубине, под затхлым слоем городской тишины, скрежетал хозяин-грузовик, топча асфальт дальним эхом; ритм двигателей просачивался сюда, тускло дробясь в колдобинах и лужах. Сквозняк беспокойно шарил по глухому проходу, подбрасывая лоскуты потрескавшегося картона и выцветшие газетные споры. В жёлтом конусе одиночного фонаря пылевой вихрь и никотиновая крупка зависали, словно разладившийся глитч.

Бесшумный электромобиль без знаков различия ткнулся носом к облупленному бордюру и будто провалился в тень — только слабые ледяно-синие отсветы диодной ленты под бампером выдавали технику.

Приглушённый хлопок двери глухо отбрякнул и из салона скользнул силуэт: тёмные джинсы, черная куртка без эмблем, бейсболка, опустившая козырёк в самый зрачок тени.

— Пятница, сверни рутину, — произнёс тихо голос, растворяясь в шорохе валяющихся обёрток. Щёки чуть напряглись; Тони повёл подбородком, и тончайшая оптика встала на место. Линзы вспыхнули резким голубым светом, растянув над полусгоревшим кварталом тонкую сетку цифр. — Электромагнитный диапазон, гамма-линию вверх, ищем экзотику.Обнуляем фоновый шум всего Квинса, оставляем события двухдневной давности.

Мужчина сделал еще один шаг вперед. Лёгкий морозок проскользнул вдоль позвоночника — то ли сквозняк, то ли предвкушение результатов. Перед ним кирпичная стена, точечно усеянная почти невидимыми тёмными росчерками.

Он остановился и выдвинул руку. Из-под манжеты высыпал рой нанитов: металлическая кашица развернулась облаком, легла на кладку, заполняя микротрещины до последнего атома. Звуки района как будто загустели — теперь слышался только тонкий писк датчиков. Через пару секунд рой стек обратно в приёмник на запястье, оставив еле заметное покалывание.

— Полный спектрально-молекулярный, — бросил Старк, словно стряхивая ненужную пыль. — Сопоставь био-профиль с Паркером. Хочу знать, был ли он здесь один.

Сквозь тьму переулка пробился слабый отблеск экрана очков, когда Пятница прервала тишину, и в ее голосе впервые за вечер прозвучало нечто, похожее на замешательство.

— Босс, био-анализ подтверждает, что кровь принадлежит мистеру Паркеру. Но остальные данные…противоречивы. В одной и той же точке пространства сканеры фиксируют сразу несколько взаимоисключающих состояний материи.Энергетический фон одновременно стабилен и хаотичен. Это… похоже на квантовый эффект, но проявившийся на макроуровне. Такое не должно существовать в реальности.

— Квантовый дуализм размером с двор? — Тони замер, плавно поворачиваясь. Краем поля зрения мелькали бессмысленные столбцы. — Великолепно, прям подарок от Фейнмана.

Температура асфальта в эпицентре аномалии скакала от почти минусовых значений до комнатной температуры за доли секунды. Лидар фиксировал микросдвиги кирпича: ряды то выступали, то втягивались, будто сама стена спорила с собой, как ей выглядеть.

— Спектральный анализ показывает, что поверхность переулка попеременно выглядит то чистой, то со следами фосфатов и оксида железа, характерными для высохшей крови, — продолжила Пятница. — Эти состояния сменяют друг друга с частотой, которую система не может классифицировать.

Тони хмыкнул, и в этом звуке поровну перемешались усталость, досада и щенячий научный азарт.

— Значит, твои модели устарели, — пробормотал он. — Покажи мне этот бред без фильтров. Сырые данные, Пятница. Все, что ты видишь, прямо мне на сетчатку.

Линзы погасли и, будто вдохнув, вспыхнули снова. Обычный мир откинули в сторону, как ненужный реквизит: вокруг осталась математически-стерильная пустота, на которой световыми нитями схематично висели стены, урны, трещины асфальта. И на этом идеальном чёрном полотне аномалия расцвела, как терновый куст в ультрафиолете.

Контуры предметов вдруг раздвоились. Кирпичная кладка отпечаталась фантомом в сторону на пару миллиметров, затем два слоя слопнулись — и Тони дернулся, ощущая подступающую тошноту. Бак для мусора мигал, будто спорил сам с собой: быть или не быть. В ухе запел низкий, едва слышный гул — сенсоры захлёбывались, пытаясь ухватить неухватываемое.

Шаг. Ещё шаг. Он медленно приближался к предполагаемому эпицентру, к тому самому месту, где несколькими днями ранее обнаружил Питера. Двигался выверенно, почти лабораторно-точно: одно неосторожное движение, и вся эта хрупкая, нестабильная конфигурация рискует схлопнуться.

Под ботинками голографическая разметка, обрисовывающая рельеф асфальта, вдруг сомкнулась в идеально гладкую, свежеразалитую поверхность — без трещин, сколов, отпечатков ног. Мгновение — и иллюзия рассыпалась; старая, изъеденная трещинами реальность вернулась, а поверх неё вспыхнули на долю секунды призрачные, лиловые мазки крови.

— Ладно, это уже интереснее, чем просто глюк, — пробормотал он себе под нос. — Пятница, ты записываешь? Давай попробуем по-другому, мне нужна полная телеметрия этого… мерцания. Собери все данные — тепловой след, био-остатки, атмосферное смещение — и построй симуляцию. Создай 3D-модель того, что здесь произошло.

Пятница подчинилась. В центре переулка, прямо над тем местом, где мерцали фантомные пятна крови, из мириад световых точек начала формироваться проволочная 3D-модель человеческой фигуры. Это была стандартная процедура, которую Старк проделывал сотни раз, реконструируя взрывы, аварии и поля сражений. Но в этот раз что-то пошло не так. Модель была нестабильна. Она не могла принять окончательную форму, и вместо четкого, застывшего силуэта, Тони видел непрекращающийся визуальный сбой, артефакт, который его система никак не могла исправить.

На долю секунды проволочная фигура выпрямлялась в полный рост, делая шаг вперед, ее поза была полна энергии и движения — реконструкция, основанная на данных о здоровом подростке, спешащем по своим делам. Но в следующий миг модель с чудовищным, неестественным искажением «схлопывалась» — ее полигональная сетка ломалась и падала на землю в позу эмбриона, отражая данные о тяжелейших травмах и падении.

Этот процесс был зациклен. Фигура постоянно дергалась между двумя состояниями — «движение» и «падение», — одна модель, которую разрывали на части два взаимоисключающих, но одинаково реальных набора данных.

Тони уставился на происходящее, чувствуя, как привычное рациональное любопытство схлестнулось внутри него с животным страхом.

— Что за… — выдохнул он, почти шёпотом, сдавленно. — Пятница, замри. Сверни визуализацию. Покажи «сырые» каналы. Почему разваливается модель?

Голографическое полотно дрогнуло, словно дыхание затаило, и миг спустя схлопнулось до двух вертикальных лент данных, окрашенных тревожным системным алым — цветом аварийного статуса. По обе стороны иллюзорного «окна» висели близнец-отчёты о якобы одном событии, спорящие друг с другом так же упрямо, как два заряженных магнита, отталкиваясь при малейшем касании.

Поток данных А: Кинетическая энергия движения — 480 джоулей. Вектор направлен вперед. Температура тела — 36,8°C. Био-маркеры соответствуют здоровому подростку в состоянии легкого стресса.

Поток данных Б: Кинетическая энергия — нулевая. Вектор направлен вертикально вниз, свободное падение с последующей остановкой. Температура тела — критическая гипотермия. Био-маркеры соответствуют тяжелой физической травме и запредельному уровню кортизола.

— Модель нестабильна, босс, потому что данные описывают два физически несовместимых события, произошедших в одной и той же пространственно-временной координате, — голос Пятницы был идеально ровным, но в этой бесстрастности Тони услышал эхо собственного замешательства. — Разница во времени между событиями составляет ноль целых ноль… система не может вычислить дельту. Это парадокс.

Тони застыл перед массивом цифр, и привычный азарт решения головоломок вдруг сменился неприятным вакуумом в мыслях. Он лихорадочно перебирал варианты, от самых безумных до невозможных, но ни одна из гипотез не выдерживала критики. Все они требовали источника, технологии, следов которой Пятница не находила.

— Телепортация? Неудачный эксперимент с фазированием? — пробормотал он себе под нос, прокручивая в голове десятки вариантов. — Или мы снова пропустили игрушку Читаури на распродаже?

Взмах ладони — и воздух перед ним рассыпался синими полигонами., Полосы голографического интерфейса вспыхнули зелёным и янтарным. Пальцы побежали по виртуальным клавишам, запускаемым жестами быстрее, чем успевает формулироваться команда: перекрёстная корреляция спектров, продолженная выборка, всё, что может прижать лазейку к стене. Модуль спектральной агрегации уже жужжал, гоняя сверхширокополосные данные сквозь фильтры: земные, криийские, асгардские, сандарианские — целый созвездный зоопарк частот.

Параллельно квантовый анализатор паковал аномалию в матрицу интерференционных узоров и сводил с тем, что Тони не показывал никому: собственными экспериментами по складке пространства для мгновенного прыжка. На панели одна за другой вспыхивали зелёные ячейки, но каждая через долю секунды тухла, выдавая тот же вердикт: совпадений — ноль.

Старк провёл рукой по подбородку, чувствуя, как скребут сутки небритости. Экран на мгновение дрогнул, обнажая перебои в анализе — будто сама система смущённо призналась: «Не знаю».

Он вздохнул, поправил очки и перешёл к следующему уровню проверки. Где-то в глубине черепа ныла мысль: если этих данных не существует в известных базах, значит, источник либо тщательно замаскирован, либо находится за пределами привычной Вселенной. И то, и другое пахло неприятностями.

Пятница, тихо, на грани шёпота, подала голос:

— Диагностика однозначна: мы имеем дело не с механизмом, порождающим явление, а с самим явлением. По морфологии это… скорее след. Рубцевание, оставшееся прямо на коже пространства-времени.

Склёпанное «хм» вырвалось у Старка.

— Чудесно. Значит, кто-то взял вселенскую ткань, распорол её, а штопать поленился, — буркнул он. — Хоть бы мусор после себя прибрал…

Пальцы медленно прочертили невидимую борозду сквозь голограмму. Сопротивления ноль, зато кожу защекотало, будто коснулся кинескопного экрана, набравшего статику.

Феномен не имел массы, но осязаемо покалывал на уровне нервных окончаний. По жесту активировалась объёмная визуализация: в воздухе повисла кривоватая рана, четыре метра с хвостиком. Кромки то съезжали, то дёргались, как будто заступились латунные шестерёнки с кривым зубом. Пятница наложила временной слой, и стало видно: «раны» то сдвигаются, будто пытаются зарасти, то снова разлетаются, как плохо затянутая молния.

— Пульсирует… — пробормотал он, не отрывая взгляда. — Живой шов с аритмией.

Старк стал выстраивать модель затухания, как вдруг интерфейс вспыхнул новой сигнальной полосой.

— Босс, вынуждена прервать. Приоритетное оповещение. Зафиксирован несанкционированный доступ к архивному протоколу «Очиститель». Сигнал исходит с сервера средней школы Мидтауна.

Тони замер. Мидтаун. Школа пацана. Это не могло быть просто совпадением.

— Что передал сигнал? Куда?

— Координаты квартиры на Манхэттене. Сигнал был отправлен по экстренному протоколу на защищенный канал Щ.И.Т.а.

Не успел он моргнуть, как перед глазами всплыло приглашение: входящий шифрованный.

Принял.

В воздухе сложилась голопроекция Ника Фьюри.

— Старк, — тон, как всегда, вязкий от усталости и намёков на неприятности. — Угадай с трёх раз, почему один из твоих выведенных на пенсию орбитальных шпионов только что подсветил всю мою сеть, как рождественскую елку, с сигналом из школы, где учится твой ручной паучок. Моя команда сейчас выламывает дверь в квартиру твоего бывшего сотрудника, Грейсона Эллиса, которого, похоже, избили до состояния фарша. И все это в окружении твоих же украденных игрушек. Хочешь добавить что-то в протокол?

Тони слушал, и его мозг на бешеной скорости пытался сложить пазл из обрывков информации: аномалия в переулке, пропавший Питер, взломанный спутник, какой-то Эллис, о котором он едва помнил, и Щ.И.Т., уже идущий по следу. Он не знал и десятой доли правды, но инстинкт сработал быстрее логики: защитить пацана.

Любой ценой.

Лицо переключилось в режим «обаятельного неуязвимого миллиардера».

— Фьюри, шикарный тайминг. Эллис? Очередной гений-самоучка с биполяркой. Уволен за… творческие несостыковки. Видимо, один из моих интернов по кибербезу решил сделать за тебя домашку: нашёл угрозу, ткнул на красную кнопку. Наградной чек ему на стол.

Фьюри молчал добрых пять секунд; одним глазом прожигая Тони до последней кости.

— Твой «стажер» сейчас проходит фоном на месте особо тяжкого, Старк.

— Мой стажер — несовершеннолетний, — голос Старка зазвенел титановой ноткой. — И у него эксклюзив стикер: «Собственность Stark Industries». Вот план: забираешь Эллиса и железо, а к ребёнку не подходишь ближе, чем на километр. Иначе мой юридический отдел превратит Щ.И.Т. в клуб любителей макраме. Я сам разгребу.

Фьюри молча смотрел на него еще с десяток секунд, и Тони был готов поклясться, что его единственный глаз видит его насквозь.

— Этот пацан теперь у меня на радаре, Старк, — наконец произнес он. — И если он сделает ещё один шаг не туда — я не стану спрашивать твоего разрешения.

— Вставай в очередь, — хмыкнул Тони, складывая руки на груди. — У мальчишки и так слишком много людей на хвосте.

Голограмма исчезла, оставив Старка одного в тишине переулка. На несколько секунд он замер, а затем ярость и тревога наконец взяли свое.

— Пятница! — рявкнул он. — Что за Грейсон Эллис?! Подними всё, от школьных фото до стоматологических карт. И найти Паркера! Найди мне этого пацана, пока я не поседел окончательно! Немедленно!

* * *

Дождь лупил, будто мелкая артиллерия по жестяному настилу. Капли смыкались в холодные ручьи, затекая под воротник так, словно сам город пытался вытолкнуть из себя того, кто примёрз к мокрому гравию.

Питер не сопротивлялся. Он не искал укрытия, не пытался стереть с ладоней бурые разводы, которые дождь превращал в бесконечный ржавый водопад.

Суставы ныли, будто их втёрли в песок. Мысли скрипели, как ржавые шестерёнки: виноват, поздно, пустота. Неоновые вывески по периметру двора дышали тускло, будто хотели моргнуть и не открыться больше никогда. Шум магистрали за стеной превращался в вязкое бульканье, как если бы кто-то сунул весь город под мутную воду и держал там — до полного молчания.

Парень не знал, сколько времени прошло.

Минута?

Час?

Всё казалось бесконечной петлёй, как пленка, заевшая в старом проекторе: одна и та же тёмная сцена, снова и снова. Он чувствовал, как мир постепенно выцветает. Звуки города будто уходили под воду: шум улиц глох, даже гул дождя превратился в монотонный, вязкий фон. Мысли, тяжёлые и липкие, повторялись одна за другой, как: он, дождь, ржавчина на руках. Снова и снова.

Треск гравия позади. Не громкий, но чужой. Питер вздрогнул, дёрнулся, будто его выдернули из розетки. Звук шагов — тяжёлых, размеренных, аккуратных, слишком узнаваемых.

— Дрон-камеры квартала я заглушил. Полиция сюда не заглянет, — голос позади прозвучал сухо, почти протокольно., но в нем явно слышался едкий сарказм, который был его единственной защитой от подступающей тревоги.— Если честно, я уже почти позвонил твоей тётке — пусть бы пришла, дала тебе зонтик и устроила воспитательную беседу. Но я решил быть добрым и приехал сам. Без цветов, правда. Уж извини.

Питер вздрогнул так, словно его ударили.Этот голос… который он годами прокручивал в памяти, который снился ему в кошмарах, который он больше никогда не должен был услышать вживую.

Он медленно, мучительно медленно поднял голову.

Мокрый силуэт в серой куртке, под которой угадывался каркас боевого нанопакета, сверкнул холодным отсветом в выдохе неона.

Перед ним стоял Тони — не воспоминание, не галлюцинация. Живой. Мокрый от дождя. Реальный Без пафосной улыбки, без фирменного щелчка бровей. Лицо напряжено так, будто мышцы лицевой маски вот-вот разорвутся. И эта реальность была настолько невозможной, настолько болезненной, что Питеру показалось, будто его собственное сердце останавливается.

— Зачем… вы здесь?.. — сорвалось с его губ тихим, сдавленным шепотом.

Тони подошёл ещё ближе. Дождь стучал по его волосам, забивался в бороду. Он окинул взглядом Питера: разбитые костяшки, кровь на рукавах, глаза, в которых больше нет фокуса — в бронзово-карих зрачках на мгновение вспыхнуло что-то, в чём не было ни грамма шутки — только усталость и скрытое за зубами бессилие.

— Твой приятель, карманный кибер-ниндзя с большими амбициями, только что ткнул в мою систему так, что там вспыхнуло ярче, чем гирлянда на Рокфеллер-плазе. А я не фанат роуд-пати на собственных серверах без приглашения. — Он наклонил голову, его тон стал на порядок мягче. — Так что вопрос на миллион: что за чёрт здесь случился, Паркер? И почему я нахожу тебя в позе страдающего романтика на крыше, а не дома, за алгеброй?

Слова били, как физические удары. Питер зажал уши руками, зажмурился, отчаянно пытаясь отгородиться не от слов, а от самого звука этого голоса.

Я не могу. Я не выдержу.

— Я… я не могу…

— Неправильный ответ, — мгновенно обрубил Старк, и приподняв забрало кепки, присел на корточки чуть поодаль, вторгаясь в его личное пространство ровно настолько, чтобы Питер не мог его больше игнорировать. — Потому что прямо сейчас Фьюри готов устроить охоту на ведьм, и угадай, чьё имя он произнёс первым?

Питер чуть дрогнул, но вместо ответа лишь выдохнул сквозь сжатые зубы:

— Пусть… пусть делает, что хочет.

Фраза прозвучала так глухо, что Старк поморгал, будто звуковой анализатор дал сбой:

«Это сказал тот самый Паркер, который жалобную улитку с тротуара эвакуирует?»

— Погоди, — Тони прищурился, срывая голос в нервное хмыканье. — Ты это сейчас серьёзно? Фьюри собирается снести тебе жизнь под корень, а ты… «пусть делает, что хочет»?

Питер молчал, наблюдая, как дождь размывает бурые следы, будто стирая доказательства его собственных ошибок. В шуме воды он словно слышал гул собственных мыслей. И только спустя мгновение, с усилием, будто выдавливая слова сквозь зубы, произнёс:

— Я просто устал…

Тони уставился на парня так, как будто смотрел на уравнение без знака равенства. и, пожалуй, впервые за много лет готового решения на подкорке не всплывало.

— Знаешь… — наконец сказал он медленно выпрямляясь— ты сейчас до смешного похож на меня образца двадцатилетней давности. Только я хотя бы прятался за виски, сексом и плохим джазом. А ты решил устроить водный тир на крыше.

Питер дёрнул губой — едва, формально, без искры.

— Ну и?.. Помогло? — спросил он, вклинив паузу.

— Скажем так, «помогло» примерно как скотч, которым стягивают расколотый реактор — снаружи держится, внутри всё равно коротит. — ответил Тони, кивнув на мнимый рефрен. — Ты наливаешь в себя янтарь литрами, включаешь Колтрейна, заставляешь утро наступить на час позже… и думаешь, что обманул систему. А система — это ты сам, она знает пароли. Просыпаешься, голова как после сварки аркадного автомата: искры, дым, жжёный сахар. И ровно тот же вопрос в зеркале: «Что починил?» Ответ всегда один: ничего. Просто отложил очередной сбой.

Он усмехнулся одними глазами.

— Я понял только одно, парнишка: если болт вот-вот вырвет резьбу, бессмысленно мазать его спиртом. Нужно переделать весь узел. И переделываешь: долго, шумно, стыдно. Но работает куда лучше, чем очередная бутылка. Так что если спрашиваешь «помогло ли» — нет, не помогло. Зато научило, где не искать спасения. А вот ты … — Старк на мгновение запнулся, будто по шву треснула маска сарказма. — у тебя, чёрт возьми, ещё все платы на гарантии. Так что давай срежем эти болты по-человечески: пойдём вниз, обсохнем, соберём сборочный чертёж заново. Ни виски, ни джаз. Максимум — горячий кофе и немного тишины. Поверь, вытянули меня не деньги и даже не железяки в голове, а люди. Один человек… И, честно говоря, я дико ненавидел его за то, что он не дал мне умереть, как я хотел.

Питер вскинул глаза — влажные ресницы слиплись, и сквозь рваную плёнку дождя и слёз в них проступало то зыбкое колебание, которое уже не поддаётся контролю: дрожь, превращающая зрачки в мерцающий сигнал бедствия.

— А если я… не хочу, чтобы меня вытаскивали? — выдохнул он так тихо, что фраза растворилась в дождевой пленке между фонарями.

Тони чуть склонил голову, будто прокатывал полученную реплику сквозь внутренний фильтр. Пауза затянулась: десять, пятнадцать, двадцать тиков сердечного датчика. Когда он заговорил, тембр упал почти до шёпота, но в стали голоса не появилось ни грамма мягкости.

— Тогда привыкай: я заноза, прописанная без анестезии, и делаю это не по заказу Фьюри, не во имя абстрактного брифинга, и уж точно не ради галочки в протоколе. Я здесь потому, что это ты. — он втянул воздух, смахнул влагу с век тыльной стороной ладони, и в эту секунду в голосе проступила оголённая тревога — без сияющей бронепластинки самоиронии.

— И если честно, ты меня чертовски пугаешь, малыш.

Питера тряхнуло так, словно неплотно изолированный кабель дал разряд прямо под рёбра.

— Пугаю?..

— Ага, — Старк кивнул, и в его взгляде не осталось ни капли мягкости: холодная аналитика, разрезающая всё до основания. — Я пытаюсь собрать картину, а выходит не пазл, а абсурдистское полотно, будто списанное у Дали. Разве что без усов и мании величия.

Он щёлкнул пальцами — и между ними прорезал темноту холодный разрез света.

В воздухе вспыхнула голограмма: столбцы цифр, ломанные линии диаграмм, графики, что ритмично пульсировали, как кардиограмма безумия. Нейросканы обнажали его тело с той беспощадностью, с какой хирург вскрывает опухоль.

— Когда я тебя нашёл, я не поленился сунуть твои анализы доктору Чо. И угадай что? Она до сих пор пытается решить, записывать ли это в научный журнал или в «Сумеречную зону». — Он ткнул пальцем в один из показателей, и график вспыхнул ярче. — Теломеры — короче, чем у пятнадцатилетнего. Белки, которые вообще-то включаются ближе к двадцати, у тебя уже танцуют канкан. Плотность костей зашкаливает. И — вишенка на торте — твой мозг перегружен, как у ветерана после трёх войн и пары разводов.

Саркастичная ухмылка скользнула по лицу Тони, но в глазах не мелькнуло ни тени иронии.

— Пятнадцатилетний пацан не должен демонстрировать теломерное укорочение, характерное для студента, завалившего три сессии и пережившего пять бессонных ночей на энергетиках.

Голограмма сменила картинку: рядом повисли два изображения. Слева — школьное фото Питера, официальное, с застывшей улыбкой, в которой угадывалась наивность и нерешительность подростка. Справа — текущее изображение, пойманное камерой.

Контраст резал глаза: словно между двумя снимками пролегла не пара лет, а целая жизнь.

— Ты выглядишь старше. Двигаешься иначе. И разговариваешь так, будто носишь на плечах не рюкзак с учебниками, а пару десятков лишних лет.

Питер прикусил губу до крови, но ничего не сказал, отводя взгляд.

— Так что не вздумай объяснять это «стрессом», — Тони вскинул брови. — Я видел стресс. Я жил стрессом. Гормоны не делают из школьника солдата, Паркер.

Щёлк — цифровая мешанина схлопнулась, уступая место новой голограмме: объёмная карта переулка висит в воздухе, как рентгеновский снимок пространства. На угольном фоне — пульсирующая рассечённая жила, будто вселенную кто-то вскрыл скальпелем.

— Поехали глубже, — Старк скользнул ладонью по интерфейсу. — Координаты, где я тебя подобрал, до сих пор капризничают: материя там живёт сразу в двух фазах. Пятница гоняла логи по земным и неземным каталогам: от наших радиоспектров до асгардских гравитонных архивов. Итог — глухой ноль. Но есть оговорка… — он постучал пальцем по мерцающему разлому. — Всё сходится на одной метке. На тебе.

Голограмма схлопнулась, оставив их наедине с холодным дождём. Старк посмотрел поверх очков — без фирменного сарказма — серьёзно.

— Поэтому я не спрашиваю «что произошло». Я спрашиваю «кто ты». Потому что мой пацан из Квинса и тот, кто сидит передо мной сейчас, — это не один и тот же человек.

Питер закрыл лицо руками, и его тело сотряслось от судорожного, беззвучного рыдания, которое, казалось, шло не из легких, а откуда-то из самой основы его существа. Все внутренние опоры, которые он с таким отчаянием выстраивал последние дни — гнев, отрицание, холодная ярость — с оглушительным треском рухнули, оставляя после себя лишь зияющую пустоту.

— Вы всё равно не поверите…

— А ты попытайся, — голос Старка опустился на пол-октавы, превратился в глухой баритон, почти шёпот, — не приказ, а рассеянный отблеск усталости, что бывает у человека, подглядывающего за чужой болью с беспомощным участием. — Я за жизнь насмотрелся на людей, которые врут. Ложь всегда пахнет одинаково. Но ты, малыш, не обманываешь ради выгоды. Ты, кажется, просто захлёбываешься.

Питер медленно отнял руки от лица, словно лишаясь последней защиты. Глаза налились красным — в их глубине дождевые капли смешались со слезами, размывая грань между небесной влагой и человеческой болью. Он уже не напоминал ни подростка, ни героя в маске — перед Старком сидел человек, раздавленный тяжестью собственной истории, невыносимо взрослый в своей юной оболочке.

Он поднял взгляд — и в этой бездонной тоске, застывшей в глазах, было что-то такое, от чего у Тони на мгновение перехватило дыхание.

— Всё началось в тот день… — слова сорвались тихо, почти треснули, — когда вы умерли…

* * *

Тяжёлая, вязкая тишина, опустившаяся на крышу сразу же после того, как Питер выговорил последние слова, казалось, перевешивала весь небоскрёбный Манхэттен, утапливая здание в густой сырости. Дождь выдохся, растаяв в колючую изморось, и теперь в неподвижном воздухе слышался только монотонный, равнодушный гул мегаполиса — метро под бетонной кожей улиц, сирена где-то за Ист-Ривер, глухие удары кондиционеров.

Питер сидел, бессильно опустив руки, и взгляд его вцепился в собственные ладони. По бледной коже ползла бурая взвесь — тёплая кровь, разбавленная дерзким ливнем, — ржавая плёнка-клеймо, упорно напоминавшая о сделанном и, кажется, не собиралась смываться, сколько ни лилась бы сверху вода.

Пустота внутри казалась громче любого вопля. Всё, что можно было выпустить из себя, вылетело: боль, страх, недавние потери, его нелепая, невозможная, звериная правда.

— Она умерла из-за меня, — реплика вышла так ровно, что тон уничтожил содержание; даже шёпотом фраза прозвучала, как приговор. — Мэй. Она умерла, потому что я… я пытался их спасти. Всех. Я думал, что поступаю правильно. Я привел их в наш дом, думая, что смогу им помочь… А в итоге я привел монстра прямо к ней. Она смотрела на меня… и улыбалась. И говорила, что я поступил правильно. А я… я просто держал ее, и чувствовал, как она уходит…

Он поднял глаза, но не на Старка — скользнул взглядом по неровной россыпи городских огней. Лучи фонарей размывались в мокрой пелене, превращались в дикую мозаику.

— Знаете… самое страшное — это не боль. и не то, что те, кто был для меня всем… Нед. ЭмДжей, больше меня не помнят. — Он горько усмехнулся, и в этой усмешке не было ни капли юмора, только чистая, концентрированная боль — Самое страшное — стоять от них на расстоянии вытянутой руки и ловить на себе пустой, скользящий взгляд, будто перед ними прозрачный лист пластика вместо живого человека. Вы не представляете, что это за ад, мистер Старк. Ходить по местам, где ты был счастлив, и быть там призраком. Видеть, как они смеются… и знать, что тебя больше нет в их мире. Что твоя жизнь… стерта, а ты остался как ошибка в системе.

Лишь тогда он медленно повернул голову к Тони. В его взгляде не было ни привычного блеска, ни юношеской живости — только усталая, тяжелая пустота, словно выветренная до самого дна, где едва теплился отблеск некогда жившей надежды

— Я пытался… я правда пытался убедить себя, что это шанс начать заново. Чистый лист, новая глава, все дела. — Питер облизнул губы; соль дождя смешалась с чем-то горьким, собственным. Слова застревали в горле, но он всё-таки вытолкнул их наружу — рваными, неотшлифованными — Всякий раз, глядя в зеркало, я… не видел там человека. Я видел лишь единственную причину, почему все, кого я любил, либо лежат под плитой, либо никогда уже меня не вспомнят.

Гортань сжалось, плечи пошатнулись, но слёз не вышло: резерв опустел ещё до этой встречи. Он дышал резкими, почти механическими вдохами, стараясь не утонуть в наступившей паузе:

— Мир движется дальше, — бросил он, едва не сорвавшись на смешок. — Смеётся, дышит, живёт. И каждый раз я думал: наверное, так и надо. Наверное, мне здесь… не место.

Питер впился пальцами в мокрый бетон парапета, пока костяшки не побелели, и добавил, будто выстрелил себе под рёбра:

— Когда подходил к самому краю, вспоминал вас. То, как вы смотрели. Будто я могу быть кем-то большим, чем парнишка в тканевой маске; будто могу стать… героем. Я держался за это, как утопающий за кусок пенопласта.

Он перевёл взгляд за грань крыши — туда, где на чёрном зеркале реки дрожали брызги рекламных огней, и прошептал:

— А теперь я здесь. В мире, где вы ещё живы. А я… уже нет.

Тишина навалилась — вязкая, будто плотный ватный кокон, и всё же тяжёлая, сдавливающая грудную клетку.

Тони удерживал взгляд на Питере: волосы прилипли к вискам, куртка отягчала плечи мокрой тряпкой, зубы плясали в нервном ритме редких капель, что срывались со стеклянных стропил. В расширенных, потемневших от страха зрачках билась такая чернильная безысходность, что где-то под грудиной у Тони хрустнула тонкая пластина — щёлк, и растворилась тёплой болью. Чёрт, как же глубоко парень забрался в пустоту.

Он стёр ладонью с лица лишнее выражение, будто твёрдый файлик с закрытым доступом. Плечи, обычно расправленные под терминаторской самоуверенностью, чуть опали.

— Знаешь, — голос упал на полтона, остался без лака и звона — я всю жизнь возводил экзоскелеты, стаи дронов, стены потолще, потолки пониже — чтобы сделать вид, будто хаос у меня на цепи. — Кривая улыбка мелькнула и рассыпалась крошками. — А сейчас ты сидишь передо мной и выкладываешь всё это… И я пожалуй впервые не знаю, что с этим делать.

Он отвёл взгляд — редкий жест для Старка. Обычно он пронзал собеседника глазами, а тут… впервые позволил себе потеряться.

— Я знаю каково это, малыш, — сказал он тише, без нажима, и кивнул чуть в сторону его рук, сжимающихся в кулаки до побелевших костяшек. — Потерять единственного человека, который всегда был рядом, как бы сильно ты ни облажался.

Он выдохнул, и в его голосе промелькнула непривычная для него мягкость:

— Мою мать звали Мария. Ты про неё почти ничего не знаешь, и это не твоя вина. Я, признаться, тоже так и не узнал. Был занят: доказывал старику, что смогу иначе. А в итоге… — взгляд упал куда-то в подсвеченную трещину бетона. — В итоге остался один. И с этим чувством я волоку цепь уже чёртову вечность.

Он чуть усмехнулся, сухо, но с горечью:

— Разница лишь в том, что ты, пацан, всё равно оказался сильнее меня. Потому что при всём этом ты всё ещё здесь. Дышишь. И борешься.

Это простое, человеческое признание, лишенное всякой брони, оказалось тем последним толчком, что обрушил лавину. Питер сжал губы, пытаясь удержать рвущийся изнутри стон, но вместо слов из его груди вырвался лишь судорожный, беззвучный спазм — звук человека, который задыхается под водой.

Он закрыл лицо ладонями и обессиленно согнулся, словно позвоночник больше не мог выдерживать невидимую тяжесть его невозможной жизни. Холодные струи дождя смешались с горячими слезами, и в этом сером рассвете уже невозможно было различить, где заканчивается скорбь небес и начинается его собственная.

Тони на секунду застыл. Сарказм, привычные фразы — всё это оказалось бесполезным. Он выглядел растерянным.

Полудыхание паузы: затем его ладонь мягко опустилась на плечо Паркера — тяжёлая, тёплая, ощутимая. Жест был неуверенным, резким, но в нём не было ни капли фальши. Он просто был рядом, и этого оказалось достаточно.

— Эй… — тихо пробормотал Тони, почти не двигая губами. — Я здесь, ладно? Ты не один.

Питер дрожал под его ладонью, но не отстранялся. И в этой молчаливой близости, в этом простом прикосновении, вдруг возникло то, чего так не хватало им обоим: ощущение, что кто-то всё ещё держит.

Пауза растянулась — глухая, вязкая, как затягивающийся воздушный шлюз. Рыдания схлынули, оставив после себя лишь тяжёлое, сбивчивое дыхание, больше похожее на скрежет ржавого механизма, чем на человеческий ритм. Тони убрал руку, но остался сидеть рядом — словно сам боялся, что любое движение нарушит хрупкое равновесие.

Внутренний шторм утих так же резко, как и разразился, и за ним пришла тишина — не облегчение, а ослепляющий вакуум. Питер медленно поднял голову. Его взгляд, иссушенный слезами, уже не плыл в истерике. Он сцепился с лицом Тони — и вдруг увидел не броню, не менторский фасад, даже не икону супергероя. Перед ним сидел обычный человек, которому только что вручили смертный приговор, и приговор этот зачитал он сам.

Осознание ударило холоднее дождя.

Он не просто излил своё горе — он заразил им чужую жизнь, привил свою обречённость тому, кто привык держать под контролем каждую чертову деталь целого мира.Все старательные подпорки, которые держали самообладание Тони, прямо сейчас трещали по швам, потому что Питер собственными словами доказал: «финал уже написан». И эта мысль, невыносимая, как падение в пустоту, заставила парня судорожно искать в памяти хоть что-то ещё: единственную деталь, которая могла удержать. Единственную переменную, что была способна превратить боль не в приговор, а в смысл.

— Это было не зря, — прошептал Питер, тихо, но настойчиво, прорезая тяжелую тишину, что повисла между ними.

Тони медленно повернул к нему голову, его взгляд, до этого погруженный в бездну собственных мрачных мыслей, с трудом сфокусировался на Питере, выражая лишь глухое недоумение.

— Все, что вы сделали… это было не зря, — повторил Питер, пусть каждое слово и давалось ему с видимым усилием. — У вас будет… у вас будет дочь.

Тони замер. Его лицо, до этого момента бывшее маской напряженной, болезненной рефлексии, внезапно утратило всякое выражение.

— Стоп-стоп-стоп… — ладонь вспорхнула резким, рубящим жестом, как будто он пытался разрезать звуковой поток на кадры. — Ты только что сказал «дочь»? Моя дочь? — голос Старка дрогнул, но тут же спрятался за привычной ухмылкой. — Отлично. Значит, у вселенной шикарное чувство юмора. Маленькая леди Старк. Ну и что, первой её фразой будет: «Папа, где мой бронекостюм?»

Но Питер не улыбнулся. Он просто смотрел на него тем самым взрослым, высохшим взглядом.

— Ее будут звать Морган, — тихо сказал он. — И она будет любить вас больше всего на свете. Три тысячи раз.

Улыбка с лица Тони исчезла мгновенно, будто её и не было. Он упёр взгляд в Питера, а губы беззвучно гоняли по петле одно-единственное имя: «Мо́рган».

Он не спрашивал больше ничего. Просто сидел на мокрой крыше под холодным, светлеющим небом Квинса, и впервые в жизни пытался представить себе лицо человека, которого он еще никогда не видел, но чьё отсутствие уже безмерно резало сердце.

Тишина между ними больше не давила. Она стала другой — тяжелой, наполненной невысказанными словами и общей, разделенной на двоих болью.

Они сидели так долго, что холодный асфальт под ними, казалось, перестал существовать. Время замерло, пока на востоке, за силуэтами небоскребов, рваные края облаков не окрасились в холодные, сине-розовые тона. Рассвет приходил в город нехотя, будто сам не был уверен, стоит ли начинать этот день.

Это был первый рассвет, который Питер встречал не в одиночестве. И, возможно, первый за долгое время, который не казался ему предвестником очередного кошмара.

…Но как же он ошибался.

В тончайший промежуток хрупкого равновесия голос Пятницы расчерчил тишину ледяным лезвием:

— Босс, извиняюсь за вторжение. Зафиксирована критическая аномалия.

Тони дернулся, мгновенно возвращаясь в реальность.

— Что такое? Фьюри решил прислать поздравительную открытку?

— Отрицательно, — произнесла Пятница, и в её идеально выверенном тоне проскользнуло то, что напоминало тревожный сбой системы.

— Фиксируется резкий выброс квантовой энергии. Эпицентр — средняя школа Мидтауна. Босс, это второй очаг пространственно-временного разлома. Его сигнатура полностью зеркалит ту аномалию, что мы изучали в переулке, но мощность… растёт экспоненциально.

По жесту Тони в воздухе вспыхнул голографический дисплей. Он ожидал увидеть столбцы данных, графики, энергетические спектры — холодный, отстраненный анализ аномалии. Но то, что Пятница вывела на экран, было не анализом, а живым свидетельством кошмара: изображение школы находилось в состоянии постоянного фазового сдвига. Ее контуры дрожали и расслаивались, на мгновение удваиваясь, прежде чем снова сойтись в одной точке. На миг здание становилось полупрозрачным, и сквозь него проступал иной облик — та же школа, но с изменёнными деталями: плакаты с датами, которые ещё не наступили, другие силуэты, другая палитра света.

Пятница переключила поток на внутренний контур видеонаблюдения.

На мониторе проявился рядовой санитар-техник, бесшумно катящий тележку с инвентарём. И вдруг сигнал вспыхнул, словно его прорезал электрический надрез: на секунду узкий коридор захлестнула вереница подростков в иного покроя форме, будто занесённых из чужого календаря. Полупрозрачная колонна прошла сквозь стены и сквозь самого уборщика, не сместив ни его шаг, ни траекторию стальных колёс, — и столь же внезапно растаяла, оставив раскадровку пустой.

Тони задержал дыхание; подходящих слов у него не нашлось.

— Что за чёрт это было, Пятница? — голос его сорвался резче, чем он планировал, выражая сдержанное, но явное потрясение.

— Локальная пространственно-временная интерференция, — безэмоционально ответила ИИ. — Два временных среза пытаются занять одну координату.Протокол помечает это как фазовую коллизию. Шанс полной синхронизации растёт экспоненциально…