На Божьей ладони (джен)

Свою горячую ванну и массаж Грегор всё же получил. А ещё он получил очень много расспросов. Лежал на лавке, завернувшись с головой в большое купальное полотенце, и цедил слова, угрюмые и глухие, и каждое вызывало волну нестерпимого стыда.

В конце концов Долински прекратил эту пытку и произнес:

— Всё не так страшно, как вам кажется, милорд. У меня уже есть несколько вариантов наших с вами дальнейших действий.

Вариантов действительно оказалось много — продолжение вендийской гимнастики с упором на баланс и расслабление, беседы, свирельки эти, какой-то предупреждающий приступы артефакт, травяные отвары, куда ж без них, фехтование…, почему-то рисование — тут Грегор выпутался из полотенца и удивлённо посмотрел на Долински.

— Что вас удивляет, милорд? Рисование и каллиграфия — прекрасный способ обрести равновесие, а главное — воочию увидеть, если оно нарушено. Знаете, в Чине каждый чиновник, прежде чем занять должность, сдает экзамены, и каллиграфия — обязательный предмет.

— Не бывать мне чинским чиновником, — криво усмехнулся Грегор. — С каллиграфией у меня не сложилось.

— А вы пробовали писать левой рукой? Вы ведь левша.

— Да с чего вы взяли, что я — левша? — изумился Грегор.

— Переплетите пальцы. Вот, видите — левый сверху. А теперь наоборот, сделайте правый сверху. Неудобно? Значит, вы — левша, приученный в детстве писать правой рукой.

Грегор недоуменно разглядывал свои руки, сплетая пальцы то так, то эдак. Но ведь правый палец сверху — это действительно очень неудобно! Долински сплёл свои пальцы и показал Грегору — у него сверху находился правый.

— Мне удобнее именно так, потому что я — правша. А теперь скрестите руки на груди. Видите — опять левая сверху. Вам обязательно надо поучиться писать и рисовать левой рукой. Я видел в книжном шкафу в гостиной папку с чинскими акварелями. Чинцы — мастера линии. Это так же красиво, как магические плетения — вы оцéните. Но это потом. Сейчас я хотел бы поговорить о более важном. О прощении.

Грегор замер.

— Вы не сможете обрести равновесие, если не научитесь прощать себя и других. Невозможно носить эту тяжесть на сердце всё время. Не удивительно, что душа не выдерживает.

Разве то, что сделала Айлин, можно простить? А то, что сделал он сам? Кажется, он произнёс это вслух. Или нет? Но Долински ответил:

— Вы не узнаете, если не спросите.

— Спрошу? У кого?

— Скажем, у той рыжеволосой девушки из борделя.

— Но ведь она мертва?

— Но ведь зачем-то Всеблагие создали некромантов?

Ну да, призрак… Что-то, он совсем заигрался в металлурга, если забыл, кто он такой.

— Да я и имени её не знаю…

— Ну, имя-то можно и узнать.

*

Имя ему узнали. Чтобы вызвать призрак, Грегору опять пришлось вернуться в Дорвенну, поскольку его мастерская в старой кузне поместья ещё не была готова. Как раз сейчас там заканчивались работы, доделывалась мебель, стоял перестук молотков и стружки летели во все стороны. А здесь, в глубоких подвалах особняка стояла густая, вязкая тишина, слабо светились линии призывного круга и свечи почти не разгоняли темноту.

— Марта из деревни Глаффин, явись мне, — голос его звучал хрипло, тонул в этой кисельной тишине. Центр пентаграммы в круге оставался пустым. Грегор добавил силы в контур, линии засветились ярче.

— Марта из деревни Глаффин, призываю тебя явиться мне.

Пентаграмма осталась пустой. Может имя неверное? Может, в заведении ей дали другое, и она больше не считала себя Мартой?

— Та, которую я убил, явись мне, — слова царапали горло как ядовитые колючки, но в центре пентаграммы высветлился и сгустился силуэт. Подспудно Грегор ожидал, что она появится неглиже, с рюшами и тем дурацким бантом сзади, который он развязывал, путаясь в оборках, но на ней было приличное, даже богатое платье и высокая сложная причёска, поэтому у него уже не получалось воспринимать её просто как бордельную шлюху. И смотрела она на него печально и строго, но совсем без ненависти, отчего ему стало совсем скверно.

— Сударыня, я приношу вам свои извинения, — хрипло начал он сквозь ком в горле. — Я совершил недопустимый поступок. Я не должен был… мне очень жаль… я виноват.

Призрачная фигура опустила глаза, словно раздумывая над его словами, потом снова взглянула на него:

— Что я сделала не так, милорд? За что вы меня убили?

— Ты не сделала ничего плохого, и ты ни в чём не виновата, — заторопился он. — Это я… Я был болен… Эти барготовы шпильки… У меня свело руки, и… я не хотел…

Всеблагие боги, что он несёт! Это было настолько жалко, что ему было противно слушать самого себя, а она вдруг спросила:

— Вас кто-то ударил, милорд?

— Что? — осёкся он.

— Вас ударил кто-то, кому вы не могли ответить? — сказала она полуутвердительно. — Может, не рукой, но… Мой батюшка, когда его бил или ругал староста, приходил домой и бил матушку или меня. Матушка говорила, это потому что он не мог ответить тому, кто его ударил.

Если Грегор думал, что познал уже все грани стыда, то сейчас понял, как сильно ошибался. От такого сравнения его скрутило просто невыносимо, но он выдавил:

— Это не оправдывает ни твоего отца, ни меня.

Она вздохнула и посмотрела куда-то ему за спину:

— Мне сказали, что я могу просить. Просить вас об услуге. О вире.

Ну вот, сейчас вдобавок к нестерпимому стыду он получит ещё и гейс от призрака. «Никол, зачем? Разве оно того стоит?» Тем не менее, он проскрежетал:

— Да, можешь. Мне сделать что-то для твоей семьи?

Раз уж он виноват, должен заплатить. Она качнула головой:

— О них позаботились, — а потом вздохнула ещё раз и продолжила неторопливо и обстоятельно. — Я, когда попала в заведение, хотела накопить денег и выкупить свой контракт, а потом заплатить взнос за обучение в Швейную Гильдию. Хотела стать швеёй…

«Неужели всё обойдётся пожертвованием в Швейную Гильдию?»

— …У меня не получилось…

Его опять скрутил приступ стыда. «Мне, правда, жаль, что так вышло, девочка…»

— Но у меня в заведении осталась подруга. Её зовут Камелия. Она учила меня всему, мы много разговаривали, и она говорила, что тоже хочет стать швеёй. И я подумала, что если вы поможете ей, выкупите её контракт, заплатите за неё гильдейский взнос… Вы, ведь, можете это сделать?

— Могу, — его затопило облегчение. Всего лишь золото. Контракт… взнос… какие пустяки. — Я это сделаю.

Мысль поручить это дело поверенному он сразу отбросил. По таким счетам надо платить лично и без промедления. Поэтому полчаса спустя Тим Клиффорд уже спешивался во дворе «Страстоцвета». Лошадей под навесом не было — час был ранний, и Грегор вдруг подумал, а открыто ли заведение вообще? Его опыт посещения подобных мест был невелик.

К счастью, там было открыто, и кувшин с оранжадом по-прежнему стоял на стойке при входе, и девица за стойкой, которая в прошлый раз была учтива и почтительна, окинув небогатый костюм Тима Клиффорда цепким оценивающим взглядом, улыбнулась по-свойски и повела плечиком так, что пышная оборка рукава поползла вниз.

— Впервые у нас, красавчик? Кто тебе нравится больше — блондинки, брюнетки?

— Камелия, — сухо отозвался Грерор.

Рот у девицы округлился, глаза тоже.

— О! Милорд знает толк… в удовольствиях! Вы точно не бывали у нас прежде?

Его без дальнейших расспросов провели в ту самую гостиную, только сейчас она была пуста и залита солнечным светом, и клавесин был закрыт и занавешен кисеёй. Но запахи, навязчивая приторная смесь запахов духов, пудры, ещё чего-то неопределимо женского висела и переливалась вместе с пылью в солнечных лучах. У него заломило виски.

«Плохо. Не хватало мне ещё одного срыва. Как там Никол говорил… отправиться туда, где спокойно?»

Он закрыл глаза и представил, что стоит на галерее второго этажа своего дома в поместье и солнце опускается за гору, окрашивая небо в тысячу оттенков алого и золотого, а воздух вокруг прозрачен и чист.

Дверь стукнула, и он открыл глаза. Почему-то, то ли из-за имени, то ли ожидая очередной насмешки судьбы, он был уверен, что Камелия окажется похожей на Беатрис, такой же темноволосой, томной, женственной, с мягкими выразительными формами. Но вошедшая оказалась полной её противоположностью. Маленькая, худенькая, щупленькая даже, со светлыми, какого-то пепельно-серого оттенка волосами, и востроносым личиком, она напоминала мышь. Или крысу. Нет, её платье, пошитое весьма искусно, со складками и оборками в нужных местах, добавляло объёма её формам, делало её почти женственной, но Грегор не мог отделаться от ощущения несоответствия. Ему показалось, что вместе с ней в комнату просочился какой-то неуместный затхлый запах. Она окинула его слегка недоумённым взглядом, словно ожидала увидеть кого-то другого, потом присела в реверансе:

— Добрый день, милорд. Мы не встречались раньше?

Грегор отрицательно качнул головой. Она поманила его за собой в уже знакомый коридор, только комната, куда они пришли, располагалась в самом его конце. Она мало отличалась от той, где он был прежде: кровать с высокой кованой спинкой, столик, стулья. Главным отличием был роскошный с ало-чёрным орнаментом ковер из Султаната, висящий на стене. На таких коврах в дворянских гостиных развешивали коллекции оружия — рапиры, кинжалы, арбалеты… Здесь на ковре висела коллекция плетей. Плети были разные — длинные и короткие, широкие многохвостые и узкие, как лошадиные стеки. Грегор посмотрел на них с недоумением. Нет, понятно, что хранить оружие в борделе никто не разрешит, но плети? Камелия подошла сзади, положила ему руку на плечо, проворковала в ухо:

— Нравится? — и потянулась к застежке его камзола. Он остановил её руку:

— Мы просто поговорим.

Гримаска неудовольствия мелькнула на её лице, но тут же пропала, сменившись сладкой улыбкой. Она села на стул, сложила руки на коленях и потупила глаза:

— О чём вы хотите поговорить, милорд?

— Я хочу задать тебе несколько вопросов

— Что милорд хочет узнать? Как я попала в заведение?

— Милорд хочет узнать, как ты отнесёшься к тому, что тебе предложат его покинуть.

Она вскинула на него удивлённый взгляд. И радости в этом взгляде не было. Грегор продолжил медленно:

— Что, если какой-нибудь состоятельный господин предложит тебе выкупить твой контракт… и поможет получить честную профессию…, скажем, заплатив за тебя взнос в Швейную Гильдию, чтобы ты смогла стать швеёй…

Она расхохоталась, запрокинув голову:

— Я? Швеёй? Портить глаза и руки за гроши? Да, ни за что! Была тут у нас одна дурочка… Впрочем, не важно, — оборвала она себя, и Грегор понял, что ничуть не удивлён. Несоответствие исчезло, всё встало на свои места. Но слово было дано, поэтому он продолжил через силу:

— Хорошо, не швеёй, кем-нибудь ещё… Или просто дать тебе приданое, чтобы ты могла выйти замуж, родить детей…

Она посмотрела на него со странным выражением, которого Грегор не распознал. Жалость? Насмешка?

— Милорд, девочки из таких заведений как наше мечтают стать швеями только в слезливых дамских романах. Работать от темна до темна, портить руки… И замужество… Зависеть от одного мужчины и угождать ему всё время… — её передёрнуло. Потом взгляд её слегка затуманился, и она вздохнула мечтательно:

— Если вы хотите знать, чего я хочу на самом деле, то… Я хочу стать хозяйкой заведения! Конечно, не этого! На такое у меня не хватит средств. Чего-нибудь попроще, не с такой притязательной публикой, без лишних… запросов… — она взмахнула рукой, словно отгоняя муху. — Может, даже не в Дорвенне, а где-нибудь поближе к Озёрному краю…

Она подалась ему навстречу:

— Знаете, милорд, скажу по секрету, я уже давно могла бы выкупить свой контракт, но я не хочу! Нигде я не заработаю больше, чем здесь. И здесь я учусь делу. Обучаю новеньких. Помогаю мадам с закупками, с бухгалтерией. И если какой-нибудь состоятельный господин хочет помочь бедной девушке, пусть даст мне денег на новое заведение!

Грегора затошнило. Он и вправду думал, что всё обойдётся взносом в Швейную Гильдию? Вот поэтому он всегда запрещал себе сожалеть о содеянном. Начнешь копаться в собственных промахах — утонешь с головой и сделаешь только хуже. Зря он поверил Долински. Все эти разговоры про раскаяние, прощение — просто демонстрация слабости. Никому и ничем это не поможет. Всё равно, исправить уже ничего не получится. Он достал из кошеля золотой, положил перед ней на столик, встал и процедил:

— Желаю тебе исполнить свою мечту.

На обратном пути он пустил лошадь шагом, оттягивая встречу с неизбежным. «Теперь мне придётся финансировать бордель. Никогда вам этого не прощу, Долински!» Можно, конечно, просто оставить этой Камелии денег и забыть об этом, но как отнесётся к этому призрак?

В мастерской было всё также тихо, даже ритуальный круг призыва на полу всё ещё светился. Грегор добавил силы в плетение и позвал:

— Марта из деревни Глаффин…

Она появилась прежде, чем он успел договорить.

— Я поговорил с вашей подругой и…

— Не надо, — прервала она его. — Я видела.

Ну, разумеется. Призрак может перемещаться по желанию в те места, с которыми связан, а уж отследить исполнение собственного поручения…

— Тогда мне надо знать ваш ответ. Должен ли я финансировать начинание вашей подруги?

— Нет! Не надо! Ничего не надо! Только не бордель! Я не хочу! — она закрыла лицо руками, плечи её опустились. — Зачем она мне лгала? Я ведь ничем её не обидела!

— Она говорила то, что вы хотели услышать, — произнёс Грегор как можно мягче. — Вас ведь, вероятно, тоже этому учили?

— Учили. Но зачем? Я ведь не клиент! Я думала, мы подруги!

— Возможно, это её способ дружить, а может она просто хотела, чтобы вы чувствовали себя лучше и доверяли ей.

— Я доверяла.

Она выпрямилась и посмотрела на Грегора прямо и твёрдо:

— Я прощаю вам свою смерть, милорд. Я даже вам за неё благодарна.

— Что?! — не поверил ушам Грегор.

— Хорошо, что я ухожу сейчас, пока не стала такой как она. А я ведь хотела стать на неё похожей, такой же уверенной, сильной… Но больше не хочу. Отпустите меня. Может в следующей жизни мне повезёт больше.

И Грегор отпустил.

Он долго сидел в темноте, разгоняемой только слабым свечением силовых линий, и в душе у него было так же пусто, как в этом подвале. А потом, неожиданно для себя, позвал:

— Аделин Мередит Диана… — он запнулся, с ужасом подумав, что забыл четвертое имя, но оно само легло на язык, — Анна Бастельеро, урожденная Мэрли явись мне…

Ничего не изменилось, не дрогнуло в окружающей его ткани мира. Никто не пришёл. Он закрыл глаза. Всё. Он больше не будет думать об этом. Не будет сожалеть. Что толку сожалеть о том, чего нельзя исправить.

Но что-то в нём, быть может, надежда, заставило его прошептать:

— Матушка…

И когда он открыл глаза, она была там, в центре ритуального круга, и смотрела на него так же как смотрела всегда. А он и забыл, каково это — когда на тебя смотрят с любовью.

— Матушка, простите меня,… я… я нечаянно… я… так испугался… — лепетал он что-то бессвязное и бессмысленное и всё силился разглядеть фигуру в центре круга, но она расплывалась, дробилась, ускользала, а потом вдруг подалась ему навстречу, и он услышал как слышал много раз в детстве, разбив коленку:

— Чшш… чшш…, тише, малыш, не плачь!

Разве он плачет? Да он давно разучился! А она продолжала:

— Ну, что ты, малыш, я не сержусь, что ты! Я сама виновата!

— Нет! — воскликнул он. — Я виноват! Я не должен был терять контроль!

— Чшш. Не шуми. Ты был маленьким, а я — взрослой. Это я не должна была терять контроль.

Он покачал головой.

— Невозможно держать контроль всё время…

— Ну, вот видишь, выходит, мы оба виноваты. Или никто не виноват.

Она протянула к нему руку, словно хотела погладить по голове, как в детстве, и он шагнул к самой границе круга и протянул руки ей навстречу. Конечно, прикосновения призрака было пронизывающе холодным, как же иначе? Почему же ему казалось, что от этой призрачной руки исходит тепло?

— Не вини себя, Грегор. Так бывает, дети причиняют боль родителям, это ничего, это проходит, не терзайся этим, мой маленький альв.

Она говорила что-то ещё, успокаивала его, словно он действительно был маленьким мальчиком, а он кивал и тёр глаза, которые все время застилала какая-то пелена, а ему так хотелось смотреть на неё не переставая. Потом она отстранилась, шагнула назад, оглянулась:

— Мне пора, Грегор. Отпусти меня и будь счастлив!

И он кивнул ещё раз и отпустил. Постоял, бездумно глядя на угасающие линии призывного круга, побрёл наверх. Душа его была взбаламучена, перевернута, растеряна. Он бесцельно побродил по дому, хотел зайти к сыну, но не решился, побоялся напугать. Потом добрался до кабинета, взялся разбирать почту, но смысл читаемых бумаг ускользал. В конце концов, отложив бумаги, он прошёлся по кабинету, и взгляд его зацепился за шкатулку, стоящую на полке. Простую деревянную шкатулку навесным замочком. Что ж, пожалуй, это будет достойной точкой в этой истории, раз уж на большее он сейчас не способен.

Грегор открыл шкатулку и, зажмурившись, резким движением вывернул её содержимое на стол. Серебряные шпильки-перья рассыпались, зазвенели, и их звон ударил по нервам, заставил дёрнуться, стиснуть кулаки. Он постоял несколько мгновений, пережидая болезненный спазм, и открыл глаза. Шпильки раскатились по столу. Его взгляд сразу зацепился за одну, покорёженную и оплавленную. Он взял её, стиснул в руке так, что едва не вспорол ладонь, послал магический импульс. Шпилька исчезла, оставив в его руке едва заметный тёмный след.

«Плохая работа. Нечистая. Соберись!»

Он щёлкнул пальцами и след исчез. Вдохнул глубоко, взял вторую, безупречно чистую, новую, будто она только что вышла из рук мастера. Шпилька блеснула на солнце так, что ему пришлось сощуриться, а потом глаза его широко раскрылись. Он внимательно посмотрел на неё особым зрением, уронил, потом взял другую, третью… Шпильки звенели, когда он перебирал их, но он уже не обращал внимания на этот звон.

«Ай да, Дарра! Ай да, барготов выкормыш! Интересно, Вороны знали, что носят следящий артефакт?»

Что-то подсказывало ему, что нет. И на лице его неудержимо расплывалась очень хищная улыбка. Теперь, пожалуй, можно написать Эддерли.

Несколько часов спустя шкатулка с девятью шпильками в виде вороньих перьев и пачкой листков с полным описанием и схемой наложенных на них чар стояла в шкафу со следящими артефактами в родовой сокровищнице Бастельеро, а Грегор сидел, скрестив ноги на пестром коврике на галерее второго этажа дома в поместье, смотрел, как солнце садится за гору, на которой стоит невидимый ему Храм Странника, и выдувал из маленькой деревянной свирельки одну ноту… другую… третью…

*

После сеанса душевного раздевания, которое заставил его проделать Долински, Грегор целителя избегал. Тот, отменно чувствуя его настрой, и сам не спешил показываться на глаза. Зато Грегор разобрался, наконец, с печами и устроил в рудничной конторе совещание с литейными мастерами.

Как он и предвидел, литейщики засомневались. Абердин горячился, доказывал, что они со всем справятся, а мастера неловко вертели в руках сделанные Грегором чертежи, и Грегор ясно видел, что чертежей они не понимают. Но он недаром преподавал семь лет, поэтому, помимо чертежей, он склеил из плотной бумаги несколько макетов — макет той печи, что стояла в литейне сейчас, и макет печи, которую он предлагал построить. Литейщики крутили их в руках и радовались как маленькие, когда он показал, как макеты можно разобрать, чтобы посмотреть внутреннее устройство печей. Наконец Дженкинс, старший литейный мастер, проговорил:

— Всё так, вашсветлость, сударь Абердин, печи новые строить надобно, тут вы правы. Но дело новое — не оплошать бы. Вы, вашсветлость, говорите, температура в новой печи выше будет. Дык, надо ж будет приноровиться. Непросто это.

— Приноровитесь, — рассердился Абердин.

— Оно ж так, приноровимся. На картинках-то оно — просто, а на деле… Чтоб дело не запороть и козла в печи не посадить, поглядеть бы где. Поучиться бы… — и он с надеждой посмотрел на Грегора.

Грегор начал медленно:

— Я получил просьбу из королевской канцелярии предоставить людей для королевских мануфактур. И если отправить несколько человек на королевские литейни… Королю печи строят фраганцы, и они наверняка будут посовременнее, чем наша. Подберите литейную смену — сколько человек вам надо? дюжину? две? — и пусть сударь Абердин договорится с поверенным, чтобы вас отправили в королевскую литейню.

Грегор действительно получил такое предписание и едва не испепелил его с ходу. Он обещал людей на мануфактуры Малкольму, а не бастарду. Этому он ничего не должен, поэтому предписание он собирался проигнорировать. Но если это нужно ему самому, то почему бы не воспользоваться случаем? Забрать своих людей он сможет в любой момент, под любым предлогом. Как только Дженкинс скажет, что освоил дело, Грегор их заберёт.

На том и порешили. А ещё решили, не откладывая, заняться изготовлением огнеупорных кирпичей для печи. Оказалось, это тоже весьма непростое и небыстрое дело. И глина нужна особая, и обжиг, и кирпичей надо много, потому что Абердин доказывал, что печей надо не меньше полудюжины, и Грегор был с ним согласен. Жаль только, что от отпуска его осталось всего несколько дней. Ему совсем не хотелось уезжать.

*

Эддерли откликнулся на приглашение удивительно быстро и конечно пришёл не один. Он привёл с собой Дарру Аранвена. Грегор встретил их в малой гостиной городского особняка, они обменялись поклонами, как равные, и Грегор внимательнее присмотрелся к следу проклятия на лице Эддерли. Что ж, дело обстояло именно так, как он и предполагал. Над проклятием потрудились. Половина лица Эддерли выглядела как серый заветренный кусок сырого мяса. Поймав его взгляд, Эддерли с вызовом задрал голову и повернулся к нему повреждённой стороной лица. Никакой маскировки, никаких иллюзий. Грегор кивнул понимающе.

Он предложил гостям сесть, указал жестом на графин с вином и бокалы, но Эддерли отказался и его ответ едва удерживался на грани вежливости:

— Не могли бы вы перейти к сути просьбы, которую хотели мне изложить, милорд?

«Наглец!» — почти восхищённо подумал Грегор. — «Так ничему и не научился. Впрочем, я в такой ситуации, вероятно, вёл бы себя так же». Вслух же сказал:

— Не стоит испытывать моё терпение, милорд. Мы оба знаем, что оно не бесконечно. Собственно, у меня к вам только один вопрос, но прежде, чем я его задам, предлагаю вам избавиться от этого, — и он кивнул на поврежденную половину лица Эддерли, а затем добавил, — если вы хотите, конечно.

Мальчишки подобрались, переглянулись и замерли, глядя на него во все глаза. Аранвен, кажется, даже перестал дышать, а Эддерли сильно побледнел здоровой половиной лица. Потом он растерянно посмотрел на Аранвена, а тот проговорил медленно, словно идя по тонкому льду:

— Вы поклялись честью, что не можете это снять…

— Верно, — с удовольствием подтвердил Грегор.

— Я нашёл в архивах описание этого проклятия, оно действительно неснимаемое…

— Верно, — опять кивнул Грегор и посмотрел на них испытующе. Он чувствовал себя как на уроке в Академии, когда задавал Воронам заковыристую задачку на сложносоставные проклятия. Они, похоже, чувствовали себя так же, потому что, как это случалось много раз на его уроках, Эддерли вопросительно уставился на Аранвена, а Аранвен сосредоточенно смотрел прямо перед собой, чуть сведя безупречные брови. Грегор ждал, тщательно скрывая азарт, ждал того чудесного мига, когда на лице ученика появится озарение от найденного решения, того мига, за который он так любил преподавание.

Вот Аранвен поднял на него взгляд, и Грегор увидел в его расширившихся зрачках то самое озарение и надежду:

— Оно обусловлено…

— Верно, — снова сказал он, позволив одобрению прозвучать в голосе. Нет, он ни за что не бросит преподавание. Не в Дорвенанте, так в Карлонии, но он непременно будет преподавать, слишком уж дороги ему эти мгновения, слишком важны.

— Но что является условием? Там очень сложная структура…

— …которую, к тому же изрядно покорёжили, когда пытались его снять, — подтвердил Грегор. — А условием существования проклятия является элементарная временнáя задержка, которую, как я вижу, просто снесли, раз вы, лорд Эддерли, до сих пор щеголяете этим украшением.

Эддерли сглотнул и спросил хрипло:

— А какой была задержка?

— Лунный месяц.

— И её можно восстановить? — голос Эддерли сделался ломким и сорвался, словно ему было четырнадцать, а не двадцать четыре.

— Восстановить — нет. Что уничтожено — то уничтожено. Но её можно наложить заново. Базовые нити проклятия сохранились, так что обусловленность осталась.

— Значит, через месяц… — голос изменил Эддерли окончательно. Грегор усмехнулся:

— Я сказал, что временнýю задержку нужно накладывать заново. Совершенно не обязательно делать её именно на месяц. Можно установить любой срок. Скажем, минуты три. Если вы хотите, конечно.

Эддерли заколебался, надежда в его взгляде сменилась вызовом, но Аранвен решил за него:

— Да, — припечатав твердо и безапелляционно.

— Что ж, — Грегор оглянулся и приманил ближе стоявшую у стены кушетку, — вам лучше будет лечь, лорд Эддерли, и позволить усыпить себя ненадолго. Это может быть болезненно. И защитные артефакты придётся снять.

Мальчишки напряжённо переглянулись, и Аранвен произнёс:

— Вы должны будете поклясться…

— Нет, — резко перебил Грегор, — ни в чём клясться я вам не буду, милорды. Если не хотите — я вовсе не настаиваю. Большая часть ваших артефактов мне не помешает, но вот этот, — он указал Эддерли на грудь слева, — придётся снять совершенно точно. А лучше вообще все, чтобы исключить искажения. Вы же грамотные некроманты, и знаете это не хуже меня.

Он отстранился и сложил руки на груди. Гости опять обменялись взглядами, и Аранвен едва заметно качнул головой. Но Эддерли упрямо кивнул в ответ и уставился на Грегора таким взглядом, что у него мурашки побежали по спине — столько было перемешано в этом взгляде вызова, надежды, доверия и недоверия одновременно. И Грегор встретил этот взгляд прямо и спокойно, только кивнул и сказал негромко:

— Всё будет хорошо.

И Эддерли криво улыбнулся здоровой половиной лица и потянулся к вороту камзола снимать артефакты.

Когда Грегор собрался его усыпить, Аранвен прервал его:

— Я сам, — сделал знак лакею подать ему стул, помог Саймону улечься повреждённой стороной лица вверх, склонился над ним, обхватил руками его голову, перстень его слегка засветился, и Саймон обмяк и задышал глубоко и ровно.

Грегор тоже приказал подать себе стул, присел, разминая пальцы, затем резко взмахнул руками, и повреждения на лице Эддерли мгновенно стали ярче и выпуклее, словно заветренный кусок мяса снова стал свежим.

Потом они сидели над спящим Саймоном, Грегор рассматривал его лицо, стараясь не пропустить никаких изменений и чувствуя на себе пристальный взгляд молодого лорда-канцлера.

И вот, в какое-то неуловимое мгновение след проклятия на лице Эддерли начал меняться, края его затуманились, оплыли, и проклятие стало таять, а из под страшной корки проступила чистая кожа, розовато-смуглая и бархатистая. Грегор удовлетворённо откинулся назад, разглядывая магическим зрением, как восстанавливается подкожная структура, как рассасываются последние рубцы, как лицо Эддерли принимает тот вид, который оно имело до их дуэли.

Убедившись, что восстановление завершено и проклятие истаяло полностью, Грегор кивнул Аранвену, чтобы тот разбудил Саймона.

Проснувшись, Эддерли, разумеется, первым делом потянулся рукой к лицу, и Грегору пришлось перехватить его руку:

— Не хватайте руками, Саймон, кожа ещё слишком тонкая, её легко повредить. Устанете потом лечить прыщи.

Эддерли резко отдёрнул руку от лица и заоглядывался, видимо, ища зеркало. Грегор собрался было приказать его принести, но Аранвен вынул из кармана маленькое зеркальце и протянул Саймону. Тот схватил его и впился жадным взглядом, поворачивая голову так и эдак, пытаясь разглядеть всё лицо в небольшом кусочке стекла. Глаза его блестели. Грегор поднялся и отошёл к окну, чтобы его не смущать, только бросил через плечо:

— От солнца тоже лучше поберечься неделю — две. Потом выровняется, — и добавил, — а лучше попросите у матушки крем для новорожденных.

Шорох за его спиной затих, и он, оглянувшись, встретился с ошеломлённым взглядом Эддерли:

— Вы шутите, милорд?

Грегор невозмутимо ответил:

— Я похож на шутника? Крем для новорожденных — это то, что вам сейчас крайне необходимо.

И увидел, как расцветает обожание в глазах Эддерли, как он хохочет нервно, захлёбываясь слезами. Ему пришлось снова отвернуться, давая возможность Саймону успокоиться.

Когда Эддерли окликнул его негромко, он обернулся, и увидел, что оба его гостя встали и кланяются ему, низко и почтительно, как младшие старшему. Он ответил на поклон и произнёс:

— Теперь я хотел бы перейти к цели визита, — и в ответ на недоумённые взгляды, пояснил: — Вопрос, который я хотел вам задать, лорд Эддерли. Меня действительно интересует ответ.

Гости переглянулись, а он продолжил:

— Почему вы отказались от формальной дуэли, которую я вам предложил? Вы думали, что я вам поддамся только потому, что глубоко уважаю ваших родителей и дружил с вашим братом?

Он успел заметить вопросительный взгляд Аранвена, обращенный к Саймону, когда тот с вызовом воскликнул:

— Нет! Я вовсе на это не рассчитывал! Я думал, что сумею вас превзойти!

И тут Грегор расхохотался. Он видел неприкрытую обиду на лице Эддерли, но остановиться смог далеко не сразу.

— Вы не можете меня превзойти, Саймон! — и он поднял руку, предупреждая возмущённые возражения. — И дело не в магическом резерве или количестве известных вам проклятий. Не в нестандартных щитах и даже не в тренированности. Понимаете, чтобы превзойти меня, вам нужно… ну, скажем, года три, а то и больше, прослужить в егерях, в грязи и ежедневном риске… — он махнул рукой. — Но дело даже не в риске лично для вас, а в том, что там вы будете терять. Постоянно терять друзей, приятелей, просто знакомых, тех, кто вам доверился, тех, за кого вы отвечаете, и даже если вы трижды вывернетесь наизнанку, чтобы этого не случилось, всё равно — терять, терять, терять!..

Грегор задохнулся, потому, что сам не ожидал, что раскроется перед этими мальчишками вот так, с такой откровенностью, но перевел дыхание и продолжил:

— И с каждой такой потерей вы будете терять часть себя. И в душе у вас будет расти дыра. И заполнять её будет…

— …безжалостность… — одними губами прошептал сильно побледневший Эддерли. Одна половина его лица была заметно бледнее другой.

— Готовность убивать.

Они постояли ещё несколько бесконечных мгновений, глядя друг другу в глаза, а потом Грегор проскрежетал:

— Вы уверены, что хотите превзойти меня в этом, Саймон?

И Эддерли зажмурился и замотал головой.

— Что ж, я рад, что мы поняли друг друга.

Он ещё раз окинул их взглядом, потом отступил на полшага и поклонился, обозначая конец разговора:

— Благодарю за визит, милорды.

Гости раскланялись и уже пошли к дверям, когда Эддерли вдруг замешкался, обернулся и бросился назад.

— Но почему, лорд Бастельеро? Я признаю, что шутка была так себе, и готов принести извинения, я понимаю, почему вы дали мне пощечину, но почему вы это начали? Это же просто поцелуй под венком в Ночь Боярышника! Это же… это не оскорбление! Всеблагая Матушка благословляет это?!

Грегор усмехнулся невесело:

— Всеблагая Матушка милостива и щедра, однако она далеко. А все эти прекрасные дамы и благородные кавалеры на балу — рядом. И именно они — ваше окружение, Саймон, то общество, в котором предстоит жить вам и вашим детям. Как вы думаете, о чём они думают, глядя на Айлин? О том, какая она прекрасная магесса и отважная героиня, спасшая Дорвенант? Или о том, что она путешествовала без сопровождения с двумя мужчинами и спала с ними в одной палатке? А о чём они подумали, увидев ваш поцелуй? О том, как это мило, и какие вы хорошие друзья? Или о том, спит ли она и с вами тоже?

Эддерли покраснел отчаянно и некрасиво. Одна его щека пошла тёмными бурыми пятнами, другая ярко запылала красным.

— Насколько мне известно, Саймон, у вас нет ни сестры, ни невесты. Нет на свете ни одной женщины, за чью честь вы отвечали бы жизнью. Возможно, когда она появится, вы меня поймёте.

Когда гости вышли, Грегор не спеша поднялся на галерею и, стоя в тени, смотрел, как им подводят лошадей, как Эддерли, улыбаясь, подставляет солнцу лицо, а Аранвен надвигает ему на голову капюшон, как они садятся в сёдла, как выезжают за ворота, и порыв ветра сдувает капюшон с головы Саймона, а Дарра настойчивым жестом велит ему надеть его обратно…