Losing My Religion (гет)

Начало марта стало для Гермионы синонимом спокойствия: после кошмарного завершения февраля они с Малфоем умудрились выстроить какое-то подобие нейтралитета, когда она не пыталась его в чём-то ограничивать, обычно занимая роль наблюдателя в артефакторной, а он изображал вежливое безразличие, игнорируя присутствие постороннего в своём пространстве. Так что Гермиона писала отчёты Робардсу, письма Гарри и продолжала читать про иллюзии и легилименцию, чтобы оказаться подкованной хотя бы в теории, когда наберётся смелости пойти на попятный и попросить мистера Малфоя обучить её чуть менее базовым вещам.

Смотрела, как тот сначала долго не может определиться, чему посвятить своё время в ближайшие дни: кольцу Гиммлера, стальному перу, по слухам принадлежавшему самому Фаусту, или плётке боярыни Салтычихи. Остановился он по итогу на последней, и теперь по уши закопался в исторические сводки конца восемнадцатого века. К зрелищу, которое представлял собой работающий Люциус Малфой, Гермиона почти привыкла за прошедшие две с небольшим недели и теперь абсолютно законно оккупировала стол своими записями, раз уж её коллега предпочитал выбитое у директора кресло перед камином.

Вот и сейчас он сидел с левитирующей подшивкой хроник, периодически перелистывая страницы небрежным движением палочки и не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг. Он, казалось, умел абсолютно отрешаться от окружающего мира, как только за спиной закрывалась дверь артефакторной. Гермиона не знала, льстила ли подобная расслабленность в поведении тёмного волшебника или больше удивляла, но ей в голову уже неоднократно приходила мысль, что робость, сопровождавшая в первые дни командировки, наконец начала улетучиваться, будто сломленная всеми невзгодами, которые выпали на их долю за неполный месяц.

Гермиона украдкой поглядывала на его профиль, светлой кожей ярко выделяющийся на фоне тёмных книжных стеллажей. На самом деле, на смену робости пришла лёгкая скованность: молчание казалось неловким, а говорить было особенно не о чем помимо работы. По возвращении из Таллина тему войны и бального зала больше не поднимали, да Гермионе и не хотелось, если уж быть честной. Она не была уверена в способности заставить себя зайти туда снова, особенно теперь, когда точно узнала, что её присутствие способно сотворить с ними обоими.

Вечерние посиделки недельной давности закончились сильно за полночь, и хотя Гермиона на следующий день проснулась с лёгким похмельем и на два часа позже своего обычного времени, она ни о чём не жалела. Правда, больше подобная акция не повторялась, а без стресса разговаривать по душам… в их случае сомнительная идея. Во всяком случае желания открываться самой, пока её собеседник остаётся застёгнутым на все пуговицы и с повязанным платком в придачу, не возникало. Малфой же… А что Малфой? Какая ей вообще разница?

Никакого морального права лезть в чужую душу у неё не было, тем более что ему даром не сдалось её сочувствие. Это даже почти обижало: Гермиона, вернувшись на восьмой курс, использовала по максимуму своё влияние на факультет, чтобы предотвратить травлю слизеринцев и Драко в частности, а теперь искренне хотела помочь его отцу, оказавшемуся здесь по большей части из-за неё самой. И это ещё не упоминая вероятного долга жизни, довлеющего надей и днём, и ночью. Не существовало ничего хуже неисполненных обязательств, и потому Гермиона старалась расправиться с подобными ситуациями так быстро, как только позволяло ей время. Здесь же преследовало чувство, что она не властна сделать ничего, что притупило бы тревожность, пропитавшую каждый день после возвращения из грота.

Сегодня, седьмого марта, Грейнджер решила впервые взяться за что-то самостоятельно. Директив из аврората не поступало, никаких вестей тоже, а Малфой ушёл в себя настолько, что не обратил внимания, когда его коллега пропала минут на сорок, решив отнести письма на совятню в соседнем корпусе, так что Гермиона в принципе могла действовать по своему усмотрению. Благодаря проведённой на прошедшей неделе уборке, артефакторная наконец стала казаться пригодной для жизни и объём работы тоже виделся довольно отчётливо. Да, заняться определённо было чем, и полгода, обозначенные Министерством как первый срок, теперь выглядели не то насмешкой над доставшимся ей в компаньоны магом, не то крайне оптимистичным предположением, не имеющим ничего общего с реальностью.

Грейнджер извлекла на свет из-под стола ящик с барахлом, которое официально числилось неопасным для жизни и при этом не исполняло своих функций. Почему эти предметы оказались в списке Мяги, идей не было ни малейших: на них не лежали проклятия или другие чары, угрожающие целости и сохранности владельца, даже ничего социально порицаемого, но при этом возиться с вышедшими из строя вещами предстояло Малфою. Вероятно, в пику его нелюбви к тривиальным задачам. Хотя тут, конечно, как посмотреть…

Она вытащила из коробки металлический шар неясного назначения, к которому крепилась скрученная в несколько раз прочная нить. А это ещё что?

Шар предсказуемо не ответил, но на боку обнаружились мелкие вдавленности, похожие на гравировку и складывающиеся в узоры: четырёхконечная звезда вокруг места крепления, расходящаяся паутинкой от опоясывающей её кривой, выпуклая линия по экватору, ставшая границей вязи лепестков неведомого цветка. В свете последних солнечных лучей уходящего дня Гермиона внимательно осмотрела завитки, покрывающие верхнюю поверхность шара.

На нитке нашёлся прикреплённый ярлык: «Объект МШ-СП, 1 из 2-ух». Из двух? Грейнджер была практически на сто процентов уверена, что подобного она не видела при уборке, следовательно, артефакт ровно один. Откуда бы взяться второму, зачем, а главное — где его пара?

— Мисс Грейнджер, зачем вам поисковик?

— М… — помедлила та, перерабатывая поступившую информацию. Ну да, поисковая магия периодически требовала проводника, не считая тех случаев, когда пользовались специфическими ритуалами, завязанными напрямую на магию искомой персоны. — Почему вы решили, что это поисковик?

— А зачем ещё наносить на маятник «глаз Одина»? — хмыкнул Малфой, возвращая всё своё внимание старым пергаментам. — Вам ни разу не попадались неисправные кулоны слежения за детьми, что ли?

Гермиона хотела огрызнуться, что нормальные люди используют для этого радионяню, но вспомнила, с кем разговаривает, и только вздохнула.

— Это вы сейчас так изящно напомнили о моём происхождении или, наоборот, забыли?

Недоумённый льдистый взгляд Люциуса встретил её. Неужели действительно запамятовал?

На удивление, Малфой промолчал, не ответив на очевидную провокацию. Снова отвернулся к своему несомненно увлекательному чтению, но буквально весь его вид говорил: «Вы непроходимая идиотка, мисс Грейнджер».

Гермиона вздохнула ещё раз. То ли её острый язык начинал становиться причиной новых трудностей, то ли Малфой просто не мог общаться по-человечески дольше пары часов в неделю. То ли не могла она сама?

На языке вертелся следующий вопрос, но задавать его теперь, фактически только что обвинив коллегу в предвзятости… Вообще как будто следовало бы извиниться, но Гермиона не чувствовала за собой вины, да и в целом как-то зачастила с извинениями. Её компаньон же даже не утрудил себя попросить прощения за эпизод с её палочкой — ни за первый, ни за второй.

Пометила в блокноте новую страницу записью с ярлыка, вывела дату и перечислила то немногое, что узнала из фразы Люциуса: поисковой маятник, имеет нанесённый узор следящих чар, выполнен в паре. Зачем всё-таки ему пара? И почему он не функционирует?

Прощупала шарик ещё раз. Металл нагрелся от тепла ладоней и теперь казался почти живым, перекатывался в руках мягко, лаская кожу изгибами кельтской вязи. Внизу нашлось углубление, Гермиона вдавила его кончиком пальца, и в ладонь выскользнуло некое подобие гильзы. Та оказалась полой, в прямоугольной нише, вероятно, помещался какой-то предмет, принадлежащий искомой персоне, но железной уверенности в этом Гермиона не испытывала. Тем более на дне гильзы обнаружилось маленькое отверстие, достаточное, чтобы из него могли высыпаться какие-то мелкие крупинки по типу песка или пепла.

— Да как можно было сломать железный шар? — пробубнила Гермиона, склонившись над блокнотом, чтобы зарисовать устройство внутренней части.

В другом углу комнаты хохотнул Малфой, позволив хроникам с хлопком приземлиться на столик рядом.

— Нет, ну в самом деле! — всплеснула руками она, бросив несчастный маятник на стол. — Это за пределами моего понимания, я просто не могу представить, как можно испортить такое простое устройство, на котором даже чары зафиксированы с помощью чеканки!

Люциус окончательно развеселился, слушая эту тираду, и по помещению полился его чуть хриплый завораживающий смех. Гермиона опешила, не понимая, что должна ощущать: не то праведный гнев, не то обиду за отсутствие такта. В действительности она не испытывала ничего из этого — ничего даже из негативного спектра. Ситуация действительно казалась забавной, и Гермиона, качнув головой, усмехнулась тоже, потеребила между пальцами конец нити.

— Вы удивитесь, насколько талантливы бывают некоторые, с позволения сказать, волшебники, — изрёк Малфой, откидываясь в кресле снова и щурясь от непонятного довольства.

— Ещё немного, и я решу, что вы делаете абсолютно неприемлемые намёки, — с улыбкой ответила Грейнджер, вдела ручку в петельку блокнотной резинки.

— Я оскорблён в лучших чувствах, — приложил раскрытую ладонь к груди Люциус.

Гермиона невольно остановила взгляд на блестящей броши, удерживающей шёлковый шейный платок прямо над его рукой.

— Мисс Грейнджер, когда это я делал вам непристойные комплименты?

Она стушевалась, представив на мгновение, что могло бы прозвучать из уст искушённого в подобных делах Малфоя-старшего. Вероятно, даже покраснела, раз тот иронично приподнял уголок губ.

— Ну-ну, не придумывайте, не было такого, я честный человек.

Тут уже рассмеялась Гермиона, не выдержав абсурдности высказывания. Она стёрла кончиками пальцев выступившие слёзы в уголках глаз и лукаво взглянула на собеседника.

— Ох, врите, да не завирайтесь, мистер Малфой. Тем более едва ли я когда-либо что-либо выводила из строя.

— Конечно, как могла такая правильная до кончиков пальцев Гермиона Грейнджер?..

— Вот теперь я совершенно точно уверена, что вы надо мной смеётесь!

— А как иначе? Уж кто-кто, а вы точно не невинная овечка, — ответил ей такой же хитрой улыбкой Люциус. — Трудно, конечно, установить, кто был главным в «золотой троице», но ваше влияние на Поттера и Уизли неоспоримо.

— Но железный шар!.. — задохнулась от возмущения Грейнджер, с характерным звуком опустив блокнот на поверхность стола.

— Я понял, даже ваших талантов на такое не хватит, — продолжил потешаться над ней собеседник.

— Лучше бы придумали, что с этим делать, мистер Малфой!

— А что можно сделать с куском металла? — Он сделал неопределённый жест рукой, не то отмахиваясь от вопроса, не то от самого артефакта. — Бросьте туда, где ему и место. Эти вещи вряд ли будут восстановлены в обозримом будущем, да и незачем с ними возиться, если они не причиняют вреда.

— Вам всё равно придётся ими заняться, а так, возможно, я могла бы разобраться быстрее, — настояла Гермиона, вставая между сидящим в кресле Малфоем и пышущим жаром камином.

— Так и разбирайтесь, мисс Грейнджер, я здесь при чём? Это ваша инициатива, вот и поломайте голову сами — у меня есть дела поважнее, чем эти пустяки.

Ну и пожалуйста, не очень-то и нужна ей его помощь. Сама разобралась с «Гибелью воров» и с этим разберётся. Только уже не сегодня — желание находиться в одном помещении с навязанным ей (не забывай об этом, Гермиона) Малфоем-старшим исчезло бесповоротно.

— Вот именно что есть дела поважнее. Сначала закончили бы с заколкой Батори, а не перескакивали с одного на другое.

В глазах Люциуса блеснул нехороший огонёк, и Гермиона сочла за лучшее наконец заткнуть вышедший из берегов словесный поток и, тряхнув кудрями, стремительно зашагала к выходу из артефакторной.

Про оставленный на столе блокнот она вспомнила, только захлопнув за собой дверь комнаты в гостевом крыле. Да его же чистокровную мать…

* * *

Иногда Гермионе казалось, что вся её жизнь построена на контрастах. Ленивые — трудолюбивые, Гриффиндор — Слизерин, чистокровные — маглорожденные… Список можно продолжать бесконечно. Сейчас, скидывая с себя одежду резкими движениями, она думала, что, вероятно, погорячилась, надеясь на прекращение постоянных испытаний выдержки.

Малфой каким-то чудом умудрялся вызывать у неё абсолютно разные эмоции, причём каждый оттенок испытываемых чувств был уникален, и Гермиона не могла сказать, что на протяжении подходящего к концу первого месяца их совместной миссии хотя бы день она относилась к нему и его поступкам абсолютно одинаково. О нет, она пыталась его понять и из-за этого кидалась из крайности в крайность, постепенно затухая, как колебания треклятого маятника, и выходя в нейтраль. И теперь, стоило её ощущениям замереть на месте, прийти в равновесие, Малфой опять тронул шарик на нитке, задавая новую амплитуду.

«Амплитуду!» — осенило Гермиону, и она, стоя обнажённой посреди собственной ванной, примыкающей к спальне, в очередной раз откинула голову назад, разочарованно застонав. Мерлин милосердный, вот почему она здесь, а маятник — там?

Ароматная вода, исходящая паром, уже начинала понемногу остывать, призывая поскорее залезть в ванну и согреться, отмокнуть после долгого дня, который закончился на такой неприятной ноте. Грейнджер осторожно переступила через блестящий белый высокий борт, вздрогнула от окутавшего лодыжку и голень жара, оперлась о золочёную ручку и перенесла внутрь и вторую ногу. Стопа медленно скрылась под водой и толстым слоем мерцающей в свете десятка свечей пены.

Гермиона аккуратно развернулась спиной к узкой части ванны, присела и вздохнула с облегчением, когда тепло прокатилось по телу от ягодиц к шее, покалывая кожу миллионом толстых тупых иголочек. Внезапно стало так спокойно, так хорошо. Ноздри забил плотный аромат хвои и озона, выбившиеся из пучка кудри упали вперёд, мгновенно проходя сквозь пенный слой и намокая, пощекотали ложбинку между грудей. Гермиона не спеша отпустила колени, выпрямляясь и откидываясь на бортик. Затылок лёг на край ванны, непослушные волосы тут же потеряли форму, и палочка выскользнула на пол.

«Ну и ладно», — отстранённо подумала Гермиона, прикрывая глаза и лениво водя ладонью под поверхностью воды.

Мерлин, вот почему ей раньше не приходило в голову просто набрать побольше горячей воды и упасть в её объятия? И лежать, пока не станет засыпать или замерзать.

В голове наконец стало блаженно пусто; едва шевелясь, перекатывалась какая-то несчастная мысль, похожая на скруглённый куб. Она гулко стучала в стенки черепной коробки, но так и не спешила открываться, обретать ясность, и давить на себя в попытке осознать её в кои веки совершенно не хотелось. Затылок проделал полукруг по бортику, и эмалированной поверхности коснулся чуть прикрытый волосами висок.

Снова контрасты: горячая вода и борт, прохладный от просачивающегося сквозь едва приоткрытое окно воздуха. За ним свистел ветер, взвивающий последнюю метель этого года. На грудь давило душное тепло, а в лёгких искрил морозный воздух с озера. Оставался, конечно, неиллюзорный шанс заболеть из-за подобного решения, но сейчас это было меньшее из всего, что её волновало. Волшебница она в конце концов или нет?

Обволакивающая влага расслабляла, покачивала на волнах усиливающейся неги, баюкала, и так трудно было не поддаться — хотелось сползти ещё пониже, чтобы это ощущение затопило и находящуюся в холоде голову. Как и всегда, Гермиона, да? Всегда держи тело в тепле, а голову в холоде, так ведь лучше думается. И не важно, что периодически думать ты и вовсе не хочешь.

Время в такие моменты спокойствия и замедления ощущалось сладким, желеобразным, перетекающим плотными, густыми завихрениями. Оно тянулось, как сыр, поджаренный на огне, как растопленный мёд, как смола по нагретой на солнце коре. Сознание уплывало незаметно, двигаться не находилось никаких сил, и в чувство Гермиону привело только ощущение прохлады, сигнализирующее, что вода уже потеряла приемлемую температуру.

Греть её не хотелось, вставать тоже, и с трудом потянувшись вниз за палочкой, Гермиона наложила запирающее на ту щёлку, сквозь которую в помещение поступал стылый воздух позднего мартовского вечера. Вода постепенно уходила сквозь круглое отверстие слива, прикрытое решёткой, но конечности ощущались всё ещё тяжело и лениво. Тело не то превратилось в суфле, не то одеревенело, зато, с трудом ворочая будто отёкшие мысли, осознала Гермиона, бесконечная гонка разума прекратилась, бегуны-идеи замерли на своих дорожках в изнеможении, тоже распаренные душным влажным воздухом, пахнущим иголками и лесной подстилкой.

Она всё же заставила себя подняться, смыть пену и сонливость, прочесать кудри. Наверное, стоило бы помыть голову, но возиться на утро с последствиями сна с мокрыми волосами… Гермиона так и не освоила рутину ухода за своим внешним видом настолько, чтобы каждый день выглядеть с иголочки, полностью готовой как к приёму в высших кругах, так и к рейду в Лютном. Второе случалось несравнимо чаще, а владельцы сомнительных лавок редко обращали внимание на её буйные волосы, поэтому и прибегать к чарам гламура, другим различным штучкам, которые имелись в арсенале практически каждой ведьмы, приходилось нечасто. Не особенно интересовала Гермиону и магловская индустрия красоты — ведь много проще было встать наутро, умыться, сунуть своё тело в униформу и, заварив лишь кофе, помчаться в Министерство. Иногда помчаться и без кофе, хотя всё-таки вот этим конкретным ритуалом она старалась не пренебрегать без необходимости.

Гермиона тщательно прополоскала под водой передние пряди, контактировавшие с мыльным раствором, подсушила пушистым полотенцем, которое на днях забрала из магической прачечной на нижних уровнях. Что удивляло её до сих пор, так это наличие постирочных: она, конечно, знала, что в Хогвартсе таковые имеются и там работают домовые эльфы, но в Дурмстранге-то труд волшебных существ не использовался. И при этом здесь каждый заботился о чистоте собственных вещей сам. Да, даже отпрыски благородных семей, да, даже преподаватели. Её в первые дни ещё поразило наличие в расписании двух часов бытовых чар в неделю. Мерлин, почему в Хогвартсе до такого не додумались? Допустим, каким-нибудь Ноттам и Паркинсонам (она настойчиво гнала из головы любые мысли об обладателях характерного семейного блонда) подобные чары были ни к чему, допустим, даже полукровкам знания о ведении хозяйства могли бы передать родители, но сама Гермиона потратила уйму времени на изучение этой, как оказалось, хитрой науки и не могла не возмущаться из-за неудачно составленной программы обучения на родине, когда в неблагополучной Эстонии волшебники получали полное образование для жизни, не имея жёсткой в этом необходимости. Мерлин и Моргана, да в Дурмстранг даже не допускали маглорожденных!

За окном спальни в темноте ночи кружились снежинки, в десятке футов от кровати полыхал растопленный заранее камин. Гермиона, всё ещё пребывая в немного изменённом состоянии после хорошей ванны, тихо ойкнула, когда под ней прогнулся мягкий матрас. Мышцы приятно потягивало, и стоило, наверное, вернуться к бегу по утрам, тем более что здесь всё располагало: свежий воздух, дорожки в лесу и вокруг озера, раннее начало занятий у студентов, исключающее лишнее внимание к её персоне. Или можно было бы трансфигурировать коврик и попрактиковать йогу…

Грейнджер откинулась назад поперёк кровати, представив, как через пару месяцев расстелет покрывало на берегу, чтобы с удовольствием потянуться в лучах припекающего солнца. Вот бы ещё не было никого, кто спутал бы ей планы и притупил удовольствие, да?

Колени опаляло жаром от потрескивающих в очаге поленьев, ступни, наоборот, подмерзали — тонкий ковёр не особенно спасал от холода каменного пола. Мягкость перины и одеяла под изгибом поясницы укутывала и расслабляла, и Гермиона снова почувствовала, как начинает уплывать прямо так: глядя в потолок и устало смеживая веки на середине мысли. А завтра…

Додумать она не успела. Мозг лишь дал команду едва откинуть одеяло и перекатиться под него. Приняв позу эмбриона наконец в правильном положении на кровати, Гермиона уснула, придавленная из последних сил натянутым на плечи одеялом. Её качало, будто на волнах, будто она плыла на корабле куда-то, где обязательно всё будет хорошо.

Ей совершенно ничего не снилось.

* * *

Пробуждение вышло скомканным: из сна выдернуло рывком, будто сознание, как рыбёшку, подцепили крючком и потянули к поверхности с резвостью крутящейся катушки. Стук в дверь снаружи не прекращался, хотя час был неурочный — едва-едва начинало светать, ещё наверняка даже не было восьми. Гермиона пошарила рукой по простыни рядом, откинула одеяло и села, приложив ладонь ко лбу. В голове глухой звук ударов по дереву отдавался гонгом, шевелиться не хотелось, а ноги и вовсе ощущались ватой, неспособной выдержать вес тела, если Гермионе вдруг взбредёт в голову встать. Перемёрзла после ванны, что ли?

Внезапно она осознала, что уснула в одном полотенце, и то теперь сбилось у края постели под одеялом, совершенно ничего не прикрывая. Кукушка в часах в основной комнате, служащей кабинетом, провопила восемь раз. Ме-е-ерлин, почему же именно сегодня было так тяжело собрать себя в кучу?

Стук наконец умолк, и Грейнджер вздохнула, потирая виски кончиками пальцев. Вот тебе и утро выходного дня, Гермиона. Вставай, делай свой утренний комплекс упражнений, о котором думала вчера, завтракай и строчи отчёт за прошедшую неделю. Это у Малфоя выходной, Гермиона, не у тебя, ты на работе двадцать четыре на семь. А ты как хотела? Придётся попотеть, чтобы тебя после этой командировки не отстранили, а продвинули по карьерной лестнице.

Она оторвала бренное тело от постели, попутно заметив, что было бы неплохо написать Робардсу о предоставлении отпуска через месяца полтора-два, потому как практически полностью сгладившаяся полоска загара на проступающей тазовой косточке не вызывала восторга. Солнца в Англии было мало всегда, но прошлой зимой Гермиона, поймав на нужной стадии неотвратимо надвигающееся выгорание, заявила, что раз в родном магическом мире затишье, то она может позволить себе исчезнуть на пару недель в давно причитающийся ей отпуск, и отправилась на австралийское побережье пытаться совместить приятное с полезным. Программа максимум включала в себя отдых с родителями, которым она сняла бы ментальный блок. Программа минимум — научиться не падать с доски с грацией картошки и начать отличаться от бледных ариек. Реализовалась, конечно, по итогу некая промежуточная: загар появился, как и повод задержаться в Австралии в виде помощи местному магическому сообществу с расплодившимися нелегальными портключами, но с проблемами, связанными с магией памяти, Гермиона так и не разобралась.

Она обернула стянутое с постели полотенце над грудью, вздохнула от мелькнувшего в большом напольном зеркале вида всклокоченных волос, которые после ночи придётся прочёсывать снова. Хвала Мерлину, сегодня хотя бы можно постараться не пересекаться с Малфоем. Помня о вчерашнем окончании рабочего дня, Гермиона совершенно не хотела получить продолжение, тем более что оставила она своего подопечного в не самом хорошем расположении духа. Не будет удивительным, если он снова решит закрыть артефакторную.

После умывания стало немного легче: прояснилась голова, насыпанный в глаза песок ушёл, как и противный привкус во рту, отдающий вчерашними резкими словами. Кожу немного стянуло из-за холода воды, и, похлопывая кончиками пальцев по щекам, Грейнджер задумалась о начале следующей недели. Может, всё-таки не оставлять заколку на усмотрение компаньона, раз он всё равно не собирается пока ей заниматься? Может, получится самой закончить дело? Малфой как будто перестал торопиться домой: то ли смирился с неизбежным, то ли исчезла срочность, то ли ещё что.

Какая. Тебе. Разница. Гермиона.

В гостиной-кабинете на полу у двери обнаружился небольшой конверт, от которого ещё с порога спальни фонило мракоборческими защитными заклинаниями. Чуть усиленный набор от вскрытия и несанкционированного доступа, зачарованная алая печать с изображением скрещённых палочек и буквами «DMLE» на выгравированной ленточке под ними. Для Гарри чересчур официально, для Кингсли слабовата защита, а Робардс практически никогда не писал в выходные, если только не происходило что-то совсем из ряда вон. Гермиона в замешательстве покрутила в руках письмо, зажимая локтями полотенце, чтобы то не упало.

Вернулась в тепло кровати, кинула письмо рядом и отпустила пушистую махровую ткань. Та радостно съехала складками к бёдрам, оставляя саму Гермиону сидящей нагой перед зеркалом в тусклых рассветных лучах. Она повернула лицо к письму — девушка в зеркале сделала то же самое. На светлой коже шеи показалась пара неприметных родинок — почти у самого плеча. Лёгкое движение головы вниз — и они скрылись из вида, загороженные упавшей кудрявой прядью.

Гермиона упёрлась в кровать предплечьем и вернула взгляд в зеркало. И вот зачем это всё?

В серебристой поверхности теперь не было видно лица, но на фоне белых простыней абсолютно чётко вырисовывался изгиб талии. Обманчиво хрупкий. Чётко очерченные рёбра, парные ложбинки, выделяющие прямую мышцу живота, сухие бёдра. Плоский чуть заросший лобок — резко треугольный среди прочих плавных линий. Кончики пальцев пробежались под окружностью груди, зацепили ногтями неровный бугор застарелого шрама. Тот протянулся от правого шестого ребра наискось, через всю грудную клетку, под самую левую ключицу, будто художник перепутал масляную краску со смолой и щедро мазнул по коже выжигающей субстанцией.

Столько лет прошло, а смотреть до сих пор было неприятно. На самом деле, та ещё загадка: Гермиону не пугали и не отвращали шрамы, оставленные Сивым Лаванде, не заставлял стыдливо отводить глаза обрубок уха Джорджа, тем более ни капли не волновали следы особенно напряжённых рейдов у Гарри и Рона. Но своё напоминание о битве с Долоховым она прятала, забыв о платьях с декольте, о расстёгнутых пуговичках блузок, о V-образных вырезах футболок, и тем более даже не помышляла о вошедших в моду укороченных майках, которыми в магловском Лондоне прошлым летом щеголяла едва ли не каждая уважающая себя девушка.

Не выдержала — отвернулась, ложась на живот и хватая письмо. Качнула скрещёнными лодыжками, аккуратно подцепила ногтем печать, стараясь не повредить материал конверта. Мысли, ещё, видимо, не окончательно выплывшие из мира грёз, отказывались возвращаться к работе: в голову абсолютно не к месту стукнул неуместный вопрос, как долго за её пальцами никто не следовал губами. Как долго не появлялся повод одеться интересно, не связанный с обязаловкой в Министерстве. Как давно ей не хотелось просто выйти в люди и побыть не Гермионой-Грейнджер-героиней-войны-и-блестящим-мракоборцем, а Герми-девушкой-за-соседней-дверью. Желательно, чтобы с вот этими глупыми атрибутами чужого внимания вроде цветов или приятных слов. Может быть, полуобъятий, слегка фамильярных — за плечи, но по которым будет совершенно понятно, что она — не «сестра» и не «подруга». Молодая женщина.

Движение ног всколыхнуло в памяти ощущение сталкивающегося с балюстрадой каблука замшевых сапожек.

Тук. Тук. Тук.

Она нервничала тогда — иначе откуда эта дурная привычка? Иначе зачем, чёрт возьми, она вообще про них, эти сапожки, вспомнила? И пальто, и вываренные джинсы.

Глупая Гермиона, глупая — на обычную прогулку, призванную успокоить Малфоя и поднять настроение им обоим, вырядилась как будто не с невыносимым амнистированным Пожирателем собралась в Таллин, а на свидание со сверстником в ближайший паб. И не важно, что около Дурмстранга мили на три нет ни единого…

А ведь это идея.

И вот о чём ты думаешь, Грейнджер? У тебя в руках срочное письмо от начальства, явно отправленное вчерашним рабочим днём, а ты валяешься в постели неприкрытая и думаешь, где бы найти компанию на вечер выходного. Среди местных, конечно, — вот и отношения наладишь, и сможешь поспрашивать о менталистах. Может быть, даже не придётся светить содержимым своей порядком опустевшей за последние дни головы перед Малфоем…

Гермиона тряхнула кудрями, отгоняя розовую дымку, навеянную не то вчерашними растворами для ванны, не то рассеянным весенним светом, и всё же вскрыла письмо. Из растворившегося спустя пару мгновений конверта вывалились завёрнутые в кальку флаконы, звякнувшие при приземлении. В руках у неё осталась только записка, искрящая чарами отсроченного самовоспламенения.

Грейнджер нахмурилась, садясь ровно и перехватывая записку поудобнее, развернула. Почерк явно принадлежал Гарри, но к чему такие предосторожности?..

А вот к чему. Такое письмо Гермиона тоже не рискнула бы отправлять обычной совиной почтой.

Гарри писал:

«Милая Герм,

Меня не особенно успокоило твоё последнее письмо, честно сказать. Ты уверена, что всё в порядке? Я не перестаю жалеть, что не смог присутствовать при твоём отъезде. Следящие на месте? Кингсли обещал, что примет необходимые меры для твоей безопасности, но у меня плохое предчувствие.

Знаю, ты не просила ничего присылать; тебе и нельзя делать официальные запросы из-за ограничений, я помню. Но оставить без необходимых вещей не могу. В прозрачном флаконе Веритасерум на два применения, в тёмном — последняя разработка Отдела тайн. Жидкий Обливиэйт преходящего действия. По капле на час — там около суток беспамятства. Надеюсь, тебе не пригодится в ближайшее время ни то, ни другое. Если понадобится что-то ещё, отправляй письмо на имя Рона.

Да, Рон вернулся.

У нас сейчас полный бардак: после вашего отъезда всплыли артефакты из Суонси, которые ты опечатала полгода назад, причём с теми же проклятиями (я не хотел говорить, но ты, вероятно, и так скоро узнала бы), и мы теперь пытаемся выловить перекупщиков. Ходят слухи, что это добро уже вывезли с островов, но я надеюсь на лучшее. Следи за Малфоем, у нас подозревают его причастность…»

Гермиона отложила письмо и потёрла переносицу большим пальцем. Не было печали…

Вот тебе и не пригодится Веритасерум, Гермиона, ну да, конечно. Все понимают, что официального допроса не будет, что никто не помчится за ними в Дурмстранг. Ещё существует ненулевая вероятность, что и её саму посчитают причастной к пропаже.

А эта идея с курсом легилименции? Обдуманный ход Кингсли или паранойя Робардса? Или просто удачное стечение обстоятельств, которое позволило бы ей прочесть мысли одного из подозреваемых?

Голова шла кругом. Восемь… а нет, погодите, полдевятого утра субботы, а в черепной коробке Гермионы товарняк попыток проанализировать ситуацию уже заканчивал набирать скорость. Сквозь ворох возможных «если» и «потому что» робко подал голос желудок, отчаянно намекая, что работать без глюкозы не даст.

Десять минут на душ и приведение волос в порядок. Ещё три — на поиск лёгкого успокаивающего зелья от настойчивой боли в затылке. Из шкафа буквально в руки вывалился почти стандартный комплект формы: прямые брюки, тонкий свитер насыщенного винного цвета. Да, ещё портупею сверху и будет приемлемо — всё равно до вечера за бумагами. Ещё было бы неплохо дойти до прачечной: почистить ношенные кофты, освежить постельное бельё — застеленному комплекту почти неделя…

На завтраке в нижней столовой в такую рань предсказуемо никого не наблюдалось, кроме одной студентки, исполняющей обязанности дежурной. Гермиона мягко улыбнулась ей в благодарность за поставленную на поднос чашку ароматного чёрного кофе. Рядом уже красовалась широкая тарелка, как будто керамики ручной работы, на которой заботливо были выложены в улыбающуюся рожицу две глазуньи и колбаска. Щёки — по-славянски красные — изображали два кружка помидора, салат стал хулиганской короткой стрижкой, а вместо носа воткнули крупный поджаренный гриб. Зрелище получилось презабавное, и удерживать при себе хихиканье стало решительно невозможно.

Они разболтались с дежурной, с удовольствием поведавшей, что посуду делают здесь же, в Дурмстранге. Занятия лепкой из глины проводятся для младших курсов, старшие по желанию могут попробовать свои силы на гончарном круге, который научились вращать при помощи магии — выходит неплохая тренировка концентрации на нескольких процессах одновременно, ведь нужно и контролировать скорость, и держать верно руки и помнить, какое изделие собираешься скрутить. Обжигают тут же, обучаясь контролю различных типов огненных чар, а вот на опасную работу с декоративными глазурями привлекают специалистов. Преподавательские решения здесь без всякой иронии вызывали уважение. Очевидно, что, несмотря на пренебрежительное отношение к маглам как таковым, в Европе старались держаться в курсе событий и заимствовали подходы, продвигаемые лишёнными магии людьми, — пусть даже и в мелочах.

Часы в столовой прозвонили девять, но накрытый чарами стазиса завтрак Гермионы спокойно пережил очередной приступ охоты до знаний. Отвлекла её от следующего раунда расспросов подошедшая компания зельеваров-подмастерьев, которые регулярно притягивали взгляд за ужином. В обед они, видимо, не выходили в общую зону, чтобы не смущать несведущих испарениями от котлов, а по утрам и вечером превращались в самое шумное сборище преподавательского состава. Общаться с ними было легко и приятно — Гермиона даже не заметила, как оказалась вовлечена в разговор где-то между первой и второй глазуньей. И полезно, конечно: было бы глупо упустить момент и не задать пару вопросов, касающихся зелий для чистки драгоценностей. Но здесь её ожидал первый лёгкий укол разочарования — ювелирное дело в Дурмстранге не пользовалось популярностью ввиду отсутствия ресурсов и спроса. Обычно такие вещи преподавали на дому в семьях, которые издавна славились своими украшениями, и попасть в профессию со стороны было практически невозможно.

Пришлось, конечно, отвечать на неизбежно возникающие вопросы: зачем ей такой хитрый состав, почему не справляются чары и — гвоздь в крышку гроба — что с этим собирается делать её компаньон. И почему вообще он не упомянул о подобных затруднениях, хотя обращался к ним буквально пару дней назад? Здесь Гермиона не нашлась, что ответить, и на добрую пару секунд потеряла дар речи, пока сидящий рядом с ней польский специалист по ядам Кристиан не ухмыльнулся даже чересчур понимающе: «Что, у тебя тоже паршивая коммуникация с начальством? Мой старик уже месяц обещает отправить статью на публикацию, а с вопросами шлёт к Агнешке». Он махнул рукой в сторону другого конца стола, откуда Гермионе, улыбнувшись, кивнула её ровесница с ещё более буйными мелкими пшеничными кудряшками.

О работе старались больше не упоминать — не на то же суббота дана в конце-то концов — и условились вечером все вместе аппарировать в Тарту. Потише, чем Таллин, но Гермиона там не была, а новая компания совершенно решительно настроилась показать ей местный колорит. Да и в приспособленной для туристов столице не было того духа, который, казалось, горел внутри её новых знакомых. Оставалось только разобраться с письмом Гарри, спрятать понадёжнее склянки, написать еженедельный отчёт для Робардса и отправить послание Йонасу Мяги, если тот ещё не покинул город.

Ну, знаете, чтобы был план побега, если зельевары исчерпают весь заряд её социальной батарейки.

И чтобы вечер при этом не оказался испорчен бесповоротно.

* * *

С гербовым пергаментом Министерства, на котором полагалось сдавать официальные документы, Гермиона устроилась в неожиданно доступной артефакторной, справедливо решив, что в субботу днём Малфой сюда не сунется, а ей совершенно не хочется в собственных комнатах мешать работу и остатки личной жизни.

И немедленно поймала себя на том, что в отсутствие компаньона в этой небольшой комнатке даже при жарко растопленном камине становилось легче дышать. Как будто исчезал какой-то иллюзорный гнёт, испарялись навешенные на неё, Гермиону, ожидания, обязательства, проекции. Почему вообще так происходило, что наедине с артефактами они не могли спокойно провести и недели, но без маячащей на заднем плане — вообще-то, вполне переднем, Гермиона — работы и находились темы для разговора, и атмосфера не казалась тяжёлой, и не было ощущения чужеродности и абсурдности происходящего?

Зачарованное перо остановилось и оставило непрезентабельную кляксу на бланке отчёта. Грейнджер тихо выругалась сквозь зубы, стягивая чернила невербальным осторожным Тергео. Думать надо, Гермиона, по делу, а не позволять мыслям слоняться где попало. Вот и сейчас — даже не стоя у неё над душой лично, Люциус Малфой умудрялся выводить из равновесия лишь парой воспоминаний о его неоднозначном поведении.

Продолжила диктовать, описывая скудные события прошедшей недели: читали книги, мистер Малфой вертел плётку в разные стороны; изучал на трансфигурированной из лучин мелкой животине действие проклятия, проявлял необычайный для него гуманизм, применяя обезболивающие чары; был заинтересован в методах полного излечения последствий при помощи рябинового отвара; на контакт не шёл, выполнению задач не препятствовал, из замка не отлучался. Вероятно, общается с семьёй, поддерживает контакт с заместителем директора Карлом Раудисом и его отцом. В сомнительной компании не замечен, всё рабочее время уделяет поставленным задачам, конфликты не провоцирует, ведёт себя подчёркнуто вежливо.

О том, что пару дней назад глубоко за полночь она, проверяя следящие чары на своём запястье, обнаружила вместо привычных футов десятки миль, Гермиона писать не собиралась, хотя вообще стоило бы. Как и о том, что Малфой покинул замок без сопровождения и у нее не осталось ни малейшей возможности выяснить, где он обретается и когда собирается обратно. Даже шанса аппарировать по привязке. Не было сигнала о превышении приемлемой удалённости от объекта слежки. И всё это её, мракоборца Грейнджер, фатальный недосмотр. Ещё один в длиннющем списке того, узнай о чём начальство — и она вылетит из аврората пинком под зад, даром что героиня войны.

Она ненавидела иметь секреты от вышестоящих чинов, ненавидела необходимость врать в лицо, изворачиваться, хотя могла, конечно, провернуть и такое. Умения её, правда, были далеки от способностей того же Малфоя выходить сухим из воды, и это особенно удручало. Вот уж правда, не лицо, а открытая книга…

Нужно было каким-то образом вернуть на место чары, причём сделать это тайно, тихо и незаметно, чтобы подопечный не ощутил изменения магического фона и не свёл на нет её попытку повторно установить контроль. Одна только первая часть задачи выглядела, мягко говоря, нереализуемой, а ведь чистокровный волшебник наверняка ощущал магию куда более остро, чем сама Гермиона, с одной стороны, привычная к наложению следящих, а с другой — в принципе менее восприимчивая к волшебству ввиду происхождения. Мерлин, а ведь можно было просто не шарахаться от него столько времени после визита к Радзивилу, и всё было бы в порядке.

При себе Грейнджер оставила и содержание их внерабочих встреч: двух посиделок в институтской гостиной и вылазки в Таллин. Особенно вылазку в Таллин — формально они не имели ограничений по передвижениям в Европе, но по факту Грейнджер должна была отчитываться о каждой отлучке. И ей совершенно точно хватило той выволочки, которую ей устроил Робардс, прислав вопиллер через несколько часов после письма Гарри о злополучной статье. Письмо орало долго и обстоятельно, описывая невысокие мыслительные способности Гермионы, раз та позволила бывшему Пожирателю — «Не бывает бывших Пожирателей, Грейнджер!» — аппарировать с ней к дракклу на рога и выцепить там приличную палочку. О том, что старую Малфой показательно сжёг в камине трое суток назад, упоминать Гермиона тоже не стала, как и о том, что ему подчинилась её сердцевина из драконьей жилы.

Перо замерло — вместе с мыслительным процессом. А о чём писать-то ещё? С каждой неделей, с каждым днём их пребывания здесь, на эстонских окраинах, Гермиона всё больше увязала в недосказанностях, тайнах и переиначиваниях. Всё больше смотрела на Малфоя и меньше — вокруг. Нет, с этим пора заканчивать, определённо. Она не могла позволить себе провалиться. Не должна была верить в то, что её выслали за какие-то непонятные прегрешения. Это всё паутина, в которую пытается посадить её Люциус, опутать и бросить разбираться с тем, что она натворит, пока сам скинет министерские оковы и исчезнет… куда там он собирался? На Лазурный берег?

Лёгкое движение виноградной лозы свернуло пергамент, оплело сеточкой стандартных чар: против вскрытия, шифровка содержимого, магическая подпись автора. На край свитка капнул сургуч, следом по горячему следу прижался значок с гербом Отдела магического правопорядка. С первым — самым противным — делом она разобралась. Остались менее неприятные, но более тревожные.

Письмо Гарри ожидаемо рассыпалось в прах на прикроватном столике в её покоях за то время, которое Гермиона провела на завтраке и за отчётом, и отвечать пришлось по памяти. То, что Рон вернулся, проведя лишь около года вне застенок аврората, до сих пор не укладывалось в голове. Было это его собственное желание или снова надавила семья? Или, наоборот, от настойчивого внимания прочих Уизли Рональд и пытался сбежать, перебравшись в Лондон? Она до позорного мало знала о его жизни в последний год, хотя троица и старалась поддерживать контакт, выбираться куда-то, но Гарри практически никогда не приходил один — оставлять Джинни не у дел было по меньшей мере некрасиво — а вчетвером… ну, всё ещё было неловко. Гермиона видела в глазах Гарри, что он искренне желал счастья лучшим друзьям, хотел, чтобы они были вместе, но она просто… не могла.

Они с Роном честно попытались поиграть — у неё не нашлось другого определения — в отношения на расстоянии, попробовали пожить вместе несколько недель, когда Гермиона сдала зимние экзамены почти на месяц раньше ожидаемого срока и вернулась из Хогвартса в Нору. Но это всё ощущалось чужеродно, не для неё, хотя и не происходило ничего сверхъестественного. Может быть, она просто не хотела заводить семью?

А может, просто это был Рон. Ну, Рон… Просто Рон.

Продолжать мысль не хотелось: с ним ассоциировалось и много хорошего, и много плохого. Но зла внутри не было — не было ничего, кроме всё ещё слегка подгрызающего разочарования. В нём и в себе, в том, что у них ничего не вышло, в том, что она больше и не стала ни с кем пытаться. Младший из Уизли же не стоял на месте, и за те три года, что прошли с их с Герми разрыва, сменил, наверное, с пяток подружек — и это только тех, о ком она или Гарри смогли узнать. Беспечная простота Рона вкупе с его мракоборческой формой, конечно, творили чудеса, на которые он ещё не был способен в гостиной Гриффиндора.

Так, нет, Гермиона, хватит думать о своей несуществующей личной жизни. Ты сама так решила, ты сама это выбрала. Не о чем жалеть, когда нечего терять, верно? Вот и умница. Теперь на три счёта вдох, на шесть выдох. И раз, и два…

А теперь за письмо.

Благо ей не могли запретить интересоваться текущими делами, поэтому лист бумаги, выдранный из запасного блокнота, буквально через пятнадцать минут пестрел вопросами с дотошными, въедливыми формулировками, по которым Гермиона могла бы составить какое-то минимальное представление о происходящем в родной Британии. А происходило там что-то странное, судя по тому, как мало писал Гарри о чём-то за пределами аврората.

Писать Рону… да не хотелось ей писать Рону, чего тут юлить. Но Йонас ещё в первые дни в Дурмстранге рассказал об одной особенности замковых чар: письма извне не могли достичь адресата, если не являлись ответом на послание изнутри. А Рон, вероятно, что-то да знал, и на контакт обычно шёл легче, чем упёршийся рогом Гарри.

Пара ни к чему не обязывающих строк и огромный вопрос во всю ширину листа: «Почему ты вернулся?» — вот и всё, что смогла выдавить из себя Гермиона. Подписалась кратко: «ГГ». Запечатала письма каждое в свой конверт, вывела старательно адреса и зачаровала, как отчёт. Что ж, ещё минус один пункт.

А самое вкусное ты оставила на конец, да, Грейнджер? Что это, синдром отложенной жизни или попытка поднять себе настроение после неприятных известий? В любом случае ты уже решила, и отступить сейчас значит признать себя малодушной, даже слегка трусливой. Что плохого в желании провести вечер с приятным человеком, а, Гермиона? А заявить ему о своём желании? Ничего? То-то же. А ты трясёшься, как будто тебе потом обязательно с ним детей крестить. Сходи развейся, Гермиона, тебе двадцать два года, все твои сверстники — да, даже те, что прошли войну, — по вечерам ходят в пабы, гуляют в парках, целуются в кино. А ты засела со своими артефактами, как будто на них свет клином сошёлся. Хватит.

Когда очередной излишне аккуратно подписанный конверт оказался запечатан и сложен в стопку к двум другим, Гермиона откинулась на спинку кресла у себя в импровизированном кабинете. Часы на стене позади рабочего места прокуковали четыре раза. Что ж, на укрытой покрывалом кровати уже были подготовлены светлый шерстяной свитер с косами, клетчатая юбка с широким поясом и высокой талией, рядом — тёплые чулки, а за приоткрытой дверцей шкафа пряталась вешалка с иссиня-чёрным пальто. Сапожки смиренно ждали своего часа в углу у выхода из комнат.

Оставалось добежать до совятни, отправить письма, принять душ, уложить кудри, слегка подкрасить глаза — она так не любила это тяжёлое ощущение косметики на коже — и одеться. В холле Дурмстранга, Кристиан сказал, они с Агнешкой и ещё парой коллег будут ждать её к шести.

Два часа приятных хлопот, Гермиона, а потом вечер вне замка, который ты определённо заслужила.

И даже не смей думать о Малфое.