Гибель отложим на завтра (джен)

Войско Отерхейна выдвинулось в обратный путь, когда день уже угасал. Победители радовались, болтали о схватке и хвастались доблестью. То тут, то там слышались слова бранной песни:

Горячая кровь на холодной стали!

Мы пришли, хотя нас не звали!

Мы стаей волков, кровь учуявшей, стали!

Мы искупаемся в вашей крови,

Вам не вернуться с этой войны!

Все оказалось даже проще, чем отерхейнцы предполагали, и теперь дикарей, безоружных и связанных, вереницей вели за войском. Элимер с удовольствием думал о том, что леса теперь безопасны и поселенцы могут их занять. Хотя вряд ли это случится скоро — скотоводы, да и земледельцы, не приучены жить в чаще, только охотиться, собирать хворост, валить деревья для построек или чтобы расчистить место для них.

Степь утонула в ночной синеве, и кхан приказал остановиться: спешить уже некуда, а значит, войску лучше отдохнуть, чем тащиться в темноте.

Он спрыгнул с коня и огляделся, ища Видальда. Воину пора было вернуться, ведь времени прошло достаточно. Словно в ответ на его мысли, за спиной раздалось покашливание, затем прозвучало:

— Кхан, я выяснил!

Элимер обернулся.

— Что же? Их главарь жив? Если да, то идем. Покажешь.

— Сразу? — телохранитель почесал затылок. — Может, сначала хочешь спросить, на что дикари надеялись?

— А ты узнал, в чем смысл их самоубийства?

— Ну, не то чтобы… Но кое-что любопытное услышал.

— Говори.

— Их шаман что-то там напророчествовал перед смертью. Вот они и ринулись на Отерхейн.

— Что именно?

— Понятия не имею. Я и это только по их ругани разгадал. А как спросил — так они и умолкли.

— Знаменитое дикарское молчание… Понятно. Но все-таки предсмертное прорицание не шутки. Нужно бы выяснить все до конца, только сначала в столицу вернемся. А пока веди, покажешь их вождя.

— Идем. — Видальд двинулся вперед, прокладывая путь через высокие травы, мимо разжигающих костры и устраивающихся на ночлег воинов. Не оборачиваясь, он спросил: — Что ты хочешь сделать с вождем?

— Я уже говорил, — процедил Элимер. — Казнить. Медленно. Ублюдок унизил нас, заставив воевать с детьми. За это его муки растянутся на недели.

— Да? Ну, хорошо, — в голосе Видальда проскользнула усмешка, причины которой Элимер не понял.

Крепко связанные дикари, размещенные ближе к центру лагеря, жались друг к другу, избегая смотреть на победителей. По требованию кхана стражники подошли ближе, освещая их факелами. Свет огня выхватил лица пленных: в основном взрослые, юных значительно меньше, и всего лишь несколько детских.

«Конечно, — Элимер скрипнул зубами. — Ведь остальные дети мертвы».

— Я жду, — обратился он к Видальду.

Телохранитель протиснулся в толпу пленных и вытолкнул оттуда худую женскую фигуру.

Элимер протянул руку к одному из стражников, и в ладонь тут же легло гладкое древко факела. Он шагнул к дикарке, ярче освещая ее лицо, и сразу понял усмешку Видальда: предводительница оказалась немногим старше убитых детей. Глядя на юное, измазанное в земле и крови лицо, кхан задавался вопросом, как такая девчонка могла стать вождем. Или же Видальд ошибся?

Дикарка вскинула горящий ненавистью взгляд, и Элимер узнал его: именно в эти глаза он смотрел, когда в него летела та страшная стрела. Это многое объясняло. Не иначе, девчонка — шаманка, вот ее и поставили во главе войска.

Она смотрела с такой злобой, что казалось, стоит развязать ей руки, и она — даром, что безоружная, — набросится на него. Мелькнула шальная мысль проверить догадку, но Элимер сдержался: пока только Видальд знает, что девчонка нужна живой, лучше не рисковать. Стражники могут убить ее за одну только попытку напасть на кхана, а такая смерть слишком проста. Вождь, кем бы он ни был, должен быть казнен на главной площади.

— С девчонки не спускайте глаз, — велел Элимер стражникам. — Головой отвечаете.

Он проследил, как воины увели дикарку к остальным пленным, затем передал факел Видальду.

Вместе с телохранителем они вернулись к большому костру, разложенному специально для правителя. Элимер опустился на шкуры и велел Видальду устроиться напротив, но спать не лег. Сидел, смотрел на огонь и молчал, а в голове вертелись тревожные мысли и вопросы.

Слишком уж удачно вышло, что дикари сами вылезли из лесов, что не пришлось их выманивать. Возможно, был в этом какой-то подвох. О чем говорилось в том пророчестве? Ведь что-то же заставило дикарей не только ввязаться в безнадежную битву, но и сделать вождем девчонку лет шестнадцати. Хотя если она шаманка, то спрашивать с нее надо бы, как с полноценного воина. Однако казнь все-таки будет быстрой. Каким бы жестоким его ни считали, а терзать глупую девчонку рука не поднимется.

* * *

Шейра плелась с опущенной головой и не смотрела в глаза соплеменникам, боясь прочесть безмолвные обвинения. Сильнее этого мучило только понимание, что все оказалось зря: и пророчество, и великая Стрела, и множество принесенных в жертву жизней. Дети погибли почти все, а остатки вольных народов шли за торжествующими победителями. Шейра видела радость на лицах шакалов, слышала смех, и от этого становилось еще горше.

Она не понимала, куда их ведут и зачем, почему не убили, но знала одно: если враги решат сделать их рабами, то ничего у них не выйдет. Любой из племени скорее умрет под плетью, чем станет прислуживать шакалам.

Самое большое испытание ждало пленников впереди. Пока шли по безлюдной степи, можно было не смотреть на темных людей, не видеть их злорадства, но вот начались каменные шатры, и там их окружили простые жители. Они кричали, размахивали руками, бросались комьями земли и камнями. В лоб Шейры попал острый, как наконечник стрелы, кремневый обломок, кровь заструилась по лицу, заливая глаза, а девушка даже не могла ее вытереть — руки связаны. Воины, приставленные охранять пленных, пытались помешать толпе, но не особенно усердствовали. Под конец пути айсадка едва держалась на ногах, стопы истерлись, мышцы болели, но, чтобы сохранить остатки достоинства, она старалась не показывать, как измучилась.

До главного шакальего логова добрались поздним вечером. Там их снова встретила орущая толпа, но в этот раз все закончилось быстро — к Шейре подошли два воина, отделили от остальных и завели внутрь огромного каменного шатра. Подталкивая в спину, провели вниз по мрачным каменным проходам в крохотное сырое помещение. Там айсадка забилась в угол и попыталась отрешиться от всего, чтобы не сойти с ума. О судьбе соплеменников в тот день она так и не узнала.

* * *

Таркхин встречал кхана и знатных воинов на пороге тронной залы, сейчас освещенной множеством факелов, укрепленных на колоннах и у стен. Позади Элимера, как обычно, шел Видальд — живой и невредимый. Советник едва поверил собственным глазам, ведь ясно видел, что стрела летела в телохранителя, она не могла пронестись мимо, от нее не защитился бы ни один воин, даже самый могучий. Видальд же, тем не менее, не пострадал…

— Таркхин, что-то случилось? — спросил кхан, заметив, что наставник побледнел. — На тебе лица нет.

Чародей тут же взял себя в руки.

— Я не спал всю ночь, повелитель. Наверное, усталость сказывается.

Пораженный чудесным возвращением Видальда, Таркхин не успел выдумать объяснение получше, и Элимер ему не поверил. Уж он-то знал, что чары позволяли долго обходиться без сна, и все же отнесся к лукавству советника снисходительно и не стал ни о чем спрашивать. Тот и раньше, бывало, о чем-то недоговаривал — в конце концов, у колдунов свои тайны, недоступные даже властителям.

Таркхин быстро сменил тему:

— Поздравляю с победой, мой кхан. Мне сказали, ты привел пленных. Могу узнать зачем?

— Позже, — ответил Элимер и обратился к стоящему у стены слуге: — Позови Хиргена.

Прислужник бросился исполнять поручение, кхан же прошел вглубь залы и, поднявшись по короткой лестнице, опустился на покрытый резьбой и волчьими шкурами трон. Видальд заступил за спину правителя, а Таркхин и воины присели на скамью неподалеку.

Спустя несколько минут обитые железом дверные створки распахнулись, и на пороге появился худой сутулый мужчина, с коротким мечом и гроздью гремящих ключей на поясе. Отвесив глубокий поклон, он приблизился.

— Хирген, — заговорил Элимер, — дикарей надежно заперли?

— Они в подземелье, мой кхан.

— Охраняйте их как следует, отныне ты за них в ответе.

Хирген склонил голову, и Элимер продолжил:

— Одну дикарку я велел запереть отдельно от всех. Это сделали?

— Да, повелитель, она на нижнем ярусе темницы.

— Хорошо. Через… — он задумался. — Через неделю она будет казнена, но пока пусть ей дают нормальную воду и еду. Набросайте ей сена и овчины, чтобы не мерзла, и пусть ее никто и пальцем не тронет. Она нужна живая и здоровая. Проследи лично.

Хирген снова склонил голову, сопроводив движение словами «разумеется, мой кхан».

— И смотри, чтобы никто раньше времени не сообщил ей о том, что ее ждет. Надеюсь на тебя. Теперь ступай.

Смотритель темницы удалился, и кхан обратился к приближенным:

— Жаль, что рабы из дикарей никудышные, а брать у них нечего — воины остались без добычи. Потому каждый, кто участвовал в походе, пусть получит разовую надбавку к жалованию. Рядовым бойцам тридцать медяков, десятникам — пятьдесят, а сотникам по одному серебрянику. Себе возьмите пять. Батерхан, сходи к казначею, он выдаст деньги, распредели их по сотням.

— Благодарю за доверие, повелитель. Будут какие-нибудь распоряжения насчет пленных?

— Пока нет.

— Их можно продать соседям, — вмешался Таркхин.

— Боюсь, наши соседи уже тоже знают, что дикари не хотят и не умеют работать, — усмехнулся Элимер. — Мы больше потеряем, отправляя их с караваном, чем выручим на продаже.

— Держать их здесь и кормить не менее накладно, — многозначительно приподнял брови советник.

— Верно. Потому я устрою с десяток показательных казней, а остальных дикарей отпущу, пусть убираются обратно в леса.

На лицах воинов отразилось изумление, Батерхан и вовсе подался вперед со словами:

— Но, мой кхан, тогда зачем же…

— Я так решил, — оборвал его Элимер.

Если б он хотя бы себе мог объяснить, зачем пленил выживших, сейчас было бы проще истолковать это своим людям. Но тогда, в бою, словно какая-то сила извне заставила его остановиться и отдать тот приказ о пленении. Возможно, то девчонка-шаманка наложила на остатки своего народа защитные чары. А может быть, и нет. И если это не она, то тем более надо выяснить источник этой силы, прежде чем принимать дальнейшие решения о судьбе пленных.

— Все свободны, — сказал кхан. — Видальд, ты тоже. Я желаю переговорить с главным советником, а остальным — доброй ночи.

Когда все вышли — и воины, и телохранитель, и прислужники — Таркхин спросил:

— Тебя что-то беспокоит?

— Немного, — кивнул Элимер и, спустившись с трона, пересел на скамью к чародею. — Видальд слышал разговоры пленных. Он думает, что дикари пошли на нас из-за какого-то пророчества, якобы их шаман что-то предсказал перед смертью. Я склонен этому поверить… Хотя бы потому, что меня не оставляет чувство, будто решение сохранить жизни дикарям и пленить их было не совсем моим решением. Будто на меня кто-то воздействовал… магически, я имею в виду. Возможно, это все ерунда, но все-таки я встревожен… Может, ты успокоишь? Скажешь, что я слишком подозрителен?

— Для начала неплохо бы знать, о чем пророчество.

— Дикари молчат. Конечно, под пытками они заговорили бы и сказали все, что палач пожелал услышать и даже больше. Но мне-то нужна правда, зачем мне их выдумки? Понимаешь, очень уж странной показалась мне эта битва. Дикари вооружили даже детей, нам пришлось их убивать, да и возглавляла все эти племена какая-то соплячка.

— Та, которую ты собрался казнить?

— Она. Но не это сейчас важно. Я вот о чем думаю: дикари нас ненавидят и, чтобы нас уничтожить, готовы на многое, даже пожертвовать собой. Что если самоубийственный поход был… ну, жертвой? Жертвой их духам, богам или, не знаю, предкам… Жертвой ради чего-то большего? Если так, то чего они пытались ею добиться, какие силы пробудить?

— Я понял, — кивнул Таркхин. — Попробую выяснить. О чем прорицание, можно узнать по следам творимой волшбы, но только если она творилась осознанно. Случайное же видение, увы, следов не оставляет. Насколько я знаком с обрядами диких племен, их шаманы путешествуют по иному миру в поисках видений, они редко колдуют намеренно. Хотя бывает… Ту стрелу, например, зачаровали сознательно и недавно. Вот только с пророчеством она вряд ли связана.

Элимер не удивился, что наставнику известно о стреле — тот, когда хотел, многое видел.

— Кстати, о ней… Что она такое?

— Стрела смерти. Древняя вещь. Кто-то из айсадских шаманов заговорил ее на твою гибель. К счастью, я почувствовал чары и… — Таркхин помедлил, — отвел их в сторону.

— Значит, ты меня спас, спасибо тебе за это.

— Ты же знаешь, я бы никогда не дал тебе погибнуть, — улыбнулся советник. — И о пророчестве я тоже постараюсь узнать. Мне нужно около часа, потом я дам ответ.

— Хорошо. — Элимер накрыл ладонь старика своей, ненадолго задержал руку, затем поднялся и пошел к двери. — Я буду ждать тебя у себя.

Добравшись до своих покоев, кхан рухнул в широкое, покрытое шкурой яка кресло. От уже растопленного камина исходило тепло, и слуги зажгли лампы, принесли вино в серебряном кувшине, козий сыр, затем исчезли так же безмолвно, как появились, оставив его одного.

Огонь ламп и камина разгонял тьму, отбрасывал рыжие отблески на стены, увешанные оружием, на заваленный пергаментными свитками стол, освещал и усталое лицо кхана. Тот изо всех сил боролся со сном, но долгая дорога сказывалась, а пьянящий напиток расслаблял, разливаясь по венам уютным теплом. На плечи навалилась приятная тяжесть, ноги тоже отяжелели, Элимер зевал все чаще и даже не заметил, как задремал. Пальцы разжались, кубок выпал из рук, и рубиновая жидкость ручейками растеклась по полу.

Тихий стук в дверь разбудил кхана. Правитель вздрогнул, распахнул глаза и выпрямился. Увидев пролитое вино, ругнулся, затем воскликнул:

— Войди!

На пороге появился Таркхин, и Элимер оживился.

— Ну? Что ты узнал?

— Увы, ничего, — советник разочарованно развел руками. — Следов волшбы нет. Никаких. Придется выпытывать у дикарей. Может, пусть их сначала Варда поспрашивает? Думаю, он скорее найдет с ними общий язык, чем кто-либо иной.

— Да, я так и собирался сделать, если у тебя не выйдет. — Кхан вздохнул, прижал ладони к глазам, затем снова посмотрел на Таркхина. — Все равно спасибо, что попробовал.

— Хочешь, чтобы я сразу поговорил с Вардой? Я видел его идущим в книгохранилище.

— Сейчас, среди ночи? — удивился Элимер.

— Это же Варда, — пожал плечами советник, усмехаясь. — Порой мне кажется, книги заменяют ему и сон, и еду, и женщин.

— И то верно, — улыбнулся кхан. — Да, раз он еще не спит, то поговори.

Таркхин поклонился и, пожелав доброй ночи, вышел.

Он и впрямь видел, как Варда направлялся в книгохранилище, и действительно собирался попросить его побеседовать с дикарями. Но еще он видел, как на пару с Вардой туда же шел Видальд. Таркхин не хотел упустить возможность поспрашивать телохранителя о случившемся на поле боя. В другой день попробуй застань его одного, не подле Элимера.

Как чародей и ожидал, Варда сидел за тяжелым деревянным столом, низко склонившись над каким-то манускриптом, и перелистывал хрустящие страницы. Тусклый свет лампы выхватывал густо висящую над рукописью пыль: видать, давно ее не доставали из сундука или с полки.

Телохранитель стоял в глубине книгохранилища, укрытый тенью, и водил пальцами по корешкам стоящих на полках книг.

Чародей не стал тянуть и сразу обратился к младшему советнику:

— Приветствую, Варда!

Тот вздрогнул, отрывая голову от манускрипта.

— О, досточтимый Таркхин, рад видеть. У тебя ко мне какое-то дело? Или к рукописям?

— К тебе.

Не вдаваясь в подробности, Таркхин рассказал о желании кхана разузнать о дикарском пророчестве. Варда кивнул, закрыл и убрал манускрипт и уже собирался идти, но, заметив непонимание на лице главного советника, разъяснил:

— Лучше говорить с пленными сейчас, сразу же, пока их дух ослаблен поражением, пока они измучены, испуганы и хотят спать. За ночь они могут отдохнуть и укрепить сердца.

Объяснение звучало убедительно, и Таркхин не стал возражать, тем более что сам хотел, чтобы Варда быстрее покинул книгохранилище, оставив их с Видальдом наедине.

Что делал здесь телохранитель, ранее не замеченный за любовью к наукам и книгам, чародей не знал, но сейчас вовсе не эта странность не давала ему покоя.

— Видальд, ты ли это? — будто в изумлении воскликнул Таркхин, подходя ближе. — Да твоей стойкости позавидовать можно! Ладно Варда, он весь день провел здесь, в Инзаре. Но ты-то, после битвы, с дороги, тебе бы выспаться, а не науками среди ночи заниматься.

— Какими еще науками? — переспросил Видальд и хохотнул. — Если только наукой любви. Дарсай сказал, есть здесь такая рукопись, с рисунками весьма любопытными. Вот, ищу. Или… — он нахмурился. — Или что, соврал он мне? Ты скажи, советник, если так. Убью гада.

Таркхин не удержался от усмешки.

— Вот оно что… Ну, сегодня-то ты явно ее не найдешь, это надо знать где искать. Попроси завтра служителя, он тебе и найдет. А сегодня шел бы ты спать, денек-то непростой выдался, битва как-никак, потом дорога. Тяжело было?

— С дикарями-то? — фыркнул Видальд. — Да как поохотиться съездить.

Он наугад взял толстую книгу в бронзовом переплете и принялся листать не глядя. Будто только для того, чтобы занять руки

— Кхану ничего не угрожало? — спросил Таркхин.

— Не больше обычного, — откликнулся воин, перелистнув еще несколько страниц.

— Мне сказали, Тхерг погиб. Должно быть, для тебя это тяжелая потеря.

Видальд глянул на советника с легким недоумением: раньше тот не особенно интересовался мыслями главного телохранителя.

— Да… — наконец протянул воин. — Мы с ним не один год вместе воевали. Терять друзей всегда тяжело.

— Хорошо, что с тобой ничего не случилось. Наверняка и тебе не раз угрожала опасность.

Таркхин надеялся, что Видальд сам спросит о стреле, но тот отделался ничего не значащей фразой:

— Какое же сражение без опасностей?

— Видальд, в тебя летела стрела, — сдался Таркхин.

Губы воина растянулись в улыбке.

— Советник, в меня летело много стрел.

— Нет, та стрела была особенная. Ты должен был узнать ее.

— Э, советник, — отмахнулся Видальд. — Ты, поговаривают, колдун, так что тебе, может, и виднее. Но как по мне, все дикарские стрелы одинаковы.

— Вообще ни одной необычной? Что ты делал, когда в тебя летели стрелы?

— А что я мог делать? От одних уклонялся, другие на щит принимал. А в чем дело-то?

Чародей промолчал: разговор явно не получался. Либо телохранитель и впрямь ничего странного в бою не заметил, либо тщательно это скрывал.

— Ты извиняй, советник, — прервал его мысли Видальд, — но если ты говоришь, что ту рукопись, с рисунками, без помощника не найти, то я того, пойду.

Не утруждая себя тем, чтобы вернуть книгу на место, он хлопнул ею о стол и двинулся к двери, но на полпути обернулся.

— Дикари разгромлены, забудь о них. С их стороны ни одна стрела больше не прилетит.

— Да, конечно… конечно, — пробормотал Таркхин.

Видальд кивнул на прощание и вышел. Советник же принялся ходить по книгохранилищу, рассуждая.

Стрела точно летела в Видальда. Видальд тем не менее выжил. Зная это, оставалось только гадать, кто скрывается под маской хамоватого телохранителя и скрывается ли. Таркхин не чувствовал в нем никакой, даже скрытой мощи. Тем удивительнее, что воин избежал опасности, и тем подозрительнее его ложь о том, будто он понятия не имеет ни о какой стреле. Хотя ложь ли это? Поразмыслив, чародей засомневался в этом. Что если Видальд и впрямь ни о чем не догадывается, что если в судьбу стрелы вмешались иные, третьи силы? Другие чародеи, шаманы или кто-то (что-то) еще более могущественный?

Следовало признать, что в последний год он частенько ощущал смутное, нечеткое, тревожащее присутствие неведомых ему сил, природу которых никак не мог уловить. Силы эти как-то были связаны с братьями, но это единственное, что Таркхин сумел распознать. На всякий случай он решил хотя бы приглядывать за Видальдом: вдруг с воином случится еще какая-нибудь странность, которая прибавит ясности.

* * *

Кхан спускался по лестнице — ниже винных погребов, в подземелье, где держали пленников и заключенных. Сейчас среди них находилась и айсадка, которую кхан собирался хорошенько расспросить перед казнью.

Варда, как и многие после него, так и не сумел докопаться до истины. От пленников удалось добиться только расплывчатого утверждения, будто Отерхейн и его вождь падут, ничего более определенного они так и не сообщили.

Девчонка-айсадка находилась в темнице уже пятые сутки — находилась в одиночестве, не имея представления о своей дальнейшей участи и не зная, что с ее сородичами. Ее воля уже должна была ослабнуть, и Элимер хотел этим воспользоваться.

Царапнув слух, скрипнули тяжелые ворота подземелья. Кхан оказался в затемненном сыром туннеле, освещенном чадящими факелами, из которого вели десятки дверей — за ними скрывались как глухие каменные мешки, так и зарешеченные клетушки.

Охраняли туннель двое стражников. Один из них метнулся к крайней правой двери, сунул ключ в поеденную ржой скважину замка и провернул. От скрежета по телу Элимера пробежала дрожь, и он передернулся.

Дверь распахнулась, открывая черный провал камеры. Дикарка находилась в темноте: так и было задумано, чтобы постоянный мрак нагонял тоску и уныние. Она не должна была даже догадываться, сколько прошло времени с тех пор, как ее пленили.

Кхан велел подать факел и вступил внутрь, освещая подернутые плесенью стены.

Айсадка сидела в дальнем углу, скорчившись и прикрыв глаза руками. Элимер сделал еще несколько шагов вперед, она дернулась и, отняв от лица ладони, прорычала:

— Не сметь! Не трогать!

Элимер остановился и пригляделся. На щеке айсадки багровел огромный синяк, левый глаз заплыл, на плечах виднелись кровоподтеки. Все отметины были свежими.

В груди Элимера вскипела злость: он приказывал не трогать дикарку, но его ослушались. Подавив гнев, он обернулся к стоящему позади бородатому стражнику. Тот сразу все понял: недобрый взгляд правителя сказал ему больше, чем любые слова. Кровь отхлынула от лица мужчины, а через мгновение накатила вновь, окрасив лоб и щеки.

— Имена, — процедил Элимер, подзывая жестом и второго стражника — молодого и большеглазого.

— Зушран, повелитель, — представился чернобородый.

— Т-тайрун, м-мой кхан, — заикаясь от страха или от рождения, сказал молодой.

— Вам передавали мой приказ насчет этой заключенной?

— Д-да, мой к-кхан, Хирген с-сказал, — снова ответил Тайрун, и Элимер сделал вывод, что заикается он все же от рождения.

— Но вы ослушались.

— Повелитель… прости, но это не мы! — воскликнул Зушран, для убедительности мотая головой.

— Вот как? Кто же тогда? Она сама? — Элимер издевательски вскинул брови.

— Лагрейху это, — признался чернобородый. — Он вчера дежурил, а она ему глаза пальцами попыталась выдавить. И укусила еще… за нос… до крови… и прямо откусила кончик. Вот он и взъярился…

Лицо кхана не изменилось, но злость в глазах разгорелась ярче.

— Это что же такого Лагрейху думал сделать — или сделал — что она на него набросилась?

Стражник вздохнул и отвел взгляд, видимо, стесняясь сдавать приятеля. Но выбора у него не было: если солгать правителю, а ложь откроется, то самому будет несдобровать.

— Не знаю точно, повелитель, но говорят, что вроде снасильничать думал…

— Удалось?

— Не знаю, не при мне было, — ответил Зушран с видимым облегчением: ведь если не видел, то и обвинить не в чем.

— А ты знаешь? — обратился Элимер к Тайруну, но и тот отрицательно мотнул головой. — Тогда зови Хиргена, — велел он.

Тайрун отправился за смотрителем, а Элимер вновь уставился на айсадку. Под его взглядом она плотнее вжалась в стену и, оскалившись, выставила вперед руки.

— Успокойся, — бросил кхан, — я тебя не трону.

Девчонка не отреагировала, будто не услышала его или не поняла. Элимер даже подумал, что она не знает отерхейнского, но вспомнил, что только что она уже говорила на нем. Неудивительно: племена много лет прожили рядом с поселенцами, а значит, хотя бы простые слова и отдельные фразы выучили.

В коридоре послышались гулкие шаги, айсадка вздрогнула, а кхан повернулся на звук. То явился смотритель темницы, а двое уже знакомых Элимеру стражника встали за его спиной. Кхан вышел из камеры, прикрыв за собой дверь — осталась лишь узкая щель, — и обратился к Хиргену.

— Твой подчиненный нарушил мой приказ. Некий Лагрейху.

— Да, повелитель, знаю, Тайрун мне сказал.

— Ты должен был знать об этом уже вчера. Но твои люди тебе не сообщили. Почему?

Смотритель сглотнул слюну.

— Прости, мой кхан, моя вина, что излишне доверял им, не требовал докладывать о пленнице каждый день. — Он недобро покосился на стражников. — Я готов понести наказание. И разумеется, ничего подобного с пленницей больше не повторится.

— Разумеется, — кивнул кхан. — Потому что виновный будет казнен. У тебя есть день на то, чтобы точно выяснить, кто нарушил мой приказ: Лагрейху или еще кто-то. Завтра на закате отрубить преступнику голову. Все, кто в последние два дня нес дозор в темнице, лишаются дневного жалования. И ты тоже.

— Да, мой кхан, — выдохнул смотритель, понимая, что легко отделался: иной раз правитель куда более жестоко относился к провинившимся подданным.

Элимер прошел дальше по коридору и погасил свой факел, опустив в чашу с песком, затем повернулся к Хиргену.

— Теперь айсадка, — перешел он к другим распоряжениям. — Ее нужно отвести наверх, в потаенную комнату. Распорядись, чтобы принесли туда воду и какую-нибудь одежду. И лекаря пригласи. Убедись, что в комнате нет острых и тяжелых вещей, веревок… всего того, чем она могла бы навредить себе или другим.

— Все сделаю, — кивнул Хирген. — Велишь начать сейчас же?

— Велю. Ступай.

Смотритель поклонился, но Элимер уже прошел мимо него по коридору. Хирген двинулся следом. Посередине ведущей из подземелья лестницы кхан обернулся.

— Замки у тебя проржавели. Разве я за этим следить должен?

— Сегодня же прикажу почистить или сменить.

Элимер промолчал и пошел дальше. Поднявшись в жилую часть замка, он с удовольствием втянул сухой теплый воздух.

* * *

Сначала исчезла полоска света, затем Шейра услышала, как закрылся замок. Она вновь оказалась в пугающей тишине, кромешном мраке, наедине с собственным отчаянием. Девушка слабо представляла, сколько времени провела здесь, и тем более не знала, сколько еще пробудет. Дни отсчитывала по числу появлений стражников: два раза в день один из них приносил воду и еду — вареные овощи, сыр и пресную лепешку.

Шакалы приходили и сразу уходили — так длилось до четвертого дня. А потом явился мужчина почти сразу после того, как перед ней поставили еду. Слишком рано явился. Сначала он смеялся над Шейрой и что-то говорил, но она не понимала — за булькающим хохотом не разбирала слов. Затем набросился, придавив своим телом к полу, распластавшись на ней, как на подстилке из шкур, и принялся шарить руками по шее, груди, между бедер. О, Шейра прекрасно понимала, что это значит, и не могла допустить, чтобы шакал овладел ею. Но что она могла сделать — безоружная, ослабевшая? Только и сумела, что со всей силы ударить в веки большими пальцами, а зубами вцепиться в нос, находящийся прямо перед ее лицом. Шакал завопил, а она ощутила его соленую теплую кровь на губах и языке. В следующий миг в скулу Шейры врезался тяжелый кулак, заставив разжать зубы. Враг вскочил, хватаясь за нос, рыча и заливая пол своей кровью. Потом обрушился на сжавшуюся, притянувшую колени к груди девушку, и принялся бить ее по голове, бедрам, плечам. Наверное, забил бы до смерти, но на крик прибежали другие шакалы и оттащили его. Шейра к этому времени почти потеряла сознание, и только одна мысль крутилась в затуманенной голове: умереть хочется…

На пятый день явился темный вождь, Шейра сразу его узнала и приготовилась защищаться, если и он захочет на нее напасть. Она следила за ним напряженным взглядом и прикидывала: если шакал подойдет, успеет ли она выхватить кинжал из его ножен, а потом всадить в грудь — ему или себе.

Правда, шакалий вождь, сделав несколько шагов, остановился и больше не делал попыток приблизиться, только разглядывал ее с тем любопытством, с каким дети разглядывают диковинное насекомое. Потом сказал, что не тронет. Она разобрала слова, но не поверила: всем известно, что шакалы — лгуны.

Этот, однако, не соврал. Еще чуть-чуть посмотрел на нее и молча ушел. Из-за неплотно закрытой двери Шейра слышала, как он бранится из-за того, что вчерашний шакал дурно с ней поступил. Это с трудом укладывалось в голове, ведь темный вождь — самый подлый и бесчестный из всех шакалов.

Когда все ушли, а дверной замок проскрежетал, закрываясь, она снова свернулась в углу на подстилке из сена и шкур и даже задремала муторной тревожной дремой. Очнулась она, когда снова проскрипел ключ в замочной скважине, и на пороге появились два незнакомца. Она вскочила, выставив вперед руки, но через несколько мгновений борьбы шакалы скрутили ее и потащили из темницы и дальше по коридору.

Шейра решила, что ее ведут убивать.

* * *

Кхан сидел в тронной зале, подперев рукой подбородок. Изредка прикладывался к кувшину с водой, стоящему на широком подлокотнике. За спиной правителя застыл Видальд, и больше в помещении никого не было.

Дверь распахнулась, стражник втолкнул пленницу, и Элимер с удовольствием отметил, что она все-таки облачилась в принесенную ей одежду: простую тунику из небеленого льна. Значит, можно было надеяться, что и в остальном дикарка будет столь же сговорчива. С тех пор как ее забрали из темницы и поместили в потаенной комнате, прошло несколько дней. Синяки на лице пожелтели, отек под веком уменьшился, теперь ее юность бросалась в глаза еще сильнее.

Айсадка не сутулилась, не дрожала и вообще не походила на впавшую в отчаяние. Напротив, стояла неподвижно, расправив плечи, вздернув подбородок, ее взгляд находился где-то на уровне груди кхана, но смотрела она как будто сквозь него, словно не видя его.

Элимер в неудовольствии поджал губы. «Нет, эта ничего не расскажет… Но попробовать все равно стоит».

— Назови свое имя! — велел он.

Девчонка осталась невозмутимой.

— Гордыня тебе только навредит. Хотя как знаешь… — бросил Элимер и, стараясь подбирать простые слова, медленно проговорил: — Тогда меня послушай. Я сохраню тебе жизнь и верну свободу, если расскажешь о вашем пророчестве. Если откажешься, велю пытать и убить. Убивать тебя будут долго, будут каждый день что-то отрезать. Сначала пальцы, потом уши… — Дикарка молчала, и Элимер добавил: — А до этого отдам тебя моим воинам. Их будет много. Тебе понравится.

Последняя угроза подействовала, айсадка вздрогнула и наконец посмотрела кхану в глаза. Помолчала, подбирая отерхейнские слова, и выпалила с сильным акцентом:

— Лжиный темный вожак! Шакала зачем убить велеть, если делать, как он?

— Я его казнил не из-за тебя, а потому что он меня ослушался. Он отмучился, а твои мучения только начинаются.

Девчонка отвернулась, но от кхана не ускользнуло, что уголки ее губ дернулись, а кулаки сжались. Значит, пленница и впрямь поверила в угрозы, испугалась их, а раз так, можно добавить новых:

— Муки ждут не только тебя. Чем дольше будешь молчать, тем больше твоих сородичей умрет.

Айсадка широко распахнула глаза, и ее губы задрожали. Затем она отшатнулась, оказавшись чуть позади одного из стражников.

Самое время повторить вопрос, подумал Элимер, но не успел и слова сказать: девчонка молниеносным движением выхватила из ножен стражника кинжал и, отскочив назад, размахнулась, целя себе в шею.

Никто не успел бы ей помешать…

Видальд успел.

Словно предугадав порыв пленницы, в тот же миг запустил в нее бронзовым кувшином с водой и попал в живот. Девушка согнулась, издала тонкий всхлип и, не удержав равновесия, упала. Когда пришла в себя, стражники уже отняли кинжал и теперь связывали за спиной руки. Айсадка тщетно пыталась вырваться. Ее ресницы часто-часто заморгали, и она опустила голову, скрывая слезы.

— Даю время до завтра, хорошо подумай, — усталым голосом протянул Элимер и махнул рукой стражнику. — Уводи!

За пленницей закрылась дверь, а кхан поднялся и в раздражении прошелся по зале.

— Не понимаю этих дикарей! Сущее безумие — согласиться на пытки и умереть из-за какого-то пророчества! Но, может, теперь она передумает?

— Нет, — возразил телохранитель, — не передумает.

— Ну ладно, я бы еще понял, если бы она только собой жертвовала. Но что же, до жизни соплеменников ей тоже дела нет?

— Ты же, кхан, видел, что есть, — ответил Видальд. — Иначе с чего бы она убить себя вздумала? Просто у них, у дикарей, все не по-людски. Они верят… во всякое.

— Во всякое?

— Ну, они верят, что нельзя болтать о таинствах чужакам, тем более врагам, а то в посмертии и следующих рождениях ждут муки сильнее тех, которыми ты пугаешь. А остальной народ столкнется с бедами: голодом, болезнями… ну и всем таким прочим. Если не умилостивит духов большой кровавой жертвой…

— Откуда ты все это знаешь? — удивился Элимер.

— Ну так я же горец. А наш народ знаком с дикарями давнее, чем вы.

— И что ты раньше молчал? Зачем я на нее время тратил?

Видальд пожал плечами.

— А что бы изменилось? Извиняй, кхан, но ты ведь все равно попробовал бы.

Мысленно Элимер согласился с воином, а вслух сказал:

— Это не тебе решать. Говори все что знаешь. Как выпытать у нее правду?

— А почем мне знать-то? Разве только она поверит, что пророчество — вранье. Может, оно и есть вранье. Но убедить ее в этом будет непросто.

— Ладно, я подумаю над этим, и ты подумай. А теперь ступай, оставь меня одного.

Элимер неспроста решил остаться в одиночестве и не зря приказал доставить айсадку в одну из двух потаенных комнат. Туда вели проложенные в замке скрытые ходы, в стенах же комнат, у самого потолка, находились замаскированные отверстия, к которым можно было подняться по узкой, выбитой прямо в стене лестнице и через которые просматривалась часть помещения.

К одному из этих отверстий Элимер и отправился. Он знал, что выражение лица любого человека, когда тот находится в одиночестве, говорит больше, чем слова.

* * *

Шейра застыла посреди сумрачной комнаты. Растерянный взгляд блуждал по каменной стене, скользил от двери к зарешеченному окну и обратно.

Отчаяние сменилось безразличием и безмерной усталостью. Девушка потеряла последнюю возможность с честью вырваться из ловушки, в которую попала — после неудавшейся попытки самоубийства следить за ней станут намного тщательнее, и второй возможности не представится. Значит, Шейре остается либо предать таинство и после смерти не найти дороги в Долину вечной охоты — либо не предавать и обречь себя на страшные пытки.

При мысли об угрозах темного человека безразличие ушло, дыхание сбилось, сердце бешено застучало, а потом как будто замерло. Шейра до умопомрачения боялась умирать той позорной смертью, о которой говорил вожак. Представлять, что сделают с ней, с ее телом темные люди, было нестерпимо. Хотелось бы верить, что все случившееся только сон — увы, разум ее не покинул и упрямо повторял: это явь. Страшная, но явь.

Пока Шейра сидела в темной камере, то много раз порывалась броситься к двери и кричать: «Я все скажу, только выпустите меня!» Каждый раз что-то останавливало. Остатки гордости. Мысль об оставшихся в лесах детях: они еще могут вырасти, и род айсадов не прервется. Надежда, слабая и робкая, что все-таки удастся победить вождя-шакала. Сейчас она окончательно угасла.

Шейра прислонилась к стене, потом сползла по ней на пол и обхватила колени руками. Снова и снова проносились перед глазами пугающие картинки: насилие, пытки, казнь… пытки, насилие… В памяти всплыло лицо темного вождя: резкие черты, злая ухмылка, ледяной взгляд. «Этот на любую подлость способен».

Она уронила голову на колени и заплакала.

* * *

Элимер наблюдал за айсадкой. Она сидела на полу, обхватив колени руками, и смотрела в пустоту. Утопающая в большой тунике, из-под которой как-то беззащитно торчали худые лодыжки, она походила на ребенка, надевшего родительское платье. В общем-то, еще пару лет назад она и была ребенком. Тем удивительнее, что сейчас проявила такую стойкость. Столько дней провела в холодной камере и неизвестности. Ее пытался изнасиловать и избил тюремщик, а главный враг угрожал пытками и очередным насилием — но девчонка все равно не сдалась.

Элимер считал, что дикарка жертвует собой исключительно из юношеской дурости, и все же не мог не оценить ее готовность постоять за свою правду. Немногие на это способны.

Голова айсадки упала на колени, плечи затряслись — девушка заплакала. Мимолетная жалость кольнула сердце Элимера, но он быстро ее подавил, чтобы не мешала трезво мыслить. В конце концов, девчонка с самого начала знала, на что идет и чем рискует.