Тени Вайаты (джен)

Кто-то подхватил вестника под руку. Атаман, глядя на него, вновь побледнел, хотя голос его звучал спокойно, когда он принялся расспрашивать:

— Сколько их? Где они — далеко отсюда?

— Сотня точно, когда бы не больше, — выдохнул разбойник. — Едут по старой дороге, иначе же конным не проехать. Когда я их приметил, они были у Гиблой глыбы — я только и разглядел, что шлемы да копья блестят на солнце, прочее-то пыль скрыла.

— Что такое Гиблая глыба? — вмешался подошедший Исур.

— Так здесь называют соседнюю шахту и груду валунов над ее створом, — пояснил Панхар. — Если вы видели окрестности, то понимаете, что скоро стража явится сюда. А если у них копья…

— Куда ведет дорога? — спросил Берхаин. — К этому входу? — Он указал на проем, которым сам недавно прошел.

Вестник кивнул — одновременно с Панхаром.

— Да, — сказал тот. — У этой пещеры есть еще один выход, не считая мелких, но кто-то из стражи может знать о них. Если они разделятся и зажмут нас… — Он помолчал и обернулся к вестнику. — Нурх, возвращайся на свой пост и следи в оба, нет ли соглядатаев. Заметишь кого — бегом ко мне, и гляди, как бы не подстрелили.

Разбойник убежал. Панхар тем временем оглядывал прочих.

— Надо бы разведать у дороги… — начал он.

— Вот я и разведаю, — вызвался Исур и тотчас прибавил, уловив взгляд Панхара: — Не тревожься, не выдам я вас — какой мне в том прок? Они же все служат Садахару. Зато я знаю многих в лицо, а вы — нет. Может, посчастливится заодно подслушать их разговоры.

Он коротко поклонился Огешану и умчался — будто правда тень мелькнула. Берхаин поглядел ему вслед.

— У вас есть другое убежище — на такие вот случаи? — спросил он Панхара.

— Что, общий враг объединяет? — невесело усмехнулся атаман, но ответил: — Есть одно, в ближайшем предместье. Надо же нам незаметно сбывать кому-то награбленное и заодно покупать еду. Только сейчас дело не в том, есть ли убежище, а в том, как до него добраться, если нас отрежут. Я уже говорил, что стражники могут знать о втором выходе.

— Как я понимаю, вторым выходом быстрее будет добраться до предместий, — сказал Берхаин. — И напрасно ты смеешься. Общий враг в самом деле объединяет. Хотя мне до вас нет дела, лишь бы благополучно вывести отсюда Найру. Заодно могу помочь вам. Мне не впервой выбирать меньшее из двух зол, хотя меньшее обычно оборачивается большим. Но дочь для меня — превыше всего. Думаю, ты можешь это понять.

С этими словами Берхаин обернулся. Увиденное едва не заставило его потерять дар речи: Найра стояла рядом с королевичем, не сводя с него глаз, и говорила с ним, будто с давним знакомым. Позабыв про все грозящие опасности, про недавний свой ужас оттого, что дочь теперь знает правду, Берхаин зашагал к ним.

— …нет, я видела тебя не раз, — услышал он слова Найры, — только лица почти не разглядела. И все думала, кто же ты такой и отчего ходишь за мной — и отчего не подойдешь.

— Ты думала? — Королевич покраснел. — Правда думала обо мне? А я просто… не хотел обидеть тебя… вдруг ты бы рассердилась или поняла неверно…

— Если верно скажешь, тебя верно поймут, — улыбнулась Найра и поправила прядь волос. Огешан сделал движение, словно хотел дотронуться до них. — Я всегда думала, что юноша должен подойти первым. Но сегодня… Знаешь, мне кажется, я чувствовала тебя там, на рынке. Не случись… того, что случилось, я бы сама подошла и спросила.

— Должно быть, за тобой ухаживают многие юноши, — с тоской протянул Огешан. — Неудивительно, ты же…

— Вовсе нет, — качнула головой Найра и вновь улыбнулась — той самой сокровенной, опасной улыбкой. — За мной вообще никто не ухаживает…

— И не будет, — оборвал подошедший Берхаин, отчего оба вздрогнули. — Уж точно не так, ради мгновенного развлечения. Доступных девиц ищи в другом месте, королевич.

Тот вновь побагровел, губы его задрожали. Глаза на миг сверкнули гневом, хотя ответил он ровным голосом, даже с намеком на учтивость.

— Я и не думал, поверь, — сказал Огешан. — Будь это в моих силах, я сделал бы Найру своей королевой, она достойна этого. Даже если я пока ничего не могу, я добьюсь, потому что люблю ее… — Он бросил на нее быстрый взгляд, словно испугался, что сболтнул лишнее, но страх его тотчас пропал. — Да, люблю всем сердцем, чему будь свидетелем, как ее отец.

Найра вскрикнула и закрыла лицо руками, хотя под пальцами было видно, как она краснеет. Берхаин же не был впечатлен.

— Любишь, значит? — прищурился он. — Вот так быстро: увидел — и сразу полюбил?

Не успел Берхаин договорить, как перед глазами будто потемнело, собственные слова ударили по сердцу тяжелым молотом. «А как же ты сам? — зазвенело глубоко в душе, там, где бережно хранились все самые светлые его воспоминания. — Как же Амхала? Не только ради справедливости ты свернул с темного пути и спас жизнь ей и ее отцу».

— А разве ты не полюбил маму с первого взгляда? — прозвучали рядом слова Найры, будто эхо собственных дум. — Как и она — тебя?

Воспоминания не продлились и пяти ударов сердца, но Берхаин словно прожил все заново, словно стряхнул с плеч минувшие семнадцать лет и вновь стал молодым — убийцей, служителем тьмы, лучшим из лучших, люто ненавидящим свое призвание.

Он узнал правду давным-давно, еще мальчишкой. Побежденные когда-то королем Суллеком поклонники Тейава не изменились: прикрывшись школой «теней», они продолжали свое дело — убивать, только теперь чужими руками. Кем бы ни делались взрослые «тени», закончившие обучение, — наемниками, воинами, телохранителями, — они обязаны были убивать во славу тьмы. О судьбе тех, кто отказывался, знали все. И Берхаин убивал, стараясь не видеть в своих жертвах людей, как учили жрецы Тейава, и проклиная себя за каждую каплю невинно пролитой крови. Убивал до тех пор, пока не очутился в городе Рехемате, что на западном берегу Сехры.

…Рехемат, прокаленный солнцем, овеваемый прохладой садов и милостивой рекой, отрада для тех, кто наслаждается жизнью. И в его сердце жила тьма — тьма алчности, зависти и ненависти. Воистину нет у Тейава более ревностного служителя, чем человек, одержимый этими низменными чувствами.

Они были знатны, богаты и честолюбивы — а значит, жадны и завистливы. И, как водится, они ненавидели всех, кто честен, справедлив и влиятелен. Таким был благородный Шедек, с чьим предком поделился когда-то божественной кровью сам бессмертный Архатшир. Мало кого из членов правящего совета чтили в Рехемате больше. И мало кого ненавидели сильнее тщеславные властолюбцы, чьи руки с виду чисты, а души черней, чем у самых жестоких убийц.

Смерть Шедека и всего его дома была оценена в триста серебряных шан — неслыханное богатство. Как водится, половина вперед. Но молодость недооценила изощренную хитрость опытных интриганов. Ибо одного убийцы-наемника, пусть даже «тени», им показалось мало.

Пятеро. Все — старше и опытнее, из них двое «теней». Богатый дом Шедека, осененный густым садом, озаренный равнодушным светом желтой луны, сделался полем кровавой битвы. Немало крови в ту ночь получила тьма — хотя и не той, которой жаждала. Пали, отважно сражаясь, верные слуги. Пали убийцы, да поглотит тьма их души. А черная тропа впереди расплылась и обернулась туманом, в котором маячили двое: раненый старик и его дочь.

А потом туман рассеялся, и осталась она одна. Амхала.

И было прибрежное поселение, каких много по обе стороны Сехры до самой Вайаты. Как оно звалось, неважно. Но как можно забыть его прорезанные каналами улочки, низкие дома песочного цвета, неистовые крики толпы, раскаленный воздух — и скромное жилище в одну комнатку, которое не променяешь на самые пышные дворцы.

Как мог убийца, воспитанник жрецов Тейава, знать, что такое любовь? Как мог понять, что полюбил? Защитить любой ценой, уберечь от голода, от нужды, от опасностей — вот чего он хотел. А она бесстрашно шла ему навстречу, словно ее ничуть не пугало его прошлое. Как могла она слушать о тех мерзостях, на которые нельзя было оглянуться без содрогания? Но она желала слушать, исцеляя светом своей души кровавые, гниющие раны в сердце «тени». Указывая путь, как уйти от тьмы — и от тьмы Тейава, и от своей.

Путем была она.

И были дни, полные воплей, жестокого любопытства, брызг крови, хруста мышц и костей — чужих. И были улицы, на которых не продохнуть от давки, — не разбалованные зрелищами люди ловили каждое движение каждого бойца, что сходились на потеху себе и другим. Сыпались дождем серебро и медь. И был лучший из лучших, но даже лучшим доводится порой сталкиваться с подлостью противника. И были тяжкие муки от раны, нанесенной отравленным клинком, и были слезы в глазах Амхалы и бессонные ночи, полные трудов и воззваний к милости богов. Разве могли они не услышать ее?

Тело исцелилось, и исцелилась душа. Прочь сомнения — только как отыскать нужные слова? Но боги недаром наделили женщин мудрым сердцем. Давно уже звенел под низкой крышей из стеблей и листьев горшва веселый бубен в руках одного из духов, незримых помощников Эфитры. И звон этот наконец услышали оба.

Как и когда это случилось? Кто из них первым подошел, кто первым заговорил — да и была ли нужда в разговорах? Были только жаркие объятия, сияющие в полумраке глаза, пот и спутанные волосы, бесчисленные «люблю» в перерывах между поцелуями и судорожными вздохами. Союз света и тьмы невозможен, что-то одно неизбежно победит. Тогда победил свет. А тьма ушла, отвергнутая — навсегда, как казалось той ночью.

А наутро сладко благоухали цветы, что увивали алтарь Эфитры, и мелодично пела молодая жрица, и вился к небу дым от душистых курений, и рука сжимала нежную и прохладную ладонь Амхалы, и звучала клятва вечной любви и верности. И много лет — до сегодняшнего дня — приходилось защищать свое право на эту любовь, которое хотели отнять вместе с жизнью и сердцем посланники тьмы. И пусть ныне Амхала ушла, но любовь жива — а они давно истлели, растворившись без следа во мраке смерти.

…Семнадцать минувших лет пронеслись в памяти, точно один миг. Берхаин вздохнул, вновь становясь собою нынешним. Найра и королевич так и стояли поблизости: говорить они больше не решались, только глаза их — небесные у дочери, темные у юноши — лучились тем самым светом, который виделся ему тогда в очах Амхалы. Они у нее тоже были темные…

Но боги смилостивились над Берхаином, избавив его на время от принятия тяжкого решения. Оно подождет — сперва стоит покончить с прямой угрозой.

Тем временем разбойники под предводительством Панхара вовсю готовились к возможному бою и отступлению: собрали необходимые вещи, деньги и еду, вытащили кожаные или стеганые туники, вооружились луками и дубинами — нож у каждого был при себе. Глядя на них, Берхаин ощутил давно позабытое приятное предвкушение: сколько лет прошло с тех пор, когда ему приходилось драться в настоящей битве. Он задумался, брать ли оружие, и решил пока обойтись — он почти всегда справлялся и голыми руками. Вновь он поглядел на дочь, затем на королевича, усомнившись, стоит ли доверять ему жизнь Найры. Возможно, юноша в самом деле не врет насчет своей любви. Но сильным бойцом его не назовешь.

В разгар сборов вернулся Исур, невредимый, весь перемазанный каменной пылью. Первое, что он сделал, — велел разбойникам притихнуть.

— Ваш галдеж слышно аж до самой Вайаты, — сказал он им. — А стражники не глухие и не дураки. Ведет их сам Сеннуф, Садахаров сынок. Я сумел кое-что подслушать, так вот: им приказано перебить всех, главаря взять живым. — Он посмотрел на Панхара, затем со странным выражением — на королевича. — А еще они говорили про другое задание — убедиться, что вы мертвы, господин, и забрать ваше тело.

Огешан побелел и содрогнулся. Заговорить он смог, только сглотнув.

— Да проклянут его боги… — прошептал он и продолжил громче: — Значит, он решил действовать открыто. Люди Сеннуфа убьют меня и скажут, что в этом повинны разбойники.

— Но как же божественная кровь? — заметил Панхар и тут же ответил сам себе: — Хотя для такого, как Садахар, нет ничего святого…

— Вовсе нет, — возразил Исур. — Потому он и хочет пролить божественную кровь чужими руками, а сам остаться чистым. Думаю, что стражники, даже самые преданные ему, тоже поостерегутся убивать сами. Зато камень, упавший на голову, боги не проклянут за убийство, как и глубокую пропасть любой из здешних шахт.

Королевич вновь задрожал. Лишь присутствие Найры помогло ему совладать с собой. Он решительно прикусил губу и стиснул рукоять кинжала у пояса.

— Сколько их? — спросил тем временем Берхаин у Исура.

— Полторы сотни. Нам повезло в одном: конникам сюда не войти, придется спешиться. И вряд ли они всей толпой полезут в шахту — наверняка оставят заслон снаружи, чтобы отстреливать или отлавливать беглецов.

— Знают они про второй ход?

— Непохоже. Они едут одним отрядом, нигде не разделились. И я не слышал, чтобы они говорили насчет других ходов.

— Полторы сотни… — повторил Берхаин.

Он оглядел всех — Панхара и его перепуганных людей; спокойного, готового к битве Исура; королевича, который отчаянно храбрился, — и Найру.

— Что ж, — продолжил Берхаин, словно признанный предводитель, и никто не возразил ему, — будет лучше выбраться дальним ходом. Ты и твои люди знают его, так что идите. Вы, — он посмотрел на дочь и Огешана, — тоже выбирайтесь с ними, а ты, брат, как я понимаю, не оставишь своего господина.

— Не оставлю, — кивнул Исур. — И дочь твою тоже. Не тревожься о ней.

Берхаин кивнул ему в ответ.

— Спасибо. Ну а я останусь и задержу их, сколько смогу. Чем больше их тут поляжет, тем лучше.

— Нет, отец! — Найра бросилась к нему. — Идем с нами! Они же убьют тебя…

Он улыбнулся.

— Ты разве забыла: меня никто и никогда не убьет. Как ты можешь сомневаться теперь, когда знаешь, кто я такой? — Эти слова прозвучали с неприкрытой горечью, которая стерла отцовскую улыбку — ненадолго. — Иди с ним, если веришь ему.

Найра оглянулась на Огешана, вновь повернулась к отцу и обняла его.

— Верю, отец. И в тебя тоже верю. Пусть боги сохранят тебя.

Несколько разбойников побежали вглубь пещеры. Никто из них не подумал зажечь факел или лучину — видимо, они хорошо знали дорогу среди здешних запутанных ходов и шатких завалов. Исур сделал знак королевичу и Найре следовать за собой. Огешан повиновался было, когда на плечо ему легла тяжелая рука, едва не пригнувшая его к земле.

— Моя дочь верит тебе, — тихо произнес Берхаин, глядя в глаза королевичу, так, словно видел все сокровенные его думы. — И я доверяю ее тебе. Не подведи ни ее, ни меня — ни самого себя. И не подведи всех этих людей, поскольку они тоже твои люди — твои будущие подданные.

— Не подведу, — только и сказал в ответ Огешан.

Вслед за ними умчались еще разбойники, таща на плечах узлы и едва не падая под их тяжестью. Панхар поглядел им вслед, но не пошел за ними.

— Пусть мои люди идут, — сказал он Берхаину. — Я останусь с тобой. Как бы ни был ты силен, тебе не одолеть сотню вооруженных воинов голыми руками.

— Полторы сотни, — был ему ответ. — Не тревожься: если мне понадобится оружие, я его раздобуду — у тех, кого убью.

Трое разбойников, в том числе лохматый возница телеги, остались рядом с атаманом. Они были снаряжены и вооружены получше других своих товарищей: туники с нашитыми железными полосами, кинжалы и луки, только шлемов не хватало. Разбойники как раз надевали тетивы и проверяли стрелы в колчанах — как успел заметить Берхаин, у каждого имелось не больше десятка.

Вход в пещеру наскоро завалили всем, что нашлось под рукой: камнями, обломками, ненужными мешками, шкурами. Трупы убирать не стали — возможно, их вид слегка остудит решимость стражников.

— Идут, — сказал Берхаин.

Панхар и его товарищи, похоже, ничего не услышали, но дружно кивнули и наложили стрелы на тетивы, готовясь натянуть, как только враги покажутся. Берхаин посмотрел на них, потом оглядел изрядно опустевшую пещеру и, шагнув к Панхару, сжал его руку, держащую лук.

— Не спеши, — сказал он в ответ на изумленный взгляд атамана. — Сперва можно кое-что сделать.

Берхаин указал взглядом в дальний левый угол пещеры, где все еще стояла стреноженная лошадь, так и не выпряженная из телеги. Панхар тотчас кивнул, как и прочие, только у лохматого возницы вырвался вздох.

— Эх, будто от сердца отрываю, — пробормотал он. — Ну да ладно, все равно пришлось бы бросить клячу. А так хоть сгодится.

Разбойник распутал лошади передние ноги и вывел ее в пещеру, поставив мордой ко входу, сам же застыл у передка телеги с кинжалом наготове. Лошадь дрожала и прядала ушами, словно порывалась заржать, и тогда другой разбойник стискивал ее морду. Панхар водил пальцами вдоль древка стрелы на тетиве — и сам напоминал такую же стрелу.

Берхаин стоял молча, отрешившись от всех дум. На сердце у него сделалось спокойно, тревога за Найру ушла без следа — словно кто-то незримый и могущественный укрыл ее от всех возможных опасностей. Мелькнула, прежде чем растаять, еще одна мысль: мог ли он знать, что желание защитить дочь обернется битвой, возможно, за судьбу не только Вайаты, но и всей страны?

Теперь грохот, шаги и позвякивание в соседней пещере слышали все. С бранью стражники принялись разбирать завал. Как только проем расчистили и в нем показались сперва копья, а потом головы стражников в шлемах, Панхар шепнул: «Пора».

Вздохнув, лохматый разбойник со всей силы ткнул лошадь кинжалом в круп и тотчас отпрыгнул в сторону. Пещерное эхо подхватило отрывистое ржание, грохот копыт и телеги, а потом — дружные вопли, звон железа и треск ломающегося дерева.

* * *

После тьмы пещерных ходов, где легко заплутал бы любой, солнечный свет ударил в глаза Огешану. С изумлением он заметил, что свет уже меркнет, — близились сумерки. Шахтовый коридор вывел беглецов на склон утеса, прорезанный мелкими и глубокими трещинами. Огешан глянул вниз: несколько разбойников спускались по этим трещинам, так проворно, словно скользили, как лодки по волнам, несмотря на тяжелый груз на плечах.

Исур взял за руки Огешана и Найру — та глядела на него с легким опасением. Сам телохранитель несколько мгновений наблюдал за спуском разбойников и последовал за ними. Выбирая, куда поставить ногу, Огешан всякий раз содрогался, но скала вовсе не была такой гладкой, какой казалась сверху. Могучие предплечья Исура, похожие на железные скобы, служили обоим опорой, хотя Огешан за его спиной все равно держал свободной рукой ладонь Найры. Да и сама она как будто ничуть не возражала против его поддержки. Когда она крепче сжимала его руку, опасный путь казался восхитительным, и Огешану хотелось, чтобы он длился вечно.

Этот спуск выдался самым трудным. Дальше горные тропы в изобилии вились туда-сюда, и нетрудно было выбрать надежную. Кое-где валуны полностью закрывали беглецов, так, что их невозможно было заметить со стороны старой дороги. Да и Нурх все еще нес стражу наверху, у выхода из пещеры.

— Шагайте живее, надо поспеть до темноты, — бросил один из проходящих мимо разбойников.

Огешан посмотрел на Найру. Она крепилась, но выглядела усталой, волосы ее растрепались, подол изорвался и покрылся пылью. Впрочем, сам он, наверное, выглядел не лучше.

— Послушай, Исур, — шепнул Огешан на ходу, так, чтобы Найра не слышала, — а вдруг кто-нибудь из них решит выдать меня стражникам? Разбойники есть разбойники. Вдруг захотят награду — или помилование.

Телохранитель невесело усмехнулся.

— Награду? Помилование? Да кто ж им его даст, господин? Разбойники не дураки и прекрасно знают, что не видать им пощады ни от Садахара, ни от Сеннуфа, что одно и то же. Если они и станут надеяться на чью-то милость, так это на вашу. Так что для них ваша жизнь дороже собственной. И за девушку не тревожьтесь. Любой из них скорее сам перережет себе горло, чем недозволительно глянет в ее сторону. Ее отец их крепко запугал. — Исур помолчал и прибавил: — Не будь я тем, кто я есть, я бы тоже струхнул. Одарили же боги…

— Ну, если ты уверен… — начал Огешан, но его перебила Найра, которая все слышала:

— А что тут сомневаться? Спасаться, так всем вместе. Вам ли двоим бояться этой шайки? Вы без труда защитите меня.

— Он защитит, — сказал Исур, положив руку на плечо Огешана. — Он за тебя пойдет и на любого врага, и на тигра, и в морскую пучину. Надеюсь, не придется. — Он указал на удаляющихся разбойников. — Ступайте за ними.

— А ты? — удивился Огешан. — Ты так говоришь, словно… — Он оглянулся на тусклую громаду шахты.

— Да, господин, — кивнул Исур. — Я чувствую, что должен вернуться. Вы уже убедились сегодня в чутье «теней», так поверьте еще раз. Ради вас я поберегусь, и вы поберегитесь — и защитите ее, если понадобится. Прощайте, и да помогут вам боги.

— Да хранят они тебя, — шепнула Найра ему вслед.

Огешан заставил себя отвернуться и не смотреть, как Исур взбирается по круче навстречу неизвестно чему. Найра взяла его за руку, спокойно, словно знала давным-давно, и напомнила: «Идем». Несмотря на страх, усталость, дрожащие ноги, сомнительных союзников и множество врагов поблизости, королевич ликовал в душе — ликовал как никогда прежде. Телохранитель телохранителем, но хочется и самому стать героем в глазах любимой.

Лишь бы это геройство — его, Исура, отца Найры — не обернулось бедой для всех.