Химия (гет)

Одиночество обступило ее со всех сторон, став ее новой реальностью. Друзья… их больше не было. Они предали ее, отвернулись, испугались — как она могла "предать Джима ради монстра"?! В их глазах она была виновна в его смерти. Их предательство ранило сильнее, чем обвинения. Она осталась одна наедине со своей болью и непониманием. В школе ее сторонились, шепот за спиной преследовал ее. В коридорах на нее бросали взгляды, полные презрительного любопытства, словно она была экспонатом, а не обычной ученицей.

Смерть Джима, произошедшая на ее глазах, не отпускала, и та ужасная картина, против ее воли и желания, возникала в памяти вновь и вновь.

Ее сердце давно ему не принадлежало, но он был частью той, прежней жизни, которая теперь казалась далёкой и нереальной.

С появлением у Эдварда адвоката — внимание СМИ к его делу стало ощутимо нарастать. В дом постоянно звонили журналисты, пытаясь взять интервью. СМИ раздували историю, превращая ее в сенсацию. "Девушка полюбила чудовище", "Трагедия в тихом пригороде", "Любовь и ножницы" — пестрели заголовки газет и теленовостей. Репортажи о «человеке-ножницах» то и дело появлялись на экранах телевизоров.

Город, словно единый организм, отторг семью Боггс. Соседи отворачивались, бросали косые, осуждающие взгляды.

Родители Ким ходили как тени, угнетенные давлением общественного мнения, вниманием прессы и стыдом за дочь, осмелившуюся "полюбить монстра".

Они изводили Ким уговорами, требованиями отречься от Эдварда, забыть его, спасти хотя бы остатки репутации.

Каждый день были ссоры с отцом. Билл был в ярости на Пег, на Ким, на весь мир, чувствуя себя бессильным что-либо изменить. Пег вела себя с Ким напряжённо и отстраненно, и в этом чувствовалась и ее глубокая боль — словно, отстраняясь от дочери, она пыталась отстраниться и от собственного стыда и разочарования. Она любила дочь, но не могла принять ее "ошибку", и эта внутренняя борьба мучила обеих.

Они думали о переезде, но понимали, что репутация дома безнадежно испорчена, и желающих купить его не найдется.

— ...Как вы могли так поступить?! Как вы могли бросить его, когда он так нуждался в помощи?!

— ...Ким, опомнись, подумай о нас! О нашей жизни! Ты разрушаешь все, понимаешь?! Зачем тебе этот… этот! Он не такой как мы, он опасен! Просто выкинь его из головы!

— ...Да он лучше вас всех, вместе взятых!

— ...Хорошо у тебя получается, сегодня с одним, завтра уже с другим, новый парень убивает бывшего — замечательно!

— ...Подумай хотя бы о Кевине, над ним смеются в школе!

— ...Когда ваша выгода закончилась, вы просто избавились от него! Вы даже не подумали, чтобы помочь ему, чтобы он мог жить нормально, без этих ножниц! Зачем тогда вообще было говорить про врача?!

Это повторялось изо дня в день. Ким, приходя из школы, привычно погружалась в эту давящую и тягостную атмосферу, ощущая с каждым разом всё острее, что не было никого, кто бы мог ее поддержать и понять.

Эдвард оставался единственным по настоящему близким человеком — будучи почти недосягаемым. Она так сильно по нему тосковала. В груди ныло, саднило от мыслей что он там, и что ждёт его впереди.

Она вспоминала волшебство, которое он творил — в каждом его творении была какая-то неземная красота, очаровывающая ее до глубины души. Без него в доме осталась лишь давящая пустота.

Пег тяготило чувство вины — она проклинала тот день, когда привела Эдварда в их дом, в их жизнь. Ее тоже вызывали в полицию, допрашивали, требовали объяснений — как она, видя лезвия вместо рук, могла привести его в город, в общество, разве она не понимала, какой опасности подвергает окружающих?

Но постепенно она начинала понимать, что, как бы ей ни хотелось откреститься от всего этого, она уже не сможет уйти от ответственности. Ведь именно она запустила цепочку событий, приведших к трагедии. Ей было жаль и Эдварда, запертого теперь в холодной камере вместо своего сказочного замка. И в глубине души, несмотря на все опасения и смятение, она знала — она не сможет назвать Эдварда монстром, не сможет солгать, будто он хотел убить ее сына. Она должна будет сказать правду. Ведь они уже стали изгоями, и никакие слова не смогут это изменить.

Ким смотрела на родителей с тяжестью в сердце. Она видела их надломленность, их отчаянное желание вернуться к привычному, безопасному, нормальному миру. Вина за то, что она приносит страдания своей семье, мучила ее, но поступить иначе она не могла. Она не хотела быть такой же как они — слабой, трусливой, готовой предать свою человечность ради спокойствия. Она не могла предать его вновь. Его боль не могла быть отделена от нее.

До Эдварда жизнь текла по накатанной — чинлидинг, самый популярный парень, о котором грезили все ее подруги. А потом... вдруг вспыхнуло то самое чувство, когда встречаешь своего человека, чувство которого она никогда раньше не знала. Она вспоминала его робкую, щемящую нежность, кроткую доброту. Он показал ей, как это — быть собой, чувствовать по-настоящему, открыл ей настоящую реальность вокруг, и она уже не могла быть прежней. Ей словно некуда было возвращаться — та "нормальная" жизнь вдруг обнажилась фальшивой декорацией, развалившейся как картонный город.

Их короткое время вместе было так хрупко, как тонкий лед. Их любовь была словно редкий цветок, распускающийся среди снега. А в замке она с отчаянием осознала, что люди никогда не примут и не поймут его уникальность, и она не знала, что с этим делать.

Вина давила на нее — ведь это она виновата в том, что в итоге случилось с Эдвардом. Когда она, из-за собственной слабости, согласилась на этот проклятый план Джима, на эту глупую авантюру. Боялась потерять Джима, боялась, что он решит, что ей не важны их отношения, не хотела провоцировать конфликт. И этот страх привел к еще большей трагедии.

Ей было так стыдно за то, какой она была. За свое отношение к Эдварду, когда она сначала как все не видела в нем равного. За то, что она так и не нашла в себе смелости тогда сказать правду, когда ещё была возможность что-то изменить. Боялась гнева отца, не хотела подставлять Джима — теперь это казалось такими малодушными оправданиями.

Но особенно обжигали ее мысли о том роковом дне. В тот момент, когда толпа окружила Эдварда, внутри нее словно что-то оборвалось. Она знала, что должна, просто обязана встать на его сторону, защитить его перед всеми, но... Чужие голоса, страх осуждения парализовали ее. Она не смогла решиться выйти вперёд, встать рядом с ним и сказать всем правду. Она так легко отпустила его... Он ушел, а она осталась стоять, раздавленная собственным малодушием.

В тот день она впервые по-настоящему увидела, на что способны люди, как быстро они превращаются в стаю, готовую разорвать того, кто не такой, как они. И она, своим молчанием, стала невольной соучастницей этого.

...Неожиданная новость о том, что учёный из Калифорнии нанял Эдварду адвоката — всколыхнула смесь трепетной надежды и неясного страха — чего эти люди хотят от Эдварда?

Вскоре мистер Картер нашел способ встретиться с ней, чтобы обсудить ее роль — ключевого свидетеля в предстоящем процессе. После всех его убедительных аргументов, что это единственный шанс для Эдварда, в ней начала расти надежда. Теперь Эдвард не один, и появился шанс на справедливое расследование и освобождение.

Ким смотрела на свое отражение. Боль и усталость как и прежде плескались в ее взгляде, но теперь их оттесняла новая сила — решимость. Она больше не будет бояться. Она больше не позволит страху управлять ее жизнью. Она будет участвовать в суде. Она будет свидетельствовать в защиту Эдварда. Даже если это окончательно разрушит ее жизнь. Потому что это единственный правильный поступок. Потому что она любит Эдварда.

Вскоре после того как делом Эдварда занялся адвокат — отец Джима, охваченный горем, подал ещё одно заявление, припомнив давний взлом. Теперь, движимый жаждой мести, он хотел наказать Эдварда за все. Именно тогда Ким осознала — момент настал. Молчать больше нельзя. И она решилась на признание. Что это она, под давлением Джима, уговорила Эдварда помочь, и тот, доверчивый и наивный, согласился, не понимая до конца, что делает. Это признание, независимо от того, что ждало ее дальше, принесло облегчение, словно давний груз упал с плеч. Отвечая на вопросы следователя, она назвала имена и своих бывших друзей. Она колебалась лишь секунду — с холодным пониманием, что они и не были ей никогда друзьями. Кто еще знал о Джиме? Кто видел его? Она назвала всех, кто был причастен к той ночи. И, кажется, в тот момент, последняя связь с их прежней жизнью оборвалась.

Идея Джима ограбить собственный дом поначалу казалось его отцу абсурдом, циничной ложью, но следствие неумолимо находило подтверждения. Погруженный в горе и отрицание, он с трудом принял внезапно открывшуюся правду о сыне. Он понял: судебное разбирательство лишь вытащит на свет грязное белье, и имя его погибшего сына будет полоскаться в прессе ещё больше. Не желая порочить память Джима, он отказался от иска, представив все "нелепой случайностью". Таким образом, одно из обвинений с Эдварда было снято. Ким понимала, что ей повезло. Очень повезло. Если бы тот только захотел, ее могли бы судить как соучастницу.