The final fire of a fallen star | Последний огонь упавшей звезды (гет)

Шум в Большом зале оглушительный. Он будто проникает сквозь кожу, расплёскиваясь в висках и вызывая огненную боль. Особенно выделяются гриффиндорцы — их вопли и аплодисменты можно услышать, наверное, даже в Хогсмиде. Они кричат, хохочут, машут руками, будто решили устроить себе фестиваль громогласного идиотизма. Кажется, что любое неосторожное движение — и кто-нибудь из них полетит в тарелку с пудингом.

Я стою у дверей, наблюдая за этим цирком. Теперь старостам положено встречать первокурсников. Наказание, которое Дамблдор, похоже, придумал лично для меня. Я бы предпочел оказаться где угодно, только не здесь.

— Простите, вы староста? — писклявый голосок справа.

Мальчишка, весь в веснушках и невыносимой открытости взгляда — будто уменьшенная копия каждого Уизли одновременно. Глаза круглые, как у совы. Типичный будущий гриффиндорец, ещё не осознающий своей ошибки.

— А правда, что в подземельях водятся оборотни? — он заглатывает воздух, словно рыба.

Мысленно закатываю глаза и вежливо улыбаюсь:

— Нет. Но если будешь плохо учиться, можешь встретить там что-то пострашнее.

«Вроде разочарованного профессора зелий».

Рядом — девчачий голос с налётом пафоса:

— Здесь все такое старое, я уже придумала, что сделаю, как только вырасту!

«Для начала просто доживи до выпуска из школы» — проносится в голове. Мгновенно всплывает образ Сириуса. С таким же идиотским блеском в глазах он рассказывал отцу о «новых друзьях».

— Размечталась, — тихо бормочу я себе под нос, разворачивая список первокурсников.

Когда, наконец, обязанности отпустили меня, я сажусь на свое место за длинным столом и аккуратно раскладываю столовые приборы параллельно краю тарелки. Мои пальцы сами собой поправляют нож — на два сантиметра левее, вот так лучше. Напротив — Октавиус Дредмор. Его палец лениво крутит фамильный перстень, а сам он с притворным ужасом смотрит в сторону мандражирующих первокурсников.

— У них в глазах надежда, — тянет он почти с благоговением. — Чистая, наивная вера в то, что всё возможно. Какая мерзость.

— Дай им неделю, — бормочет Рейли, не отрываясь от лиц новых преподавателей.

Мой взгляд то и дело скользит по злополучному столу. В этот момент оттуда раздаётся особенно громкий взрыв хохота, и мои пальцы непроизвольно сжимают край скамейки. Я чувствую, как знакомое раздражение пробегает по позвоночнику. Я ненавижу Гриффиндор. Именно они сделали Сириуса таким. Именно они превратили моего брата из наследника древнего рода в предателя крови.

Не то чтобы он был идеальным до этого — но там, в этой толпе кричащих идиотов, он окончательно перестал быть Блэком.

— Блэк, ты скрипишь зубами, — замечает Кассиус.

Я разжимаю челюсти. Боль в висках не проходит.

— Регулус, перестань пялиться, — слышу шепот Дариуса рядом. — Иначе к твоему лицу навсегда приклеится это выражение презрения.

— Вы невозможны, — отвечаю я, но всё же отворачиваюсь от гриффиндорского стола.

Дамблдор встаёт, и зал постепенно затихает. Ну, почти. Красно-золотые всё ещё перешёптываются, перебрасываются хлебными шариками и периодически взрываются смехом.

Речь директора звучит, как и всегда: в ней мед, свет, надежда — и ничего, что можно было бы применить к реальности. Это… утомительно. Он жестикулирует, улыбается, его глаза блестят за очками. Первокурсники зачарованно смотрят на него, будто он сам Мерлин.

Дариус, сидящий рядом, делает вид, что зевает.

— «Любовь, как мощнейшая из сил…» — драматично цитирует он и закатывает глаза. — Интересно, он когда-нибудь придумает что-то новое?

— Дорогие ученики, — продолжает директор, голос его эхом разносится по залу. — Позвольте представить вам нового преподавателя Защиты от Тёмных Искусств.

Мой взгляд невольно притягивается к высокой фигуре, выходящей вперёд. На вид около пятидесяти лет. Темные, слегка вьющиеся волосы с проседью на висках. Строгая мантия глубокого бордового цвета с тонкой серебристой вышивкой подчёркивает аристократическое происхождение. Не похож на обычных дамблдоровских шутов. Это вселяет некоторую надежду.

— Прекрасно выглядит, — замечает Дариус. — Интересно, сколько времени он продержится на этом месте?

— Максимум год, — отзывается кто-то из однокурсников. — Как обычно.

Аурелиан Вервальд обводит зал внимательным взглядом, задерживаясь на каждом факультете. Когда его глаза скользят по нашему столу, я замечаю в них странный блеск, значения которого пока не понимаю.

— Рад присоединиться к вашему сообществу, — произносит он ровным, хорошо поставленным голосом, в котором угадывается немецкий акцент. Он явно не из наших краёв. — Надеюсь, наши занятия будут продуктивными.

Я наблюдаю, как в глазах первокурсников вспыхивает трепет. У некоторых — даже восхищение. Ещё бы: представительный, уравновешенный, благородный. Уж точно не тот дрожащий придурок или тот самовлюблённый кретин, которых нам подсунули несколько лет назад. Неужели Дамблдор научился подбору кадров...

— По крайней мере, он умеет говорить, — негромко замечает Октавиус, откинувшись назад. — Это уже редкость.

Вервальд делает лёгкий поклон и возвращается к преподавательскому столу. На этом официальная часть заканчивается. Еда появляется на столах с характерным звуком — весь зал одновременно делает вдох.

Тик-так. Я механически накладываю себе на тарелку немного картофельного пюре и кусочек жареной индейки. Методично разрезаю индейку на семь равных кусочков. Нож скользит плавно и точно, каждый кусочек отделён с идеальной аккуратностью.

Слишком громко. Краем глаза замечаю, как девчонка Уизли что-то оживлённо рассказывает своим друзьям. Её рыжие волосы блестят в свете свечей, а губы двигаются слишком быстро для того, чтобы можно было разобрать слова. Воплощение хаоса. Я знаю этот типаж. Энергичная, импульсивная, верящая во всё хорошее... Типичная гриффиндорская предательница крови. Позорище.

— Смотрите-ка, наш новый преподаватель входит во вкус, — произносит Кассиус, кивая в сторону Вервальда.

Тот действительно покинул преподавательский стол и теперь неторопливо движется между рядами, внимательно наблюдая за учениками.

— Ставлю десять галеонов, что он тоже имеет какую-то ебанцу — говорит Октавиус, снисходительно ухмыляясь. — Дамблдор не мог себе изменить.

— Пятнадцать, что она проявится уже на этой неделе, — парирует Дариус с ехидной улыбкой.

Я игнорирую их спор, потому что замечаю, как Вервальд направляется прямиком к нашему столу. Его шаги мягкие, почти бесшумные, но каждый, мимо кого он проходит, невольно выпрямляется на своём месте.

— Мисс Холл, — голос звучит рядом, и я чувствую, как беспричинно напрягаются плечи. — Могу я просить вас выполнить некоторые мои поручения?

— Да, профессор, — слышу ответ. Она поднимается и уважительно кивает.

— Отлично. Надеюсь, вы сможете организовать студентов для дополнительных занятий для старшекурсников? — продолжает он, и карие глаза скользят по нашим лицам. Взгляд задерживается на мне чуточку дольше необходимого.

Я чувствую, как пальцы непроизвольно сжимают вилку. Семь счётов. Раз. Два. Три...

— Конечно, профессор, — отвечает Клементина, её голос звучит так же безупречно. — Я подготовлю список желающих.

Мужчина с лёгким одобрением кивает и, не теряя плавности шага, направляется к столу Гриффиндора, где с тем же самым вопросом обращается уже к самодовольному Брейди — тот уже распушил свои перья от такого внимания к себе. Состав старостата просто поражает.

Столовые приборы звенят в такт моему раздражению.

— Кажется, в этом году у них особенно одарённый набор, — саркастически замечает Дариус, поглядывая на мелких с других факультетов и поднимая бокал с тыквенным соком. — Надеюсь, они хотя бы знают, какой конец палочки держать.

— Сомневаюсь, — сухо отвечаю я, отодвигая тарелку. — В любом случае, это не наша проблема. Я уверен, все это скоро не будет иметь никакого значения.

Один взгляд в глаза напротив — мы поняли друг друга без излишних уточнений.

Тыквенный сок в бокале Розье внезапно взрывается розовыми пузырями. Он морщится, отодвигая его, и бросает убийственный взгляд на соседний стол, откуда слышатся смешки.

— Без двух Уизли, что выпустились в прошлом году, эти дикари совсем сдулись, — произносит он с холодным презрением, вытирая пальцы салфеткой. — Теперь их, с позволения сказать, «шутки», кажутся совсем жалкими.

Оттуда доносится новый взрыв хохота — кто-то из первокурсников только что уронил целое блюдо с йоркширскими пудингами. Они катаются по полу, словно ожившие мячики, а толпа красно-золотых аплодирует этому «подвигу».

Я наблюдаю, как один особенно прыгучий пудинг закатывается прямо под мантию профессора Флитвика. Маленький преподаватель взвизгивает и подпрыгивает на месте, что только усиливает восторг гриффиндорцев.

— Деградация налицо, — замечаю я, поправляя идеально ровные манжеты.

Дариус хмыкает, наблюдая, как МакГонагалл пытается восстановить порядок.

— Нам пора, — сухо произносит Клементина, вставая. — Необходимо ещё сказать приветственное слово.

Имоджен зевает, лениво потягивается и поднимается со скамьи, будто её заставляют выполнять тяжелую работу. Её назначение на должность вызывает у меня не меньшие вопросы.

— Воспитание этих сопливых крошек — именно то, о чём я мечтала.

Первокурсники Слизерина толпятся у выхода, нервно перешёптываясь. Некоторые бросают тревожные взгляды в сторону гриффиндорского стола, где их «коллеги» по неопытности всё ещё ржут над размазанным пудингом.

— Построиться, — бросаю, не повышая голоса.

Они замирают.

— Вы на Слизерине. Здесь вы не кричите, не паникуете и не ведёте себя как стадо испуганных овец.

Тишина.

Клементина кивает мне в знак одобрения, а затем обращается ко всем первокурсникам:

— Следуйте за своими старостами.

Макнейр кривит губы, но уводит их вперёд. Я иду последним, следя, чтобы никто не отстал. Коридоры Хогвартса поглощают нас, оставляя позади шум Большого зала. Тени от факелов пляшут по стенам, удлиняя наши силуэты до гротескных размеров. Считать шаги затруднительно, когда они неслаженные.

Когда достигаем потайного входа, Клементина проходит вперед и встает перед детьми, скрестив руки на груди. Её ледяной взгляд заставляет первокурсников инстинктивно сбиться в кучу.

— Пароль на этой неделе — «Благородство», — произносит она чётко. Стена бесшумно раздвигается, открывая проход в гостиную.

Первокурсники застывают на пороге, словно боятся сделать шаг вперёд. Их глаза широко распахнуты, впитывают каждую деталь помещения. Зеленоватый свет от магических светильников отражается в водной глади озера за стеклянными стенами, создавая причудливые тени на каменных колоннах. Здесь прохладно и тихо — полная противоположность хаосу Большого зала.

— Добро пожаловать в ваш новый дом, — неизменный ровный голос режет тишину. — Меня зовут Клементина, я староста школы, а также куратор факультетских мероприятий, инициатив и дисциплинарных процессов. Ваши старосты — Регулус и Имоджен. К ним вы можете обращаться по всем вопросам, касающихся распорядка, правил, обязанностей и — в редких случаях — личных трудностей.

Кто-то шевелится, кто-то стоит столбом. Несколько пар глаз блестят — от волнения, от страха или от глупой восторженности. Один мальчик с тёмными волосами ловит мой взгляд и быстро отводит глаза. Хорошо.

— Мы ожидаем от вас многого. Но в первую очередь — понимания: никто не подарит вам место в этом мире. Для этого нужно постараться. Запомните: здесь вы представляете не только себя, но и весь факультет. Ваш успех — это наш общий успех. Ваш позор — наш общий позор. Надеюсь, вы достаточно сообразительны, чтобы понять эту простую истину.

Она делает паузу, позволяя словам повиснуть в воздухе.

Имоджен прислоняется к одной из колонн, безразлично осматривая новичков. Её длинные тёмные волосы скользят по плечам, когда она привычно наклоняет голову и оголяет длинную шею.

— На Слизерине ценят ум, амбиции и силу характера. Мы не терпим слабость, — Холл делает небольшую паузу, достаточную для осмысления сказанного. — Но, раз вы уже здесь, значит вы выбраны Слизерином. Это честь. Это ответственность.

Я стою чуть в стороне, наблюдая за реакцией детей. Некоторые из них бледнеют, другие пытаются казаться бесстрашными, выпячивая подбородки.

— Что касается всех организационных вопросов — их мы обсудим уже завтра. Жилые комнаты находятся справа и слева от гостиной, — продолжает она. — Девочки — налево, мальчики — направо.

Она отступает на полшага назад, чуть наклоняет голову и говорит уже более мягко:

— Добро пожаловать домой.

— Великолепная речь, мисс Холл, — раздается холодный, вкрадчивый голос от входа. Слишком знакомый, чтобы вздрагивать.

Все поворачиваются на звук. Северус Снейп стоит в дверном проеме, его черные мантии словно растворяются в тенях коридора. Темные глаза скользят по первокурсникам с привычным выражением строгости.

— Для тех, кто ещё не знает, — продолжает он, сделав паузу, во время которой медленно проходится по гостиной. Мантия тенью движется за ним. — Меня зовут профессор Снейп, и я являюсь деканом факультета Слизерин.

Он делает несколько шагов вперёд, и дети инстинктивно подаются назад.

— Я полностью согласен со всем, что сказала мисс Холл, — кивает он старосте. — Но позволю себе добавить: времена сейчас непростые. Другие факультеты могут проявлять... предвзятость. Мы знаем это не первый год. Поэтому ваш долг — поддерживать друг друга. Все конфликты решаются внутри факультета.

Снейп делает паузу, давая возможность каждому осознать важность его слов.

— Я не потерплю никаких публичных скандалов. Никаких демонстраций слабости перед другими домами.

Декан останавливается напротив первогодок, которые буквально вжимаются в стену под его пристальным взглядом.

— Если возникнут проблемы, — продолжает он, — обращайтесь к старостам. Если они не смогут помочь... Что ж, мой кабинет всегда открыт.

Его губы изгибаются в едва заметной усмешке.

— И помните: то, что происходит в подземельях, остается в подземельях. Это правило касается всех аспектов нашей жизни здесь.

Под конец речи в гостиную начинают стекаться и остальные студенты. Клементина коротко кивает мне, как дирижёр, дающий отмашку.

Расходимся по комнатам. Рейли сразу разваливается на кровати, закинув руки за голову и пристально уставившись в потолок. Его ботинки, брошенные куда попало, лежат в позорной асимметрии. Хочется встать и поставить их ровно, но это выглядело бы невероятно странно. Я сжимаю зубы — каждое несовершенство в комнате будто оставляет царапину на моей коже, вызывая желание расчесать её до крови.

Мои пальцы сами собой тянутся к скрипке, стоящей у изголовья. Но я останавливаюсь. Здесь, среди этих стен, наполненных чужим дыханием, музыка умрёт, не родившись. Нет, наличие соседей не располагает к раскрытию своей души.

— Эй, Регулус, ты опять в своём мире? — Дариус щёлкает пальцами перед моим лицом, нарушая ход мыслей. Крошечное, но невыносимое нарушение личного пространства.

Я резко отстраняюсь.

— Я думаю о том, как вы умудряетесь жить в таком бардаке.

Рейли поднимает бровь и бросает взгляд на мою идеально сложенную одежду, на книги, расставленные по алфавиту, на перья, отсортированные по длине. Его губы искривляются в усмешке.

— А ты — в музее.

Он все же закатывает глаза и поправляет ботинки, которые едва не вызвали у меня нервный тик минуту назад. Движение небрежное, но достаточное, чтобы уменьшить дискомфорт.

Кассиус фыркает и швыряет в него подушкой. Она пролетает мимо и сбивает парфюм Дариуса. Тот даже не шевелится, только прикрывает глаза.

— Если разобьётся, я вас прибью.

Тишина.

Флакон качается на краю, но не падает.

Добро пожаловать в наш уютненький дурдом.

Я закрываю глаза и представляю скрипку. Смычок скользит по струнам. Звук густой, как чернила, тёплый, как кровь. Он заполняет комнату, вытесняет мысли.

— Ладно, спать, — бормочет Дариус, гася свет.

Тьма.

Она поглощает комнату, но не глупые образы. Они кружатся, как летучие мыши, ударяясь о стенки черепа.

Я лежу и считаю трещины на потолке. Раз, два... Четырнадцать вертикальных трещин. Это плохо. Неправильное число. Трясу головой, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей.

Где-то за стеной скрипит старая труба, в такт моему дыханию. Тик-так. Висок пульсирует. Регинальд храпит. Дариус ворочается. Кассиус скрипит зубами во сне. Звуки складываются в шум, от которого челюсть сжимается сама собой. Хочется встать, разбудить их, заставить лежать правильно. Молча. Неподвижно.

Мне хочется закрыть уши, но я знаю, что это не поможет.

Сегодня был слишком напряженный день. В глазах вспыхивает белое — не свет, нет. Просто мозг слишком долго варится в собственных мыслях. Если прислушаться, можно услышать, как он шепчет: неправильно, всё неправильно.

По мне давно Мунго плачет.

Я поворачиваюсь на бок. Лицо в подушку. Позволяю себе одно движение — короткое, почти незаметное. Кисть скользит по краю кровати. Кончики пальцев касаются пола.

Холод камня — это хорошо.

Он реален.

Тишина, наконец, находит свое место в моей голове.

Я засыпаю.