Право на жизнь (гет)

1999 год. Годриковая Впадина.

Осень в Годриковой Впадине всегда наступала тихо. Листья словно стеснялись ронять свои краски, сквозняки не шумели, а небо замирало в лёгкой хмари. Дом Поттеров стоял на отшибе, наполовину укутанный в плющ, и снаружи казался почти необитаемым. Но внутри он жил, дышал... и, временами, спорил.

Никто не знал, где Рон Уизли был всё лето после скандала с бывшими друзьями, пока однажды не пришло короткое письмо: «Я в Египте. Джордж говорит, у него есть для меня работа. Не переживайте за меня. Просто... будьте счастливы. Или хотя бы не притворяйтесь.»

Гермиона прочитала его трижды. Потом долго сидела у окна, пока Гарри не пришёл, не положил руку ей на плечо и не сказал:

— Он всё равно всегда любил бегать от правды. Даже если правда — это ты.

Жизнь продолжается

Теперь, спустя год, жизнь будто бы вошла в привычное русло. Гермиона трудилась в Отделе магического правопорядка, Гарри — в авроратском корпусе, но с каждым днём они становились не просто мужем и женой — они становились партнёрами. Без лишней страсти, без фальши. Их союз был как волшебная клятва: разумный, взвешенный, наполненный общими воспоминаниями и, временами, тяжёлым молчанием.

Они оба не обсуждали Рона. Слишком много было сказано раньше.

Но однажды, вечером, когда Гермиона вернулась с миссии на севере, она застала в гостиной Сьюзен Боунс — всё такая же яркая, взбалмошная и неожиданно проницательная.

— Ну наконец-то, — воскликнула Сьюзен, раскинувшись на диване с чашкой ромашкового чая. — Я уж думала, ты превратилась в рабочий пергамент. Или, хуже того, в министерский отчёт.

— Очень смешно, — усмехнулась Гермиона, устало сбрасывая плащ. — Ты бы сама попробовала вести переговоры с шалтай-перевёртышами из Йоркшира.

— Пф, я бы сразу сказала им, что их шляпы неконституционны, и они бы сдались, — фыркнула Сьюзен. — Или начала петь им балладу о Боуги. У них слабость к фолк-музыке.

Гермиона хмыкнула. Она вспомнила, как несколько месяцев назад они были вместе на миссии в Ирландии. Их задача была проста: расследовать странные исчезновения в маггловской деревне. Но с Сьюзен всё было не просто.

Они стояли на лугу, когда Гермиона серьёзно анализировала траекторию следов, а Сьюзен...

— Я уверена, это оборотень-гурман, — сказала та с видом мудреца. — Понимаешь, он только ест магглов с определённым уровнем железа в крови. Такой… гурмаль.

— Гурмаль? — переспросила Гермиона, приподняв бровь.

— Да! Оборотень-гурмаль. Их три в мире. Один в Румынии, второй в Аргентине, третий — видимо, вот тут. Всё логично.

Вместо гнева Гермиона засмеялась. Впервые за долгие недели. И тогда Сьюзен сказала неожиданно серьёзно:

— Ты знаешь, ты стала… тише. С тех пор.

— С каких пор?

— С тех, как вы с Гарри поженились.

— Это плохо?

— Не знаю. Но ты стала спокойнее, словно с ним ты взрослеешь.

Сейчас, сидя с ней в гостиной, Гермиона посмотрела в окно, где туман начинал окутывать сад.

— Ты знаешь, Сьюзен... — начала она, чуть хрипловато. — Иногда мне кажется, что мы с Гарри стали чем-то вроде союзников. Не любовников. Не даже друзей. Просто... союзников в выживании после войны.

Сьюзен поставила чашку.

— А кто тебе сказал, что союз — это плохо? Да, ты могла бы быть с кем-то, кто бросал бы в тебя подушки и пел бы тебе баллады под гитару. Но ты выбрала того, кто был рядом, когда все остальные ушли. Это не романтика. Это выживание. И в этом — тоже есть любовь. Просто другого сорта.

Гермиона кивнула.

— А как ты, Сьюзен? Всё ещё в Комитете по необычным теориям?

Сьюзен усмехнулась.

— Сегодня утверждала гипотезу, что часть дементоров теперь живёт в виде тумана в шотландских болотах. Один, кажется, поселился у старика Маклаггена. Он стал по утрам читать газеты наоборот.

Обе девушки рассмеялись.

2000 год. Министерство Магии.

— Ты перекрасилась? — спросила Гермиона, едва войдя в комнату. Не то чтобы это бросалось в глаза сразу, но при свете окна оттенок был очевиден: пепельный блонд, неестественно ровный, слишком правильный для Сьюзен.

— Угу, — отозвалась та, даже не оборачиваясь. — Решила, хватит быть рыжей мишенью.

Гермиона присела рядом, всматриваясь внимательнее.

— Но ты всегда говорила, что рыжий — часть тебя.

Сьюзен пожал плечами, не глядя на неё.

— Смешно. Я тут посчитала — за последние два года меня пять раз называли «вот та рыжая». Ни имени, ни должности. Просто — «рыжая».

Она фыркнула, прикрыв глаза.

— А блондинок не замечают. Они просто фон.

— Ты хочешь быть фоном?

Сьюзен на секунду замерла, как будто Гермиона наступила на тонкий нерв. Но потом сделала вид, что вопрос её не задел.

— Я просто... устала быть запоминающейся не тем, чем надо.

Она выдохнула, откинулась на спинку кресла и добавила с кривой усмешкой:

— Может, если я стану нейтральной, люди перестанут от меня чего-то ждать. Или требовать. Или бояться. Неважно.

Гермиона смотрела на неё, и в голове медленно складывалась картинка.

Сьюзен — не лидер. Не яркая фигура. Она никогда не тянулась к свету. Но и собственной тенью быть не хотела. Она просто старалась втиснуться в мир, где все уже занято. Где даже цвет волос может превратить тебя в категорию.

Она менялась, чтобы не мешать. Чтобы не раздражать. Чтобы исчезнуть потихоньку, не по-настоящему.

И в этом было что-то особенно печальное.

Гермиона тихо произнесла:

— Ты всё равно — Сьюзен. С любыми волосами.

Сьюзен усмехнулась.

— Может быть. Но иногда проще быть кем-то другим.

И Гермиона поняла, что это не просто про краску.

Это был первый шаг к исчезновению.

2001 год. Лондон.

Это был тёплый вечер. Даже в Лондоне такие бывают — редкие, неуловимые, как чувство, что всё будет хорошо. Сьюзен сидела, свесив ноги с подоконника, болтая ими в воздухе, и ленивая улыбка играла у неё на губах. В одной руке — чай с ромом, в другой — тонкая палочка, которой она лениво рисовала в воздухе кривые фигуры.

— Гермиона, клянусь, если ты ещё раз скажешь "процедурно", я сброшусь с этого окна.

— Мы на третьем этаже, — фыркнула Гермиона, не отрываясь от документов. — Максимум сломаешь лодыжку.

— Значит, буду трагично хромать и напоминать тебе, как ты задушила мою творческую душу бюрократией. До конца дней.

Они рассмеялись. Настояще — громко, искренне. Почти.

На балконе догорала сигарета, забытая кем-то из прошлой смены, и в воздухе висел запах табака, мяты и старых пергаментов. У Сьюзен волосы были собраны в беспорядочный пучок, из которого торчало перо. Она называла это "аврорской модой".

— А помнишь, как ты чуть не сожгла кафедру, когда заклинание отразилось от щита? — спросила она, глядя на Гермиону искоса.

— Это был эксперимент. Теоретически оправданный. — ответила Гермиона, взглянув на подругу.

— Теоретически? Гермиона, ты пыталась перекипятить душу!

— Душа была стабильна, — буркнула Гермиона, краснея.

— Да-да. А потом трое студентов начали говорить цитатами из "Поэтики Эмерика Чистого".

Светлые волосы волосы Боунс трепались на ветру, а её улыбка была очень широкой.

Они снова рассмеялись. Тогда смех ещё был возможен.

А потом в дверь постучали. И минуты малого счастья вмиг исчезли.

Вошёл Альберт Монтроуз, начальник Подотдела Исследовательских миссий. Высокий, хищный, вечно пахнущий сушёным имбирём и ладаном. В руках — папка. Коричневая, обтёртая, с чёрным треугольником на обложке.

— Боунс. Грейнджер. Вам приказ. Код девять-девять-три.

Сьюзен тут же сползла с подоконника, лицо стало другим — серьёзным, отточенным. Гермиона встала, как по команде.

— Локация? — коротко спросила она.

— Румыния. Сигишоара. Исчезновение группы учёных-магозоологов. Последний известный координат — подземные структуры храма. Неклассифицированный магический объект. Высокий риск искажения психики. Министр согласовал вашу пару лично.

Сьюзен подняла бровь.

— Ну раз лично — значит, точно ничего не может пойти не так.

Монтроуз проигнорировал сарказм.

— Улетаете на рассвете. Всё, что вы увидите — засекречено. Возврата на этом уровне командировки не предусмотрено. Подпишитесь под приказом и... — он на мгновение замешкался, глядя на них. — ...и держитесь друг друга. Там странные вещи. Вещи, которые не должны дышать. Но дышат.

Он ушёл, как всегда, без прощания. Только воздух остался тяжелее, как будто окно закрыли и все звуки стали глухими.

Сьюзен вздохнула, перебирая складки своей длинной юбки.

— Ну вот. Настоящий отпуск. Разве не романтично? Кровавые руины, древние шепоты и вероятная смерть.

Гермиона закатила глаза, нежно улыбнулась и, не в силах сдерживаться, легко толкнула её локтем в бок:

— Прекрати, вселенская сущность. Ещё чуть-чуть — и я принесу тебе подношения из шоколадных лягушек.

— Уже принимаю, — хмыкнула Сьюзен, делая вид, что величественно принимает жертву. — Желательно с предсказаниями.

Они рассмеялись — коротко, легко, как смеялись много раз до этого. И Гермиона не знала, не могла знать, что именно в этот момент — в эту самую секунду — военная директива с их именами уже была вложена в хранилище.

Что именно в этот вечер кто-то, кого они не знали и никогда не увидят, сказал:

. — Эту миссию дадим им. Боунс и Грейнджер. Обе с грязной кровью. Если не справятся — по крайней мере, исчезнут чисто.

* * *

На третью ночь в храме Румынии Гермиона проснулась от звука — негромкого, хриплого, словно кто-то шептал, не открывая рта.

Сьюзен сидела в углу, на корточках, спиной к ней. Без плаща. Волосы — блондинистые, потускневшие — свисали вперёд, закрывая лицо. Она что-то чертила на камнях мелом. Полукруг. Символ. Повторяла это снова и снова, будто не замечая, что делает это уже минут десять.

Гермиона приподнялась, едва дыша.

— Сьюзен? — прошептала она. — Что ты делаешь?

Сьюзен не повернулась. Не шелохнулась.

— Он говорит, — раздался тихий голос. Ровный. Чужой.

— Кто? — еле выговорила Гермиона.

— Неважно. Главное, как он дышит, — и она вдруг резко повернулась, улыбаясь. Широко. Слишком широко. — Ты слышала?

Гермиона встала медленно, не спуская с неё глаз. Её тело было сильно напряжено от стресса. Карие глаза настороженно оглядывали тело Боунс.

— Это не смешно, Сьюзен.

Сьюзен заморгала, как будто очнулась, и негромко рассмеялась. Её тёмные глаза просветлели, словно некая сущность отпустила её разум.

— Прости. Плохая шутка. Я… Наверное, просто не выспалась.

Она вытерла мел ладонью о свою синюю мантию, словно стирая след. И легла на спину, рассматривая потолок с чёрными, незамысловатыми узорами.

— Этот храм действует на нервы. Ты ведь тоже чувствуешь, да?

Но Гермиона ничего не сказала. Она смотрела на подругу, сжав пальцы в кулак в кармане.

Это была не шутка. Не бессонница.

Это было что-то другое.

Глубже.

Мрачнее.

* * *

Девушки были в Румынии уже четвёртый день. На окраине деревни Сигишоара, среди извилистых троп и зубчатых гор, где воздух казался пропитанным пеплом и сыростью старой магии.

Сьюзен шагала впереди, её багрово-красный плащ мелькал среди сосен, как предостережение.

— Ты чувствуешь это? — спросила она, обернувшись. — Здесь что-то спит. Глубоко. Слишком долго.

Гермиона нахмурилась. Она привыкла к поэтичным высказываниям Сьюзен, но в последние дни они стали... другими. Не просто эксцентричными, а будто отрывками из чьей-то чужой речи. Как будто Сьюзен слушала голоса, которых никто не слышал.

— Это просто остаточное магическое напряжение, — ответила Гермиона, проверяя на ходу артефактный компас. — Руины старого храма под холмом, возможно, искажают структуру. Нам нужно спуститься туда.

Сьюзен остановилась. Её лицо — худощавое, с тонкими скулами, — было напряжено.

— А если не нужно? А если это место не для нас?

— Сьюзен, о чём ты говоришь? Мы расследуем исчезновения. Это наш долг.

— Ты не слышишь? — Сьюзен приложила пальцы к вискам. — Они не хотят, чтобы мы спускались. Они... помнят. Здесь забытое не хочет быть найденным.

Гермиона подошла ближе.

— Кто "они"? Ты ведь понимаешь, как это звучит?

Сьюзен улыбнулась — криво, будто с трудом.

— Мне снится этот храм. Ночью. Я стою там одна. И голос говорит мне: «Ты видела смерть, теперь увидишь знание». Он говорит... что я могу остаться.

Гермиона почувствовала холод. Не от ветра, а изнутри.

— Мы возвращаемся, — сказала она твёрдо. — Миссию нужно приостановить. Ты не в себе.

Сьюзен вдруг уставилась ей в глаза.

— Нет, Гермиона. Я как раз в себе. Впервые за долгое время. Всё остальное — это было... маской. Мы все носили маски, когда служили Ордену. Но ты ведь знаешь, правда?

— Что?

— Что Орден давно перестал быть тем, чем был. Что мы исполняли приказы, не зная, от кого. Что есть вещи глубже, чем добро и зло. Глубже, чем Гарри. Глубже, чем мы.

В ту ночь они вернулись в лагерь. Гермиона написала срочный отчёт в Министерство, приложив рапорт о нестабильном поведении напарницы. Но Сьюзен исчезла до утра. Ни записки, ни следов. Только её палочка, аккуратно оставленная у потухшего костра.

Позже

Гермиона стояла перед Дирком и чувствовала, как в горле застревает всё то, что она не позволила себе тогда почувствовать.

— Почему ты не сказала Гарри? — повторил он.

— Потому что не хочу, — выдохнула она. — Потому что тогда мне придётся признать, что я её бросила.

Он долго молчал. А потом тихо добавил:

— Или признать, что она ушла не потому, что сошла с ума. А потому что нашла что-то... что ты не захотела искать с ней.

Гермиона посмотрела в окно. Горы. Далеко, почти невидимо. И в воображении — багровый плащ, исчезающий в утреннем тумане.

Прошёл почти год с той миссии в Румынии. Гермиона, как и раньше, просыпалась до рассвета, пила крепкий кофе и изучала досье по пропавшим. Но папку Сьюзен она так и не передала в архив. Что-то в ней держало. Может быть — чувство вины. Может быть — страх, что однажды всё это окажется не её выдумкой.

Той ночью она задержалась в министерстве. Аврорат был почти пуст — лишь патрульные призраки бродили по этажам, как старые часовые, забывшие, зачем они здесь. В комнате для хранения магических улик было холодно, и конденсат запотевал стекло витрин.

Она перебирала старые дела — дело №387-Ж/7, "Исчезновение Сьюзен Боунс", — когда произошло это.

Сигнал магического отпечатка — слабый, едва уловимый — мигнул на амулете, встроенном в её браслет. Он был создан для поиска пропавших авроров. Но Сьюзен давно числилась как «исчезнувшая без шансов на восстановление».

Гермиона замерла. Миг. Второй.

Сигнал сработал.

И не просто так — он пришёл с магической координаты, давно закрытой: Заброшенная обсерватория Каркоса, в Албании. Её официально признали магически заражённой зоной после экспериментов в конце Первой войны.

Сигнал сопровождался вложением. Не визуальным. А тактильным. Это был древний тип послания — почти забытая форма — когда послание передаётся не словами, а чувством.

И вот оно пришло.

Ощущение — как когда смотришь в бездну, и бездна отвечает.

Страх. Глубокий, как ледяная вода. Но в нём — нечто ещё: принятие. Покой. Невозможная, чужая ясность.

И ещё — образ. Яркий, вспышкой. Не как видение, не как сон. Как пробой памяти.

Сьюзен.

Стоит в белом у алтаря из чёрного обсидиана. Глаза её сияют. Но это не радость. Это — понимание чего-то, что человеку знать не положено.

И голос — беззвучный, но настойчивый:

«Ты спрашивала, где я. Я — там, где заканчиваются имена. Не ищи меня, Гермиона. Но... запомни, кем я была.»

Гермиона отшатнулась. Амулет мигнул — и потух.

В комнате стало темно. Только строчка на краю досье, где чернила вдруг поплыли и проявилась фраза, которой там раньше не было:

Они пришли за знанием. Мы остались.

Она одна из Наблюдателей. Она не вернётся прежней.

Гермиона села, сжав амулет в ладони.

— Сьюзен… — прошептала она.