Первобытный мир (джен)

— Итак, Фогг, вы хотите взять в жены мою племянницу? — надменно спросил лорд Мейз, чьи рыжие усы вздыбились, словно щетина. Лицо его пылало багрянцем, а худая поджарая фигура нависала над столом.

— Да, лорд Мейз, — ответил джентльмен в костюме цвета полуночи, сотканном из мерцающих фиолетовых теней. Его цилиндр, казалось, соскочил со страниц язвительной карикатуры, высмеивающей надменных буржуа.

— Мои условия: обогнуть земной шар за восемьдесят дней! — прогремел лорд, словно обрушивая смертный приговор. Эхо его слов, казалось, задрожало в тяжелых дубовых панелях кабинета.

— Невероятно! — вырвалось у Паспарту, чей зеленый костюм кричал о необузданной энергии и нетерпении, словно весенний луг, жаждущий солнца.

— Мы сделаем это, — отрезал джентльмен в синем, словно высекая слова из гранитной глыбы. В его голосе звенела сталь непоколебимой решимости.

— Но помните: это ваш единственный шанс!

Катя, завороженная, утонула в калейдоскопе приключений на экране. Улыбка расцветала на ее лице, словно первый подснежник, когда Фогг и Паспарту, словно отважные акробаты, выписывали немыслимые кульбиты на диковинном велосипеде. «Нам мистер Фикс решил вредить, что б лорду Мейзу угодить», — заливалось в мультфильме, а Фикс, словно цирковой жонглер, балансировал на одном колесе позади, рискуя ежесекундно свалиться в пропасть. «Должны его мы победить, Паспарту!» — восклицал Фогг, и огромная рыба, словно насмехаясь, одним взмахом хвоста отправляла Фикса в головокружительный полет к самым облакам, где герои парили на странном аэроплане, больше похожем на карусель «Ромашка», затерявшуюся в небесах.

И сейчас, как и прежде, Катя не могла сдержать смех, глядя, как Фогг и Паспарту, кувыркаясь в небе, прикрепляют к ногам пружины от кроватей, словно пытаясь обуздать гравитацию. Конечно, это была сказка, но какая пленительная! Королева Виктория, Букингемский дворец… Это же середина XIX века, эпоха кринолинов и джентльменов. Нахмурив лобик, маленькая Катя пыталась припомнить, что именно тогда, в этой прекрасной и далекой эпохе, бушевала Крымская война — совсем не такая, как Отечественная. Там щеголеватые офицеры в блистательных мундирах сражались… не на их родных курортах, а где-то далеко, на берегах незнакомого моря. В свои восемь лет Катя еще не вполне понимала, что такое война. Казалось, эти англичане, вроде Филеаса Фогга, враждовали с Россией. Но их вражда была облечена в такую элегантную, почти сказочную форму, что даже война на картинках казалась прекрасной и нереальной. Катя представляла себе бравых солдат в алых мундирах, сражающихся на фоне виноградников и кипарисов, словно актеры в пышной театральной постановке. Ей никак не удавалось совместить эти яркие, почти карнавальные образы с настоящей войной, полной крови и страданий.

В тумбочке под телевизором хранилась книга «Севастопольская страда» — два увесистых зеленых тома, пахнущих пылью и старой бумагой, словно тайной давно минувших лет. Катя смутно припомнила, как в пятилетнем возрасте, возвращаясь с моря, завороженно смотрела из окна крымского троллейбуса на бесконечные виноградники, сбегающие к морю, словно зеленые волны, стремящиеся к горизонту. Тогда она мечтала прочесть эту книгу о Крыме… Конечно, чтение оказалось ей не под силу. Но в ней тоже витал дух изысканных гостиных Воронцовского дворца и авантюрный дух Фогга и Паспарту. Мысли о войне и «Севастопольской страде» причудливо смешались с образами из мультфильма. Она представила, как Фогг и Паспарту, вместо кругосветного путешествия, роют окопы под Севастополем, а коварный Фикс, переодеваясь то в русского солдата, то в сестру милосердия, строит им козни. И все это — под грохот взрывов и пушечной канонады, которые в мультфильме наверняка превратились бы в веселую какофонию, заглушающую ужасы войны.

Неожиданно кадр сменился. Фогг и Паспарту на приеме у королевы Виктории заводят граммофон и пускаются в пляс под разухабистую мелодию, словно позабыв о всех невзгодах. Катя, как завороженная, уставилась на граммофон с огромным раструбом, из которого лились звуки давно ушедшей эпохи, словно голоса призраков из прошлого. Это был дивный, уютный мир позапрошлого века, безвозвратно утраченный в суете наших дней. Она вспомнила экскурсию в Воронцовский дворец, где ее покорила голубая гостиная, украшенная изящной белой лепниной, словно взбитыми сливками, застывшими в причудливых узорах. Наверное, именно там и обитал дух того времени, когда люди, не обремененные заботами, могли просто собрать чемодан и отправиться в путешествие, словно в захватывающую игру. Вот и Фогг в начале второй серии вдруг заявляет о необходимости немедленно ехать в Париж, чтобы встретиться с неким Альберто Сантосом-Дюмоном. Достает карманные часы на цепочке, смотрит время и… отправляется в Париж, словно это было самым естественным решением на свете.

Катя мечтала о таком же граммофоне. Чтобы поставить пластинку и перенестись в эпоху кринолинов, цилиндров и неспешных вояжей, словно в другой мир. Она жаждала ощутить себя частью этого мира, полного тайн и приключений, где даже война казалась не такой уж и страшной, а скорее, красивым историческим эпизодом, достойным кисти художника. Катя знала, что в те времена во Франции правил император Наполеон III, чье имя у нее ассоциировалось с тортом «Наполеон», который по праздникам пекли мама с бабушкой, словно создавая маленькое произведение искусства. Этот загадочный Наполеон III казался ей даже интереснее знаменитого Наполеона Бонапарта. Ведь именно в его эпоху существовали и голубые гостиные, и Фогг с Паспарту, и Крым с «Севастопольской страдой», и торт «Наполеон», посыпанный крошками, словно драгоценными камнями. Все это казалось Кате чудом из иного мира, волшебной дверью в прошлое, за которой скрывались невероятные приключения. Девочка грезила о том, как она, в пышном платье с кринолином, прогуливается по набережной Ялты, а навстречу ей попадается Филеас Фогг в сопровождении Паспарту. Они учтиво раскланиваются, и Фогг, взглянув на часы, предлагает ей присоединиться к их путешествию, словно приглашая на бал. И конечно, Катя представляла, как она, устроившись в плетеном кресле, лакомится кусочком торта «Наполеон», ощущая себя героиней волшебной сказки. Наверное, когда она вырастет, то будет пить не чай, а кофе: он казался Кате символом взрослой жизни, как и политические новости, доносящиеся из далекого мира взрослых.

Катя не знала, кто такой этот Альберто Сантос-Дюмон, к которому так спешили герои мультфильма, но подозревала, что это тоже какая-то важная персона из той эпохи, возможно, изобретатель или ученый, творящий чудеса своими руками. Ей казалось, что все эти люди — Фогг, Дюмон, королева Виктория, император Наполеон — жили в каком-то параллельном измерении, где не было места скуке и рутине, словно в волшебном сне. Где каждый день был наполнен приключениями, открытиями и неожиданными встречами, как страницы захватывающей книги. Сейчас Фогг назидательно поучал Паспарту: «Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь!» Катя хихикнула. Эта поговорка, произнесенная Фоггом с его чопорной серьезностью, звучала особенно комично, словно он пытался обуздать стихию народной мудрости. И она вновь подумала о том времени, когда можно было запросто сорваться с места и умчаться в Париж на встречу с каким-то Альберто Сантосом-Дюмоном, словно по велению волшебной палочки.

Катя прикрыла глаза и представила себя на месте Паспарту. Вот она уже едет в поезде, несущемся в Париж, а за окном проплывают французские пейзажи, словно ожившие картины импрессионистов, написанные солнечными лучами. В руках у нее — коробочка с пирожными «Наполеон», а рядом — Филеас Фогг, погруженный в чтение газеты, шуршащей страницами, словно крыльями бабочки. Он, конечно, ни за что не предложит пирожное, но Катя все равно чувствует себя частью этого невероятного приключения, словно попала в калейдоскоп чудес. Ей даже не важно, кто такой этот Дюмон. Главное — ощущение свободы и возможности в любой момент перевернуть свою жизнь, отправиться навстречу мечте, словно в погоню за ускользающей звездой.

Тем временем Фогг и Паспарту прибыли в Париж, где Фикс поджидал их, переодетый во француза — в цилиндре, с голубой лентой через плечо и смешным орденом, будто сошедшим со страниц комического журнала, словно вышедший из театральной гримерки. Наверное, так и выглядели французы в те времена, карикатурно и элегантно, словно персонажи оперетты. Фикс указал им на Эйфелеву башню, и они, к восторгу Кати, помчались на лифте на самую ее вершину, словно стремясь к небесам. Паспарту рассыпался в похвалах Парижу, демонстрируя Лувр и Триумфальную арку, воздвигнутую в честь побед императора Наполеона, словно гордый гид, влюбленный в свой город.

Когда Фогг и Паспарту, стоя на вершине Эйфелевой башни, с восхищением озирали Париж, Катя ощутила, как ее тоже переносит в этот город, словно по волшебству. Она представила, как бродит по узким улочкам, заглядывает в уютные кафе, где подают хрустящие круассаны и горячий шоколад с пышной шапкой взбитых сливок, словно приглашая на сладкую трапезу. Ей захотелось увидеть Лувр, Триумфальную арку и другие достопримечательности, о которых с таким упоением рассказывал Паспарту, словно раскрывая перед ней сокровищницу истории.

Фикс, тем временем, забавно запер Фогга на вершине Эйфелевой башни, словно хитроумный злодей из балаганного представления. Катя не удержалась от смеха, когда Фикс крикнул: «Эй, Паспарту, не говори «гоп!» пока не перепрыгнешь!», словно передразнивая самого Фогга. Однако Фогг невозмутимо ответил, окидывая взглядом открывающиеся виды Парижа: «Я бы не советовал Фиксу говорить «гоп». Альберто Сантос Дюмон — пионер воздухоплавания. А вот и он сам летит к нам на дирижабле!», словно предсказывая появление доброго волшебника. Альберто Сантос-Дюмон и впрямь парил в воздухе на дирижабле, похожем на огромную сигару, плывущую по небу, словно небесный кит. Он опустился к башне и, элегантно приподняв цилиндр, пригласил Фогга и Паспарту на борт, словно приглашая на небесный бал. Фикс, кусая губы от злости, остался на башне, а герои, радостно помахав рукой, уплыли навстречу новым приключениям, словно в облаке мечты, сотканном из надежд и фантазий.

Девочка затаила дыхание, наблюдая за полетом дирижабля над Парижем. Внизу расстилался ковер из крыш, парков и бульваров, словно сотканный из изумруда и охры, переливающийся в лучах солнца. Кате казалось, что в этих кадрах заключен дух чудесного девятнадцатого века, эпохи прогресса и романтики, словно запечатленный на старинной фотографии. В этом столетии все, наверное, поклонялись науке, как божеству, и верили, что с помощью науки можно не только покорить природу, но и победить все зло мира, словно рассеять тьму светом знаний. Катя подумала, что, наверное, именно поэтому в их мультфильме злодей Фикс был таким карикатурным и смешным, как персонаж балаганного представления, словно злой шут, не способный причинить настоящего вреда. Зло в девятнадцатом веке представлялось чем-то, что легко можно победить, просто проявив смекалку и отвагу, словно разгадывая простую головоломку. И Фогг с Паспарту, словно рыцари без страха и упрека, несли этот свет просвещения в темные уголки земного шара, словно факелы, разгоняющие мрак невежества.

«Ах, как весело! Как весело!» — говорила королева Виктория, беззаботно слушая граммофон, около которого стояли Фогг и Паспарту, словно придворные музыканты, услаждающие слух монаршей особы. В этом была безмятежность того века науки и игрушечных войн, когда империи строились под звуки вальса, словно карточные домики, возводимые легкой рукой. Королева Виктория, казалось, олицетворяла собой весь этот чудесный мир прошлого, словно живой символ ушедшей эпохи. Её беззаботный смех звучал как музыка, а граммофон с огромным раструбом был словно порталом в другую эпоху, в мир грез и фантазий, где все возможно. В эпоху, где верили в науку и прогресс, где приключения были обыденностью, а зло выглядело несерьезно и смешно, словно тень, исчезающая при свете солнца. Катя почувствовала острое желание оказаться рядом с этими героями, стать частью их мира, где даже королева могла беззаботно улыбаться, пока под звуки граммофона ковалась история, словно творилось волшебство.

Мультфильм отзвучал, и тотчас в замке тишины щелкнул поворот ключа. Мама! Сердце Кати подпрыгнуло: она знала, это мама вернулась с вступительного экзамена в университете. Девочка сорвалась с места, как стрела, летя навстречу. Марина вошла, окутанная прохладой салатового брючного костюма и босоножек — июль выдался капризным, не балуя теплом, щедро орошая землю дождем. Сегодня на лице ее играла тень довольства, и в руках она держала скромный пакет, из которого тут же извлекла три румяные ромовые бабы.

— Ну, как ты тут, моя радость? А вот тебе кое-что вкусненькое, — промурлыкала она, водружая пакет на стол.

— Мам, спасибо! Я мультик смотрела, про Филеаса Фогга, — выпалила Катя, заключая мать в объятия. — Там все такое… такое сказочное, как в книжках! И Париж, и Лондон, и сама королева Виктория…

Марина улыбнулась, любуясь дочерью. — Да, «Вокруг света за восемьдесят дней» — вечная история. Классика, одним словом. Но мультфильм, конечно, вольно трактует оригинал…

— А что, в книге все совсем по-другому? — с любопытством распахнула глаза Катя. — Там нет дирижабля и смешного Фикса?

— Ну, дирижабля, боюсь, там не встретишь, — задумчиво протянула Марина. — И Фикс там не карикатурный недотепа, а скорее… опасный противник. Но в целом, это все равно захватывающее приключение.

Личико Кати омрачилось. Ей совсем не хотелось, чтобы Фикс был злым. В мультфильме он был комичным, нескладным, эдаким безобидным клоуном. Она представила, как он строит козни Фоггу и Паспарту, мастерски перевоплощаясь то в бравого русского солдата, то в сердобольную сестру милосердия. Эта мысль вызвала у нее тихий смешок. Но тут же ее охватило беспокойство: а как же описана в книге сцена восхождения Фогга и Паспарту на Эйфелеву башню?

— Мам, а Фикс там переодевается в цилиндр с лентой и орденом? — фыркнула Катя.

— Да, в орден Почетного легиона, высшую награду Франции. Типа герой Эмиля Золя, — весело ответила мама, замирая перед зеркалом.

— И он говорит: «Наш император Наполеон рад вас приветствовать!» — процитировала Катя, стараясь подражать комичному акценту мультяшного Фикса.

— Его Превосходительство Эжен Ругон, — улыбнулась Марина. — А еще я принесла тебе обещанный сюрприз, — с этими словами она извлекла из портфеля объемистый том. — Как и обещала! Лови, — с легкой иронией протянула она.

Девочка, не веря своему счастью, жадно схватила книгу. Да, это была долгожданная «Иллюстрированная энциклопедия насекомых». С суперобложки на нее взирал исполинский красный мохнатый медведица-кайя, застывший на фоне таинственной, бархатно-черной ночи. Темные отметины на его огненных крыльях складывались в карту неведомых земель. На обороте примостилась забавная божья коровка, пестрели разноцветные бабочки, и даже противные тараканы умудрились затесаться в эту пеструю компанию. Все вместе они создавали иллюзию летнего сада, распахнувшего свои врата прямо перед Катиными глазами.

Все началось два года назад, во время редкой вылазки в книжный магазин, когда дедушка милостиво предоставлял их семье свой автомобиль. Увидев эту бабочку на обложке, Катя сразу поняла: книга должна стать ее. Но книга была на чешском языке, и прочесть ее не представлялось возможным. Катя часто вспоминала о ней, гадая, какие чудесные тайны скрываются под этой манящей обложкой. И вот, спустя два года, она держала ее в руках. Девочка бережно провела пальцами по гладкой поверхности, ощущая легкое трепетное волнение. Ей даже было немного страшно открывать эту книгу, настолько волшебной она казалась тогда, в книжном магазине.

— Мама, ты купила ее у Погорелова? — с предвкушающей улыбкой засмеялась Катя, наконец, открывая «волшебную книгу». Первой на глянцевой странице предстала зловещая картинка Скорпиона.

— У него самого, — подтвердила Марина. — Поторговался немного и продал. Как обычно, ворчал: «О, нашли книжную лавку! Да что у меня, склад энциклопедий, что ли?»

Катя расхохоталась. Дмитрий Вадимович Погорелов был маминым коллегой, снискавшим на факультете репутацию чудака и пройдохи. Формально он преподавал португальский язык, но злые языки поговаривали, что он промышляет скупкой редких научных статей. Тем не менее, он умудрился на целых два года устроиться переводчиком на Островах Зеленого Мыса, где, как смеялась Марина, почти не появлялся на работе. Катя помнила, как, будучи маленькой, при встрече с Погореловым, упрашивала его рассказать про Острова Зеленого Мыса, но он неизменно отмахивался: «Я вам не мастер устного рассказа». «Да вы, кажется, и не мастер письменного рассказа», — язвила Марина, намекая на отсутствие у него публикаций. Зато Катя знала, что у Дмитрия Вадимовича можно найти любые книги, какие только душа пожелает. «Он хоть читает их? Или абитуриенты расплачиваются ими за вступительные экзамены?» — ворчливо добавляла Марина. Но как бы то ни было, энциклопедию он все же продал.

Марина тем временем переоделась в домашний костюм и, со звоном поставив сумочку на стул, расплылась в улыбке.

— Представляешь, Кать? Еду я в троллейбусе, а там… Какой-то жлоб, с апломбом изрекает: «Я вообще не слушаю, что эти эксперты по телевизору о политике говорят». Я чуть не прыснула! Он, видите ли, экспертов оценивает! — она снова залилась смехом, словно ее только что пощекотали. — Да куда тебе, лаптю, о политике-то рассуждать!

— Так ведь рассуждает же, — Катя не отрывала взгляда от экрана, где говорили о кризисе на Ближнем Востоке.

— А второй, рядом с ним, поддакивает: «Этот вроде грамотный». «Вроде грамотный»! Боже мой, оценил! — Марина всплеснула руками. — Да тебе бы о картошке с самогоном думать, а не о геополитике! — Она тяжело вздохнула. — Вот отсюда все наши беды и начинаются, — она презрительно скривила губы. — Каждый неуч возомнил себя вправе судить ученых!

— Мам… А что он в этом понимает? — недоуменно протянула Катя.

— Да ничего он не понимает! — фыркнула Марина. — Но мнит себя чуть ли не светилом, — она поморщилась от отвращения. — Деревня непролазная, пастушня… Тебе бы коров доить да свиней кормить. «Свиньям ты пойло носила, чистил я конский сарай!»

— Мам, это из фильма «Свинарка и пастух»? — усмехнулась Катя.

— Да нет… Это песня какая-то была, — вздохнула Марина. — И у них любовь там, на этой почве, возникла, — она снова рассмеялась, вспомнив что-то свое. — Вот она, деревенская проза в действии, — пренебрежительно бросила она.

— Мам, а про что она? Про то, как люди бросают деревни и едут в города? — спросила девочка. Она где-то слышала о «деревенской прозе» в какой-то передаче, но толком не помнила.

— Да если бы… — Марина отпила кофе. — Нет, «деревенская проза» — это не про переезд из села в город. Это про такого вот… сельского философа, — она скривилась. — Про малограмотного мужичка, а туда же — философ! Да еще с претензией на глубокий ум. И с ухмылкой рассуждает: «Я вот типа умнее вас на самом деле».

— Мам, а «Не стреляйте в белых лебедей» — это деревенская проза?

Катя вспомнила, как на майские праздники урывками смотрела этот грустный фильм. Ей было до слез жаль белых лебедей, которых браконьеры убили и зажарили, а главный герой отчаянно вступился за них. Перед глазами до сих пор стояли кадры: белые перья, словно снег, плавают в темной воде озера…

— Естественно. Про очередного блаженного сельского философа и алкаша, — скривилась Марина.

— А браконьеры убили лебедей… — вздохнула Катя.

— Конечно, убили. Этот дурак выпустил их в дикое озеро без охраны и защиты. Ручных лебедей погубил.

— А у кого этот сельский философ описан? — Девочке стало очень интересно узнать об этом побольше.

— У Шукшина, — фыркнула Марина. — Вот там как раз этот полу-блаженный сельский философ, но с непомерной претензией. Типа «Я-то уж умнее вас на самом деле».

Катя нахмурилась. Ей стало обидно за героев фильма «Не стреляйте в белых лебедей». Они казались ей хорошими и чистыми, пусть и немного наивными. Но мама всегда так говорила о людях, которые ей не нравились, и спорить с ней было бесполезно.

— И все время у Шукшина эти бани, — фыркнула Марина. — Вот они все мечтают как затопят баньку с сосновыми дровишками, с шишечками, с ароматом. Как шахтеры из подземелий! Мне вот пяти-десяти минут хватает душ принять!

— А почему они так это любят? — удивилась Катя.

— … И часто из зоны пришли, — скривилась Марина. — То год за хулиганство отсидели, то за какую-то уголовщину… все от армии отлынивали!

— Неужели в тюрьме лучше? — изумилась Катя. Мысль о том, что там едят жидкую кашу — баланду — вызывала у нее почти рвотный рефлекс.

— Жуткие анархисты, — фыркнула Марина. — «Алеша Бесконвойный». У этих шукшинских героев все как будто против течения. Им нужна свобода, пусть и кажущаяся. Им хочется самим решать, что хорошо, а что плохо. А тюрьма… Ну, что тюрьма? Перекантовался, вышел, и снова воля. Хотя какая там воля…

— Мам, но это же зеки… — скривилась Катя.

Скорпион на картинке словно предупреждал: «Не тронь меня, я опасен!». Катя перелистнула страницу, и ее взгляд упал на красочного богомола. «Надо же, какой изящный хищник!» — подумала она. Она вспомнила, как однажды видела богомола в ботаническом саду. Он неподвижно сидел на ветке, словно статуя, и казался совершенно безобидным.

— Вот к чему приводят эти вечные поиски «своей правды», — процедила женщина с пренебрежением. — Малограмотные маргиналы, вечно недовольные… Словно магнитом их тянет в места не столь отдаленные. Им, видите ли, все вокруг несправедливо! Только и слышно в маршрутке их нытье: «Пенсия не такая, да пенсии не хватает…» А ты сама-то наработала на миллионное содержание?

Марина подошла к окну, и взгляд ее утонул в серой пелене моросящего дождя. День словно выцвел, лишь изредка робкие лучи солнца пробивались сквозь хмурые тучи.

— Мам, а если бы им правда больше денег давали? — тихо спросила Катя, исподволь наблюдая за матерью.

— Ты уже взрослая, должна понимать, — отрезала Марина, не скрывая раздражения. — Если каждой торговке с рынка поднять пенсию, то какой тогда должна быть пенсия у профессора, генерала, академика? Да никаких денег в стране не хватит, чтобы такую сетку выстроить!

Катя опустила глаза. Зачем она вообще затеяла этот бессмысленный спор? Теперь придется выслушивать длинную нотацию, в которой ей отведена роль молчаливой дурочки.

— И если такие пенсии, то какими тогда должны быть зарплаты? У тех же профессоров, академиков? У этих рыночных торговок? Зарплата должна быть выше пенсии, это аксиома! — назидательно продолжала Марина.

Катя вздохнула и вновь погрузилась в мир книги. Богомол на странице был великолепен: изумрудно-зеленый, с огромными, словно наделенными разумом, глазами. Она представила, как он, терпеливый и хитрый охотник, замирает в засаде, сливаясь с листвой.

— Вон, бабка Макарова, — скривилась Марина. — Девяносто лет! Сколько она работала? Ну, пусть тридцать лет. А потом живет тридцать пять на пенсию. Да она и половины того не отработала, что в виде пенсии получает! Куда уж ей еще прибавлять?

Катя невольно улыбнулась. Баба Макарова, колоритная старушка, жила в их доме и славилась своей сварливостью и неуемной любовью к сплетням. Она постоянно жаловалась на мизерную пенсию и взлетевшие цены, но при этом ни за что не пропускала очередную серию любимого сериала.

— Это как наш Юрка Дольский… Встречу его — опять ноет, что зарплата у него не такая, как надо, — не унималась Марина.

— Это лаборант? — насторожилась Катя, прекрасно знавшая всех маминых коллег.

— А кто же еще! — выпалила мать. — Я не выдержала и говорю: «А ты что, миллионы заработал? Ты что, гениальный физик, создавший атомный реактор? Или конструктор космических ракет? С чего тебе миллионы платить?»

Перевернув страницу, Катя увидела муравьев. Крошечные труженики, согнувшись под тяжестью непомерно больших листьев, двигались слаженно и организованно, словно единый живой организм. Катя с завороженным трепетом разглядывала их хитиновые панцири, тонкие усики и мощные челюсти. Ей казалось, что сейчас муравей оживет и сойдет со страницы книги. Катя вспомнила, как однажды наблюдала за муравьиной колонией в лесу. Их было так много, что земля казалась живой, пульсирующей. Они неустанно сновали туда-сюда, неся на себе травинки, веточки и даже останки мертвых насекомых. Марина, наблюдая за восторгом дочери, невольно улыбнулась. Она знала, как много для Кати значит эта книга о мире насекомых.

— Все, как у Шукшина, — не унималась Марина. — Вечные стоны и жалобы, все им не так, все недовольны. А что у самих-то? Пустота душевная да серость. И постоянный поиск виноватых вокруг. Кто им виноват, что они свою жизнь бездарно прожили?

Катя снова перелистнула страницу. Теперь на нее смотрел огромный паук-птицеед. Его мохнатые лапы и зловещие челюсти вызывали у нее странную смесь ужаса и восхищения. Она вспомнила, как видела такого паука в зоопарке. Он сидел неподвижно в террариуме, казался равнодушным и отстраненным от всего происходящего вокруг.

— Мам, а помнишь передачу про войну? Про Первую мировую? — вдруг спросила Катя. — Там отец еще спросил: «А что получили бы простые люди от захвата Константинополя или Галиции?»

— Лучше бы твой отец палкой получил — вот что! — скривилась Марина. — Опять меня разоряет со своей проклятой ампулой от пьянства!

Катя удивленно посмотрела на мать. При чем здесь ампула и Первая мировая война? Разговор явно принимал непредсказуемый оборот. Она хотела было возразить, но передумала: все равно мать не станет слушать.

— Мам, да он же на заводе для ракет работал… — робко попыталась вставить девочка.

— Работал? Пил! — фыркнула Марина. — Другие, может, и работали, а он пил! — отмахнулась она рукой.

— А правда, что к тебе его начальник приходил и рассказывал, как он работает? — спросила Катя, но мать уже не слушала:

— Как он там пил? Вот что рассказывал! Было дело, — фыркнула Марина. — Главное, чтобы сегодня опять в вытрезвитель не попал…

— А почему Бориса Пырина никто не забирает? — не понимала Катя. — Опять вон пьяный шатается, — вздохнула она.

— Борис — просто пьяница бытовой, а наш отец — алкоголик. Наш только понюхает — и человеческий облик теряет, — усмехнулась Марина.

Перевернув несколько страниц, Катя увидела летящую голубую бабочку. Девочка залюбовалась ее грацией и легкостью. Крылья, словно бархат, переливались всеми оттенками лазури. Вспомнилось лето, полевые цветы и ощущение беззаботности. Ей вдруг захотелось вырваться из этой душной комнаты, полной маминого ворчания, и убежать куда-нибудь в поле, ловить бабочек сачком.

— Все эти алкоголики и лентяи… — продолжала Марина, не замечая мечтательного взгляда дочери. — Им бы только на диване лежать, да пиво пить. А потом жалуются, что жизнь не удалась. Сами виноваты! Вот я, например, пашу как лошадь, и ничего, не жалуюсь.

Катя снова вздохнула. Она знала, что спорить бесполезно, хотя сейчас ей было почему-то грустно и обидно. Ей хотелось верить, что в мире есть что-то большее, чем бесконечная работа и недовольство. И голубая бабочка точно звала напоминала ей об этом, зовя в свой удивительный мир.

* * *

Утренние газоны искрились под лучами солнца, словно щедро усыпанные бриллиантами. Ночной дождь, мимолетный, но обильный, вновь утолил жажду земли — капризного дитя знойного лета. Мама, как всегда, упорхнула на экзамен с первыми лучами, а Катя, скользнув взглядом по страницам любимой «Энциклопедии насекомых» после легкого завтрака, умчалась на велосипеде навстречу новому дню. Лизу будить было еще слишком рано, и, сделав прощальный круг по двору, Катя покатила к старому кирпичному заводу, манящему своей таинственной тишиной и призраками прошлого.

Перед глазами девочки все еще танцевали диковинные образы из энциклопедии. Завораживал неземной, изумрудный блеск тропического листоеда Sagura buqueti с острова Ява, чья спинка переливалась лиловым шелком. Пугала своей зловещей красотой «Мертвая голова» — бражник, чьи крылья украшал зловещий рисунок, словно предостерегающий череп. И радовали глаз юркие полосатые жужелицы, желто-зеленые стражи садовых листьев. Отталкивала и одновременно притягивала леденящая душу сцена: «Богомол пожирает сверчка», где черное тельце жертвы, наполовину поглощенное, еще судорожно трепыхалось в предсмертной агонии. Казалось, этот безжалостный хищник, замаскированный под безобидного кузнечика, упивался мучениями своей жертвы. Кате чудилось, что богомол наслаждается не только плотью, но и ее собственным ужасом, ее робким трепетом перед жестокостью мира.

Но больше всего почему-то в сердце запал красно-белый полосатый паук с загадочным именем «Thomisus Albus». Катя, не владевшая латынью, старательно выговаривала каждую букву, словно пробуя на вкус незнакомое лакомство: «То-ми-сус Аль-бус». Надпись гласила, что он — безжалостный охотник, терпеливо подстерегающий свою добычу в засаде. Особенно нравилась Кате его голова, словно увенчанная полосатой красно-белой шляпкой, лихо сдвинутой набок. Выудить о нем что-то еще не удавалось, кроме скупого упоминания, что паук обычно сидит на цветке. Катя невольно улыбнулась, размечтавшись. Мама говорила, что латынь — язык древних римлян. И вдруг Катерина живо представила себе Древний Рим: величественные тоги, девочки в туниках и сандалиях, торжественные речи о Цезаре, разносящиеся по форуму, а на цветках, меж мраморных колонн, притаились пауки «Томисус Альбус», выжидающие свой час. Катя невольно улыбнулась, а потом прыснула со смеху, пораженная полетом своей необузданной фантазии.

Девочка остановила велосипед у сочной зелени газона и замерла, зачарованная, наблюдая за большим жёлтым шаром садовой бархатки. В нем явно кто-то деловито гудел, усердно опыляя цветок. Прислонив велосипед к шершавой стене, иссеченной временем, Катя медленно, на цыпочках, подошла к цветку. Жужжание становилось все громче и настойчивее, и вскоре девочка увидела мохнатую спинку шмеля, самозабвенно копошащегося в бархатных лепестках. Катя замерла, боясь спугнуть трудолюбивого гостя, хотя знала, что он мог ужалить очень больно, если почувствует угрозу.

Внезапно внимание девочки привлекло едва заметное движение, словно шепот ветра в траве. Прямо на цветке, меж бархатных складок, неподвижно сидел красно-белый полосатый паук. «Томисус Альбус!» — пронеслось в голове у Кати, словно колокольчик звякнул. Сердце забилось чаще, застучало в груди, как пойманная птица. Паук был точно таким, как на картинке в энциклопедии, только не большим, как представляла его себе Катя, а совсем крошечным, миниатюрным. Его «шляпка» вызывающе выделялась на фоне желтых лепестков, а лапки, казалось, вросли в нежную ткань цветка. Он был абсолютно неподвижен, словно замер в ожидании, словно статуэтка из слоновой кости и коралла.

Первым импульсом Кати было поймать долгожданного паука и поместить его в банку, словно драгоценный трофей. Но мама люто ненавидела этих членистоногих, испытывала иррациональный ужас даже при виде крохотного паучка, а потому лучше было не рисковать. Лучше оставить его на воле, пусть живет своей жизнью. «На кого же он охотится в цветах?» — задумалась Катя, сгорая от любопытства. Вдруг шмель закончил свой обед и, гудя на прощание, взлетел в воздух, оставляя Катю наедине с пауком, словно в театре одного актера. «Сейчас, сейчас что-то произойдет!» — предвкушала девочка, замирая от восторга. Она затаила дыхание, стараясь не пропустить ни малейшего движения, ни одной детали. Thomisus Albus оставался неподвижным, словно статуя, изваянная искусным мастером.

Катя глубоко вздохнула, достала из кармана заветный блокнот и остро отточенный карандаш. «Томисус Альбус, — торжественно написала она. — Объект номер один». И, присев на корточки, словно ученый перед редким артефактом, Катя начала внимательно изучать паука, записывая каждую деталь: цвет лапок, расположение полосок на «шляпке», манеру поведения. Впрочем, Катя тотчас поняла бессмысленность этой затеи, глупость этого начинания. Сегодня она запишет про «Томисуса Альбуса», завтра про колорадского жука, послезавтра про бабочку капустницу…. Невозможно же за каждым насекомым вести записи — жизни не хватит, да и никакого терпения не хватит! Да и что, собственно, можно такого записать про паука? Сидит и сидит. Через сколько минут он уползёт? Пять? Десять? Ну так это еще не значит, что он всегда так уползает, по часам. Может, испугался чего, а может, мошку заприметил, а может, просто устал сидеть на одном месте….

Повернувшись, Катя заметила цветок рудбекии, гордо возвышавшийся над бархатцами, словно маленький подсолнух, устремленный к солнцу своими золотистыми лепестками. На ее темной сердцевине лениво грелась какая-то мошкара, блаженно нежась в лучах. Катя подумала, что было бы интересно понаблюдать за пауком там, на рудбекии. Может, там он ведет себя иначе, охотится по-другому, раскрывая свою истинную сущность. Ей вдруг захотелось создать целую картотеку наблюдений за насекомыми, но не бессмысленную, не сухую, а какую-то особенную, свою, отражающую ее взгляд на мир. Кате пришла вдруг блестящая идея: не просто записывать факты, а рисовать! Зарисовывать каждого жучка, каждого паучка, каждую бабочку в разных позах, в разных ситуациях, пытаясь передать их характер, их неповторимость. Вот богомол пожирает сверчка — ужасная, но завораживающая сцена. Или шмель, облепленный пыльцой, словно золотой, улетает с бархатки. И, конечно, Томисус Альбус, затаившийся на цветке в ожидании добычи, словно маленький разбойник. Альбом рисунков насекомых!

Но нет. Не выйдет. Слишком плохо Катя рисовала, если даже умудрилась схватить за первый класс позорную тройку по рисованию, посрамив всю семью. Да и что, собственно, дадут ей эти рисунки? Паук да паук. Шмель да шмель. Нет, не то, не то, совсем не то…

Глядя на цветок бархатцы, Катя задумалась над тем, что так смутило ее в энциклопедии, что не давало ей покоя. Все в ней казалось каким-то хаотичным, беспорядочным. Пауки, скорпионы, бабочки, жужелицы проходили сотнями и стремились к тысячам, словно бесконечная вереница. Неужели энтомологи помнят названия всех этих видов? Невозможно! Что-то не так. Неправильно. Вот в учебнике по математике, который им выдали для второго класса, все просто и понятно: выучил правило и решай задачи, пока не надоест. Сейчас летом Катя засела за таблицу умножения, решив освоить ее в совершенстве. Учить ее наизусть оказалось не очень просто, требовало усидчивости и концентрации, но зато, если уж выучил умножение на определенную цифру, то дальше все получалось само собой, словно по волшебству. Решай да решай примеры, радуясь своим успехам.

«А вдруг однажды и у биологов будет также?» — вдруг подумала Катя, с надеждой глядя на мир.

И тут Катю осенило, словно молния пронзила ее сознание. В энциклопедии не хватало системы, порядка, той самой таблицы умножения для мира насекомых! Должен же быть какой-то общий принцип, какой-то универсальный ключ, по которому всех этих жуков, пауков и бабочек можно разложить по полочкам, систематизировать, словно книги в библиотеке. Как ноты в музыке, как буквы в алфавите. Тогда и запоминать станет легче, и понимать, как все устроено в этом сложном и прекрасном мире. Да и растения…. Катя перевела взгляд с бархатцев на цветущую кремовую космею, колыхавшуюся на ветру. Точно! И растения тоже! Ведь они тоже живые, у них тоже есть свои особенности, свои привычки, свои секреты. Им тоже была нужна своя таблица умножения!

Катя вспомнила свою догадку, осенившую ее пару недель назад, когда она размышляла о смысле жизни. В каждом человеке живет маленькая звёздочка, похожая на Розу ветров, которая делает его таким, каким он есть, неповторимым и уникальным. Мама тогда сказала, что эти звёздочки в самом деле существуют и называются генами, но это сложно понять. «А если так и считать — по числу звёздочек?» — подумала Катя, увлеченная своей идеей. — Может, по тому, сколько они весят, какого размера, как расположены?» Катя представила описание в книге, как эти «звездочки» растут, как взаимодействуют, как дают что-то такое, что делает эту бархатку бархаткой, шмеля — шмелем, а паука — пауком.

Катя достала блокнот и, забыв про паука, принялась лихорадочно записывать свои мысли, словно боясь упустить что-то важное. «Роза ветров — генетический код, — начертала она, с трудом разбирая собственный почерк. — Определяет форму, цвет, поведение. Бархатка — столько-то звездочек, шмель — столько-то, паук — столько-то. Связи между ними… Опыление, охота, выживание…». Катя чувствовала, что она на пороге открытия, что вот-вот разгадает великую тайну, скрытую в каждом цветке, в каждом насекомом, в каждом живом существе.

Но ничего не выходила. Все было как-то наивно, по-детски, даже смешно. Катя ведь никогда не видела эти «звездочки» и не представляла, как они выглядят, как их можно потрогать. Да и как можно их считать, словно овец на лугу? Но все же идея про «звездочки» ей очень нравилась, согревала душу, как лучик солнца. Взгляд девочки упал на кирпичную стену старого завода, грубую и шершавую. Грубые, неровные кирпичи, скрепленные цементом, складывались в прочную и надежную конструкцию, проверенную временем. «Вот оно!» — прошептала Катя, с восхищением глядя на стену. «А если звёздочки это кирпичи? Если все живое построено из кирпичиков?»

Катя вновь принялась за блокнот, воодушевленная новой идеей. Теперь вместо звездочек она рисовала маленькие кирпичики, тщательно раскрашивая их в разные цвета, придавая им особую форму. Красный — цвет, желтый — форма, синий — поведение. И вот уже перед ней вырисовывалась схематичная картина мира: бархатка — набор желтых и красных кирпичиков, шмель — смесь желтых, красных и синих, а Томисус Альбус — красно-белая конструкция с преобладанием синего, словно предупреждающий сигнал. Это было забавно, увлекательно, но Кате нравилось, она чувствовала, что движется в правильном направлении. В конце концов, почему бы и нет? Почему бы не построить свой собственный мир из кирпичиков?

* * *

Катя застыла в тени заводских развалин, словно изъеденных временем зубов, когда к ней, рассекая воздух, подлетела Лиза. Та, дерзкая циркачка, не держалась за руль, а лишь умело орудовала ногами, играючи балансируя на велосипеде. В Катиной груди шевельнулась тихая зависть — ей такое акробатическое мастерство было недоступно. Максимум, на что она осмеливалась, — это неуверенно придерживать руль одной рукой, словно боясь спугнуть равновесие. Взгляд скользнул по Лизе, и волной нахлынули воспоминания о прошлом лете, когда они, словно ветра, целыми днями наматывали километры на своих велосипедах, добираясь до окраин с частными домиками, где из земли робко пробивалась белая щебенка. Катя всегда дивилась, как Лизе удается вырываться вперед, оставляя ее позади, глотающей пыль. Сколько бы она ни старалась, угнаться за ней было невозможно, не то что обогнать.

Прошлое лето стало своеобразным рубежом, границей, за которой заканчивалось беззаботное детство. В жизни Кати случился первый выпускной — трогательный утренник, словно прощальный вальс с детским садом. Четыре года, проведенные там, казались вечностью, и Катя не могла представить, что эта безоблачная пора когда-нибудь закончится. Впервые с раннего детства она почти все дни проводила дома, заточенная в четырех стенах. Мама, не долго думая, усадила ее за прописи, где каждая малейшая помарка каралась лишением прогулки. «Запомни: ни дня без строчки!» — твердила Марина, словно заклинание. Но в короткие перерывы между мучительными упражнениями в чистописании Катя вместе с Лизой, оседлав своих железных коней, уносилась в мир грез и фантазий, мечтая о крикливых чайках, ласковых морских волнах, величественном Воронцовском дворце с гордыми черными лебедями, словно сошедшими с открытки, и Ласточкином гнезде, примостившемся на краю пропасти. И, конечно, о таинственных железнодорожных станциях, пронзающих ночь прожекторах и сходящихся в бесконечность стрелках, манящих в неведомые дали.

Катя моргнула, отгоняя наваждение. Лиза виртуозно затормозила ногами в дюйме от нее, взметнув в воздух облачко пыли, словно приветственный салют.

— Привет! Замечталась? — Лиза спрыгнула с велосипеда, и тот со звоном рухнул на бок, словно подкошенный. — Поехали в карьер? — выпалила она, не дав Кате опомниться.

— В карьер?

Катя замялась. Что такое карьер, толком никто не мог объяснить. Это было нечто вроде заброшенной стройки за несколько кварталов, обнесенной покосившимися металлическими воротами, словно зубами бездомного пса. Туда время от времени заезжали угрюмые грузовики и бульдозеры, привозя песок, хотя никакого строительства и в помине не было. Рядом с воротами чернел зловещим силуэтом заброшенный заводской корпус. Взрослые не жаловали походы детей в «карьер» — не только из-за неминуемых опасностей стройки, но и из-за малолетней шпаны, регулярно собиравшейся в тех местах, словно слетающиеся на гниль мухи. В одну из таких компаний (правда, на правах шестерки) и входил их враг Денисюк, регулярно тусовавшийся в карьере.

— Ну да, — нетерпеливо перебила Лиза. — Чего такого? — спросила она со своим уральским говором, словно ставя под сомнение все сомнения Кати. — Там сейчас вообще никого нет. И, кстати, я научилась делать кое-что новенькое на велике. Хочешь увидеть?

Катя колебалась. «Карьер» действительно манил своей неизведанностью, словно запретный плод, но и предостережения взрослых звучали в голове настойчивым эхом, словно назойливая муха. Денисюк… при одной мысли о нем по спине пробегали мурашки, словно от прикосновения ледяной руки. Он всегда находил способ испортить им настроение, подстроить какую-нибудь пакость, словно злобный тролль из сказки. Но с другой стороны, перспектива увидеть новые трюки Лизы, и, возможно, даже попытаться их повторить, была слишком заманчивой, словно манящий огонек в темноте.

— Ладно, — сдалась Катя. — Поехали. Но если увидим компанию Щербетта и Денисюка, сразу разворачиваемся, — поставила она условие, словно подписывая договор с дьяволом.

Лиза радостно взвизгнула, словно сорвавшаяся с цепи, подхватила свой велосипед и, словно ветер, вскочила на него. Катя последовала ее примеру. Подруги бок о бок покатили по пыльной дороге в направлении карьера. Катя старалась не отставать от Лизы, но та, как всегда, вырывалась вперед, словно ветер подгонял ее велосипед. Катя понимала, что ей никогда не угнаться за Лизой, но сегодня ей почему-то этого и не хотелось. Ей просто хотелось наслаждаться ощущением свободы, ветра в волосах и предвкушением чего-то нового и захватывающего, словно грядущее приключение. Карьер ждал, словно таящий в себе множество секретов.

— А что вам задали читать на лето? — спросила Катя, пытаясь сильнее крутить педали, словно догоняя уходящее лето.

— Сказки, в основном. «Принцесса на горошине». «Серая шейка», — притормозила Лиза, давая Кате передышку. — Еще юмористические рассказы. Носов и Драгунский…

— А меня заставили читать «Динку», — вздохнула Катя, словно несла на себе непосильную ношу. — Скука! Найти бы «Дети капитана Гранта»… — мечтательно прищурилась она, словно представляя себя на борту шхуны.

— Я тоже про Динку слышала, — кивнула Лиза. — Нашла книгу. Только так и не поняла, в чем соль. Есть какая-то семья, какая-то Динка. А у капитана Гранта и задачи, и приключения. И весь мир перед тобой, — мечтательно закатила она глаза, словно представляя себя в далеких странах.

— Там два человека встретились в лесу, — рассказывала Катя, увеличив скорость, словно подгоняемая любопытством. — Одного звали Гарри Непоседа!

— Как как? Непоседа? — прыснула Лиза, словно услышала что-то невообразимое.

— Ага, Непоседа, — подтвердила Катя, довольная произведенным эффектом, словно фокусник, вытащивший кролика из шляпы. — А второй — ну, Соколиный Глаз. Зверобой. Они пошли на озеро, где жил такой Том Хаттер, — посмотрела Катя на ряд пирамидальных тополей, словно ища подтверждение своим словам. — Его Водяная Крыса звали.

— Как как?

— Водяная Крыса. Он в плавучем доме жил на озере. Дом плавал, как у лебедей, — объяснила Катя, словно рассказывая волшебную сказку.

Лиза захохотала, запрокинув голову, словно ребенок, радующийся солнечному дню. Ветер трепал ее светлые волосы, и Катя невольно залюбовалась ее беззаботным весельем, словно наблюдая за танцем солнечных зайчиков. В этот момент она почувствовала, как сильно любит Лизу, несмотря на то, что иногда завидовала ее ловкости и умению всегда быть впереди, словно соревнуясь с ветром.

— Водяная Крыса! Ну ты и выдумала, — сквозь смех выговорила Лиза, словно уличив Катю в обмане. — Ладно, рассказывай дальше, что там у твоего Соколиного Глаза с Крысой.

— Да ничего я не выдумала, — засопела Катя, словно обиженный ребенок. — Он плавал в домике потому, что с индейцами воевал, а они нападали!

Лиза перестала смеяться, но в глазах еще плясали озорные искорки, словно маленькие чертенята. Она подмигнула Кате и, встав на педали, резко ускорилась, оставив подругу позади, словно пущенная стрела. Катя прибавила ходу, но догнать Лизу было невозможно, словно пытаться поймать ускользающую тень.

— А у Купера про Неуловимого Джо есть? — Лиза залилась смехом.

— Да пока нет вроде, — отозвалась Катя.

— Это такой индеец был… А знаешь, почему он неуловимый? Потому что он на фиг никому не нужен! — Лиза вновь разразилась хохотом.

Катя прыснула от неожиданности. Шутка была ей незнакома, и она с усердием нажала на педали велосипеда.

— Это из «Следопыта, или на берегах Онтарио», — подхватила она, оценив юмор.

Лиза, запрокинув голову к лазурному небу, продолжала смеяться до слез. Ветер, озорной повеса, трепал её светлые волосы, а в зелёных глазах плясали солнечные зайчики. Катя, с трудом сдерживая улыбку, покачала головой. Лиза обладала удивительным даром — умела развеселить до колик, даже самой нелепой шуткой.

Посмотрев на ряд пирамидальных тополей, словно на стражей дороги, Катя снова вспомнила свою заветную теорию «звездочек». Что есть та маленькая «звездочка», которая делает пирамидальный тополь отличным от обычного? Девочка попыталась представить, что это может быть такое, словно разгадывая сложный ребус. В этой «звездочке» как-то записано, каким станет обычный тополь, а каким пирамидальный. Вот растёт дерево, а «звёздочка» передаёт информацию, как мамина дискета на ее компьютер. Ката махнула головой, словно отгоняя навязчивую мысль: пусть ее идея глуповатая, но она ее, заветная тайна, и просто так Катя не расскажет ее никому, словно оберегая сокровище. Даже Лизе.

— Нас училка наша зовёт непоседами, — сказала Катя, словно делясь секретом. — Теперь я ее спрошу про Гарри Непоседу… — мечтательно протянула она, словно предвкушая интересную беседу.

— А чего они с индейцами враждовали? Они же классные, — удивилась подруга, словно услышала что-то несправедливое.

— Они злобные очень! Скальпы снимали с людей, — ответила Катя, словно пересказывая страшную легенду.

— Скальпы? Брось! — Лиза сморщила нос, словно почувствовала неприятный запах. — Зачем им скальпы?

— Ну, как зачем? — Катя нагнала подругу, и они поравнялись, словно две реки, сливающиеся в одну. — Это типа трофей. Доказательство храбрости. Они их вешали у себя в вигвамах, наверное.

Лиза на секунду задумалась, словно представляя увиденное, а потом рассмеялась, словно над глупой шуткой: — Представляю! Вигвам, а в нем скальпы висят, как занавески!

Катя изо всех сил нажимала на педали, но Лиза неумолимо удалялась, словно призрак, уходящий в ночь. Внезапно та резко затормозила у покосившихся ворот карьера, спрыгнула с велосипеда и, прислонив его к ржавой сетке-рабице, принялась махать Кате рукой, словно зовя ее в неизведанное.

— Давай же! Чего ты плетешься как черепаха? — крикнула Лиза, и ее голос эхом разнесся по пустынной местности, словно призывая Катю к приключениям.

Катя, наконец, догнала подругу, тяжело дыша и чувствуя, как в висках стучит кровь, словно от барабанной дроби. Она тоже прислонила велосипед к воротам и огляделась. Карьер выглядел еще более заброшенным и мрачным, чем она себе представляла, словно кадр из фильма ужасов. Земля была изрыта глубокими колеями от грузовиков, повсюду валялись куски арматуры, обломки кирпичей и прочий строительный мусор, словно следы разрушительной войны. На горизонте виднелся полуразрушенный заводской корпус с зияющими глазницами окон, словно заброшенный дом с привидениями.

— Вон он, наш «Дикий Запад», — сказала Лиза, указывая на карьер, словно предлагая им сыграть в ковбоев и индейцев. — Интересно, сегодня там есть индейцы?

Катя поежилась, словно почувствовала холодный ветер. Несмотря на летнюю жару, от карьера веяло каким-то холодом и запустением, словно здесь обитали призраки прошлого. Индейцев, конечно, там не было, но Денисюк вполне мог оказаться на месте, высматривая жертву для своих дурацких шуток, словно голодный волк, выслеживающий добычу.

— Ладно, пошли, — неуверенно сказала Катя, словно идя на верную гибель. — Только давай будем осторожны, — предупредила она, словно предчувствуя беду.

Лиза, не дожидаясь ответа, пролезла через дыру в сетке и оказалась на территории карьера, словно сорвавшийся с цепи зверь. Катя последовала за ней, стараясь не зацепиться за ржавую проволоку, словно пробираясь через паутину. Внутри карьер казался еще больше и страшнее, словно бездонная пропасть.

— А знаешь, как индейцы называли своих женщин? — спросила Катя, силясь разогнать повисшую на душе тоску. — Скво!

— Скво? Это как? — Лиза приподняла брови, словно пробуя на вкус диковинное слово.

— Ну да, скво. Просто «женщина», — пояснила Катя. — А мужчин величали награждали именами, звучащими порой забавно. Быстрый Олень, например, или Зоркий Сокол.

Лиза фыркнула:

— Зоркий Сокол еще куда ни шло, звучит гордо. А вот Быстрый Олень… будто он и правда быстрее всех оленей скачет!

Под ногами с хрустом рассыпался щебень, в затхлом воздухе клубилась пыль. Катя обвела взглядом унылый пейзаж, тщетно пытаясь уловить хоть намек на жизнь. Лишь вдалеке, у зловещего остова заводского корпуса, проступали размытые силуэты.

— Ну что, идем искать этих «индейцев»? — Лиза легонько подтолкнула Катю в спину.

Катя нерешительно шагнула вперед, стараясь не отставать. Сердце тревожно забилось в груди, предчувствуя недоброе. Заброшенный карьер манил своей мрачной неизведанностью, одновременно отталкивая зловещей тишиной и запустением. Пейзаж был унылым: серая земля, ржавые трубы, брошенные покрышки, словно декорации к апокалиптическому фильму. Но вдали, под лучами солнца, действительно сверкала куча песка, словно усыпанная золотыми искрами, манящая к себе путников.

— Вау! — восхищенно выдохнула Лиза, оглядываясь по сторонам, словно впервые увидев этот мир. — Тут можно столько всего придумать! — воскликнула она, полная энтузиазма.

Она вскочила на ближайшую песчаную горку и, раскинув руки, закричала: — Я — королева этого карьера! — словно провозглашая себя владычицей этого заброшенного места.

Катя улыбнулась, словно растаял кусочек льда. В Лизе всегда было столько энергии и энтузиазма, что невозможно было не заразиться ее настроением, словно от прикосновения солнечного луча. Она тоже забралась на горку и встала рядом с подругой.

— А помнишь Павлушу? — тихо спросила Катя, словно вспоминая о ком-то давно забытом.

— Смутно… — также тихо ответила Лиза, словно пытаясь воскресить в памяти ускользающие воспоминания. — А что?

— Он же нас сюда и привел впервые… — улыбнулась тихо она, словно вспоминая счастливые мгновения.

С той истории прошло два года, хотя Кате она казалась туманным детством, словно сон. Как-то в конце августа на их улице появился новый парень — Павлик, страстный охотник до приключений, словно герой приключенческого романа. Он приехал к какой-то родственнице из Хабаровска и сразу подружился со всеми, включая Катю и Лизу — кроме «Щепыча», который его ужасно боялся, словно кролик удава. «Павлуша» оказался неистощим на выдумки и однажды привёл большую группу с их двора в этот самый «карьер», словно Колумб, открывающий Америку. Ещё у него был фотоаппарат, на который он только так щёлкал фотографии, словно ловил ускользающие мгновения счастья. Правда дней через десять «Павлуша» уехал в Хабаровск, и следы его затерялись, словно он растворился в воздухе. Катя по-хорошему завидовала Павлику: ведь ему предстояло ехать на поезде целых шесть дней!

— Да, точно, Павлуша! — Лиза хлопнула себя по лбу, словно очнулась. — Как я могла забыть? Он ведь нам столько всего показал, столько историй рассказал, словно мудрый старец, делящийся своим опытом. И фотографировал как, помнишь? — спросила она, словно ища подтверждение своим словам.

— Ага, — кивнула Катя. — Жаль, что он так быстро уехал, словно яркая звезда, погасшая слишком рано. С ним было весело, словно каждый день был праздником. И он совсем не боялся Денисюка, словно был непобедимым героем.

Лиза нахмурилась, словно вспоминая что-то неприятное, словно в бочке меда появилась ложка дегтя.

— Да, Денисюк его побаивался, словно чувствовал свою слабость. Павлуша ему как-то здорово врезал, словно наказывая злодея. Но потом Денисюк отомстил, наврал взрослым про него… И Павлуше запретили с нами общаться, словно изгнав его из рая.

Катя вздохнула, словно сбросила с плеч тяжелый груз. Денисюк всегда умел испортить все хорошее, словно ядовитый сорняк, отравляющий жизнь. Но сегодня она не хотела думать о нем, словно не желая вспоминать о плохом. Впрочем, открытием Павлика воспользовался Ромка Пантелеев, который стал водить сюда Щепыча с друзьями, словно подражая первооткрывателю. В свои семь лет они уже собирались здесь группой и поджигали пенопласт, смотря, как он горит, словно маленькие пироманы, наслаждающиеся огнем.

Катя не забыла, как мать, презрительно кривя губы, называла Ромку «прохиндей» и предостерегала от общения с ним. И верно, Ромка, скользкий малый, сам избегал компании «Щербета» и «Сухаря» — отпетых отморозков лет пятнадцати. Впрочем, Катя уже тихонько распространили эту кличку по дворы, и Ромку стали звать «Ромка Прохиндей»

— Ладно, к черту прошлое! — Лиза отмахнулась от нахлынувших воспоминаний. — Пошли лучше разузнаем, что там новенького откопали. А вдруг клад найдем!

Подруги скатились с горки и углубились в карьер. Земля под ногами, изрытая ямами и рытвинами, норовила вывернуться из-под ног. Катя шла осторожно, внимательно глядя под ноги, а Лиза, казалось, летела над землей, не замечая препятствий. Вскоре они достигли огромного песчаного котлована, где ржавел остов старого экскаватора.

— Вот это махина! — ахнула Лиза. — Настоящий монстр! Давай залезем?

— Ты сдурела? — испуганно отшатнулась Катя. — Он же развалится, и мы полетим вниз!

— Да брось, — отмахнулась Лиза. — Все будет в порядке. Просто посмотрим, как отсюда вид.

— Тихо! — Катя прижала палец к губам.

Напротив мрачным остовом высился бетонный каркас недостроенного здания, заросший бурьяном. Изнутри доносились приглушенные голоса.

Катя напрягла слух. Голоса, хоть и приглушенные, были вполне различимы. Она узнала гнусавый голос Денисюка и еще нескольких ребят с их района — тех самых, что составляли костяк местной шпаны. Холод страха сковал Катю. Предчувствие неминуемой беды сдавило грудь. Она живо представила, как сейчас эти гады выскочат из-за угла и начнут издеваться.

Лиза, почувствовав перемену в настроении подруги, тоже замерла и прислушалась. Услышав знакомые голоса, она нахмурилась.

— Кажется, наши «герои» уже здесь, — тихо процедила она с сарказмом. — Что делать будем? Дёру дадим?

Катя колебалась. С одной стороны, ей до смерти не хотелось сталкиваться с Денисюком и его бандой. С другой — уйти, так и не увидев ничего интересного, было обидно. И потом, ей не хотелось, чтобы Лиза посчитала ее трусихой.

— Давай посмотрим, чем они там заняты, — предложила Катя, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности. — Может, скоро свалят. И вообще, это наша территория, почему мы должны уходить?

Лиза одобрительно кивнула и, пригнувшись, двинулась в сторону недостроя. Катя, стараясь ступать как можно тише и незаметнее, последовала за ней. Подруги крались вдоль стены, боясь попасться на глаза возможным обитателям этого бетонного склепа.

Голоса становились все отчетливее: похоже, там шла игра в карты. Катя узнала хриплый голос Васьки «Трубы» — местного авторитета лет пятнадцати, дружка «Щербета». Он, судя по обрывкам разговора, смачно ругался на Дианку Грачеву, разъезжающую на велике в обтягивающих шортах. Васька, похотливо причмокивая, хвастался, что надо затащить ее в кусты, сорвать с нее эти наглые шорты и… Катя знала, что Диана — дочь учительницы, тринадцатилетняя девчонка, высокая и длинноногая не по годам, которая рассекала на своем велосипеде, почти не обращая внимания на местных хулиганов.

Катю словно окатили ледяным душем. Она резко замерла, судорожно схватив Лизу за руку. Подруга вопросительно вскинула брови, не понимая, что произошло. Катя, едва шевеля заледеневшими губами, прошептала:

— Уходим… Бежим отсюда. Сейчас же.

Один из верных прихвостней Васьки, незнакомый Кате, с отвратительной ухмылкой вещал о том, что неплохо бы проучить и некую Олеську по прозвищу «Кролик»; дескать, слишком дерзко вихляет бедрами. Компания, включая Денисюка, разразилась грубым хохотом.

— Что… что это? — пролепетала Лиза, испуганно вцепившись в руку подруги.

— Не знаю… — прошептала Катя. — Но надо бежать…

Они развернулись и, пригнувшись, словно под шквальным ветром, понеслись обратно, к зияющей дыре в ржавой сетке-рабице. Катя споткнулась о предательски торчащую из земли арматуру, едва не рухнула, но Лиза вовремя подхватила её. Сердце неистово колотилось в груди, словно пойманная в клетку безумная птица.

Они уже почти достигли спасительной бреши в ограждении, когда тишину разорвал пронзительный свисток. Катя и Лиза замерли, испуганно переглянувшись. Свисток повторился, на этот раз громче и ближе, злобно рассекая вечерний воздух.

— Стоять! Кто здесь шастает? — прогремел грубый мужской голос.

Девочки поняли, что их обнаружили. Пригнувшись еще ниже, они попытались проскользнуть через дыру в сетке, но было уже поздно. Из-за угла полуразрушенного корпуса завода вынырнула тень мужчины в синей униформе, в руке плясал луч фонарика. Это был сторож, пожилой человек с суровым, изборожденным морщинами лицом и густыми седыми усами.

— А ну, стойте! — заорал он, тяжело топая в их сторону. — Я вас сейчас живо догоню!

Катя и Лиза, не сговариваясь, бросились наутек, отчаянно пытаясь оторваться от преследователя. Они перепрыгивали через коварные ямы и рытвины, спотыкались о острые камни и обломки кирпичей. Сторож тяжело дышал и ругался, не переставая размахивать фонариком. Катя чувствовала, как в груди горит огонь, как перехватывает дыхание, но она продолжала бежать, не смея оглянуться. Внезапно Лиза, ловко завернув за покореженный экскаватор, швырнула булыжник в темную пасть недостроенного здания. Раздался оглушительный хруст разбивающегося фабричного стекла.

— Какого хрена?! — взревел голос Васьки.

Сторож, словно получив невидимую команду, резко повернулся к остову здания.

Воспользовавшись замешательством преследователя, девочки рванули к заветной дыре в заборе. Катя чувствовала, как ноги становятся ватными, а во рту появился мерзкий привкус кислоты.

— Вот я вам покажу, хулиганки! — хрипел сторож. — Я вас участковому сдам! — Судя по всему, он сорвал пирушку шпаны, которая, огрызаясь матом, спешно ретировалась из своего логова.

— Не могу… больше… — прошептала Катя, и в глазах поплыла зеленая полоса пирамидальных тополей.

Во рту становилось совсем кисло. Лиза мчалась рядом, подбадривая её.

— Давай, еще чуть-чуть! Мы почти у ворот! Не раскисай, тряпка! — Лиза крепко сжала её руку.

Кате казалось, что они бегут сквозь бесконечный кошмар, пока, наконец, не дорвались до ворот заброшенного карьера. Они пролезли через дыру в сетке и, не останавливаясь ни на секунду, помчались к своим велосипедам. Подруги понеслись по дороге, словно спасаясь от невидимой погони, не говоря ни слова, лишь бешено вращая педали. Ветер со свистом врывался в уши, заглушая все остальные звуки. Кате то и дело казалось, что они все еще слышат за спиной злобный хохот и угрозы Васьки «Трубы». Только когда они оказались далеко от проклятого карьера, Катя немного успокоилась и сбавила ход.

— Трусóха ты, Катька! — фыркнула Лиза, исподлобья глянув на подругу.

Катя молчала, тяжело переводя дыхание. Ей было стыдно и страшно. Стыдно, что струсила, страшно от того, что они услышали. Она знала этих парней, видела их во дворе, но никогда не подозревала, что они способны на что-то настолько опасное, хотя что именно они задумали, Катя и сама толком не понимала.

— Я не трусиха, — наконец проговорила она тихим, дрожащим голосом, — просто… это было ужасно. Ты слышала, что они говорили?

Лиза вздохнула.

— Слышала. Про Дианку что-то. Но слушай, а нам-то какое дело? — вдруг отрезала Лиза.

— В смысле? — Катя непонимающе захлопала ресницами.

— Да Дианка та еще выпендрёжница. Носится тут на велике, красуется. Пусть сама разбирается. А Олеську я вообще не знаю.

— Я тоже…. — пробормотала Катя.

— А мы чуть в ментовку не загремели из-за неё, — Лиза пожала плечами. — Главное, ноги унесли.

Катя почувствовала, как ее постепенно отпускает напряжение. Голос Лизы звучал твердо и успокаивающе.

— И потом, Васька с компанией нас точно не видели… — задумчиво добавила Катя. — А то догадаются, что мы подслушали.

— Точно, не видели, — подхватила Лиза. — Так что все в порядке. Забудем об этом, как страшный сон. Хотя… — Лиза хитро прищурилась. — Всё равно, трусливая ты, Катька! — и она звонко рассмеялась.

Катя нахмурилась, но промолчала. В глубине души она понимала, что Лиза права. Зачем им лезть не в свое дело? Дианка и сама сможет за себя постоять, а им еще повезло, что ноги унесли. Да и рассказывать кому-то об услышанном было страшно. Вдруг Васька узнает и отомстит? Лучше и правда забыть обо всем, как о страшном сне.

* * *

Словно сбрасывая оковы, Катя высвободилась из плена платья и, словно русалка, скользнула в целительное марево ванны. До возвращения матери оставался целый час, что я привести себя в порядок. С тихим блаженством. она намыливала кожу, подставляя плечи под шепчущие струи. Сердце все еще трепетало испуганной птахой в груди, но здесь, в мире тепла и покоя, пережитое казалось лишь эхом ночного кошмара.

Вода, словно живительный эликсир, растворяла остатки страха, смывая липкую грязь недавнего приключения в карьере, как ненужную гримасу. Катя прикрыла веки, представляя, как мутная вода, с каждой секундой темнея, уносит с собой в бездну сливного отверстия воспоминания, обращая их в пенную дымку. В памяти всплыли слова Лизы о Диане, и в животе заворочалось смутное, неприятное предчувствие, словно клубок змей. Но, пожалуй, Лиза права. Что они скажут этой Диане, девушке, старше их на целых пять лет, почти взрослой амазонке? Подбегут с криками о том, что Васька «Труба» вознамерился стащить с нее шорты в кустах? Да она просто поднимет их на смех, развеяв все их опасения, как утренний туман. И, пожалуй, не стоит выдавать себя, признаваться, что они вообще были в том проклятом карьере… Хотя, может, это место вовсе и не карьер, а ловушка, расставленная самой судьбой?

Выбравшись из ванны, она промокнула кожу махровым полотенцем, кутаясь в чистую, уютную пижаму, словно в спасительный кокон, сотканный из нежности и покоя. Затем, подражая отцу, поставила чайник и небрежно заварила растворимый кофе, словно колдуя над простым, но утешительным зельем. Устроившись перед телевизором с дымящейся чашкой, она наугад щелкнула пультом. Боже, как же она могла забыть о своем любимом мультфильме «Вокруг света за 80 дней»! Филеас Фогг, неизменно элегантный в своем цилиндре, уже прибыл в Индию, спеша на помощь близорукому слону Киони. Катя улыбнулась, завороженно наблюдая за темными зарослями бамбука, сквозь которые мчался поезд. Все же, каким чудесным был тот девятнадцатый век! Захотел — и вот ты уже в Индии, мчишься в роскошном вагоне, а местные обращаются к тебе с почтением: «сахиб». В этом тоже было что-то от прекрасного мира голубой гостиной, ореховой мебели, граммофонов и… воздушного торта «Наполеон», тающего во рту, как сладкая грёза.

Катю завораживала стальная нить железной дороги, пронзающая бамбуковые джунгли, словно стрела, выпущенная из лука времени. Паровоз, изрыгающий клубы пара, нёсся вперёд, словно доказывая, что человеку подвластны любые расстояния и мечты, стоит только захотеть. Кате вдруг отчаянно захотелось оказаться в том уютном веке, когда воздушные шары, словно диковинные птицы, бороздили небеса, а путешествия занимали долгие месяцы, наполняя жизнь сладостным предвкушением и непредсказуемыми приключениями. Она представила себя в длинном платье цвета слоновой кости, с кружевным зонтиком в руках, наблюдающей за прибытием поезда на вокзал, полным экзотических товаров и незнакомых лиц, словно сошедших со страниц приключенческого романа.

Вдруг из соседней комнаты донесся приглушенный храп. Отец! Катя и не думала, что он вернется с работы так рано. Крадучись на цыпочках, она приоткрыла дверь — отец спал богатырским сном. Катя принюхалась, словно охотничий пес, выслеживающий дичь: сладковатого запаха перегара не было: отец, похоже, на этот раз был трезв. Девочка на цыпочках вернулась в гостиную, стараясь не нарушить зыбкую тишину. Кофе уже остыл, а Филеас Фогг, преодолев очередное препятствие, продолжал свой путь к заветной цели. Катя снова уселась перед экраном, но мысли ее были далеко от приключений галантного англичанина. Слова Лизы о Диане и зловещие события в карьере не давали ей покоя, словно назойливые мошки, кружащиеся над головой. Главное… чтобы, не дай Бог, о приключениях в карьере не узнала мама.

При одной мысли об этом по спине пробежал холодок, словно от ледяного прикосновения самой смерти. К черту Диану! Главное, выглядеть при маме естественно, словно ничего не произошло. Чтобы маме казалось, что все в порядке, что в ее маленьком мире царит гармония и покой. Катя понимала, что мама мгновенно распознает малейшую фальшь, поэтому нужно сыграть свою роль безупречно, без единой запинки, словно актриса на сцене, от которой зависит судьба всего спектакля.

Едва Фогг закончил свои поиски таинственного города Удайпур, как раздался тихий щелчок поворачивающегося ключа в замке. Мама! Катя стремглав бросилась ей навстречу. Марина вернулась в своем неизменно элегантном белом брючном костюме в синюю полоску и сразу же поставила тяжелый портфель у входа.

— Ну, как ты тут? — с усталой, но неизменно приветливой улыбкой спросила она Катю. — Справилась?

— Конечно! — радостно ответила Катерина. Сейчас она в самом деле почти забыла о дневных злоключениях, словно они приснились ей в далеком, страшном сне. — Как твои экзамены?

— Ой, да ничего… давят сверху, — отмахнулась Марина. — Там свой блат, — сокрушенно посмотрела она вверх, словно адресуя свои слова неведомому божеству, вершившему их судьбы.

-

— Катя вдруг поняла, что это ее шанс. Мама была в относительно хорошем настроении. Напрямую, конечно, ей рассказывать не стоило, но намекнуть и узнать ее мнение — вполне.

— Мама, помнишь Диану Грачеву? — спросила Катя, опасаясь, что ее внезапная веселость будет выглядеть подозрительно наигранно, словно фальшивая нота в стройном хоре.

— Помню. Наглая девка, — отозвалась из спальни Марина. — И взгляд бесстыжий, словно вызов бросает всему миру.

«Вот мама молодец, — подумала Катя с невольным восхищением. — Мне бы так уметь — думать четко и беспощадно, словно хирург, отсекающий все лишнее».

— А что случилось? — Марина появилась в дверях спальни, расстегивая пуговицы блузки.

— Мы с Лизой катались на великах, — Катя решила представить ситуацию в более безобидном свете. — И случайно проехали мимо компании… где Ромка, ты его еще прохиндеем зовёшь… — Катя постаралась выдавить самую искреннюю улыбку, на какую только была способна, словно пытаясь растопить лед недоверия.

— Конечно, прохиндей, — невозмутимо отозвалась Марина. — Причём натуральный, без примесей.

— Ну вот… они обсуждали, как будут, ну… приставать к Диане. Заманят ее в кусты.

— Да пусть лезут, — ничуть не удивилась мать. — Каковы парни, таковы и девки, — презрительно фыркнула она.

Девочка почувствовала, как с плеч свалился тяжкий груз, словно оковы рабства. Мама не придала этому значения! Значит, и правда, не стоит вмешиваться. Пусть сами разбираются в своем балагане. Но неприятный осадок все же остался, словно горечь полыни на языке. Слова матери, хоть и успокоили, но не развеяли до конца тревожное предчувствие.

— А что, если она не сможет за себя постоять? — спросила Катя, словно проверяя реакцию матери, зондируя почву, как опытный геолог.

— Ой…. Да она сама из трусов уже выпрыгивает, — презрительно фыркнула Марина, словно видела эту Диану насквозь, словно рентгеновским взглядом.

— Но мальчишки…

— Больше трёпа, — отмахнулась мать. — Дело-то тюремное. Так что, как не выпрыгивай Диана из трусов, а рисковать мало кто будет, — съязвила она. — Мне главное, чтобы ты в какую-нибудь историю со своей Лизой не влезла, — добавила она уже более мягким тоном, словно прикрывая стальной панцирь нежности.

В коридоре послышались тяжелые шаги. Отец! Катя совсем забыла о нем, словно он был призраком из ее прошлого. Николай Васильевич вышел в помятом трико, старой футболке и с растрепанными волосами, словно потревоженный медведь, вылезший из берлоги после зимней спячки.

— Ты что, уже дома? — удивленно вскинула брови Марина.

— Ага… У меня зуб заболел…. Дырочку, говорит, сделал кариес. Заехал утром с работы…

— Опять не на работе! — сокрушенно закатила глаза Марина. — Ну под любым предлогом он не на работе!

— Да я отгул взял… — недовольно пробурчал Николай Васильевич, исподлобья глядя на жену.

— Отгул за прогул… — фыркнула Марина. — Я всю жизнь таких слов-то не знала — отгул… — Она принюхалась, словно ищейка, пытаясь уловить предательский запах перегара, как доказательство его вины. — Ну и работнички у нас…

— Да я же не виноват, что зуб заболел… — оправдывался отец, словно школьник перед строгим учителем.

— А тебя постоянно что-то болит. То зуб, то нос, то башка, то водка… — ехидно добавила Марина, словно перечисляя его грехи.

Николай Васильевич густо покраснел и, буркнув что-то невнятное, скрылся на кухне, как побитый пес, поджав хвост. Катя почувствовала неловкость. Эти их вечные перепалки… Словно два воробья, клюющих друг друга из-за крошки хлеба, словно старые счеты, которые никак не могут быть сведены.

— Иди, хоть раз своди ребёнка в «Светлячок»! — вздохнула Марина.

— Мама, у меня сегодня нет гимнастики, — отозвалась Катя. — Вторник!

— Ну сходи в бассейн, поплаваешь, — отозвалась Марина. — Своди ребёнка!

— Да я что… я готов… — отозвался отец.

Катя не ответила, она знала, что сейчас начнется обычная перебранка, в которой ее мнение никого не интересовало, словно она была невидимым призраком в их доме. Она предпочла отступить, пока не попала под перекрестный огонь их взаимных упреков и обид.

— Катя, иди ешь! И скоро вам пора уже собирается! — позвала мама.

Девочка зашла на кухню, где для неё уже стояли на столе котлеты с макаронами и листьями салата. Мама тоже зашла на кухню, сразу посмотрев на календарь. «Завтра с утра на маникюр запишусь, эти экзамены все нервы вымотали», — пробормотала она, открывая шкафчик с посудой. Катя украдкой взглянула на ее ухоженные руки с безупречным маникюром. Мама всегда следила за собой, даже в самые трудные времена, словно создавая островок красоты и порядка.

Катя принялась за еду, машинально пережёвывая котлету. В голове, словно в калейдоскопе, мелькали обрывки дневных впечатлений, перемешанные с мамиными словами о Диане и предстоящем маникюре. Она чувствовала себя хрупкой щепкой, затерянной в бушующем океане взрослых проблем и забот. Кухня, и без того тесная, казалась еще меньше, едва вмещая один стул у стола. Потому следом за Катей к трапезе должен был приступить отец.

Николай Васильевич, сдвинув брови, вошел на кухню и принялся с деловитым видом рыться в недрах холодильника, выуживая что-нибудь съестное. Обнаружив вчерашнюю колбасу и одинокий кусок сыра, он молча нарезал их прямо на столе, даже не удосужившись достать тарелку.

Стрелки часов перевалили за три. Пока отец обедал, Катя решила дать ход своей безумной идее с «таблицей умножения» для биологии. Лихорадочно раскрыв увесистый том Винстона Брауна, она сразу же наткнулась на заинтересовавшую ее диаграмму питания лисы. Зимой, судя по картинке, лиса лакомилась зайцами, мышами и каким-то экзотическим плодом, похожим на грушу («Наверное, только в Америке такие растут», — с мимолетным интересом отметила Катя). Достав свою видавшую виды тетрадь для «научных занятий», она старательно вывела:

Л = 3

Весной в лисий рацион добавлялись заяц, мышь, хомяк, тетерев, яблоко и жук. Итого шесть пунктов. Катя продолжила, сосредоточенно хмуря брови:

Л = 3+6

Летом лиса вновь не отказывалась от зайца и грызунов, но теперь в ее меню появлялись кузнечики, мелкие птицы вроде синиц и целых четыре разновидности ягод. Восемь пунктов! Катя с азартом принялась за продолжение:

Л = 3+6+8

— Я тебе лампочку купил, — вдруг раздался голос отца, вырвавший ее из мира биологических формул.

— Да ты не мне, ты себе ее купил, — назидательно отозвалась Марина.

Катя бросила взгляд на осеннюю диаграмму и фыркнула. Снова зайцы! Девочке показалось это комичным. «Конец зайчатине», — мысленно провозгласила она, с трудом подавляя смех. Помимо злополучного зайца, лиса осенью довольствовалась мышами, кузнечиками, виноградом, яблоками и птицами, напоминающими трясогузок. Катя торопливо дописала лисью формулу:

Л = 3+6+8+6

Можно было отметить времена года. Выходило:

Л = 3 (З) + 6 (В) + 8 (Л) + 6 (О)

Катя сложила все цифры, получив в результате 23. «Интересно, — подумала она, — а если всем зверям присвоить такой порядковый номер?» Лисе — 23, кобре, к примеру, — 10, а зайцу — 5 или 6… Катя открыла книгу наугад и уставилась на схематические изображения стегозавра и диплодока. «Ну а если вывести подобную формулу для динозавров?» — эта мысль, словно молния, пронзила ее воображение.

— Катя, собирайся! — прозвучал из кухни властный голос матери.

Со вздохом отложив тетрадь, Катя облачилась в любимую синюю юбку и белоснежную блузку и подошла к зеркалу. В отражении на нее смотрела девочка с огромными, словно летнее небо, синими глазами, в которых еще плескались отголоски дневных приключений и смутная детская тревога. Расчесав свои густые темные волосы, она, стараясь придать лицу как можно более беззаботное выражение, покинула комнату.

Отец уже поджидал ее в коридоре, одетый в свое неизменное зеленое поло. Вид у него был немного помятый и виноватый. Марина кивнула и, окинув дочь оценивающим взглядом, поправила ей воротничок.

— Будь там осторожнее, — напутствовала она дочь, протягивая отцу пакет с ее купальником и полотенцем.

Выйдя из квартиры, они неспешно спустились по лестнице и направились к автобусной остановке. Катя надеялась, что отец развеет терзавшие ее вопросы. По небесной лазури, словно по шелку, расползалась легкая пелена перистых облаков, а от деревьев во дворе исходил пьянящий летний аромат.

— Пап… Вот мама говорила мне, что в человеке есть такие маленькие звездочки — гены… — осторожно перефразировала она слова матери. — Что они определяют, каким будет дерево, кот… — ее взгляд невольно задержался на белоснежном коте, стремительно несущемся к траве у подъезда.

— Ну да, есть такое дело, — рассеянно протянул отец, провожая взглядом проезжающую мимо машину. — Типа, как у дерева семечко. В семечке уже заложено, каким дереву вырасти. Высоким или низким, яблоки на нем будут или груши. Так и с человеком.

— А можно просчитать, каким это будет? — спросила Катя, ловко перепрыгнув через предательски блестящую лужу. Значит, ее интуитивная догадка про звездочки была верна!

— Есть такая наука — генетика, — Николай Васильевич извлек из кармана пачку «Мальборо». — Там всякие хромосомы… ДНК… Только… Сложная она и… кроновая…

— Кровавая? — переспросила изумлённая Катя.

— Крововая… — отец глубоко затянулся сигаретой. — У нас, Катюш, ее когда-то даже запрещали…

Катя задумалась. Запрещали науку? Как такое возможно? Ей представились зловещие ученые в заляпанных халатах, тайно проводящие чудовищные опыты в мрачных подвалах, словно средневековые алхимики, и тут же вспомнился фильм про Гарри Поттера, где волшебство тоже тщательно скрывали от маглов.

— Видишь ли… генетика очень нравилась Гитлеру… — продолжал задумчиво отец.

Катя нахмурилась. Гитлер? При чем тут он? Она знала его только по старым кинохроникам о войне, где он, злобно кривясь, отдавал приказы, а солдаты маршировали под оглушительный барабанный бой. «А причем здесь звездочки?» — невольно вырвалось у нее.

— А он хотел вывести идеальную породу людей, сильных, красивых… а кто ему не нравился — тех уничтожал, — отец потушил окурок о подошву и бросил его в урну. — Вот генетики ему и помогали, чтобы понять, кто «правильный», а кто — «неправильный». Даже в концлагерях на людях ставили опыты…

Катю передёрнуло. Она живо представила себе окровавленные столы, зловеще блестящие хирургические инструменты и безумные глаза ученых, маниакально выискивающих в людях «неправильные» гены. Ее охватил леденящий душу ужас. «Значит, мои звездочки могут быть опасными?» — промелькнуло в голове.

— Да и не только это… — продолжал отец. — Генетики тогда говорили, что у тебя нет возможности стать лучше и умнее. Все решает твоя наследственность. Родился немцем или англичанином — станешь умным, талантливым и сильным, родился, например, негром — обречен быть тупицей, дебилом и рабом.

Катя почувствовала, как внутри нее что-то болезненно сжалось. Неужели все предопределено? Значит, нет смысла стараться, учиться, мечтать? Если у тебя «неправильные» гены, то ты обречен на вечные неудачи? Ей вспомнилась учительница математики, всегда твердившая, что главное — усердие и труд, и тогда любой сможет освоить даже самые сложные задачи. Неужели она лгала?

— Ну вот, а после войны Сталин у нас разгромил генетиков. Такой ученый Лысенко говорил, что они не нужны, что это фашистская наука… Даже их книги запрещали… И сажали генетиков в тюрьмы.

Катя шла молча, переваривая услышанное. Лысенко, Сталин, Гитлер, гены, тюрьма… Все смешалось в ее голове в какой-то пугающий хаос. Неужели наука может быть такой страшной? Она украдкой взглянула на отца, его лицо было задумчивым и отстраненным.

— Вот… а на Западе ее развивали. И мы со своим сельским хозяйством и агрономией отстали на десятилетия, Катюша. В шестьдесят четвёртом году пришёл Брежнев и разогнал учеников Мичурина и Лысенко, разрешил генетику… хоть как-то…

Автобус плавно подкатил к остановке, и они, молча, поднялись по ступенькам. Катя заняла место у окна, наблюдая, как за стеклом сменяют друг друга однообразные дома и рощицы деревьев. В голове у нее все еще клубились обрывки разговора с отцом. Она отчаянно пыталась понять, как такая интересная и важная наука, как генетика, могла превратиться в орудие зла, и почему люди так яростно сопротивляются знаниям, способным изменить мир.

— А сейчас генетика разрешена? — спросила Катя, заметив знакомую остановку.

— Сейчас да, хотя ее тоже ограничивают… — отец вновь достал сигарету.

— Ограничивают? Почему? — не унималась Катя, глядя на отца с искренним любопытством.

— Ну, как тебе сказать… Все-таки, гены — это очень серьезная штука, — Николай Васильевич замялся, словно подбирая нужные слова. — С их помощью можно не только болезни лечить, но и, например, создавать новых людей… с заданными качествами. А это уже очень скользкая дорожка.

Катя нахмурилась, тщетно пытаясь представить себе, как это — создавать людей по заказу. Как в конструкторе, выбираешь цвет глаз, рост, умственные способности… Ей стало не по себе. Ведь тогда получится, что у одних людей будет больше прав, чем у других, только потому, что их «сконструировали» лучше.

— Поэтому и ограничивают, — продолжил отец. — Чтобы не было соблазна играть в Бога. Чтобы не повторилась история с Гитлером и его «идеальной расой».

Они шли по длинному коридору «Светлячка» с уныло низкими потолками, которые Катя просто не переваривала: именно здесь ей с детства брали кровь на анализы, делали болезненные манту или уколы. Лишь длинный аквариум, встроенный в стену, по-прежнему радовал глаз знакомым мельтешением скалярий: желтые ромбы с черными полосками, Катя тепло улыбнулась им, как старым друзьям, и несмело помахала рукой. Скалярии, казалось, лениво парили в своей водной вселенной, безучастные к человеческим драмам и научным спорам. Катя подумала, что и у них есть свои «звёздочки» — те самые, которые делают скалярию скалярией. Внизу без устали журчал маленький фонтанчик воды: кислород, подаваемый в аквариум. Скалярии равнодушно проплывали мимо него, а вот маленькая рыбка телескоп словно застыла над ним, неподвижно вися в толще воды.

Они остановились у кабинета, над дверью которого висела табличка с надписью «Детский бассейн». Отец толкнул дверь, и Катю обдало теплым, влажным воздухом. Она увидела сверкающую ярко-голубую воду бассейна, искрящуюся под лучами солнца, проникающими сквозь огромные окна. В воде плескались дети, оглашая все вокруг радостным смехом и брызгами. Катя почувствовала, как ее тревога немного отступила. Сжимая в руке пакет с купальником, она уверенно направилась в раздевалку. Переодевшись, надела зеленую шапочку и, глубоко вздохнув, вышла к бассейну. Солнце ласково согревало ее кожу, а в воздухе витал бодрящий запах хлорки и беззаботного счастья. Катя улыбнулась и смело шагнула в воду.

Вода оказалась неожиданно прохладной и бодрящей. Катя медленно погрузилась в бассейн, ощущая, как волны нежно ласкают ее тело. Она поплыла к середине, стараясь не отставать от других детей, уже вовсю резвящихся в воде. Тренер, высокая женщина с короткой стрижкой, приветливо улыбнулась ей и показала несколько простых упражнений. Катя старательно повторяла за ней, чувствуя, как напряжение постепенно покидает ее. Вопросы о генетике, Гитлере и зловещих «звездочках» временно отошли на второй план, уступая место простым радостям движения и приятным ощущениям от прикосновения воды.

Она ныряла, плавала на спине, беззаботно играла с мячом вместе с другими детьми. Каждый раз, выныривая из воды, Катя чувствовала себя немного легче и свободнее. И вдруг ее словно молнией пронзила невероятная мысль: а если не искать динозавров в джунглях Амазонки, а вывести их с помощью ее «звёздочек»?

Катя никогда не забывала книгу «Путешествие в прошлое», на красочной обложке которой был изображен величественный серно-зеленый брахиозавр, неспешно бредущий по воде. Она отчетливо помнила, как в четыре года тайком глотала горькие слезы, узнав, что их больше нет на свете. И тогда она дала себе клятву, что обязательно найдет динозавра.

Ведь и биологией она увлеклась ради динозавров — древних ящеров, чьи изображения так будоражили ее воображение. «А что если отыскать их «звездочки»? Моменты наивысшего расцвета, ключевые этапы эволюции? И по ним выстраивать классификацию животного мира?» — эта мысль, словно окаменелый коготь, вцепилась в ее сознание.

Развернувшись в прохладной воде, Катя поплыла к бортику. Выбравшись из бассейна, она зябко поежилась и закуталась в мягкое полотенце. Но идея с динозаврами не отпускала, настойчиво кружилась в голове. Там роились обрывки научных бесед, красочные образы из книг и собственные, давно забытые детские фантазии. Вот она уже видит массивного, коричневого стегозавра, величаво спускающегося с поросшего травой холма к лазурному морю… И вдруг вместе с этими доисторическими гигантами в памяти всплывает жуткий образ: Гитлер, вскинувший руку в нацистском приветствии перед своими войсками.