Осколки Азкабана (гет)

Папка с документами от Гарри лежала на столе, как неразорвавшаяся бомба. Гермиона не решалась ее открыть. Знать все о том, что они делали с Драко в Азкабане? Видеть доказательства того, о чем она лишь догадывалась по его шрамам, по паническому блеску в глазах при неверном прикосновении? Это требовало сил, которых у нее не было. Силы уходили на то, чтобы держаться на плаву самой и удерживать его, все глубже погружаясь в их общую трясину стыда и нездоровой близости.

Драко после визита Гарри стал призраком. Он съежился еще больше, избегал ее взгляда, даже во время перевязок его рука под ее пальцами была деревянной. Стыд за то, что Поттер увидел их вместе, за то, как это выглядело, смешался с его вечным внутренним позором в ядовитый коктейль. Ночные кошмары вернулись с удвоенной силой, отбрасывая их назад, к началу. Она приходила, садилась рядом, но он больше не брал ее руку. Он лишь сжимался, дрожал и молчал, его дыхание свистело в тишине, как ветер в щели склепа. Ее присутствие больше не помогало. Оно стало напоминанием об их раскрытой слабости.

Стажировка в Св. Мунго в тот день была кошмаром. Сложный случай — маггл, случайно травмированный взрывом нестабильного артефакта. Множественные ожоги, переломы, шок. Гермиона работала на автопилоте, руки совершали правильные движения, голова выдавала точные диагнозы, но мысли были далеко. В грохоте операционной, в криках боли, она слышала лишь его прерывистое дыхание, видела его глаза, полные немого укора: "Ты не можешь защитить". Даже здесь.

Когда пациент наконец стабилизировался, она вышла в пустой коридор, прислонилась к холодной стене, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Усталость, накопленная за три недели бессонных ночей и душевного надрыва, накрыла с головой. Сдаться. Отдать его. Сохранить себя. Мысль была предательски сладкой.

Вернувшись домой под вечер, она почуяла неладное. Дверь в квартиру была цела, заклятия на месте, но воздух… воздух был другим. Напряженным. Как перед грозой. И слишком тихим. Гнетуще тихим.

— Драко? — ее голос прозвучал громко в неестественной тишине.

Ответа не было. Сердце упало. Она бросилась в гостиную. Пусто. На диване — смятый плед. На полу у дивана — опрокинутая кружка с недопитым чаем, темное пятно на ковре. И… осколок. Маленький, острый, отличный от фаянса кружки. Стекло. От лампы? От окна?

Холодный ужас сковал ее. Она рванулась к спальне — пусто. К ванной — пусто. Кухня… На кухонном столе лежал смятый клочок дешевого пергамента. Грубые, неровные буквы, выведенные словно палкой в грязи:

«ТВАРЬ ВЕРНУЛИ. НЕ ЛЕЗЬ.»

Кровь отхлынула от лица, ударив в виски. Они были здесь. В ее доме. Сквозь ее заклятия. Забрали его. Как? Откуда они знали? Гарри? Нет, не может быть. Мысли метались. Коррупция. Кто-то в Министерстве. Смотрители Азкабана. Те самые…

Ярость. Холодная, слепая, всепоглощающая ярость затопила ее, смывая усталость, страх, сомнения. Они посмели. Посмели ворваться в ее дом. Посмели тронуть его. Ее пациента. Ее… ее подопечного. Ее руки сами потянулись к мантии, к палочке, спрятанной во внутреннем кармане. Палец нащупал резную рукоять. Сила, дремавшая в глубинах истощенного тела, проснулась. Гнев давал энергию. Гнев давал цель.

Она не думала о плане. Не думала о последствиях. Она думала только о нем. О его глазах, полных животного страха. О его теле, изуродованном их руками. О том, что они делали с ним там и что будут делать сейчас, вернув в ту яму. Нет. Это слово прозвучало в ее голове как заклинание. Не позволю.

Они не ушли далеко. Гермиона выскочила на улицу, озираясь бешеным взглядом. Поздний вечер, туман, накрапывающий дождь. Улица была пустынна. И тут — шум. Приглушенный крик. Грубый смех. Из переулка между ее домом и соседним.

Она рванула туда, с палочкой наготове. Картина, открывшаяся ей, на мгновение парализовала. Трое. Крупные, грубо одетые мужчины. Двое держали Драко, скрутив ему руки за спину, третий — с лицом, изрытым оспинами — прижимал его к мокрой кирпичной стене. Драко не сопротивлялся. Он был белым как мел, глаза закатились, губы беззвучно шевелились. Он был не здесь. Он был там. В Азкабане. С ними.

—…думал, вывернулся, гаденыш? — шипел Оспинистый, тыча пальцем ему в грудь.

— Наш уголок в Башне Плача скучает без тебя. Помнишь теплую плиту? Помнишь, как мы тебя…

Гермиона не слышала больше. Она увидела. Красную нитку свежей крови, стекающую из носа Драко. Увидела знакомый, мертвый ужас в его глазах. Услышала слово «плита». В ее сознании вспыхнули картинки из медицинских карт. Круглые ожоги. Хронические боли. Саморазрушение.

— Экспеллиармус! — ее крик разорвал переулок, как раскат грома.

Заклятие ударило в ближайшего держащего Драко. Мужик с ревом отлетел в сторону, шмякнувшись о мусорные баки. Второй охранник, ошеломленный, разжал хватку. Драко рухнул на колени, безвольный, захлебываясь воздухом.

Оспинистый обернулся. Его маленькие глазки сузились, увидев Гермиону. На губах появилась порочная усмешка.

— А, целительша! Прибежала своего любимчика спасать? Щас мы тебя…

Он не успел договорить. Гермиона уже была в движении. Годы тренировок самообороны, вбитые в нее после войны, проснулись. Она рванула вперед, низко, под удар его тяжелого кулака. Ее локоть со всей силы врезался ему в солнечное сплетение. Он ахнул, согнувшись пополам. Она не остановилась. Колено — в лицо. Хруст. Крик. Он отлетел назад, хватаясь за окровавленный нос.

Второй охранник опомнился, выхватывая дубинку. Гермиона метнулась в сторону, чувствуя свист воздуха у виска.

— Петрификус Тоталус! — дубинка выпала из окаменевших пальцев. Первый, пришедший в себя у баков, поднялся, злобно рыча. Он рванулся к ней, тяжелый, как медведь. Она прыгнула в сторону, палочка описала дугу: «Флиппендо!»

Заклятие толкнуло его в спину уже двигавшемуся на нее Оспинистому. Они грохнулись друг на друга с матерной руганью.

На мгновение она осталась без прикрытия. Третий, тот, что был оглушен первым заклинанием, поднялся, его глаза налились кровью. В руке блеснуло лезвие — короткое, грязное.

— Сдохнешь, стерва! — прохрипел он, бросаясь.

Гермиона замерла. Время замедлилось. Она видела направление удара. Видела его безумные глаза. Но усталость дала о себе знать — ноги не слушались, палочка двигалась слишком медленно. Она знала — не успеет.

И тут — тень метнулась с земли. Драко. Не думающий. Действующий на чистом, животном адреналине страха и ярости. Он врезался в ноги нападавшему со всей силы своего истощенного тела. Тот грохнулся, лезвие со звоном отлетело в сторону. Драко навалился на него сверху, не бьющий, а цепляющий, как утопающий, дико, беспорядочно, с хриплым рычанием, в котором был весь его ужас, вся боль, вся накопленная за месяцы пыток ярость. Это было не нападение. Это была агония сопротивления.

— Ступефай! — Гермиона нашла голос, оглушив лежащего.

Тишина. Тяжелое дыхание. Стон Оспинистого, пытающегося подняться. Гермиона подбежала к Драко, схватила его за плечи. Он был весь в грязи, на руке — свежий порез от лезвия, кровь смешивалась с дождем. Глаза дикие, невидящие, полные той же бездны, что и в Азкабане. Он вырвался из ее рук, отполз к стене, сжался в комок, трясясь крупной дрожью, не в силах даже закричать. Реакция на действие. На насилие. На свое собственное участие в нем.

— Драко… — она опустилась рядом, не решаясь прикоснуться. Ярость угасла, оставив ледяной ужас и щемящую боль. Он снова там. Из-за нее. Из-за ее решения бороться.

Она подняла голову. Оспинистый, придерживая окровавленный нос, смотрел на нее с немой, звериной ненавистью. Его товарищи лежали без движения — оглушенный и окаменевший.

— Передай своим хозяевам, — голос Гермионы был тихим, но резал, как лезвие.

— Что если они еще раз тронут то, что мое… я разнесу их гнилой Азкабан по камешку. И начну с вас, — она встала, палочка направлена прямо в его лицо.

— А теперь — катись. Пока дышишь.

Он пополз назад, не сводя с нее безумного взгляда, потом вскочил и побежал, спотыкаясь, скрылся в тумане. Гермиона не стала его преследовать. Она повернулась к Драко. Он все еще сидел, прижавшись к стене, лицо спрятано в коленях, тело сотрясали беззвучные спазмы. Кровь с пореза на руке капала на мокрый асфальт.

Она осторожно подошла, опустилась на корточки.

— Драко… все кончено. Они ушли, — он не реагировал.

Его дрожь была глубже, страшнее, чем когда-либо. Это была реакция не только на нападение. Это была реакция на его собственный, инстинктивный порыв к насилию. На то, что он смог ударить. Это сломало его заново.

Гермиона медленно, давая ему каждую секунду отпрянуть, положила руку ему на спину. Он вздрогнул всем телом, но не оттолкнул. Его дрожь стала еще сильнее. Она чувствовала, как его сердце колотится, как бешено, как у птицы в клетке. Якорь был сломан. Цепь порвана. Они стояли на краю новой, еще более темной пропасти. И единственное, что ей оставалось — сидеть здесь, под холодным дождем, в вонючем переулке, держа руку на спине сломанного человека, и понимать, что война только началась по-настоящему.