Тернистый путь к исцелению (гет)

Кингсли Шеклболт медленно опустил палочку. Его лицо, обычно невозмутимое, было бледным под темной кожей, а в глазах читалось что-то между яростью и потрясением. Он резко махнул рукой в сторону авроров, все еще застывших в боевых стойках, их палочки дрожали, нацеленные на Снейпа.

— Выйдите. Охраняйте периметр. Никого не впускать и не выпускать. — Его голос звучал как сталь, но в нем слышался подтекст: «Если хоть один из вас проболтается — вам не поздоровится».

Авроры колебались, переглядываясь. Один из них, молодой, с острыми чертами лица, открыл рот, чтобы возразить:

— Министр, но это же...

— Выйти. — Кингсли не повысил голос, но в его интонации было нечто, заставившее авроров немедленно повиноваться. Они нерешительно отступили, пятясь к двери, не сводя глаз со Снейпа, словно боялись, что он исчезнет или, того хуже, нападет, стоит им повернуться спиной.

Прежде чем они скрылись за дверью, Кингсли повернулся к Аризе. Его взгляд смягчился на долю секунды — в нем мелькнуло что-то, похожее на вину.

— Фините, — произнес он четко, взмахнув палочкой.

Магические путы, сдавливавшие тело Аризы, мгновенно ослабли, распались на тонкие нити света и исчезли в воздухе. Она резко вдохнула, освобожденные легкие жадно втягивали кислород, а руки инстинктивно потянулись к запястьям, где остались красные полосы от веревок.

— Спасибо, — прошептала она, но Кингсли уже отвернулся, его лицо снова стало непроницаемым.

Дверь захлопнулась.

Тишина.

Гарри Поттер стоял, словно вкопанный, его зеленые глаза не отрывались от Снейпа. Он выглядел так, будто видел призрак — что, в общем-то, было недалеко от истины.

— Как?.. — Гарри выдохнул, голос его дрожал. — Мы видели вас… мертвым. На полу. В крови. Нагайна…

Снейп не ответил. Его черные глаза скользнули по Гарри, затем перешли к Кингсли, потом к Аризе, которая все еще стояла, потирая запястья, где остались красные следы от веревок.

— Кухня, — резко сказал Кингсли. — Сейчас же.

Он первым шагнул по коридору в сторону кухни, его плащ развевался за ним, как черное знамя. Гарри последовал за ним, бросая на Снейпа взгляды, полные недоверия и надежды одновременно.

Ариза сделала шаг к Северусу.

— Ты… — она начала, но слова застряли в горле.

Он посмотрел на нее. Не с ненавистью. Не с обидой. Но и не с нежностью. Словно оценивая: стоило ли это того?

— Позже, — коротко бросил он и пошел за Кингсли, его черный силуэт растворился в полумраке коридора.

Ариза закрыла глаза, сжала кулаки, почувствовав, как ногти впиваются в ладони. Потом глубоко вдохнула и последовала за ними.

Кухня была маленькой, уютной, но сейчас в ней висело напряжение, густое и тяжёлое, как предгрозовая тишина. Кингсли стоял у стола, его мощные руки уперлись в столешницу, пальцы впились в дерево. Гарри сидел на краю стула, его поза выражала готовность вскочить в любой момент.

Ариза, молча, как призрак, переместилась к старой плите, прислонилась к холодному фаянсу, скрестив руки на груди — последний бастион перед натиском реальности. Ее пальцы впились в ткань рукавов, костяшки побелели.

Снейп вошел последним, закрыв за собой дверь. Он не сел. Остановился у окна, спиной к комнате, глядя в темноту за стеклом.

— Объясните, — потребовал Кингсли. Голос его был низким, контролируемым, но в нем слышалось напряжение натянутой струны. — Все. С самого начала. Без умолчаний.

Снейп не обернулся.

— Я не обязан отчитываться перед вами, Шеклболт.

— О, еще как обязаны! — Кингсли ударил кулаком по столу. Чашки на полке звякнули. — Вы мертвы. По всем документам. По свидетельствам. И теперь появляетесь здесь, под вымышленным именем, скрываясь, лгав, вовлекая в это гражданку Министерства.

— Я никого не вовлекал! — впервые за вечер голос Снейпа вспыхнул яростью. Он резко обернулся, и его глаза, черные и горящие, впились в Кингсли. — Если вы намекаете, что Ариза знала с самого начала — вы ошибаетесь.

— Северус… — Ариза попыталась вступить, но Кингсли перебил ее:

— Тогда объясните. Сейчас. Или клянусь, я лично отправлю вас в самую глубокую камеру Азкабана за сокрытие информации, подлог и...

— Вы ничего не сделаете.

Тишина.

Снейп медленно выпрямился. Его голос стал тише, но каждое слово било, как молот:

— Потому что если бы не я, Поттер был бы мертв. Если бы не я, Волдеморт победил бы. Если бы не я, ваше Министерство сейчас было бы грудой развалин.

Гарри вскочил со стула.

— Профессор… — его голос дрожал. — Вы… вы спасли меня. В тот день. Вы дали мне воспоминания. Вы…

Снейп посмотрел на него. Впервые за все время — без ненависти. Без презрения.

— Да.

Одно слово. И в нем — вся правда. Гарри обессилено опустился обратно на стул.

Кингсли тяжело дышал.

— Давайте с самого начала.

— Я начну... — отозвалась Ариза.

Она начала говорить, голос сначала был тихим, прерывистым, как треск тонкого льда. Она рассказала о Визжайшей Хижине — о зловещей тишине, о луже запекшейся крови, о едва живом теле с ужасной раной на шее. О решении нарушить клятву, данную самой себе — никогда не возвращаться в мир зелий, не связываться с темными магическими травмами. О неделях адской борьбы с ядом Нагайны в подвале-лаборатории. О бессилии, страхе, отчаянии. О медленном, мучительном возвращении Снейпа с того света. О его молчании, его нежелании раскрываться — не только из-за страха перед Министерством или остатками Пожирателей, но и из-за страха… за них. За нее. За Лили. Ее голос крепчал по мере рассказа, обретая хрупкую, но отчетливую твердость. Она не просила прощения. Не оправдывалась. Она просто излагала факты, острые и неудобные, как осколки.

Снейп все это время стоял у окна, спиной к ним, неподвижный, как статуя. Его профиль на фоне пыльного стекла был резким, как вырезанный из черного кремня. Он не оборачивался, не комментировал. Лишь когда Ариза, голос слегка дрогнув, упомянула его страх потерять их, если правда выйдет наружу, он слегка, почти невидимо кивнул. Жест был краток, как укол булавкой.

Когда последнее слово Аризы отзвучало, в кухне воцарилась гробовая тишина. Давление ее было таким сильным, что Гарри не выдержал. Он снова вскочил со стула, стукнув им об пол. Сделал два шага к Снейпу, остановился в шаге. Зеленые глаза, до боли напоминающие глаза матери, были полны слез, смешавшихся с грязью и потом на его лице.

— Профессор… — голос Гарри сорвался, стал сиплым. Он сглотнул, пытаясь выдавить слова. — Вы… вы живы. Это… это просто невероятно. Чудо. — Он сделал еще один неуверенный шаг, протянул руку, словно желая коснуться, убедиться, но не смея. — Я… я должен… я обязан попросить у вас прощения. За все. За все эти годы в Хогвартсе… за то, что я был слеп, упрям, ненавидел вас, не понимая… не желая понять… — Голос его снова дрогнул, в горле встал ком. Он сжал кулаки, заставив себя продолжать. — …За то, что бросил вас там умирать. В той хижине. Мы… мы просто ушли. Я видел, как вам плохо, я знал, что вы умираете… и мы ушли. Если бы не мисс Нокс… — Он не смог договорить. Голос окончательно прервался. Он опустил голову, плечи его содрогнулись. — Простите меня. Пожалуйста.

Снейп медленно, как будто каждое движение причиняло боль, повернулся. Его черные глаза, всегда холодные и непроницаемые, теперь были наполнены не только привычной горечью. В них бушевала новая, острая боль, смешанная с леденящим презрением. Он не смотрел на протянутую руку Гарри, его взгляд впился прямо в зеленые глаза Поттера.

— Прощение, мистер Поттер? — его голос был хриплым, но каждое слово падало, как отточенный осколок льда. — Любопытная концепция. Особенно когда ее предлагает тот, кто счел допустимым выставить самую сокровенную, самую унизительную трагедию чужой жизни на всеобщее осмеяние… ради чего? Искупления собственной вины? Дешевой популярности? Жажды поставить жирную точку в своем героическом эпосе?

Гарри вздрогнул, будто его ударили.

— Статья? Я… я хотел, чтобы все узнали правду! — вырвалось у него, голос зазвучал громче, защищаясь. — О вашей жертве! О том, как вы рисковали всем ради… ради нас! Чтобы вас наконец признали героем, а не…

— А не тем, кем я был? — перебил Снейп, его голос зазвенел опасной нотой. — Пожирателем Смерти? Убийцей Дамблдора? Монстром? Вы полагали, мне требуется ваша… снисходительность? Ваше благородное, позорное оправдание? Вы решили, что обладаете правом копаться в моем прошлом? В моих… — он резко замолчал, голос внезапно дал жуткую трещину, — …в моих чувствах? И вывалить это дерьмо на первые полосы «Пророка» вместе с грязью моего детства?

Ариза у плиты замерла. Сердце ее сжалось в ледяной ком. Чувства? Его чувства? К… кому? Прозрение ударило с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Лили Эванс. Эти глаза Гарри. Статья. Все пазлы сложились в ужасающую картину. Острая, ревнивая боль пронзила ее насквозь, острее любого ножа. Она резко отвернулась к окну, кусая губу до крови, чтобы сдержать рыдание. Она знала о его прошлом абстрактно, но не о глубине этой незаживающей раны… не о том, что она все еще так кровоточит.

— Я хотел исправить несправедливость! — настаивал Гарри, но в его голосе уже не было прежней уверенности, лишь растерянность и защита. — Люди должны были знать правду! О вас!

— Люди? — Снейп язвительно усмехнулся, и в этом смехе не было ничего человеческого. — Или вы должны были наконец успокоить свою вечно ноющую совесть, мистер Поттер? Вы украли мою смерть. Теперь вы украли и мою жизнь. Мою… последнюю тень приватности. Мою боль. — Он сделал шаг вперед, и Гарри инстинктивно отпрянул. — Поздравляю. В искусстве причинять страдания вы превзошли самого Темного Лорда. Он хотя бы действовал открыто.

Гарри стоял, опустив голову, сраженный. Кингсли наблюдал молча, его лицо было каменной маской, но в глазах читалось понимание чудовищной ошибки Гарри и глубины нанесенной Снейпу раны.

— Я... я не думал... — начал он, но Снейп резко прервал его:

— Очевидно. Вы никогда не думали, Поттер. Ни тогда, ни сейчас. — Его пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони. — Вы решили, что имеете право. Как всегда.

Кингсли, до этого момента молча наблюдавший за разговором, сделал шаг вперед:

— Северус, он пытается...

— Молчите, Шеклболт! — Снейп повернулся к министру, и в его глазах вспыхнул настоящий огонь. — Вы все здесь решили, что имеете право судить меня. Распоряжаться моей жизнью. Моей смертью. Моей... памятью.

— Вы правы, — прошептал Гарри, голос его дрожал, но в нем звучала новая твердость. — Я не имел права. Ни на статью, ни на ваши воспоминания, ни на... вашу боль. — Он сделал шаг вперед. медленно протягивая руку. Подавленный, с выражением полной безнадеги на лице, он протянул руку. — Но я прошу... не прощения... а возможности исправить это.

Тишина в кухне стала почти осязаемой. Даже часы на стене, казалось, замерли. Снейп посмотрел на протянутую руку, словно видел её впервые. Его черные глаза метались между пальцами Гарри и его собственным кулаком, сжатым так сильно, что ногти впились в ладонь, оставляя кровавые полумесяцы.

Ариза застыла у плиты. Ее сердце бешено колотилось, каждый удар отдавался болью в висках. Она видела, как Северус борется сам с собой — его привычная маска холодного презрения трескалась, обнажая что-то хрупкое и человеческое под ней.

Затем, с видимым усилием воли, словно преодолевая физическое отторжение, он медленно поднял руку и сжал ладонь Гарри. Жест был коротким, почти механическим, но значение его невозможно было переоценить.

— Я явлюсь в Министерство, — резко бросил Снейп Кингсли, отводя взгляд от Гарри, как от чего-то неприятного. — В течение недели. Для процедуры подтверждения личности. Чтобы избавить вас от необходимости в будущем вламываться в частные дома под благовидным предлогом охоты на призраков. Но мне требуется время. — Он сделал паузу, его пальцы непроизвольно сжались в кулак. — Чтобы… прийти в себя.

Кингсли тяжело поднялся, кивнув.

— Принято, Северус. Оформим все официально. Без спешки и лишнего шума. — Его взгляд скользнул по Аризе, стоявшей неподвижно у плиты, спиной к ним. Взгляд был тяжелым, в нем читалось и понимание, и сожаление, и предупреждение. — Ариза… береги себя.

Они ушли. Гарри — понурившись, не глядя по сторонам, Кингсли — с тяжелой, размеренной поступью. Дверь закрылась с глухим щелчком. Тишина, воцарившаяся на кухне, была не успокаивающей, а гнетущей, как перед грозой. Ариза не двигалась, ее спина была напряжена до боли.

Щелчок замка прозвучал как выстрел. Напряжение, сдерживаемое Аризой, лопнуло. Она резко развернулась, лицо искажено гневом и обидой, глаза горели сквозь пелену слез.

— Лили Эванс? — ее голос дрожал, но звучал низко, режуще, каждое слово — как осколок, брошенный в лицо. — Вот о ком ты так свято хранил молчание все эти недели? Вот чьи «священные» чувства он выставил напоказ всему миру? — Она горько, безрадостно засмеялась, и в этом смехе слышались слезы. — Я, наивная дура, думала… думала, что ты молчишь из-за травмы! Из-за страха перед Министерством, перед прошлым! А ты… ты просто оберегал свой алтарь! Свою вечную, нерушимую, мертвую любовь!

Снейп вздрогнул всем телом, как от удара током.

— Ариза, это не то, что ты…

— Не что?! — она перебила его, шагнув навстречу так близко, что почувствовала исходящий от него холод. Ее дыхание было прерывистым. — Не правда? Или не важно? Для меня это важно, Северус! — Голос ее сорвался на крик. — Я вытащила тебя из той хижины! Я нарушила клятву, которую дала себе ради тебя! Я неделями не спала, не ела, боролась за каждый твой вздох, каждую каплю твоей зараженной крови! Я… — она схватилась за грудь, где сердце колотилось, как птица в клетке, — …я полюбила тебя! А ты? Ты жил здесь, под одной крышей, дышал одним воздухом, и в твоей голове, в твоем проклятом сердце — все еще она! И ты ни единого слова! Ни намека!

— Я не жил ею! — отчаянно выкрикнул Снейп в ответ, его собственный голос сорвался на хриплый, неконтролируемый вопль. Впервые за долгие годы в нем прозвучала голая, необузданная боль. — Это… это часть меня! Как рубец! Как проклятие! Как яд, который навсегда в крови! Я не могу ее вырвать, вырезать! Но это не значит, что то, что здесь… между нами…

— Что между нами, Северус? — Ариза бросила ему в лицо, ее слезы текли ручьями, но она не обращала на них внимания. Каждая капля была обжигающей. — Игра? Благодарность калеки за уход? Удобство? Временное пристанище, пока твоя истинная любовь не восстанет из могилы? — Она тряхнула головой, капли слез разлетелись. — Я не хочу быть твоей утешительной премией, Северус! Или бледной тенью в твоем мавзолее воспоминаний!

Она не дала ему шанса ответить. Резко развернулась и почти побежала к лестнице, срываясь на ступеньках. Дверь в её комнату наверху захлопнулась с таким грохотом, что задребезжали стекла в кухонном шкафу.

Снейп остался один посреди опустевшей кухни. Эхо ее слов — «утешительная награда», «тень в склепе» — било по нему снова и снова, как молотом по хрустальному куполу. Горечь, едкая и тошнотворная, поднялась комом в горле. Он схватился за край кухонного стола так, что суставы пальцев побелели, а дерево заскрипело под давлением. Ярость — на себя, на Гарри, на идиотскую, извращенную судьбу — закипала в нем черной смолой. Он зажмурился, и перед ним встал не образ Аризы, не малышка Лили. Другая Лили. Лили Эванс. Ее лицо в тот последний день — не просто презрение, а глубокое разочарование, боль после того, как он, ослепленный злобой и гордыней, назвал ее грязнокровкой. «Я больше не хочу с тобой общаться, Северус!» Ее голос, отрезающий все мосты навсегда. Он потерял ее тогда из-за яда, который сам же в себе культивировал. А теперь… теперь он терял Аризу? Из-за той же чертовой гордыни? Из-за неспособности открыться, довериться? Из-за вечного страха быть уязвимым, быть увиденным насквозь? Он схватился за голову, глухой, животный стон вырвался наружу. Ярость и отчаяние сжимали его виски, грозя раздавить череп. Он чувствовал, как знакомая, черная волна — та самая, что поднималась в нем во времена, когда он был Пожирателем, неся разрушение, — поднимается из глубин, грозя смыть последние остатки разума. Он задыхался.

И тут маленькая, теплая рука осторожно коснулась его сжатого в белый камень кулака. Он резко дернулся, открыл глаза, готовый к атаке. Рядом стояла Лили. Ее огромные, не по-детски серьезные зеленые глаза смотрели на него без тени страха. Только с бесконечной печалью и каким-то древним пониманием, недоступным ему самому. В ее другой руке она крепко сжимала цветной стеклянный шарик — подарок Аризы, его поверхность тускло поблескивала в сумеречном свете кухни.

— Мистер Снейп… — прошептала она, и ее тонкий голосок прозвучал удивительно четко в тишине. — Не злись так. Пожалуйста.

Она не стала ждать ответа, объяснений, которых он все равно не мог дать. Она просто обняла его. Крепко, по-детски неуклюже, прижавшись щекой к нему. Ее тепло, ее абсолютная, беззащитная искренность, ее доверие пронзили броню его ярости, как луч солнца сквозь толщу грозовой тучи. Напряжение, сковывавшее его плечи, спало. Дрожь в руках постепенно утихла. Темная волна отступила, оставив после себя лишь пустоту, изнеможение и щемящую, знакомую боль. Он медленно, почти неловко, опустил руку и легонько, с невероятной осторожностью, коснулся ее мягких каштановых волос. Стеклянный шарик уперся ему в бок, теплый от ее ладони.

— Сестрёнка… она плачет, — тихо сказала Лили, не отпуская его. Ее голосок дрожал. — Очень-очень сильно. Наверху. Она не злая. Она просто… У неё просто болит. Вот тут. — Она высвободила одну руку и ткнула пальчиком ему в грудь. — Как ты болел, когда тебе было плохо. Помнишь? — Она подняла на него лицо, и в ее глазах светилась недетская мольба. — Пожалуйста, помирись с ней. Я… я хочу, чтобы мы жили вместе. Все трое. В одном доме. — Она замолчала, сглотнув, затем робко, словно боясь отказа, добавила:

— Я очень хочу, чтобы мы стали семьей. Самой настоящей. Я могу называть вас… папой и мамой?

Что-то в груди Снейпа разжалось с тихим, почти болезненным щелчком. Ледяная скорлупа, оставшаяся от его старой, изломанной жизни, дала глубокую трещину. Этот ребенок, переживший свою собственную бездну горя, предлагал ему не жалость, не оправдание прошлого. Она предлагала ему невероятное, невозможное — семью. Будущее. То, о чем он никогда не смел даже мечтать, считая себя недостойным. То, что он едва не разрушил своей слепой гордыней и страхом. В ее зеленых глазах не было тени Лили Эванс. Была только Лили — их Лили. Их хрупкая, как первый весенний лед, но такая желанная надежда.

Он не смог ответить. Ком в горле был слишком плотным, душил слова. Он лишь кивнул, коротко, с трудом, как будто это движение причиняло боль. Его рука накрыла ее маленькую ладонь, сжимающую стеклянный шарик — символ хрупкого детского мира, который они должны были защитить.

Он поднялся по лестнице медленно, словно шел на эшафот. Каждая ступенька отдавалась глухим стуком в висках. Дверь в лабораторию была приоткрыта. Ариза сидела на краю узкой походной кровати, лицо было спрятано в ладонях, плечи мелко, отчаянно вздрагивали от подавленных рыданий. Ее дыхание было прерывистым, всхлипывающим. Звук его шагов заставил ее резко вздрогнуть. Она подняла лицо — заплаканное, опухшее, с красными, опустошенными глазами. Увидев его, она снова отвернулась, сжалась в комок, словно пытаясь стать меньше, незаметнее.

Снейп не произнес ни слова. Любые слова казались сейчас фальшью, оскорблением, жалкой попыткой залатать то, что было разбито вдребезги. Он просто вошел. Медленно. Подошел к ней. Опустился перед ней на колени на холодный каменный пол лаборатории. Движения его были лишены привычной змеиной грации, они были угловатыми, неуклюжими, как у человека, заново учащегося двигаться. Пол был твердым, холодным, неприятным. Он осторожно, как бы боясь испугать, взял ее руки — холодные, влажные от слез — и мягко, но настойчиво оттянул их от лица. Его собственные пальцы были ледяными.

— Ариза… — его голос был тише шепота, хриплый от недавнего крика и от сдерживаемых эмоций, которые рвались наружу. — Я… я молчал не о ней. Он заставил себя смотреть ей в глаза, в эту бездну боли и недоверия. Его черные глаза, всегда такие непроницаемые, теперь были бездонными, в них плавился лед, открывая раненую, незнакомую глубину — страх, стыд, мучительную уязвимость. — Я молчал о… о боли. О стыде, который грызет меня изнутри. О том, что та… глупость, та слепая, юношеская страсть… привела меня прямиком во Тьму. Что из-за нее я… потерял все, что могло бы сделать меня человеком. — Он сглотнул, его голос сорвался. — Она… это шрам. Как тот, что оставила Нагайна. — Его рука инстинктивно потянулась к шее. — Он болит. Иногда невыносимо. Но он мертв. Он — часть прошлого. Не настоящего.

Он поднял руку, медленно, дрожа. Коснулся кончиками пальцев ее мокрой, соленой щеки. Прикосновение было робким, вопрошающим, как прикосновение к чему-то невероятно хрупкому и ценному.

— Ты… ты не тень. И никогда ей не будешь. — Он искал слова, мучительно, будто говорил на забытом языке. — Ты… первый глоток воздуха после долгого удушья. Свет… после вечной тьмы. — Он замолчал, сраженный собственной откровенностью, непривычной прямотой. — Я… я испугался. Испугался, что если открою эту гниющую рану… ты увидишь только грязь, яд и уродство. И уйдешь. Как… как она ушла тогда. Как уходили все. — Его голос окончательно пресекся. Он не мог больше говорить.

Ариза смотрела на него. Слезы снова навернулись на глаза, но теперь это были слезы не гнева, а прорывающегося сквозь стену непонимания облегчения, смешанного с новой болью — болью за него. Она видела его борьбу, его абсолютную, жуткую незащищенность. Она видела не Мастера Зелий, не Шпиона с двойным дном, не язвительного профессора. Она видела Северуса Снейпа — израненного, запутавшегося, смертельно боявшегося потерять ее. Лунный свет, пробивавшийся сквозь высокое окно, играл в бесчисленных стеклянных колбах, ретортах и пробирках на полках, окутывая их призрачным, переливчатым сиянием. В этом серебристом свете его лицо казалось вырезанным из бледного мрамора, а в глазах стояла такая нагота души, что у нее перехватило дыхание.

— Я не ушла тогда, в хижине, — прошептала она, ее голос был хриплым от слез, но твердым. — Когда ты был на краю. Когда все говорило, что шансов нет. И не уйду сейчас. — Она положила свою руку поверх его, все еще лежавшей на ее щеке. — Но мне нужно доверие, Северус. Настоящее. Не эти… стены молчания. Не эта крепость, в которой ты прячешься.

Он не смог говорить. Лишь кивнул, коротко и сокрушенно. Его лоб опустился на ее колени — жест предельной покорности, капитуляции перед правдой, доверия, отданного ей целиком. Жест, который стоил ему невероятных усилий. Она вздохнула, глубоко, дрожаще. Опустила руку и запустила пальцы в его густые, черные, непослушные волосы. Ее прикосновение было нежным, успокаивающим. Тишина лаборатории, еще недавно такая гнетущая, теперь была наполнена лишь звуком их дыхания и биением двух сердец, осторожно нащупывающих путь друг к другу сквозь руины прошлого, освещенные призрачным светом в тысячах стеклянных граней вокруг.

Они не пошли в ее комнату. Узкая кровать в лаборатории, на которой Ариза столько ночей не спала, ухаживая за ним, стала их пристанищем в эту ночь. Тесно прижавшись друг к другу, они лежали молча, слушая, как за окном начинается дождь. Его капли стучали по стеклу, словно пытались достучаться до них, напоминая о внешнем мире, который ждал за стенами этого дома.

Снейп лежал на спине, его черные глаза были открыты и смотрели в потолок. Ариза прижалась к нему, положив голову на его грудь, слушая стук его сердца — ровный, но все еще чуть учащенный. Его рука лежала на ее спине, пальцы слегка вцепились в ткань ее рубашки, как будто он боялся, что она исчезнет, если он ослабит хватку.

— Я не умею… — прошептал он в темноту спустя долгое время, его голос был глухим от усталости и непривычной открытости. — …быть таким. Открытым. Говорить… об этом. Но… я здесь. Я не уйду. — Он сделал паузу, собираясь с силами. — Если… если ты еще можешь этого хотеть.

Ариза приподняла голову. В лунном свете, падавшем полосой на кровать, ее лицо было бледным, но спокойным, глаза смотрели прямо в его, отражая лунные блики, как темные озера. Она положила ладонь ему на щеку, ее пальцы коснулись линии скулы, уголка губ.

— Я хочу, — сказала она тихо, но отчетливо. — Но не тень прошлого. Не память о чужой боли. Тебя. Северуса Снейпа. Со всеми шрамами. Со всей твоей ядовитой язвительностью. — Уголки ее губ дрогнули в слабой, почти неуловимой улыбке. — И… — она легонько ткнула пальцем ему в грудь, туда, где билось сердце, — …с этой новой, ужасно неловкой и такой… дорогой… попыткой быть просто… человеком.

Он усмехнулся — коротко, беззвучно, но в этом смехе не было привычной насмешки. Было облегчение. Почти неуловимое освобождение. Он наклонился, его губы коснулись ее лба. Поцелуй был легким, как дуновение, мимолетным, как паутинка. Но в нем было обещание. Обещание стараться. Обещание быть здесь. Быть настоящим. Его губы коснулись кожи там, где еще не высохла слезинка — солоноватая, чистая, как роса на стекле.

— Я пойду с тобой, — вдруг сказала она, нарушая тишину. Ее голос был тихим, но твердым.

Он повернул голову, смотря на нее. В темноте его глаза казались еще чернее, бездонными.

— В Министерство, — пояснила она. — Когда ты пойдешь давать показания. Я буду рядом.

Он хотел возразить, сказать, что это не нужно, что она уже сделала для него больше, чем он мог бы просить, но слова застряли у него в горле. Вместо этого он лишь кивнул, коротко и почти незаметно, и почувствовал, как она расслабляется, прижимаясь к нему еще сильнее.

За дверью раздался тихий шорох. Они оба замерли, прислушиваясь. Затем дверь приоткрылась, и в щели показалась маленькая фигурка в пижаме.

— Лили? — Ариза приподнялась на локте, разглядывая сестру в полумраке. — Что случилось, малыш?

Лили стояла в дверях, сжимая в руках своего искалеченного плюшевого филина. Ее глаза были огромными и испуганными в темноте.

— Мне приснился плохой сон, — прошептала она. — Можно я... можно я с вами?

Ариза хотела ответить, но Снейп опередил ее. Он приподнялся и протянул руку к девочке.

— Иди сюда, — сказал он, и его голос, обычно такой резкий и холодный, сейчас звучал мягко, почти нежно.

Лили не заставила себя ждать. Она быстро подбежала к кровати и забралась между ними, прижимаясь к Аризе и одновременно цепляясь за рукав Снейпа. Ее маленькое тело было напряжено, но постепенно расслаблялось, чувствуя их тепло и защиту.

— Теперь все хорошо, — прошептала Ариза, целуя сестру в макушку. — Мы все вместе. И мы никуда не денемся.

Снейп молча наблюдал за ними. Его рука, лежавшая на спине Аризы, теперь легла и на плечо Лили, охватывая их обеих. В этом жесте было что-то настолько естественное, что у него перехватило дыхание. Он вдруг осознал, что вот она — та самая семья, о которой мечтала Лили. Не идеальная, не лишенная ран и шрамов, но настоящая. Их собственная.

Дождь за окном усиливался, его шум заполнял комнату, создавая уютный кокон, внутри которого они были защищены от всего мира. Лили скоро заснула, ее дыхание стало ровным и глубоким. Ариза тоже начала клевать носом, ее пальцы все еще сжимали рубашку Снейпа.

Он лежал, слушая их дыхание, и чувствовал, как что-то внутри него, что было сжато в тугой узел долгие годы, наконец начало разжиматься. Завтра их ждали трудные разговоры, официальные процедуры, возможно, новые испытания. Но сейчас, в этой маленькой лаборатории, под стук дождя, они были просто тремя людьми, нашедшими друг друга среди хаоса жизни.

Снейп закрыл глаза. Впервые за долгие годы он чувствовал не тяжесть прошлого, а хрупкую, но настоящую надежду на будущее. Он прижал Аризу чуть ближе, его рука невольно коснулась гладкой поверхности стеклянного браслета на ее запястье — хрупкого оберега их новой, только что родившейся и такой уязвимой реальности. И его последней мыслью перед тем, как сон наконец сморил его, было простое слово, обращенное не к призракам прошлого, а к теплу и хрупкой прочности настоящего: Дом. Дом, где даже самое тонкое стекло может выдержать вес доверия.