Я - Том Реддл-старший. Просто блеск! (гет)

Блэк Мэнор больше не казался просто холодным или неудобным. Он стал лабораторией кошмара. Воздух в отведенных им покоях густел от незримого напряжения, пропитанного шипением змеиных теней от кулона Слизерина, которые теперь не просто скользили по углам, а выгибали спины как готовая к удару кобра, их нарисованные пасти оскаливались в беззвучном рыке. Том, обычно такой любопытный, теперь боязливо косился на золотую змею, лежавшую на столе в "кабинете" Кассандры — комнате, превращенной в штаб по изучению артефакта.

Кассандра Блэк жила здесь теперь. Ее изысканные платья сменились практичными темными туниками, волосы были стянуты в тугой, небрежный узел. Стол был завален не серебром, а фолиантами с треснувшими корешками, испещренными рисунками змей и рунами крови, стеклянными пузырьками с мутными жидкостями и ее собственными, аккуратными, но яростными заметками. Она почти не спала. Ее глаза горели лихорадочным блеском ученого, стоящего на пороге великого (или ужасного) открытия.

«Смотри, Реддл, — ее голос был хриплым от усталости, но полным напряжения. Она указывала палочкой на кулон, лежащий на куске черного бархата. Камень в центре пульсировал тусклым, язвенным зеленым светом. — Реакция на *Сондиум Магнум*... нулевая. На *Ревелатум Анимам* — лишь усиление шипения. Но вот при наложении руны Сдерживания Пламени Духа...» Она осторожно коснулась палочкой сложного символа, начертанного мелом вокруг кулона. Камень взвыл. Не метафорически. Высокий, визгливый звук, от которого задрожали стекла в окнах и Гарри сжал виски. Из камня вырвался сгусток черного дыма, сформировавшийся на мгновение в искаженное, плачущее лицо женщины — Меропы? — прежде чем рассеяться. Том, игравший в углу, резко вскрикнул и швырнул свою любимую деревянную лошадку. Та, ударившись о стену, не просто сломалась — ее голова развернулась на 180 градусов, а из пустых глазниц потекли черные, смолистые слезы, застывая на паркете.

«Том!» — Гарри бросился к сыну, но малыш отполз, уткнувшись лицом в кресло. Его маленькие плечики тряслись. Не от плача. От тихого, ледяного смешка.

«Он... он наслаждается?» — прошептала Кассандра, не веря своим глазам. Ее научный азарт на миг сменился искренним ужасом.

«Нет, — Гарри поднял искаженную игрушку. Черная "смола" обжигала пальцы холодом. — Это оно наслаждается. Кулон. Он калечит его. Делает его... другим.» Он вспомнил кошмары последних ночей: не просто лицо Волдеморта, а конкретные сцены. Мальчик в сером приютском халате, холодно наблюдающий, как его "игрушечная" змея кусает другого ребенка за лицо, пока тот корчится в судорогах. Ледяной пол в темном подвале, где маленький Том методично ломает пальцы пойманной птице, а его глаза отражают не жестокость, а чистый, бесстрастный интерес. Эти видения приходили после особенно сильных пульсаций кулона. Намёки на кошмары детства, ставшие явью в его снах.

Кассандра подошла к столу, ее лицо было серьезным. «Мои исследования... Экторис был прав лишь отчасти. Это не просто резонатор или формирователь. Морфо считал его сосудом. Я же думаю... он якорь. Но не для души. Для наследственности. Для той искры темной силы, что была в Салазаре. Он притягивает ее, концентрирует, впитывает из крови носителя... и обратно вливает, искажая ее. Он не питается силой Тома, Реддл. Он перерабатывает ее. Делает... чище. Темнее. Как алхимический тигель для души.» Она коснулась кулона кончиком палочки, не рискуя брать в руки. «Меропа Гаунт... глупая, жалкая, но сильная в своем отчаянии. Она хотела дать сыну величие. Связь с великим предком. Защиту. Она вложила в него всю свою умирающую любовь и тоску по утраченному "благородству". Но кулон... он древний. И он не понимает любви. Он понимает силу, наследие, чистоту. И он выполняет свою функцию слишком хорошо.»

Том поднялся. Его глаза, обычно такие живые, смотрели на кулон с голодной отстраненностью. Он протянул ручонку. «Моё. Дай.»

«Нет, Томми, — твердо сказал Гарри, заслоняя стол. — Это плохо для тебя.»

«ДАЙ!» — крик Тома не был детским капризом. Он прозвучал как приказ, резонирующий с низким гулом кулона. Змеиные тени у стен сжались в пружины. Воздух затрепетал. На столе задребезжали пузырьки. Кассандра инстинктивно схватила палочку.

Гарри не колебался. Он действовал. Не как маг, не как ученый. Как отец, видящий, как артефакт калечит его ребенка. Он схватил кулон. Металл обжег ему ладонь ледяным огнем, словно кусок сухого льда. Зеленый камень вспыхнул ослепительно, болезненно ярко, залив комнату адским светом. Теневые змеи взвыли и бросились к нему, как копья из тьмы. Том заорал — не от страха, а от ярости и боли лишения.

Гарри стиснул зубы, сжимая кулон в кулаке. Змеиные тени ударили в него... и рассыпались в прах, не причинив вреда, но оставив ощущение ледяного сквозняка. Щит Жизни и Смерти держал. Но кулон в его руке бешено вибрировал, как пойманная оса. Его свет резал глаза.

«Реддл, что ты делаешь?!» — закричала Кассандра. «Ты разрушишь его! Или себя! Это уникальный артефакт!»

«Это яд!» — рявкнул Гарри, глядя на Тома, который бился в истерике на полу, его магия рвала обои со стен, заставляла трещать мебель. Искаженные лица предков Блэков на портретах в ужасе закрывали глаза руками. — «И я вырву его!»

Он занес кулон, намереваясь швырнуть его в камин, в стену, куда угодно, лишь бы подальше от сына. В этот момент Том, с искаженным от ярости лицом, вытянул руку не к кулону, а к Гарри. Маленькие пальчики сжались в кулачок. Гарри почувствовал, как невидимый ледяной коготь сжимает его горло. Не магия в привычном смысле — кулон был щитом от заклятий. Это была сырая, искаженная сила желания, усиленная кулоном и направленная через парселтанг. Шепот Тома был едва слышен, но ужасающе ясен: «Умри. Отдай. Моё.»

Гарри захрипел, потеряв дыхание. Он упал на колени, кулон все еще сжимая в обжигающей руке. Кассандра вскрикнула, бросилась к Тому, пытаясь оттащить его, но малыш был непоколебим как скала, его глаза горели чужим, древним злом. Магия Кассандры отскакивала от него, как горох от брони.

Нет. Не так. Не здесь. Отчаяние Гарри было глубже любой магии. Он смотрел на сына, ставшего орудием древнего зла, вложенного в кулон неведомо кем, но активированного кровью и болью Меропы. Он сжал кулон еще сильнее, не чувствуя боли от холода, только леденящий ужас за будущее Тома. Он мысленно взывал не к магии, а к тем, кто послал его сюда. К тем, кто дал ему этот проклятый щит. Жизнь! Смерть! Вы хотели второй шанс?! Так помогите! Или заберите все сейчас!

Белый свет.

Он не ослеп. Он просто... перестал видеть что-либо еще. Безболезненно. Беззвучно. Холод кулона в его руке исчез. Давление на горло пропало. Гул магии, крики — все стихло. Он стоял (или парил?) в бесконечности ослепительной, мягкой белизны. Ни пола, ни потолка, ни стен. Только бесконечность света и... двое.

Слева — Жизнь. Она выглядела иначе, не как в Запретном лесу. Не яркая и непредсказуемая, а усталая, печальная, одетая в простое платье цвета увядающего луга. Ее волосы, цвета пшеницы, были тусклыми. В руках она держала потрескавшийся глиняный кувшин, из которого сочились редкие капли воды.

Справа — Смерть. Не саркастичная костлявая в плаще, а высокая, величавая женщина в одеждах из теней и звездной пыли. Ее лицо было скрыто глубоким капюшоном, но Гарри чувствовал на себе ее пристальный, невесомый взгляд. В ее длинных, бледных пальцах она перебирала песчинки, падавшие из одной невидимой ладони в другую.

«Гарри Поттер, — голос Жизни был тихим, как шелест сухих листьев. — Ты звал. В час глубочайшей тени для новой жизни.»

«Трижды умирающий, — добавила Смерть, ее голос звучал как скрип далеких ворот. — И трижды взывающий к нам из самой гущи битвы за чужую душу. Интересно.»

Гарри пытался говорить, но слова застревали в горле. Он показал им кулон, все еще зажатый в его руке, но здесь он выглядел иначе — не золотым украшением, а сгустком переплетенных черных нитей, пульсирующих злобой и тоской. В центре нитей тускло светился крошечный, почти задавленный искоркой теплого света — искра намерения Меропы.

«Он... он губит его, — выдохнул Гарри наконец. — Тома. Он превращает его в монстра уже сейчас! Меропа... она хотела добра, да? Но этот... это...»

«Меропа Гаунт, — произнесла Жизнь, и в ее голосе звучала глубокая жалость. — Ее любовь была... отравлена. Отчаянием. Тоской по утраченному. Страхом за сына в жестоком мире. Она вложила в камень не чистую любовь, а любовь-цепь, любовь-тоску по величию, которого не достигла сама. Она хотела дать ему силу, связь с предком, защиту. Но камень... он древний. Он не знает полумер. Он взял ее дар и... перекрутил. Как болото перекручивает чистый ручей.»

«Он не знает о Темном Лорде, который будет, — добавила Смерть, подбрасывая песчинку. Она исчезла в белизне. — Для него Том Марволо Реддл — чистый лист. Сосуд. И он выполняет свою древнюю функцию: усиливает и направляет искру силы Салазара в сосуде. Без разбора. Без... морали. Он слепой инструмент наследственности.»

«Так помогите! — в голосе Гарри звучала мольба. — Уничтожьте его! Или научите меня, как сломать эту связь! Я не могу смотреть, как он калечит моего сына!»

Жизнь и Смерть переглянулись. Безмолвный диалог длился вечность или мгновение.

«Уничтожить? — Жизнь покачала головой, глядя на треснувший кувшин. — Сила в нем... не зло сама по себе. Искра Меропы... она еще теплится. Гаснущая, но живая.» Она подняла руку, и из кувшина выплеснулась тонкая струйка воды. Она не упала, а повисла в воздухе, формируя образ — измученное, но нежное лицо Меропы, смотрящей на новорожденного Тома с бесконечной любовью и скорбью.

«Щит, — произнесла Смерть. Ее бледный палец указал на Гарри. — Ты — щит. Не только от магии. От тьмы. От искажения. Твоя связь с мальчиком... она сильнее связи камня. Потому что она — выбор. А не наследие крови.»

«Кулон — инструмент, — продолжила Жизнь. — Опасный. Искаженный. Но инструмент. Его можно... перезарядить. Переориентировать.»

«Как?» — спросил Гарри, сердце его бешено колотилось.

«Огнем твоего отцовства, — сказала Смерть. — Водой твоей жертвенной любви. Воздухом твоего выбора против судьбы. Землей твоей непоколебимой защиты. Возьми то, что вложила Меропа — ее искреннее, искаженное отчаянием желание защитить сына — и замести ею яд, накопленный камнем за века. Сожги тьму светом своей любви к этому ребенку. Не к наследнику Слизерина. К Тому. Твоему сыну.»

Жизнь протянула руку. Тонкая струйка воды — образ чистой любви Меропы — отделилась от основного потока и окутала сгусток черных нитей кулона в руке Гарри. «Помни, Гарри Поттер. Ты не борешься с артефактом. Ты борешься за душу мальчика. Камень — лишь поле битвы.»

Белый свет схлынул так же внезапно, как появился. Гарри очнулся на коленях в кабинете Кассандры. Он все еще сжимал кулон. Но теперь он не жгл ледяным огнем. Он был... теплым. И свет его был другим — не язвенно-зеленым, а глубоким, изумрудным, успокаивающим. Черные нити внутри, если присмотреться, все еще были, но они казались уснувшими, опутанными тонкими, золотистыми нитями света. Змеиные тени исчезли.

Том сидел на полу, тихо хныкая, по-детски растерянный и напуганный. Следы истерики и чужой ярости исчезли с его лица. Он смотрел на кулон в руке отца с обычным детским любопытством, смешанным с опаской.

Кассандра стояла рядом, замершая, ее палочка была опущена. Она видела, как Гарри схватил кулон, как его сжало невидимой силой, как он... исчез на мгновение? Или ей показалось? А потом он снова был здесь, держа кулон, который светился теперь совсем иначе. И Том... Том был просто напуганным ребенком.

«Что... что это было?» — прошептала она. Ее научный азарт был сметен благоговейным ужасом перед непостижимым.

Гарри поднялся. Он подошел к Тому, осторожно протягивая кулон. Не надевая ему на шею. Просто показывая. «Смотри, солнышко. Он... спокойный теперь. Добрый. Как хотела твоя мама.»

Том осторожно коснулся пальчиком теплого камня. Ни шипения, ни холода, ни всплеска темной магии. Только мягкое, изумрудное сияние. Малыш робко улыбнулся. «Тепло...»

Гарри обнял сына, чувствуя, как тот прижимается к нему, ища защиты и тепла. Он посмотрел на Кассандру. В его глазах еще была тень пережитого ужаса, но теперь там горела и новая решимость.

«Это был урок, леди Блэк, — сказал он тихо. — Инструмент не виноват в том, как его используют. И даже самый темный артефакт можно попытаться... перенастроить. Если есть ради кого.» Он сжал кулон в руке, чувствуя его новое, спокойное тепло и слабый, едва уловимый отзвук чистой материнской любви Меропы. Битва за душу Тома не была выиграна. Она только началась. Но теперь у него было оружие. Любовь. И перезаряженный артефакт, ставший не орудием тьмы, а символом надежды — хрупкой, но реальной. И где-то в бесконечности, Жизнь поливала треснувший кувшин, а Смерть ловила падающие песчинки, наблюдая за новой главой в истории Щита и Сосуда.