Золотые Длани (джен)

— Она не могла так написать…

Тонкий пергамент заскрипел в судорожно сжатых пальцах. С ненавистью Ойнор глянул на свисающую с края письма печать — печать Кайбигана — и едва сумел подавить желание тотчас сорвать этот комок воска, сдавить, бросить в очаг. Смятые строчки поплыли, запылали огненно-алым, вторя голосу лютого гнева в душе. Гнева — и боли.

Погибла последняя его надежда, последняя отрада. Единственным, что утешало его все эти дни, что придавало сил, согревало душу и не позволяло окаменеть сердцу, было известие о том, что Эвлия спаслась. Но теперь она сама рассказала ему о своей печальной участи. Это не казалось Ойнору невероятным — теперь он знал, что покинуть Периллинен до и после штурма было невозможно. Каким образом это удалось покойному Утану, так и осталось тайной. Сомнения вызывала не сама весть, а слова, в которые облекла ее сестра.

— Могу я взглянуть? — непривычно тихо произнес лорд Те-Сапари.

Ойнор вздрогнул. Он словно позабыл о стоящем рядом командире, который любезно пригласил его к себе, передал послание и позволил прочесть его в тишине. Казалось, все в этой небольшой уютной комнате готово утешить его: стены светлого камня, окна, впускающие утреннее солнце, стол с письменными принадлежностями. Что до хозяина комнаты, то голубые глаза лорда Те-Сапари светились искренним сочувствием и пониманием.

Молча Ойнор протянул ему письмо, не найдя нужных слов.

— Ты можешь с уверенностью сказать, что письмо не подложное? — спросил командир, когда окончил чтение.

— К сожалению, могу, милорд. — Ойнор отвел взгляд. — Это бесспорно рука Эвлии. Ни один самый искусный писец не сумел бы подделать ее, да и где бы достал образец почерка? Пряжка с плаща — не доказательство, ее могли украсть, отобрать силой или даже… — голос его слегка дрогнул, — снять с мертвого тела. Но послание настоящее.

— Любопытно. — Лорд Те-Сапари погладил бороду. — Что же за вопросы желает задать тебе герцог Секлис? Если это, разумеется, не тайна.

— Тайна, милорд, — ответил Ойнор. — И мне известно, какая именно. Сестра моя, несомненно, писала со слов врага. Но я уже говорил вам, что она умеет написать между строк — в буквальном смысле. Взгляните. — Он вновь взял письмо, хотя рука его дрожала, как и голос. — Видите эти росчерки? Мы с Эвлией забавлялись так, еще будучи детьми: придумали знаки, которые легко скрыть витиеватым почерком. Их не знает никто, кроме нас двоих. Как бы ни был хитроумен Секлис, он не сумел догадаться, что Эвлия обманула его.

— И что скрыто в этих знаках?

«Я вынуждена исполнить волю врага, но ты должен знать. Секлис ищет венец Неватана. Он расспрашивал меня, хотя мне о нем ничего не известно. Должно быть, наш отец открыл тебе его тайну, и ты сам знаешь, что такая святыня не должна попасть в чужие руки. Молю тебя, не вздумай отправляться мне на выручку и приносить эту жертву. Если ты приедешь, Секлис прикажет убить нас обоих, а перед тем вырвет у тебя тайну. Я же предаю себя на волю Превысшего. Прощай».

Вот что запечатлела тайнописью Эвлия среди строк, продиктованных ей врагом. Поневоле Ойнор восхитился мужеством сестры: пребывая в плену, под угрозой пыток и смерти, она сделала своим оружием невинную детскую забаву. В словах же была вся Эвлия: краткость изложения — и неизменное наставление, как следует поступить, пропитанное искренней сестринской любовью. Последние слова скрытого послания заставили Ойнора сморгнуть слезы: Эвлия готова была отдать жизнь ради сохранения родовой тайны. Впрочем, могла ли дочь их отца поступить иначе?

И как теперь поступить ему самому?

Сказать все это вслух он не мог. Вместо этого он ответил — медленно и тихо, ибо слова терзали ему горло и душу:

— Она просит не приезжать за нею. — Ойнор взглянул в глаза командиру. — Понимаете, милорд? Она жертвует собой ради нашей тайны.

— Это делает ей честь, — так же тихо ответил лорд Те-Сапари. — Леди Эвлия — достойная дочь семейства ан Тойдре. А ты, надеюсь, понимаешь, — прибавил он после недолгого, тяжелого молчания, — что она права. Тебе нельзя ехать.

— Нельзя? — Ойнор посмотрел на него так, словно видел впервые. — И что с нею станется, милорд, если Секлис не получит ответа? Он прикажет убить Эвлию или хуже того — предаст на позор. Кто еще защитит сестру, кроме брата?

— Неужели ты не понимаешь, что именно этого от тебя ждут? — возразил лорд Те-Сапари. — Секлис расставил тебе ловушку — и расставил умело. Так не играй ему на руку, не оправдывай его ожиданий. Не знаю, что за тайну ты хранишь, но, если твой отец умер за нее, а сестра намерена умереть, значит…

— Я не собираюсь выдавать мою тайну Секлису, милорд. — Лицо Ойнора вспыхнуло от негодования. — Это было бы для меня худшим бесчестьем. Я намерен спасти Эвлию. Что такое Каннатан? Даже моя сотня возьмет его без труда. Если хорошенько разведать, а потом придумать какую-нибудь хитрость…

— Нет. — Посветлевшие глаза лорда Те-Сапари сверкнули подлинным гневом. — Ты никуда не пойдешь. Как командир Эредеро и твой начальник, я запрещаю тебе. Я тоже получил кое-какие известия. Государь собирает войска, и твоя обязанность как дворянина — встать под знамена его светлости, там, где он повелит.

— Я встану, милорд, — ответил Ойнор, с трудом сдержав собственный гнев. — Но сперва удостоверюсь, что моя сестра в безопасности. Прошу, не перебивайте меня, но выслушайте. — Волнение душило его, и он смог продолжить не меньше, чем через двадцать ударов сердца. — Мой отец в своем завещании сказал мне… нам с Эвлией: «У вас не осталось никого, кроме друг друга». Так вот, у меня нет никого, кроме сестры. Во всей Аскелле нет никого, кто был бы мне дороже нее.

— Тогда знай, — заговорил лорд Те-Сапари, так же медленно, но жестко, чеканя слова, точно молотом, — если ты ослушаешься моего приказа, ты совершишь предательство. И — подумай, Ойнор, — тогда ты лишишься всех прав на руку моей дочери, ибо я не отдам ее изменнику.

Ойнор ощущал себя угодившим в ловушку, и все вокруг смеялось над ним. Смеялось яркое солнце, чьи лучи оставили на полу светлую полосу и позолотили рыжеватые волосы лорда Те-Сапари, смеялось безоблачно-синее небо, смеялись беспечные птицы и звонкие людские голоса, что рвались в окна. Еще недавно шумный дух весны призывал его объять любовью весь мир. Сейчас же он готов был возненавидеть его.

— А если бы вам пришлось сделать подобное, милорд? — не удержался Ойнор. Эти слова он процедил сквозь стиснутые до боли зубы, чтобы не закричать во весь голос, не бросить обвинение в лицо тому, кого он мог бы назвать вторым отцом. — Во имя Золотых Дланей! Вы бы легко пожертвовали своей супругой или любой из дочерей?

— Да, щеррь меня разорви, пожертвовал бы! — Лорд Те-Сапари хватил кулаком по столу, так, что подпрыгнула и опрокинулась серебряная чернильница. Тихо зажурчал бегущий с края стола черный ручеек. — А тебе пора повзрослеть, мальчишка! Пора научиться приносить жертвы, которые необходимы на войне, даже если это нелегко. Мне доводилось посылать воинов на верную смерть, и они гибли — потому что я приказывал им. Но я не жалею, ибо так было нужно, чтобы избежать больших жертв. А самая страшная жертва — это гибель государства. Лучше отдать одну невинную жизнь, чем допустить эту гибель. Даже твоя сестра понимает это и говорит: «Не приезжай» — но ты не слушаешь! Не желаешь прислушаться к тем, кто мудрее тебя.

Ойнор выслушал эту речь молча, хотя душою принял едва ли треть сказанного. Одно он понял: с этого дня, с этого часа его юность навсегда осталась позади. Отныне ему должно не подчиняться чужим решениям, но принимать свои и вести других за собой. Когда с уст лорда Те-Сапари слетело это оскорбительное «мальчишка», Ойнор сумел удержаться от яростного ропота, которого можно ожидать именно от мальчишки, а не от мужчины. На смену отчаянию, гневу и пустоте пришла молчаливая, спокойная, суровая тишина. И в этой тишине твердо прозвучал ответ.

— Простите меня, милорд. — Ойнор низко склонился, придерживая рукоять меча. — Но я намерен прислушаться к зову крови.

— Значит, — голос командира звучал глухо и мертво, — ты отрекаешься от долга, от клятвы — и от Ниеры?

— Нет, милорд. — Отрывистый ответ зазвенел под невысоким потолком. — Я ни от чего не отрекаюсь и вернусь, да будет Превысший мне свидетелем. И я назову Ниеру своей женой, когда настанет время, даже если мне придется доказывать свое право в бою. С вашей же стороны, милорд, было бы низко угрожать мне расторжением помолвки, дабы отговорить от задуманного.

Руки лорда Те-Сапари сжались в кулаки, ноздри раздулись, но он сумел овладеть собой и не выплеснуть гнев.

— Прочь с глаз моих, — выдохнул он. — И запомни: ты никуда не уйдешь. Если попытаешься, я прикажу взять тебя под стражу.

— Прощайте, милорд. — Ойнор вновь поклонился и неспешно вышел.

Вслед ему полетела забористая брань командира, поминающего всех щеррей во всех преисподних и призывающего их на голову проклятых юных упрямцев. Но сейчас Ойнору не было дела ни до чего, в душе по-прежнему царили тишина и уверенность. Ни на миг он не сомневался, что сумеет взять Каннатан — силой или хитростью — и освободить Эвлию.

Все в Эредеро знали, что лорд Те-Сапари вспыльчив, да отходчив, и не умеет долго гневаться. Но если рассердить его не на шутку, то гнев его уподобится извержению вулкана, которое, как говорят, случается раз в несколько сотен лет в Мендритских горах: будет полыхать, пока не затопит все вокруг. Сейчас, как понимал Ойнор, был именно такой случай.

Лорд Те-Сапари запрещал и грозил всерьез — и исполнит свою угрозу, если понадобится. Ойнор содрогался от одной мысли, что придется поднять оружие против своих же товарищей. Вот тогда он в самом деле станет изменником, и назад дороги не будет. Не радовал его и иной исход — сдаться командиру и просидеть взаперти, как непослушный юнец, пока сестра его страдает в плену, ожидая расправы.

«Как бы поступили вы, отец? — думал по привычке Ойнор. — Неужели правда принесли бы эту жертву? Превысший избавил вас от нее и переложил это бремя на мои плечи. Я же не могу. Быть может, я неправ, и такой светлой, чистой душе, как моя Эвлия, на самом деле было бы лучше в Высших чертогах, чем в этом жестоком мире. Но пока она есть, пока жива — пусть будет жива. Пусть сияет, пусть озаряет его, пусть делает хоть немного светлее и чище. Она не заслуживает столь страшной участи, которую ей готовят. Быть может, мне недостает веры в Высший промысл, но он неведом нам, смертным. Если больше некому сберечь ее, пойду я. А потом пусть меня судят, как угодно».

Пока Ойнор шел от ворот цитадели к своему дому, он понял, как нужно действовать. Догадка была столь проста и ярка, что все кругом словно померкло, лишилось красок, застыло, как в старинной сказке о чародее, повелителе времени. Воины, горожане, ремесленники, торговцы, играющие дети, влюбленные парочки, драчливые стайки воробьев, прыгающих по дорогам, даже солнце и ветер, несущие весну, — все это сделалось дымом, туманом, сквозь который Ойнор шел к своей цели.

С легкой улыбкой он оглянулся на ворота цитадели. Там несли сейчас стражу двое из его сотни. Воистину, это знак его правоты, протянутая свыше рука помощи. Если собрать всю сотню, стражники у главных ворот окажутся бессильны. Как и возможная погоня — лорд Те-Сапари не станет расточать понапрасну свои силы, пока ожидает приказов герцога. Ойнор вновь улыбнулся: в голове его все складывалось гладко. Пора воплощать свои замыслы, что, разумеется, будет не так легко, как кажется.

По дороге ему попался Теман и двое людей из его десятка. На лицах их застыло напряженное ожидание и усталость от неведения: они ждали его слова, они готовы были принять его волю и исполнить ее. И она прозвучала.

— Теман, — приказал Ойнор, — всех десятников нашей сотни ко мне, быстро! — Он прижал палец к губам. — Но тихо. Не вызывайте напрасных подозрений.

Отдав поклоны, трое воинов исчезли в уличной толпе. Ойнор не сомневался, что они исполнят приказ как надо — быстро и тихо. Сам же он пока думал, что скажет десятникам, когда они соберутся. Около трети воинов его сотни были родом из Периллинена и его окрестностей, они отзовутся сразу. Но чего ждать от прочих?

Размышляя так, Ойнор подошел к своему дому. У крыльца собрались десятка полтора людей — герои недавнего похода к Периллинену и обычные любопытные зеваки. Беседа была оживленной, слышались вскрики изумления, хохот, божба и брань. Над всем этим звенел чужеземным говором голос Кэлема Варусдара. Сам воин-странник уютно расположился на крыльце, вытянув длинные ноги, и явно был душой собравшихся, которые окружили его и внимали ему, как преданные вассалы — сюзерену.

Ойнор вздрогнул. События сегодняшнего утра и дня заставили его позабыть о новом товарище, которого он так и не успел представить лорду Те-Сапари, как намеревался. Теперь же это невозможно. Ойнор чувствовал себя слегка неловко, ощущая превосходство Кэлема: тот был старше, опытнее, держался независимо, да и вряд ли стал бы терзаться думами, случись с ним нечто подобное. Он бы просто встал и сделал то, что нужно.

«Не пора ли и мне сделать так же? — сказал себе Ойнор. — Оставить думы, оставить колебания. Быть достойным доверия тех, кто зовет меня командиром. Что до Кэлема, то брать его с собой не стоит. Напрасно я привел его сюда. Для него было бы лучше отправиться ко двору герцога Фандоана и поступить к нему на службу. Но пусть он решает сам».

— И как там сейчас? — пробился сквозь гул голосов вопрос Бритака.

Ойнор уловил в голосе наемника затаенную тоску: не иначе, Кэлем рассказывал о его родине, Хиризии.

— Думаю, мало что изменилось с тех пор, как ты оттуда ушел, — ответил Кэлем и потер подбородок. Ойнор заметил, что Кэлем уже успел побриться, причесаться и обзавестись новым плащом. — Люди не меняются. Все так же норовят побольше получить и поменьше отдать. А вот море ваше — страшная штука. Но красивая. Смотришь на него, и кажется, что ты летишь вдаль и никак не можешь долететь до другого берега. Да и есть ли он на самом деле, другой берег?

Ойнор подошел к крыльцу, оперся на украшенные грубой резьбой перила. Никто не смотрел на собравшихся: горожане проходили мимо, поглощенные дневной суетой, а большинство воинов крепости сейчас были заняты обычными учениями или разведкой. Тем лучше.

— О, граф. — Кэлем поднял голову, одарил его веселым взглядом. — Простите, мы вас не заметили.

Ойнор мысленно улыбнулся: не заметить с его-то ростом? А проницательные глаза Кэлема сузились.

— Что-то вы помрачнели, — прибавил он. — Никак, получили дурные вести?

— Да, — медленно ответил Ойнор. — Кое-какие вести я получил. — Он оглядел собравшихся: воины поднялись на ноги, зеваки поспешили восвояси. — Никому не расходиться. Ждите здесь и будьте готовы отправляться в дорогу. Да, мы снова уезжаем. — Он поднял руку, отчего все вопросы замерли на устах. — И пока — ни слова. Никто не должен об этом знать.

В уличной толпе показались Теман и прочие десятники. Они шли непринужденно, по одному-двое, а не вместе, ничем не выказывая обеспокоенности или тревоги. Ойнор пропустил их всех в дом, отвечая на поклоны. Затем он обернулся к Кэлему, который поднялся на ноги и все это время не сводил с него глаз.

— Следуйте за нами, лорд Варусдар. — Ойнор поневоле именовал Кэлема утерянным титулом, выражая так свое уважение пополам с настороженностью. — То, что я скажу, касается и вас.

Кэлем ответил неожиданно учтивым кивком и, пригнувшись, вошел в дверь. Закрывая ее за собой, Ойнор услышал удивленный шепот, прерванный голосом Бритака: «Сказано "ни слова" — значит, ни слова». Наемник не прибавил больше ничего, но все воины во дворе смолкли.

Десятники собрались вокруг деревянного стола, за которым Ойнор провел не слишком много времени за минувшие годы, когда писал отцу, сестре и невесте. Отца у него больше нет. Ниера же не предаст его никогда — по своей воле, но пока над нею довлеет отцовская воля, и никто не помешает разгневанному лорду Те-Сапари разорвать помолвку. «В моих руках лишь судьба Эвлии. Именно ее я решаю сейчас».

— Я скажу кратко, друзья мои, — начал Ойнор, опираясь кулаками на стол. — Моя сестра, которую многие из вас знают и любят, в плену у Секлиса Кайбиганского. Выкуп, который он требует у меня за ее жизнь и свободу, я уплатить не могу. Но не могу и оставить сестру в руках врага. Мне известно, где она, — в Каннатане, ближайшей к нам кайбиганской крепости. Я намерен взять эту крепость и теперь спрашиваю вас: кто согласен идти со мной?

Десятники переглянулись, на их лицах читалось воодушевление. За всех ответил Теман:

— Все, милорд.

Иного ответа Ойнор не ждал. Но он обязан был разъяснить своим людям, что им предстоит сделать и чем чревата их преданность ему. Поэтому он прибавил:

— Скажу еще: лорд Те-Сапари запретил мне ехать. Следуя за мной, вы нарушаете данное ему слово. Я нарочно говорю это сейчас, чтобы вы знали, на что идете. Чтобы не упрекали меня за то, что я вынудил вас совершить предательство.

— Мы не совершаем предательства, милорд, — произнес другой десятник, Эвод, не из числа подданных графа ан Тойдре. — Мы лишь следуем за вами и исполняем вашу волю. Я не знаю вашу сестру, но знаю вас, и этого мне достаточно. — Он оглянулся на товарищей. — Как и всем прочим.

— Не сомневайтесь, граф, вы поступаете верно, — высказался Кэлем, который стоял позади всех, опираясь плечом на грубо оструганный косяк двери. — Будь жив кто-нибудь из моих родных, я не колебался бы ни на миг, чтобы прийти к ним на выручку. Если не возражаете, — прибавил он, чуть помедлив, — я желал бы присоединиться к вам.

— Вы прибыли сюда, намереваясь поступить на службу его светлости герцогу Фандоану, — возразил Ойнор, чьи подозрения вновь воскресли. — Лорд Те-Сапари даст вам такую возможность, я же — нет. Поэтому…

— Поэтому, граф, — перебил Кэлем, — пока я не принес никому присяги, я волен выбирать, кому и под чьим началом служить. Мне будет радостнее служить человеку, которому я обязан жизнью, нежели незнакомцу. Во-первых, я привык платить долги. А во-вторых, вы мне нравитесь, граф.

Ойнор усмехнулся. Он сам чувствовал удивительное расположение к Кэлему, и не он один — странник ухитрился в два переворота больших песочных часов завоевать умы и сердца половины Эредеро. И все же подозрения не уходили. «Будь он кайбиганским соглядатаем, он бы предпочел остаться здесь, — говорил себе Ойнор. — Или его подослали именно ко мне?» Пока он терялся в догадках, ему вспомнилась древняя мудрость: «Держи друзей у сердца, а врагов — еще ближе». Ойнор пока не знал, друг ему Кэлем или враг, но пусть это покажет время. Он же сам будет начеку.

— Я буду рад такому союзнику, как вы, — произнес он, склонив голову, и обернулся к десятникам. — Собирайте людей, так же быстро и тихо. Мне бы не хотелось с боем прорываться отсюда.

— Не придется, милорд, — улыбнулся Теман. — Я сразу заподозрил неладное и велел нашим парням у вторых ворот, чтобы задерживали посланцев лорда Те-Сапари, если он пошлет их. Так что, если соберемся быстро, уйдем без труда. Стражей у главных ворот припугнем, а потом нас никакой щеррь не догонит.

— Дай Превысший, так и случится, Теман, — ответил Ойнор. — Тогда пусть наши стражники запрут снаружи вторые ворота. И поспешите.

Десятники и Кэлем вышли. Ойнор проводил их до крыльца и с изумлением заметил, что у всех воинов, что ждут снаружи, при себе имеются мешки с припасами и боевым снаряжением. Одобрительно кивнув им, Ойнор сделал знак разойтись, но быть наготове. Сам же он вернулся в дом, не зная, когда переступит его порог в следующий раз — и переступит ли вообще.

Мешок с припасами, брошенный им утром, так и лежал у стены не развязанным. «Тем меньше забот», — подумал Ойнор, пока собирал боевое снаряжение. Он уложил в другой мешок шлем, нагрудник и наручи — кольчуга уже была на нем, как и меч на поясе. Оставалось взять щит и кинжал. В тот же мешок отправились деньги, письменные принадлежности — перья и чернильный порошок — и драгоценные тетради с отцовским завещанием, заботливо завернутые в кожу от посторонних глаз.

Вновь Ойнор подумал о великой тайне, которую отныне хранит, о грозящих ему опасностях и возможной гибели. «Надо будет распорядиться насчет этих записей, — решил он. — Наследников у меня нет, и, если я умру, венец должен обрести нового хранителя». О том, как это сделать и кто мог бы стать новым хранителем, Ойнор не задумывался. Мысли о смерти казались зыбкими, как утренний туман. Он едет не умирать, а освобождать Эвлию. О смерти можно будет поразмыслить потом.

Звеня шпорами, Ойнор вышел на крыльцо. Знакомый ему конюх, которому или приплатили, или пригрозили, держал под уздцы Берейма. Буйный весенний ветер ударил в лицо, словно пытался остановить, взметнул плащ за спиной и растрепал черную гриву коня. Ойнор твердым шагом сошел по ступеням, вдел ногу в стремя, словно отправлялся на обычное задание, а не совершал дерзкий побег. Несколько десятков воинов, стоящих рядом в ожидании, последовали его примеру.

Они ехали по улицам Эредеро, направляясь к главным воротам. В цепочку всадников то и дело вливался десяток-другой, пока не собралась вся сотня молодого графа ан Тойдре. Несмотря на прохладный день, Ойнор чувствовал, что рубаха его промокла насквозь. Сердце колотилось, как топор лесоруба об упрямый ствол.

Отъезд целой сотни не останется незамеченным, это понимали они все. На них оглядывались, перешептывались, порой окликали. Ойнору казалось, что воины и горожане на улицах смотрят только на него и видят насквозь его намерения. Он оглянулся: вторые ворота по его приказу были заперты, но надолго ли это задержит лорда Те-Сапари? Сейчас Ойнор молил Превысшего об одном — покинуть Эредеро без пролития крови.

У ворот стояли четверо стражников. Всех их Ойнор знал лично, и вновь сердце его пронзила боль. Да, трудно прожить в этом мире, не запятнав себя невинной кровью. Но пусть это хотя бы случится не здесь и не сейчас. Недавние слова лорда Те-Сапари о необходимых жертвах стали ему ясны, хотя не близки. Пока возможно, он будет избегать подобных жертв.

— Пропустите нас, — велел Ойнор стражникам, которые преградили ему дорогу. Голос его не дрожал. — Мы едем по приказу лорда Те-Сапари.

— Простите, милорд, но мы не получали никаких приказов.

Стражники переглянулись. Ойнор всей кожей ощущал тревогу воинов за своей спиной. Он слышал тихие шепотки, бряцание оружия и узды, слышал, как беспокойно фыркают и переступают на месте кони. В тот же миг он понял, что все зависит от него. Сейчас он — их командир, их повелитель, беспрекословный пример. Что сделает он, то сделают они все. Он помчится вперед, сметая препятствия на пути, — и они последуют за ним.

— Считайте, что вы получили их, — от меня, — произнес Ойнор, глядя сверху вниз на стражей. — Дайте нам дорогу и заприте за нами ворота.

Стражники колебались. Один шагнул в сторону, готовый пропустить беглецов, но прочие стояли недвижимо. В этот миг сзади послышались возмущенные крики и гулкий деревянный стук. Звуки летели из-за вторых ворот, запертых по приказу Ойнора.

— Неладное что-то творится, милорд, — заметил старший из стражи, Нирс. — Мы не можем вас пропустить, пока нам не прикажет сам лорд Те-Сапари…

— Я вам приказываю!

Ойнор заставил коня чуть попятиться, сам же выхватил меч. Сзади раздался нестройный лязг: воины последовали его примеру. Стражники дружно отступили.

— Превысший мне свидетель, я не желаю проливать кровь товарищей. А потому приказываю: прочь с дороги!

Ойнор пришпорил коня, с трудом сдерживая желание крепко зажмуриться. «Молю Тебя, Создатель, пусть они убегут!» И они убежали.

Стражники метнулись в стороны от безумства сотен копыт и яростной человеческой волны. Один из них оказался недостаточно быстр и полетел под ноги коням. Нирс оттащил его, но слишком поздно. Отчаянный крик несчастного пронзил Ойнора, точно стрела в спину. «Только бы не насмерть! Этой крови мне никогда не смыть!» И все же он молча ехал вперед, сжав губы, только убрал оружие в ножны. Сотня не отставала.

— Ногу сломал, — сказал Ойнору поравнявшийся с ним Кэлем. — Вот неуклюжий, не успел отскочить. Счастье, что приятель помог, хотя бы жив остался.

Казалось, Кэлем видит Ойнора насквозь, понимает все его тревоги. От этого молодому графу поневоле сделалось не по себе. Но перед своими воинами и особенно перед этим человеком, превосходящим его во всем, он обязан был держать лицо.

— Хвала Превысшему, мы никого не убили, — прошептал Ойнор, отведя взгляд.

— Еще придется, — заявил Кэлем.

Ойнор взглянул ему в глаза, и тот чуть попятился.

— Я знаю, — ответил он. — Но это будут враги, а не товарищи, братья по оружию. — Ойнор помолчал и с горечью прибавил: — Хотя нас с кайбиганцами делает врагами лишь честолюбие Секлиса.

Кони мчались вперед. Ойнор слышал, как радостно переговариваются его воины, предвкушая грядущие сражения, и заставил себя отбросить все тревоги. Хвала Создателю, обошлось без жертв — почти. Да и не дело ему, предводителю сотни, горевать об одном искалеченном воине. Впереди гораздо больше крови, боли, жертв и потерь. Освободить Эвлию. Вернуть Периллинен. Защитить Вербаннен. И да поможет Превысший тем, кто прав.

Эредеро остался далеко позади. Весна бежала им навстречу, вливая новые силы в людей и коней.

* * *

«Значит, они ушли…»

Когда лорду Те-Сапари сообщили о побеге Ойнора ан Тойдре и его сотни, он на мгновение растерялся. Да, он ожидал подобного — но не ожидал так скоро. Ему верилось, что голос разума возьмет верх, что юноша не предпочтет зыбкое будущее твердому настоящему. Увы, каких разумных решений можно ожидать от юных и горячих?

Лорд Те-Сапари сам был горяч, хотя давно не юн. Ловкость и быстрота, с которыми Ойнор устроил свой побег, не только разгневали, но и восхитили его поневоле. Совсем мальчишка, почти без военного опыта — а сумел выбраться из столь многолюдной крепости, усыпив бдительность товарищей. Да, лорд Те-Сапари послал нескольких воинов, велев приглядеть за Ойнором и его людьми. Но всех посланцев задержали: одного отвлекли разговорами, другого увела случайная подружка, а третьего нашли в подворотне оглушенным. Когда же Ойнор снарядил своих людей, мало кто смог бы остановить пешком конную сотню.

Стражи у ворот пытались — и, хвала Превысшему, обошлось без смертей, хотя не без крови. Сейчас раненым воином занимался лекарь, прочие же пребывали в недоумении. Как и сам лорд Те-Сапари.

Сердце его разрывалось надвое. Он любил Ойнора ан Тойдре, любил, как собственного сына, и был бы счастлив назвать сыном. Покойный граф Ардар мог подыскать своему наследнику невесту-сверстницу — и все же его выбор пал на совсем юную тогда Ниеру. Не одна лишь давняя дружба была тому причиной. Видно, граф знал, что делает, хотя сам отец Ниеры не преувеличивал ее достоинств. Она не отличалась ни силой, ни волей; обычная девица, готовая любить и чтить того, кого изберут ей в мужья родители. Нежный цветок, гибкий побег вьюнка, который с радостью обовьется вокруг крепкого молодого дуба. И, глядя на них, отцы не могли не радоваться, ибо по воле Превысшего жених и невеста полюбили друг друга.

А теперь мальчишка разрушил все собственными руками.

Только юные могут быть столь беспечны, чтобы не смотреть в будущее и не видеть последствий своих деяний. Поступок же Ойнора был не юношеской блажью, не досадной ошибкой, но осознанным побегом, а значит, изменой клятве, присяге и государю. Предательством.

Пока это слово-приговор набатом било в голове лорда Те-Сапари, он вышел на крыльцо своего дома. Там дожидались командиры сотен и несколько воинов, в том числе трое стражей, что несли сегодня службу у ворот.

— Они направились к кайбиганской границе, милорд, — доложил один из воинов-разведчиков, которые попытались преследовать беглецов.

— Тем хуже для них, — с горечью промолвил лорд Те-Сапари. Он заставил сердце умолкнуть и сказал то, что велел ему долг: — Отныне и до решения его светлости Фандоана Вербанненского Ойнор ан Тойдре и те, кто последовал за ним, считаются изменниками и клятвопреступниками. Буде они вернутся в Эредеро или встретятся вам в любом месте, в мирное время или во дни войны, с ними должно поступать, как с врагами Вербаннена. Таков мой приказ всем воинам Эредеро. — Он обратился к сотникам: — Сообщите об этом во всеуслышание, и пусть никто не скажет, что не знал моей воли.

Не глядя на учтивые поклоны, не слушая ответов, лорд Те-Сапари отвернулся и собрался было уйти в дом. Его остановил звонкий окрик:

— Милорд! Послание от леди Те-Сапари!

Безучастно смотрел командир, как верный слуга его дома, Иораг, много лет служащий вестником и посыльным, на взмыленном коне врывается в ворота цитадели. На шее у слуги болталась кожаная сумка с драгоценными посланиями. При виде нее лорд Те-Сапари ощутил новую волну гнева, ибо понял, что не ему одному предназначено ее содержимое.

«Если бы ты знала, глупая! — в сердцах подумал он. — Но, быть может, все к лучшему. Не пристало моей дочери быть невестой предателя».

Пряча под внешним спокойствием лютую бурю в душе, лорд Те-Сапари приказал позаботиться об Иораге и его коне. Он взял у посланца сумку с письмами, но велел не спешить с отъездом. «Сперва возьмешь письмо для твоей госпожи», — сказал он и удалился к себе.

Заботливо сложенное дочерними руками послание он, не читая, бросил в очаг. Глядя, как ежится в огне тонкий пергамент, как сереет и рассыпается надписанное сверху имя, лорд Те-Сапари не сдержал злобной усмешки. «Пусть рассыплются так же в прах все твои замыслы, глупец!» На чтение письма жены ушло немного времени. Не дочитав до конца — ибо там тоже упоминалось ненавистное отныне имя, — лорд Те-Сапари развернул чистый лист и взялся за перо. Ответное послание его не было длинным и содержало, помимо прочих, такие слова:

«Тебя же прошу, Ригинна, жена моя, сообщить дочери нашей Ниере, что помолвка ее с Ойнором ан Тойдре с сего дня расторгнута. Этот человек, недостойный носить имя и герб своих славных предков, пренебрег честью и клятвами и совершил предательство, покинув Эредеро без моего на то дозволения и пролив при этом кровь стража, исполнявшего свой долг. Я не желаю отдавать свое дитя изменнику, равно как и для самой Ниеры было бы позором соединиться с таким человеком. Посему она отныне свободна, и я отыщу ей лучшего мужа, который не запятнает своего имени и своей чести подобными постыдными деяниями».

Вечером того же дня, когда пыль под ногами коня посланца давно улеглась, лорд Те-Сапари принимал в своем доме нового вестника — из Маннискора. Герцог Фандоан собирал силы для защиты Вербаннена.