Портрет директора (гет)

«Я должен быть там, вдруг Найя сбежит», — убеждал себя Том, ранним утром отправляясь следить за выходом из тайной чердачной квартиркой.

«А вдруг я пропустил письмо? Глупо, нужно было остаться. Нужно проверить почту ещё раз. Нужно спросить у консьержа», — ежечасно терзаясь догадками, он трансгрессировал на Лютный, в гостиницу «У Морибанда», в которой, как беглый преступник, Том скрывался от всего мира.

А возвратившись за полночь в безликий серый номер, Риддл, не снимая промокшего плаща, бродил кругами и пытал себя единственным вопросом: «Зачем я здесь?».

Один раз в день, вечером, Том мог снова видеть Нагини. Она выходила в кулинарию, нервно оглядываясь, пока Риддл укрывался за чарами и углами извилистой улицы. Беспокойный лондонский ветер срывал аромат жасмина, чтобы на краткий миг подразнить им и вновь забрать себе. А Том ловил Найю во всём: в стуке туфель, в отражениях витрин, в её щебетании с детьми-попрошайками и блестящем влажном следе, оставленным узкой ладонью на лакированной древесине прилавка.

Их окружали те же дома, на востоке тот же собор Святого Павла подпирал шпилями нависшее тусклое небо, маглы гудели, стоял запах пережаренных каштанов и свежих газет. Но теперь посреди этих улиц Риддл не находил себе места, будто изгнанник, но пытался в них раствориться, точно призрак.

Еле как прошло два дня, а от Найи — ни вести. Потом прошло ещё два сдержанных, но нестерпимых.

На пятый Том остался в номере. Насильно себя запер. Закрыл шторы, потушил фонарь, лёг на спину в несвежую постель и лежал так до вечера, приготовившись к смерти той части себя, что не позволяла отступиться, впервые не доводить до конца и просто вернуться в Хогвартс. Если не уничтожить её до сентября, то она прожжёт Тома изнутри, доберётся до кожи и растворит оболочку благоразумия. Все увидят, каков он, вывернутый наизнанку и лишённый лица. И всё из-за какой-то женщины! Из-за какой женщины!

Некстати появившись в сумерках номера, родовой домовик прервал убийство:

— Милорд, госпожа уже час на другой стороне Темзы! Я подумал, вы захотите узнать об этом.

— Глимз! — крикнул Том, но замялся, не решившись послать эльфа прочь и отменить приказ следить за Нагини. Не сейчас. Наскоро накинув плащ поверх пижамы, он скомандовал: — Перенеси меня к ней.

И спустя мгновение магия выплюнула их в вонючие магловские задворки, к кафе, зажатому между шумным борделем и закрывшейся книжной лавкой.

— Она там? — спросил Том, кивнув на знакомую тяжёлую дверь с облупившейся краской.

Эльф исчез, но тут же возник на прежнем месте. Если бы Риддл моргнул, то и не заметил бы пропажи.

— Разговаривает с барменом. Допила вино.

— Прекрасно, — прорычал Риддл, борясь с подступившей тошнотой.

— Сейчас выйдет, милорд, — прошептал Глимз, и едва его скрипучий голос затих, как облупившаяся дверь распахнулась. На тусклый вечер пролился прямоугольный свет, а в нём длинная женская тень накинула на плечи шёлковую шаль.

Раздался смех, внезапный и звонкий, как задетый камертон:

— Я обязательно зайду ещё! Нет, я про тебя не забыла. И никогда не забываю. Правда-правда!

А после в тёмном закоулке, замощённом булыжником, быстро застучали каблуки.

— Ты иди за ней, — процедил Том, не отрывая лихорадочного взгляда от места, где стояла Нагини. — А я разберусь с ним.

Палочка сама появилась в руке, став продолжением ладони. Не заметив, как вошёл, Риддл уже стоял перед барной стойкой. Два слова, всего одна зелёная вспышка, и испуг навсегда застынет на бестолковом наглом лице.

— Сэр, что вам? — пролепетал побледневший Марсель, отшатнувшись к буфету за спиной.

Бокалы качнулись, издав перезвон, но не попадали, вернувшись к равновесию. В безмолвии, появившемся с Риддлом, было слышно, как один завсегдатай уронил фишку и пробормотал:

— Нувориш всё-таки разорился и спятил!

Другой ему ответил:

— А я знал, что так будет! Давай сюда два моих победных пенса!

— Сэр, что вы хотели? — повторил Марсель, взяв себя в руки, но ещё не отлипнув от шкафа.

Спрятав палочку за пояс пижамных брюк, Том растерянно провёл по растрёпанным волосам и щекам с отросшей щетиной:

— Серое вино. Всю бутылку. Пить буду здесь, — отчеканил он и опустился на барный стул.

— Проблемы в Глазго? Позвольте вас угостить — всё за наш счёт, — наливая вино трясущимися руками, бармен пытался быть услужливо обаятельным.

— Проблемы? О да-а-а, — жутко протянул Риддл, силясь разглядеть в глупой физиономии, что могло стать причиной трогательной преданности Найи и её беспечного веселья.

— Мы вам всегда рады, — с трудом произнёс бармен дрогнувшим голосом. — Благодаря вашей щедрости, сэр, я расквитался с долгами и желаю, чтобы все помнили, кто спас кафе от разорения. Позвольте узнать ваше имя…

— Я хочу забыть, как меня зовут, — вымороженным голосом ответил Том, и, тронув губами край опрокинутого бокала, ощутил, каким сейчас был бы на вкус поцелуй Нагини.

* * *

Утро тридцать первого августа наступило без ведома Тома, когда он, уставившись в дно пустого бокала, вдыхал запах солода. Успокаивающий и знакомый с детства, как тяга к разрушению. Язык отказывался ворочаться, и, потеряв возможность бормотать «повтори», Том упёрся в барную стойку локтями и на затылке сцепил руки в замок. Так меньше качало. И скрывалось лицо, что несло сразу два неоспоримых плюса: с недавних пор свет раздражал Риддла, как явление, и с тех же пор стали невыносимы люди. Бармен в мрачном пабе — вот единственный, кого он был готов терпеть с похмельного утра, когда Глимз доложил, что Найя сбежала.

Никто не выходил, однако квартира оказалась пуста. «Каминная сеть», — сразу догадался Том, трансгрессировал на лестницу и застал приоткрытую дверь, но не решился зайти внутрь. Это бессмысленно. Нагини всё равно была не там.

А Риддл, словно похороненный заживо, теперь не мог ни сбежать, ни спастись. В нём ожил давно позабытый зверь. Убаюкиваясь только от пинты огневиски, он неясно клокотал и острыми зубами изнутри глодал рёбра. И тогда Том тоже дремал. Дрейфовал между хриплыми песнями, скользкими разговорами, чёрным безвременьем, в которое проваливался неожиданно, и мыслями о Нагини. Он не мог вспомнить, мечтал или вспоминал о ней, просто замечал, что вдруг его согревало спокойствие. Это означало — приходила она. Навещала его, пусть и в мороке зыбкого разума.

Пытаясь догнать её хотя бы в мыслях, Риддл извинялся, умолял, приводил аргументы, спорил, в конце концов, отвергал с вызовом и поэтому пил. Чтобы заткнуть фонтан из лжи самому себе.

— Сэр, вам нездоровится? — поинтересовался неприлично сердобольный для этого места чудак, опустившийся рядом, и Риддл поднял на него взгляд, полный тошнотворной ненависти. — Чёрт побери, Том! Я тебя не узнал! Ты решил отпустить бороду, как у Мерлина?

— Генри? — обронил Риддл, хотя, без сомнений, понял, что перед ним двоюродный брат. Вид его идеально прилизанных светлых усиков заставил немного протрезветь. — Что ты здесь делаешь?

— Могу спросить тебя о том же! — не задумываясь, ответил он, и вдруг в голове Тома что-то шепнуло: «Допился. Теперь видишь то, чего нет». К счастью, Генри вполне правдоподобно объяснился: — Послали в командировку, а Дырявый котёл забит твоими студентами. Ты почему не с ними?

Прозвучал ожидаемый, но пока ещё слишком сложный вопрос, к которому Том не успел подготовиться, потому ляпнул:

— Я от них отдыхаю.

— Отдохнувшим не выглядишь, — Генри скептически хмыкнул и сочувствующе покачал головой. — Ты уже бывал в Серпан-а-корне?

— Это — что? — буркнул Риддл. Шок схлынул, и ему всё сложнее было притворяться достаточно трезвым для разговоров.

— Лучшее место в Англии, Том! Я слышал о нём на другой стороне океана, а ты ни разу, хоть и живёшь на той же улице?

Риддл попытался вспомнить, что он вообще знал об окружающем мире, и в эту секунду пустой ум не рождал ни единого воспоминания, тем более о забегаловках на Лютном.

— В общем, прелестнейшее заведение для холостяков. Я намерен туда отправиться этим вечером. Шоу по будням скромные, зато больше внимания к каждому клиенту. — Пробежавшись взглядом по Тому, точно оценивая масштаб взрыва от Бомбарды Максима, Малфой заключил: — И тебе тоже не помешает развеяться. Только ты хоть бороду сбрей, не то всех артисток распугаешь! Отправляйся в цирюльню. Нет, сначала лучше проспись!

То ли кивнув, то ли просто качнувшись, Том, после ночи за барной стойкой, с усилием поднялся и побрёл в свой номер, надеясь найти его с первого раза.

* * *

— Какие люди посвежели! — чересчур громко воскликнул Генри, встретив Риддла у крыльца кабаре.

Нахмурившись, Том оглянулся, но, как и следовало предполагать, не заметил никого знакомого, потому промолчал. Сейчас он мечтал отправиться внутрь и избавиться от мыслей, достигнув простой и приятной пустоты.

— И давно у тебя такая привычка? Начинаешь в июне и просыхаешь к первому сентября? Ну и ну, вот это каникулы у преподавателей! — виртуозно удерживаясь на грани между восторгом и насмешкой, Генри выбрал место прямо у сцены: один из круглых столиков, накрытых алыми бархатными скатертями. В середине уже горела свеча, а возле медного подсвечника стояли подстаканники и литая бронзовая пепельница.

Скупо покачав головой, Риддл опустился на соседний стул и потянул рукава. Новый костюм, купленный сегодня, жал в плечах. Или что-то в плечах, как пружина, сжималось само. Безуспешно высматривая официантку, Том кашлянул и ослабил галстук, испытывая неудобство и от нехватки бокала в руке.

— Знаешь, с утра ты был чертовски похож на своего старика Марволо! Не поверил бы, если бы не увидел собственными глазами, — не унимался Малфой.

— Да, мы в родстве, — сквозь зубы прошипел Риддл.

Но едкость Генри не заткнула. В его белёсых глазах ещё сильнее разгорелся раздражающий свет нескрываемого любопытства:

— В тебе явно что-то серьёзно поменялось, но я не могу понять что, — упёрся он, и Том вспомнил причитания Найи над холстом.

Как бы хотелось слушать сейчас именно их! Пусть только их днями напролёт! Вернуться в те недели, отринув прошлое и не зная будущего. Хотя, впрочем, Риддл и сейчас его не знал. Жить, как прежде, вряд ли получится, а быть без Нагини теперь невозможно. Особенно представляя, что где-то она смеётся и кокетничает, танцует с другими, пьёт вино, пишет чужие портреты и бежит, бежит ото всех, бежит без оглядки. Однако однажды судьба всё же настигнет её. А Том будет далеко. И не успеет.

К чёрту!

Разнесли аперитивы, и Том тут же залпом опрокинул бокал огневиски. Его было явно недостаточно.

На сцену взошла розовощёкая блондинка, одетая в платье с глубоким вырезом, демонстрирующим резинку чулка. Нарочно не торопясь, она стянула чёрные перчатки, обнажив мягкие предплечья молочного цвета, и бросила на сцену перед собой. Атлас мгновенно разросся и превратился в рояль. Сев за него, певица ударила по клавишам и замяукала в тон:

Визенгамот признал её виновной,Ведь красота её преступна — это факт.Спасёт её мужчина настоящий,Богатенький и щедрый холостяк.Она очаровательно мила,Она сведёт тебя с ума, о, да…

Отравленный невыносимой скукой, Риддл осушил ещё один бокал, пока Малфой продолжал рассуждать вслух:

— Когда мы разговаривали в последний раз, ты был тем же безупречным, застёгнутым на все пуговицы Томом, каким я знал тебя всегда. Так что же изменилось? Ты лишился директорского поста?

— Пока нет, — попытался сострить Риддл, но почему-то сказал правду, отчего стало гадко. Он позвал официантку и попросил оставить бутылку на столе.

— Значит, женщина! — от удовольствия Генри хлопнул в ладоши. — Ну как же я сразу не догадался! И кто она? Брюнетка Белла? Блондинка Цисси?

Том поморщился, но не от горечи огневиски:

— Ни одна из них.

— Какая-то рыжая мадемуазель? — Генри прыснул со смеху. — Если твоё сердце украла Уизли, я должен узнать об этом первый!

— Уизли? Никогда в жизни! Ты… — Том сглотнул, — не знаком с этой особой.

— Странно, — Генри вскинул бесцветные брови. — По долгу службы я встречался с чистокровными родами на всех континентах. Дама твоего сердца из маглов? — с вкрадчивой пронырливостью предположил он.

— Я не интересовался её происхождением, — доврав неубедительную ложь, Риддл уставился на блондинку, которая, казалось, вдруг помутилась в рассудке.

Сев на клавиши, она ёрзала по ним и нервно стенала, закатив глаза:

— Сведёт с ума-а, о да… О да-а-а… — А после, словно застигнутая врасплох, встрепенулась, ткнула пальцем в конец зала и вскрикнула. — Они сбежали из Азкабана! Охотницы на мужчин! Берегитесь!

Как отовсюду, с задором запели трубы и кларнеты. Сцену заволокло дымом. Рассеиваясь, он постепенно обнажал стройные бёдра, сверкающие туфельки, тугие корсеты, декольте и покачивающиеся перья в плюмажах. «Прямо-таки экзотические птицы», — усмехнулся Риддл, глядя на синхронный и гипнотический номер, как вдруг до него дошло. — «Полувейлы!». Они скользили на сцене, точно по льду на коньках. И хоть руки их были скованы за спиной поблескивающими в свете софитов наручниками, тем не менее танцовщицы улыбались, искрясь от наслаждения, а одна, встретившись с Томом взглядом, подмигнула.

За спинами грохнул выстрел. Зал окатило омерзительным дребезжанием. Генри сгорбился, вжав голову в плечи, недовольный Том обернулся. У последнего ряда стоял разъярённый дородный мужчина, наряженный в верховного чародея Визенгамота. Столп искр из его вытянутой вверх палочки оседал на четырёхугольную шапочку и мантию сливового цвета.

— Догнать! Судить! — прорычал он и помчался на сцену, расталкивая тесно сидящих джентльменов, смеющихся оттого, что верховный чародей выбрал прямой, но самый долгий путь, и теперь вынужден протискивать необъятный живот между коленей, спин, стульев и столов.

Артистки разорвали стройный танец и принялись бегать по сцене, семеня ножками на высоких каблуках и изображая панику.

— Взять! Взять их! — взывал верховный чародей к гостям, но те не шелохнувшись ожидали с нетерпением, что ещё будет дальше.

И шоу не подвело. Из-за кулис выплыли фигуры в чёрных потрёпанных балахонах. Артистки завизжали в унисон, зал громко охнул. Генри вздрогнул. Риддл и сам невольно накрыл палочку ладонью, вынужденный с неудовольствием признать, что медленно колеблющиеся края костюмов потрясающе вводят в заблуждение.

Тем временем на сцене закрутился настоящий переполох: танцовщицы пытались сбежать, но дементоры хватали их, укутывали и тискали под балахонами, оставляя зрителям возможность любоваться длинными ногами, которыми артистки, в попытках освободиться, болтали в воздухе.

Гости смеялись и свистели, кричали: «Виновны! Виновны!». Малфой же, склонившись и перекрикивая гомон в зале, предупредил:

— Том, запомни, кем бы ни была твоя леди — все приличные девушки и мысли о них остались за дверью. Тебе нужно слить излишки зелья, тогда и котелок перестанет кипеть! — Генри постучал указательным пальцем по виску. — Сегодня я уступлю тебе самую красивую, но не надейся, что сделаю это завтра.

Риддл опустил бокал на подстаканник и картинно прищурился:

— А с чего ты решил, что меня устроит самая красивая?

— Вот этого Тома я узнаю!

Одобрительно хлопнув по плечу обмякшей ладонью, Малфой жадно вернулся к зрелищу. К тому моменту дементоры отпустили танцовщиц. Они стояли, потупив взор, и украдкой улыбались гостям, а солистка оправдывалась за всех звонким и летящим, инородным кабаре голоском:

Судья мой милый, вы скажите,За что нас судите опять?За нашу красоту в зените?За то, что любим мы блистать?Мужчины сами ищут это —Красотку, что затмит весь мир.А мы не рады счёту в Гринготтс,Ведь лучше преданный банкир.

Не отвлекаясь на бестолковую песню, Том попытался рассудить: а какая из них самая красивая? Головы их усыпаны светло-каштановыми кудряшками, все они бледные, остроносые, театрально накрашенные, похожие одна на другую. Разве что некоторые более пышногрудые или коротконогие на фоне остальных.

Они запели стройным хором:

Ах, мы такие, да, мы такие,Немного ветреный народ,У наших ног сердца мужские,И в том числе Визенгамот.

На последней строчке солистка вырвала страусиное пёрышко из плюмажа на своей голове и провела им по щеке ряженного верховного чародея. Тот расплылся в блаженной улыбке, разомлел и замертво грохнулся на пол, побеждённый очарованием. Шапочка его покатилась и была остановлена туфелькой — острый каблук торжествующе смял ткань.

Артистки сбросили кандалы и поклонились. Гости захлопали. Начали сдвигаться тяжёлые, плотные шторы, но пока сцена ещё виднелась, девушки наперебой рассылали воздушные поцелуи рукоплескавшему залу. Напоследок стоявшая в центре солистка задумчиво провела пёром от плеча до декольте и, отвернувшись, бросила за спину, попав в огневиски Тома, точно в чернильницу.

— Похоже, ты выиграл главный приз, старина! — вновь похлопал по плечу Генри, пока Риддл вынимал из бокала театральный реквизит. — А я займусь блондинкой. Как-то запала она мне в душу, — мечтательно признался он. — Когда они переоденутся, то сразу выйдут к нам. Пора заказывать шампанское.

— Я не пью шампанское, — недоумённо заявил Том.

— Да, я заметил, — Генри улыбнулся, исполненный снисходительного понимания. — Зато мадемуазели пьют.

Совсем скоро оказалось, что солистку зовут Мадлен Ренар, и все они приехали из Франции, чтобы организовать независимое шоу. «Бурлеск — это очень-очень важно. Мы не раздеваемся, мы рассказываем истории», — с едва заметным акцентом повторяла она, сидя у Риддла на колене. Невесомая, как птичка, она курила одну за другой и, кокетливо опустив ресницы, наблюдала за Томом. Того последнюю четверть часа, а может быть и час или даже два, после не считанного бокала, привлекало одно-единственное яркое пятно. Губы, накрашенные сверкающей помадой, делавшие затяжки и выпускавшие облака крепкого, едкого дыма. Они что-то щебетали иногда, на что Том рассеянно хмыкал и сдержанно кивал.

В очередной раз согласившись неизвестно с чем, он увидел папиросу, протянутую к его лицу изящными пальчиками, и затянулся из чужих рук. Это происходило опять и опять, как в полусне, пока сигарета не кончилась. На губах остались блёстки, которые тут же захотелось стереть. Вникнув слишком поздно, чтобы понять смысл ещё одной фразы, Том вновь машинально кивнул. Девушка радостно вспорхнула с колена:

— Подождите меня у служебного входа! — и исчезла между столиками.

Удивившись внезапному бегству, Том на мгновение вернулся в реальность, в притихшее сонное кабаре, и спросил вслух:

— О чём это она?

Малфой, хоть и был занят исследованием выреза платья певицы, намного лучше понял, что произошло:

— Дружище, она хочет спеть тебе сольную песню наедине.

— Хм, ну раз так, — выдавил Риддл и, не пытаясь сосчитать галеоны, из кошелька просыпал их на стол.

«Должно хватить», — заключил он, собрав монеты в нестройную стопку. — «А где служебный выход? Наверное, у Лавки древностей. Сперва посмотрю там».

Не до конца осознавая, зачем и надолго ли он уходит, Том не попрощался. Ему было без разницы на Генри и его певичку, на то, что не стоит выходить ночью на Лютный в одиночестве и пьяным, встретятся ли они с солисткой или он её никогда больше не увидит. Чёрт бы побрал это всё. Плевать! Но чтобы обретённое бесчувствие не покидало его, что-то обязательно должно было происходить. Назойливо вертеться и крутиться у самого носа, как танцовщицы в кабаре. И чем ярче сверкает костюм, тем лучше.

«Бурлеск — это очень-очень важно», — вспомнились слова той полувейлы, которая весь вечер провела на его коленях. Как там её звали?

Риддла замутило. Он упёрся рукой в пыльную, точно густо припудренную стену, и замер. «Максимум минута», — уже привыкший, успокоил себя он. Всё, что было перед глазами в такие моменты, неумолимо отпечатывалось в памяти: сколы, пятна и грязные углы. Вдруг сбоку проплыли знакомые туфли и полы длинного плаща. Но важно было не это, а ножка с бронзовым загаром, мелькнувшая из-под подола во время шага. Нагини? Она здесь? Она ищет его?

Вмиг Том выпрямился. Впереди маячили распущенные чёрные волосы, ниспадающие на плечи и спину. Как всегда дикая и прелестная. Долгожданная. Нужная ему сейчас. Почему она не заметила его?

В одолевшем разум предвкушении, он схватил руку в перчатке:

— Найя…

Предстало незнакомое, до меловой бледности испуганное лицо официантки. Надежда разбилась, и ночной холод сгустился, накрыв липкой тяжестью. Отпустив ладонь, Риддл попытался попросить прощения и загладить вину, пока его неустанно подзывала солистка. Как же её имя?

— Вы дождались меня? Это очень-очень мило. У меня с собой шампанское, на случай если вечер будет долгим.

В несоразмерно огромным треугольном пальто, из-под которого выглядывали тонкие лодыжки, она ещё больше походила на птичку. Но Том будто увидел её впервые: «Чего она добивается? Зачем позвала сюда?».

— Нет, — скрывая растерянность за угрюмостью, он отказал. — Нет, я не пью шампанское.

— Тогда вернёмся за огневиски? — ласково предложила она, ища отведённый взгляд.

«Разве она не видела, сколько я выпил?» — удивился Риддл. — «Любая другая женщина была бы против». Её энтузиазм изумлял его куда больше, чем собственное пьянство. Буквально новая веха в безумии...

— Возвращайтесь, а я пойду, — пытаясь говорить чётко, отрезал Том.

Из явно обиженной солистки незамедлительно вырвался вопрос:

— В чём дело?

— Что-то мне… Пиджак натирает.

* * *

Каждый стук каблуков по грязной брусчатке отдавался в висках, и чем дальше Том отходил от кабаре, тем громче становилась мучительная тишина внутри.

«Мне нужно вернуться. Нет, не туда. В Хогвартс», — как оступившийся перед пропастью, Том уцепился за эту мысль. — «Да, там вся моя жизнь. Мой дом. Мой долг». Как в бреду поднявшись по скрипучему крыльцу, Риддл отворил дверь и с ужасом обнаружил место, в котором провёл последние дни: «Пристанище отбросов…». Вновь невыносимая тошнота сжала горло.

Приступ прервал хозяин гостиницы, Морибанд, вынырнув из тускло освещённого бара:

— Профессор Риддл? К вам прилетала сова, — выкрикнул он хриплым голосом и вновь куда-то пропал.

«Не может быть, чтобы Найя написала», — гулко взбегая по лестнице в свой номер, убеждал себя Том, но всё равно спешил наверх. Может, если ни на что не надеяться, то хотя бы тогда жизнь не разочарует?

На подоконнике лежало письмо, скреплённое печатью из красного сургуча. Приблизившись и взяв его в руки, Риддл увидел выведенные чётким, острым почерком строки: «Профессору Тому Марволо Риддлу, директору Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс».

Вложение гласило:

«Уважаемый профессор Риддл,

Преподавательский состав ожидает Вашего возвращения для решения вопросов, выходящих за рамки полномочий деканов. Кроме того, появляются обескураживающие слухи, что вы находитесь в Лютном переулке, а это, в свою очередь, порождает тревожные спекуляции.

Я не сомневаюсь, что Ваше путешествие продиктовано важнейшими обстоятельствами, однако я считаю своим долгом напомнить: Первого сентября присутствие директора в стенах школы является столь же неотложным.

С нетерпением ожидая Вашего скорейшего возвращения, остаюсь

М. МакГонагалл, декан факультета Гриффиндор».

Слыша в голове задыхающийся от праведного возмущения тон, знакомый ему ещё со студенчества, Риддл дочитал до подписи и криво усмехнулся: «Ну, ведь где-то меня ждут?».

Путающейся ладонью он вернул раскрытое письмо на прежнее место, и вдруг перед глазами, как видение, вспыхнуло воспоминание о разбитой Найе, какой он её покинул. Том ослабел, опустился на край кровати и, беззвучно всхлипывая, заплакал. Совсем как мальчишка.

* * *

Застёгнутый на все пуговицы, размеренный и невозмутимый профессор Риддл окунулся в утреннюю суету вокзала Кингс-Кросс. Прерывисто мегафон объявлял отправления, отражаясь от арочных сводов и теряясь в приглушённом гуле сотен голосов. С перрона доносился стук колёс и едкий запах угольного дыма. «Как в студенческие времена», — заметил Том, вторгаясь в гущу котелков и дамских шляпок. Но, кроме этого, учебные годы напоминала необходимость врать. Проснувшись пораньше, подкупив Морибанда, чтобы тот хранил молчание, и тайно покинув Лютный, директор приготовил убедительную и красивую легенду о том, где пропадал. Теперь для всех пол-лета он провёл в китайской экспедиции.

Проговаривая про себя детали лжи, Том медленно продвигался к девятой платформе и заметил впереди невысокого юношу в козырьке, неуклюже тащившего за собой женский чемодан. До боли прикусив губу, Риддл одёрнул себя: «Это просто мальчишка-носильщик. Мне пора перестать видеть её везде».

Будто почувствовав пристальный взгляд, парень обернулся. А Том, чтобы не выдать себя, склонил лицо, но тут же услышал женский крик:

— Том! Том! Профессор Риддл! Профе-е-е-ссор Ри-и-иддл!

Это она? Нет, это всё-таки была она! Найя!

Фуражка упала с её головы, и она подобрала её с чужого плеча, продолжая протискиваться сквозь толпу и волоча за собой чемодан.

Том остолбенел. Время застыло. Мир вокруг превратился в размытое пятно из лиц и плащей. «Это всё-таки она», — повторил он и зашагал навстречу, схватил её предплечье и прижал к себе посреди бурлящего потока людей.

— Как я рада вас видеть! Вы не представляете! — с облегчением выпалила Нагини, обдавая Тома тяжёлыми, испуганными выдохами. — Наверное, вы на меня сердитесь. Это правильно. Я… Честно, я сама на себя злюсь! Я обманула вас, подвела себя. Портрет не получился. Ну просто что со мной делать? Вы должны меня понять: я в ужасе!

От неё, как и во всех фантазиях, исходил нежный и сладкий аромат жасмина, и на мгновение Риддлу показалось, что он не проснулся, а всё ещё лежит в безуютном номере «У Морибанда».

Всматриваясь в беспокойные карие глаза и чересчур крепко сжимая плечи Найи, Том глупо переспросил:

— Портрета нет?

— Нет, простите меня. Я знаю, это сумасшествие! Но я не готова его закончить. Не сейчас. Он должен оставаться таким. Как и всё между нами. Как и я, — судорожно проглатывая слова, она мотала головой. — Профессор Риддл, я не знаю, получится ли у меня. И понятия не имею, сколько осталось времени на всё это, — Нагини отчаянно пыталась рассказать, судя всему, заранее подготовленную речь. — Мне страшно. Но, как оказалось, быть одной ещё страшнее. Пожалуйста, если… Если место ещё свободно, я хочу преподавать в Хогвартсе. Я больше не…

— Найя, — Том соединил её ладони и накрыл своими. — Найя, постой.

— Нет, вы меня дослушайте, — растерянно продолжила она. — Я правда хочу вести Изящные волшебные искусства.

— Во-первых, с днём рождения, — будто не услышав её мольбы, сказал Том, и в его тоне прозвучала непривычная мягкость. — А во-вторых, нам нужно поторопиться. Поезд отбывает в одиннадцать.

Не проронив больше ни слова, он взял чемодан Найи и повёл за собой к кирпичному барьеру. Её рука, точно змейка, нырнула под его локоть и оплела, а тонкие пальцы, вцепившиеся в оттянутую манжету пиджака, едва заметно дрожали. Нет, это точно не видение. О таком Риддл даже не мечтал.

На окутанной клубами пара платформе девять и три четверти их тут же встретил пронзительный гудок паровоза и строгий взгляд из-под очков Минервы МакГонагалл.

— Сэр, могу я поинтересоваться, где вы пропадали? — начала она без предисловий.

— Доброе утро, профессор. Приношу свои извинения. С моей стороны было недопустимо оставлять пост на столь продолжительное время, однако тому есть весомая причина — экспедиция в Китай, — Том не удержался и ликующе посмотрел на Найю, сразу же потерявшись и забыв свою гениально выстроенную легенду.

— Да, экспедиция в Китай! — подхватила Нагини, тоже начав беспокоиться из-за затянувшейся паузы. — Как вы можете знать, я родилась там, и у нас магия развивалась иным путём. Об этом я рассказала профессору Риддлу, а как вы можете знать, — повторилась Найя и нервно сглотнула, — он поклонник змей. Точнее, любит всё с этим связанное.

МакГонагалл всё ещё хмурилась, но с интересом склонила голову, прижав подбородок к жабо.

— Точно, с этого всё и началось. Мисс Нагини поведала мне одну прелюбопытнейшую историю, которую просто необходимо было исследовать. И я уверяю вас, информация, собранная нами, внесёт значительный вклад в изучение серпентологии и создаст настоящий фурор в научном мире.

— Потомок Слизерина, — ошалевше подытожила Найя, положив ладонь ему на плечо.

Этот жест мгновенно привлёк внимание к тому, что они, не скрываясь, как пара шли под руку, и отбросив враньё, экспедицию и далёкий Китай, Риддл объявил:

— Также я предложил мисс Нагини должность преподавателя Изящных волшебных искусств, и она согласилась.

Из толпы выступил Слизнорт. Одобрительно подняв брови, он произнёс дребезжащим от радости голосом:

— Что ж, поздравляю всех нас с приобретением!

Студенты, заметив в поезде директора, собирались вокруг, как в очереди за автографом кумира. Каждый хотел поздороваться лично, и Том приветствовал учеников, называя по имени.

— Как тебе удаётся всех помнить? — прищурившись, прошептала Нагини, когда очередная стайка учеников в полосатых галстуках наконец разошлась по купе.

— Они же все мои, — Том вскинул плечи, словно не понял вопроса. — Ты тоже этому скоро научишься. А нам пора в профессорский вагон: познакомишься с другими коллегами.

Нагини недовольно проворчала через капризно надутые губы:

— Я думала, у директора отдельное купе, и мы побудем наедине какое-то время.

— Она думала, — нарочно серьёзным тоном передразнил Риддл, но в уголках его губ заиграла усмешка. — Миледи, вы мне, вообще-то, должны портрет.

— Это какой? — Найя настороженно замерла.

Том заправил за её ухо выбившуюся прядь чёрных волос, притянул к себе и невесомо поцеловал в висок, дотронувшись губами карамельно-кремовой кожи:

— Свой.