Софья. Софи. Соня. Сонечка (гет)

А вдруг Николенька никуда не поедет, и Николай ничего не успеет изменить? Вдруг в ту самую секунду, когда она хвалила Митю за то, что он уговорил старшего брата взять в их новую игру Наташу, чтобы та не обижалась, Николенька жаловался Тихону.

― Свет мой, граф тебе указывал по детству лишь как муж твоей тёти, но вы больше не дитя и опекун, а хозяин и гость. Ты здесь господин, а не он, земли и люди тебе завещаны, ― может ответить ему камердинер деда, вылеченный ужасом Сони от шепелявости. Если Тихон скрасил своему господину последние дни и даже минуты, глупо уповать на то, что князь Болконский побрезговал вверять свои тревоги крепостному. Умирающих всегда волнуют перемены, влекомые за собой их смертью, потому они предпочитают обсуждать либо старые грехи, которые испортят им новоселье, либо своих сирот, неважно, государство это, любимое поместье, наивная до безобразия дочь или маленький внук…

Неужели неосторожное движение, этакая судорога гордыни перечеркнёт все её усилия? Соня признавалась себе, если бы не бесповоротная тоска домашних, переезд из Лысых Гор стал бы для неё самым приятным событием за последние годы, а Михайловка, в отличие от владений Болконских, казалась ей предрасположенной к уюту и покою. Однако если до того, как она взялась помогать кузену, она разделила бы с ним поражение добровольно, как добрый оруженосец, то статус союзницы Николая отнимал у неё право размышлять, принимать ли ей его разгром на свой счёт, а ей так осточертело оставаться в дураках! Ведь невозможно, чтобы за какое бы дело она взялась, любое её начинание оборачивалось полным крахом!

Пьер не забыл о том, что вежливость требовала от него ответить мадмуазель Ростовой прямо, пускай его письмо Николеньке было галантней любых расшаркиваний, но усугублять любезность любезностью, перемноженной на любезность, у Сони не было задора. Она чувствовала себя так, будто где-то в парке истекал кровью человек, а она только бесцельно марала бумагу и слонялась по дому, теряя время. Неловко выдуманное поручение для самой себя ― послать Грушу или кого-то другого с очками графини к кузнецу и спросить, не сумеет ли тот их выгнуть ― отправило её в гладильную. По коридору в людской части дома, вместе со сквозняком гуляло эхо голоса Груши: видимо, её рассказ был весёлым, потому как он дрожал, будто больной в горячке. Соня шире приоткрыла незакрытую дверь, обнаружив, вместо подруги рядом со своей горничной Тихона. Груша обвела что-то в воздухе и почти беззвучно засмеялась. Вслед за ней засопел Тихон, чтобы потом, когда она ещё раз нарисовала непонятную фигуру пальцем, разразиться оглушительным хохотом. Раньше он так не смеялся, впрочем, вся прислуга, заставшая старого князя, отличалась сдержанностью, но всё же этот острый, протяжный, словно свист шпаги, смех, не шёл ему, и вдруг его образ треснул, не выдержав мимолётного безумия, и Соне показалось, что если старик обернётся, на неё поглядит старый князь Болконский, а не его преданный слуга.

Она ушла, опасаясь проверять свою догадку. Хотя Николай Андреевич не был бесом, чтобы забавы ради вселяться в прислугу, Соня тем не менее чуть не плакала от обиды, как будто покойный хозяин Лысых Гор действительно потешался над их потугами пойти против его завещания. Этому извергу наверняка доставят удовольствия их унижения, ему мало просто выжить их из своего треклятого имения!

Торжественная клятва Николая, что никому из Ростовых не придётся тосковать по здешним местам, сейчас больше напоминала ей издёвку. Не зря, наверное, старых дев считают воплощением чудачества, ведь Соня, тая сама от себя свою надежду, ждала возвращения в родные пенаты и не подозревала, насколько уродливо исполнится её мечта. В поместье Михаила Никаноровича ей предстояло выяснить, что быть никому ненужной приживалкой, как в Лысых Горах, лучше, нежели быть необходимой каждому, как костыль калеке, потому что у неё единственной в семье имелся опыт сирости. Кроме осунувшегося кузена и сварливой тётки, ей представилось и совсем отдалённое будущее взрослой Наташи, которую таскает за собой тенью какая-то богатая страхолюдна, чтобы её брильянты ярче горели подле простенького туалета товарки, или Илюши, который будет вынужден притворяться любителем деревни просто потому, что ему не по карману жить хотя бы зимой в городе, а ведь они внуки старого князя! Разве над родной кровью так измываются? Или князю неделимость наследства роднее детей дочери?

«Это чересчур жестокое наказание», ― сокрушалась Соня, бросившись в кабинет Николая. Николенька и Тихон оба были правы в своей взаимной преданности друг другу, а кого-то она должна была убедить отступиться, пока обеденный скандал не погубил все их планы. Что правда самообладание она, похоже, ненароком швырнула вместе с поломанными очками на кровать, когда забежала в свою спальню, а будет ли она спокойно просить, или браниться, или рыдать и кататься по полу, или грозиться рассказать всё графине, или хватать со стены незаряженное ружьё и обещать выстрелить в себя, ей было неизвестно, как неизвестно честному картёжнику, какие карты из колоды ему достанутся.

― Отпустите Тихона с Николенькой, ― усталость не позволила ей накинуть ради благопристойности на этот совет хотя бы краткое предисловие или даже постучать.

Что обратиться можно не только к пустому креслу, она заметила не сразу ― Николай стоял в дальнем углу и пытался вбить не меньше половины табакерки в свою несчастную трубку.

― Это ваше предложение? ― вздёрнул он бровь, хотя на его лицо падала тень, и Соня только по его тону поняла это. ― Трижды ударить челом об пол и заявить, что я не смею мешать сиятельному князю Болконскому распоряжаться его имуществом?

― Николя, зачем он вам? ― чуть не простонала Соня. ― Тихон всегда вас только раздражал.

― Софья, вы… я глубоко уважаю вашу деликатность и ваш ум, тем более после приглашения Пьера, но вы не понимаете сути нашего спора, потому что сами отважитесь на ссору, только если речь идёт о чём-то в действительности важном, ― неужели он собирался ей объяснять разницу между ней и Николенькой, хотя если кто и понимал юного князя Болконского в Лысых Горах, так это она? ― Вы спрашиваете меня, зачем мне Тихон? А Николеньке он зачем, вы не задумывались? Да не нужен ему Тихон в Петербурге, просто ему охота мне перечить! Показать, что он хотя и беззубый ещё совсем, но тявкать уже умеет, женишок как-никак, а не мальчишка!

― Пусть это даже каприз Николеньки, ― покачал головой Соня, подходя ближе к окну, и её шаги показались ей громче её слов.

― Я должен считаться с эти капризом? ― тише, как бы из сочувствия к слабости её голоса, уточнил Николай. ― В моём положении, наверное, даже глупо сердить его, однако он всё же рановато вообразил себя здесь хозяином, и я не дам ему мной командовать просто так, для потехи. Шла бы речь о ком угодно, хоть о моём камердинере, я бы ему уступил, но какой ему в столице толк от слуги деда, который, наверное, и не всегда деда от внука отличает? Это уж не каприз для него, а дело принципа меня переупрямить, ну так и у меня тоже есть определённые принципы!

― Да не в Николеньке дело, а в Тихоне, ― протянула Соня, следя за опасливо липнувшим к веткам снежком, который словно боялся соскользнуть вниз. ― Он очень старый человек, ему и жить осталось немного, может, он даже предчувствует, что скоро умрёт, потому так убивается из-за Николеньки. Отпустите его, будьте милосерды к бедному старику.

― Разве я немилосерден к нему? Он у нас в тепле, в уюте, среди знакомых, ― где-то поблизости возразил ей Николай, подошедший посмотреть, на что так сосредоточенно глядит его проповедница. ― Все дворовые с ним как местным патриархом обращаются, никаких ему забот. Болел, так мы для него доктора позвали. Куда ему трястись неделю в карете? Он же дряхлый совсем. В Петербурге заскучает, всё чужое, все чужие, город большой, заблудится ещё.

― Просто позвольте ему уехать с Николенькой, лучше Тихон будет любить его, а не ненавидеть нас, ― обернулась она к Николаю. Нет, он ещё с ней не согласится, хотя в его взгляде и не читалось азарта спорить дальше. Впрочем, кажется, её тон отвлёк его от того, что именно она говорила.

Если уж её измученный вид и страх перед семейными дрязгами пробуждают в нём столько сочувствия, то он мог бы и уступить и самой Соне, а не племяннику или камердинеру тестя.

― Да за что ненавидеть? ― растерянно спросил Николай. ― Тихон при своём старом хозяине и не заикнулся бы о подобном, хотя будь он помоложе, его бы следовало вздуть. Вспомните, наш юный карбонарий и сам не жаждал брать себе в спутники Тихона, так что шансов у него поехать в Петербург не было с самого начала. За что ему тогда меня, а тем более вас, или маменьку или моих детей ненавидеть?

― Мы не ваш тесть и не Николенька, этого вполне достаточно, ― пожала плечами Соня и сама не веря в то, что она использует свои чувства в качестве довода, почему нужно прислушаться к желанию слуги, ещё и малоприятного ей, прибавила: ― Знаете, я очень старалась притворяться довольной на вашей свадьбе, даже не плакала накануне, но ко мне всё равно подошла Марья Дмитриевна и сказала: «Не печалься, про твою душу непременно найдётся какой-нибудь респектабельный вдовец с детьми», но я ей ответила, что не хочу замуж. Мужчины ведь женятся не для того, чтобы жёны их ненавидели, а я бы ненавидела любого мужчину, хоть бы он меня боготворил, за разлуку с вами.

Стыд не схватил её за горло своими жабьими лапами, напротив ей даже легче вздохнулось, словно угоревшей, которую вывели на свежий воздух. Слишком много секретов они с Николаем взвалили на себя, чтобы Соня могла и дальше нести драгоценную ношу своей тайны.

― Вы… Софья… ― запнулся Николай, будто пытавшийся поймать вырывавшееся из его рук точно зверёк признание, ― вы меня до сих пор любите?

― Я ухаживаю за вашей матерью, я сносила её придирки, когда она была не расположена ко мне, я воспитываю ваших детей, я заботилась о вашей больной жене, я помогаю вам уладить дела с Лысыми Горами, ― перечислила Соня, уязвлённая удивлением своего возлюбленного. ― Что это, по-вашему, если не любовь? Как тогда выглядит любовь?

― Мне казалось, вы давно ко мне остыли и делаете всё это из доброты, ― с нескладной прямотой ответил ей кузен, увлечённый совсем другими размышлениями.

― Добренькая Соня, ― защипал ей губы как уксус ехидный смешок. Стоило выныривать из этого омута, куда она утащила и Николая, и вновь заговорить о Тихоне, пока они не нахлебались воды, но он не позволил ей.

― Почему вы не сказали мне раньше? ― отбросил он наконец свою трубку. Соня была не уверена в том, что будет понимать, зачем она открылась ему, уже к обеду, а он не понимал, почему она столько лет молчала. ― Мы ведь могли всё это время, Соня… мы могли бы пожениться!

Ей всегда напоминал маленький летучий кусочек души пар изо рта и, кажется, эта самая невесомая частичка, реявшая под потолком, окрылённая её признанием, выпала росой у её ресниц.

― Не нужно, Николя, я не желала в юности, чтобы вы женились на мне из чувства долга, и не хочу и теперь, чтобы вы женились на мне из благодарности. Однажды вас начнёт тяготить наш брак, а я… ― осеклась Соня, которую перебили шаги кузена, грохотавшие зачинающейся вдалеке битвой.

― Я всегда любил тебя.

Соня не успела разглядеть, нежность, страдание или счастье отразились в его глазах, слишком быстро его лицо приблизилось к её. Он уже обнимал её, уже целовал её губы, а она, будто очнувшаяся в чужом сне, только часто моргала, силясь рассмотреть что-то на его бакенбардах ― уж сколько они целовались до войны, но ей запоминался только её восторг, а не то, как нелепо выглядят его бакенбарды на таком расстоянии, или как странно и нескладно кончик его носа трётся о её щеку. Какие слова он только что произнёс? Всегда любил? Возможно ли?..

― Столько лет! Хоть один намёк, мы же могли бы… Какой ужас! Ведь если бы этот старик не мнил о себе не весть что… ― уж очень низко целуя её щёку, засмеялся Николай и назвал её не то чертовкой, не то плутовкой, не то ещё каким-то словом, которое могло прозвучать полуупрёком-полупохвалой только из его уст, когда он сжимал её в объятьях и улыбался, и подозрительная, сомневающаяся во всём часть её рассудка умолкла.

Она обвила его шею руками, и её позабытый трепет воскрес. Всё было не напрасно! Он любил, он любил, он всегда любил, всегда любил её! Вот как она пережила все унижения, вот как не сошла с ума и не заболела, вот что дарило ей силы! Это предчувствие нынешнего ликование хранило её! Неужели ещё вчера она не цеплялась за его плечи так же? Неужели он целых четырнадцать лет не целовал её, не приникал к её губам, а она находила поводы для радости?

― Почему ты решил, будто я тебя разлюбила? Это из-за моего письма? ― зашептала Соня, чуть отпрянув от него. ― Ты решил, что я тебя не люблю, раз не стала за тебя бороться?

― К чёрту письмо, ― со всей ростовской щедростью заявил Николай.

― И ты правда всегда? ― наивно потребовала подтверждения своему счастью Соня, склонив голову на его плечо.

Он кивнул.

― Жестокий, ― протянула Соня, которой и хотелось бы его ругать за то, как холодно он временами с ней держался, но радость безжалостно обрывала её обиду, как в саду обрывают сорную траву. ― Я бы тоже ни за что не догадалась. Зыркнешь на меня, бывает, думала, сердишься на что-то.

― Сержусь? ― ухмыльнулся он, попытавшись поправить её так и не растрепавшуюся причёску. ― Пожалуй, что и сердился, но спрос с меня.

― А я от ревности чуть в обморок не падала, а ты только меня любил, ― а ведь и в самом деле столько лет… столько лет блаженства шиворот-навыворот, когда собственная удача пряталась от неё по углам. Как Николенька, верно и не подозревает, насколько он богат, так и она не подозревала, насколько она любима.

Осуждённая на вечную каторгу зависти к княжне Марье, Соня некогда злорадствовала, что триумф её соперницы омрачён сомнением касательно того, насколько честен был этот триумф, но тени улеглись по-другому, и вот уже её победительница корчилась от ревности вместе с ней… В конце концов Николай не принадлежал полностью ни жене, ни возлюбленной, потому в их негласной борьбе ни одна так и не одержала верх.

― Что же ты и меня, и себя, и главное, её мучил? ― не сдержалась Соня, когда её вдруг пронзила жалость к княжне Марье, которую они на потеху себе втянули третьей в их игру.

― Мари-то? ― чуть удивился Николай, но догадавшись, о ком речь, поспешил поскорее одурманить Сонину совесть. ― Ай, больно она впечатлительной была, самой себе житья не давала. Дурацкая у неё страсть была на пустом месте огорчаться.

― Ну как же на пустом, если ты её не любил? ― какая-то странная стужа стала потихоньку втискиваться под её ладони, хотя её пальцы до сих пор цеплялись за его сюртук. ― Не любил ведь? Ты же только меня любишь, правда?

― Сонечка, ну что ты разволновалась? Мари уж четвёртый год пошёл, а письмо и вовсе… Было да сплыло, как говорят. Поженимся, и делу конец, что вспоминать прошлое?

Если бы ложь как средство заманить кузину под венец не вызывала в нём гадливость, он бы, пожалуй, соврал и о том, что не любил жену, но он просил только всё забыть. Что же тогда означает, что он всегда любил Соню, коль он честен хотя бы сам с собой? В два, в десять, в сотни раз его всегда короче, чем её? Любопытно, признайся Николаю в любви, скажем, мадмуазель Луиза, он бы тоже её приласкал? Вполне может быть… Сама Соня мало походила на своих родных, но всё же их натуру она изучила достаточно, чтобы теперь засомневаться в кузене. Ох, эта ростовская ненасытность, эта странная похоть сердца! Разве её он приголубил, её позвал замуж, а не просто очередной шанс в образе очень преданной и ещё хорошенькой строй девы, подаренный ему по старой памяти капризницей-судьбой?

― А зачем нам женится? ― выдавила как можно более непринуждённую улыбку Соня.

― Как же? ― воскликнул Николай, будто даже крепче обняв её от изумления. ― Ну хотя бы чтобы другие знали.

― А мне и не нужны другие, ― пора, пора ей было отстраниться от него, хотя бы перестать обнимать его, но вдруг она в последний раз так близко видит его лицо, вдруг в последний раз ей будет казаться, что он повсюду вокруг неё? ― Мы же и так с тобой никогда не расстаёмся, живём в одном доме, я не связана ни с каким другим мужчиной, ты вдовец, мы, если посмотреть практически…

― У нас бы могли быть дети, ― посерьёзнел Николай.

― Твои дети для меня всё равно что родные, они мои и они твои, значит, они наши.

Нет более безнадёжной затеи, нежели попытка переубедить в чём-то не кокетничающую женщину. Он ещё обнимал её, но они уже стояли порознь, и почувствовав это, Соня наконец нашла в себе силы отстраниться со всё той же слегка манерной растерянной улыбкой, которая должны была убедить Николая в том, что его кузина большая чудачка, как положено всем старым девам или уж слишком невинна в некоторых вопросах. Однако обмануть его не получилось ― она сама отворила какую-то невидимую дверь, сама впустила его внутрь, и надеяться на то, что ей удастся его выставить, было по крайне мере неумно.

― Подожди, не отказывайся так сразу. Тебе кажется, что я делаю предложение сгоряча из-за всей этой комедии с завещанием. Что ж, я не могу похвалить себя за то, что был тебе верным женихом, и твой скепсис вполне оправдан, но когда всё решится, ― короткий скудный жест, обнищавший потомок их объятий: он тронул её за локоть, ― пообещай, что мы ещё вернёмся к этому разговору. Тебя пугает моё непостоянство, но послушай, если ты передумаешь раньше нашего переезда или через год, через два года, то не думай, что ничего уже нельзя переменить.

Ни одного вопроса, никаких метаний ― таким она его и полюбила, и никогда он не чудился ей лучше даже в ранней юности, когда восхищение не столько впечатление, сколько потребность, но возглас «Ах поженимся сразу после Рождества!» так и остался лежать на дне её лёгких. Вместо него вырвался лишь вздох. Вдруг эта свадьба и то, что он выбрал наслаждаться жизнью именно рядом с ней, уступка, подарок ей. Чем же ей тогда оплатить долг, если она уже вся отдалась ему, если ей было больше нечего предложить?..

― Пообещай, что если вдруг ты всё взвесишь и захочешь стать моей женой, ты придёшь ко мне, а не будешь корить себя за то, что не согласилась сегодня.

― Я даю тебе слово. А что же Тихон? — с недоумением спросила Соня, будто интересуясь у него, как собственно старый камердинер связан с тем, что он посватал её.

― Я его отпускаю на все четыре стороны, остальное за князем, ― вернулся к своей многострадальной трубке Николай.

― Я передам ему… Николеньке передам, ― уточнила она, собираясь уходить.

― Соня...

Он хотел ей что-то возразить или попенять на то, как быстро она вспомнила о взбалмошном крепостном после того, как он упрашивал её не горячиться, но она предпочла сделать вид, что соотнесла его реплику со своей ролью гонца.

― Нет-нет, пожалуйста, лучше сперва я с ним поговорю, вы ведь сами мне говорили, что Николенька ко мне расположен, ― тоненькая улыбка, коротенький кивок и вой сквозняка.