Без препятствий (джен)

Он нёс мне жидкость для прочистки мозгов,

Стакан портвейна для хозяев земли.

БГ.

Несмотря на то, что у Гермионы вечно не хватало времени, сегодня они решили прогуляться пешком. Они вышагивали по Шелтон-стрит под ручку, подобно другим таким же прогуливающимся парочкам в этот вечерний час. На Гермионе было чёрное, приталенное платье без рукавов с широкой плиссированной юбкой, выглядевшее, по его мнению, слишком торжественно для подобного визита, но он и так настолько редко видел её в чём-то чисто женском, что и слова не сказал. На работе эта вечная серая мантия, а дома… дома он бы предпочёл, чтобы не было ничего. Совсем. Никогда. Но вместо этого было просто что попало.

Он искоса посматривал на неё сверху вниз, и его затапливало невольное восхищение. Это было противоречивое впечатление, с одной стороны, видеть её рядом было чем-то до обыденности привычным. Всего лишь Гермиона, этот образ старой — в его случае даже можно было сказать: старинной подруги — въелся в него настолько, что предвосхищал его чувства к ней, как к женщине, появлялся первым, а потом он уже словно бы внутри себя поправлял его, напоминал, что, вообще-то, это совсем не дружеские чувства, и сразу вслед за этим вновь приходило восхищение. В ней не было ничего идеального, он ни в коем случае не считал её идеальной, но он считал её абсолютной. Достоинства и недостатки её внешности таким образом сплетались в ней, что создавали абсолютное сочетание, сводившее его с ума. Вот она шла рядом с ним, сосредоточенная, с поджатыми губами, будничная, и он не воспринимал её женщиной, не воспринимал даже человеком, она была существом. Немного странным, но чудесным. Чудо — вот слово, которое непрерывно напрашивалось, рвалось на язык, потому что, казалось, ни один человек не мог восприниматься настолько абсолютным. Это ощущение было, порой, таким сильным, таким давящим, что, рождало, словно бы, некое свечение вокруг её головы, свечение, существующее только в его мозгу, но, тем не менее, сопровождаемое изумлённым вопросом: «Неужели они не видят?»

Неужели они не видят, насколько абсолютный экземпляр женщины шагает сейчас под руку с ним по улице? Глядите, глядите все, да это со мной, оно выбрало меня!

Поразительное ощущение, учитывая, насколько парадоксально оно входило в противоречие с тем, что он всегда к ней испытывал, с тем, что появлялось прежде — с «другом Гермионой». Ведь и то — прежнее — никуда не девалось, всё так же прочно держалось в памяти, составляло единое целое с его восприятием жизни. И противоречило, да — противоречило нынешним его чувствам к ней.

Он не раз уже, с тех пор, как понял, что любит её, испытывал удивление от перемены собственных вкусов. Ведь тогда, когда он в первый раз встретился с ней, он не нашёл в ней вообще ничего, что могло бы ему понравиться. Тогда ему нравились совсем другие. Спустя пять лет его вкусы вновь поменялись, но снова он во все глаза смотрел на других, её же, как будто, не замечал. Она казалась ему заурядной. А вот сейчас, когда он вспоминал те дни, он видел, что заурядными были как раз те, к кому он испытывал тогда такое влечение, а она… Она напротив, выглядела совершенно особенной. И он не мог бы тут оправдаться даже причудами собственной памяти, потому что у него было полно снимков, и её одной, но, чаще всего, общих, всей их когда-то дружной троицы. Он сколько уж раз просматривал их, и думал, что попади он сейчас в тело того самого одиннадцатилетнего мальчика, увидь он её, девочку с фото тех лет, в первый раз вошедшую в купе «Хогвартс-экспресса», он бы влюбился тут же, прямо с первого же взгляда. И больше уже не отходил бы от неё ни на шаг. Но в то время он сам словно шёл в такой же толпе прохожих, мимо которых они сейчас проходили, и не замечал, не мог разглядеть того чуда, которое она собой представляла.

Неужели он так изменился? Неужели люди так меняются? Почему в других вещах он не чувствовал в себе подобных перемен, а только в этой конкретной области его вкусов? Ведь это касалось и не одной Гермионы только, но и других девушек тоже. Та же Панси Паркинсон, к которой он когда-то испытывал отвращение и обзывал её плохими словами, сейчас виделась ему вполне симпатичной. Да она, скорее всего, и была симпатичной, но он не мог в упор этого разглядеть. Не будь у неё такого несносного характера, она спокойно могла бы претендовать на его внимание вместо той же Чоу, к примеру, которая сейчас уже вовсе не казалась ему привлекательной. Подобная необъективность пугала. Пугала, прежде всего, в том смысле, что не давала гарантий на будущее. А вдруг его вкусы поменяются снова?! Ведь ему не так уж много лет. Вдруг в один прекрасный момент он проснётся, повернёт голову, взглянет на свою жену и поймёт, что ему нравятся совершенно иные женщины? Или даже какая-то конкретно иная женщина? Конечно, сейчас он считал, что это абсолютно невозможно, но, если это произошло раз, другой, почему не может произойти снова? И что ему тогда делать? Что он тогда будет делать — вот вопрос! Ответ на который пугал любым своим вариантом.

Все эти рассуждения полностью развеяли эйфорию, на минуту захватившую его, и он снова как будто вернулся назад, обратно на Шелтон-стрит маггловского Лондона, и Гермиона рядом с ним уже не сияла немыслимым нимбом, и цель их визита нарисовалась в мозгу вовсе не весёлыми привходящими обстоятельствами. И тут же следом посыпалась сегодняшняя погоня, крики людей, поражаемых летящими осколками, реакция Долиша, амулет, Отдел Тайн… Всё снова замкнулось на Гермиону, только теперь уже с самой болезненной стороны.

В этот раз, когда они входили в дом на Олд-Брюерс-Ярд, двери были не заперты, и охранников не оказалось на первом этаже. Перед этим, проходя через арку во двор, Гермиона поморщилась, словно от зубной боли, и он понял, что она не одобрила способ наложения чар, который был использован. Он как будто услышал в голове её мысленный отзыв: «Топорная работа».

Впрочем, когда они зашли внутрь, ситуация повернулась в несколько другую сторону. Потому что, когда Гарри увидел миссис Забини, опирающуюся о перила балкона над коридором первого этажа, он вдруг понял, что до него начинает доходить то, о чем он недавно мысленно сетовал. Кажется, он смутно стал понимать, что означает: «одеваться хорошо». На ней тоже было чёрное платье, как и на Гермионе, но разница была ощутимой. Несмотря на то, что он буквально только что на улице восхищался своей будущей женой, и её наряд воспринимался им как нечто особенное, сейчас он увидел, насколько же безвкусно она одета, насколько ей не подходит выбранное ею платье и насколько неудачно оно на ней сидит. Просто взглянув на хозяйку дома, он в сравнении обнаружил разницу между тем, как одежда может подчеркнуть достоинства фигуры и как — недостатки. Он невольно устыдился этого озарения, сразу целая гамма чувств нахлынула на него, в первую очередь, он ощутил смущение за свою будущую супругу, тут же вслед за этим стыд за такую реакцию, раздражение на себя и следом снова смущение, оттого что хозяйка могла заметить его реакцию. К тому же, он немедленно разозлился на себя, что вздумал сравнивать любимую Гермиону с посторонней женщиной, да ещё не в пользу первой, и испугался, что жена почувствует его колебания. Интересно, она сама-то увидела, как выглядит в своём платье на фоне этой женщины? Должна была, если уж даже он увидел, а значит, тоже почувствовала и смущение и злость. Или ей всё равно? Вряд ли.

Словом, он изрядно замешкался на пороге, и, хотя именно он должен был бы, по идее, представить женщин друг другу, но хозяйка немедленно взяла инициативу на себя. Собственно, её сейчас менее всего должны были волновать его колебания и ощущения, как и вежливые церемонии. Очевидно, что вместо этого она должны была быть до верху заполнена волнением за судьбу своего сына.

— Я безумно рада, что вы откликнулись на мою просьбу и пришли, мистер Поттер! Должно быть, это ваша замечательная невеста? Счастлива с вами познакомиться! Меня зовут Миранда Забини, — она наклонила голову.

Гермиона поджала губы.

— Гермиона Грейнджер.

— Пожалуйста, следуйте за мной.

Они прошли в широкую гостиную, и хозяйка изящным жестом указала на огромные кожаные кресла.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Вы предпочитаете чай, кофе? Вино? У меня неплохой выбор. Возможно, что-то из крепких напитков? Если желаете, мы можем поужинать.

Гарри только открыл рот, как Гермиона отрезала:

— Спасибо, мы не будем. Госпожа Забини, у нас не так много времени, давайте лучше сразу приступим к делу. Тем более что, пока совершенно неизвестно, насколько оптимистическими могут оказаться мои предположения.

Забини слегка улыбнулась.

— Разумеется. Думаю, вы правы, действительно, нет смысла тратить время, учитывая всю сложность ситуации. Пойдёмте.

Они прошли через библиотеку, где Гермиона окинула полки быстрым, но внимательным взглядом, потайная дверь на этот раз была открыта, и они увидели Блейза, сидящего за столом перед распахнутой книгой. У него на лице было независимое выражение, но вся его поза словно бы демонстрировала напряжённое ожидание. Ну, ещё бы, Гарри подумал, что окажись он на его месте, сам бы весь извёлся, получив неожиданную надежду избавиться от подтачивающего недуга.

— Поттер? Привет, Грейнджер, — он встал.

— Привет, Забини.

— Потрясно выглядишь.

Гермиона украдкой скосила глаза на его мать и сказала скороговоркой.

— Да, да, конечно. А теперь сядь обратно, пожалуйста. Мне нужно тебя осмотреть.

Блейз присел на стул, и в его взгляде появился огонёк некоторого беспокойства.

— В первую очередь страдает голова, — пробормотала Гермиона, оттягивая Блейзу веки и осматривая его глаза, — так… — она вынула палочку.

— А у тебя точно хватает квалификации, Грейнджер?

— Не трусь, Забини, пока что ничего страшного ещё не происходит. Впрочем, — она едва заметно усмехнулась, — выбор у тебя всё равно невелик.

Она направила на него палочку и стала что-то едва слышно бормотать себе под нос. Потом сделала движение, чтобы убрать палочку, вернула её в прежнее положение, постояла в нерешительности, потом всё-таки убрала и начала водить ладонями вокруг головы Блейза, словно пытаясь нащупать что-то в воздухе.

— Ну? Что скажешь? Мне совсем хана?

Она не отвечала, только нахмурилась, промеж бровей залегла глубокая складка.

— Что ж… я так и думала, — наконец, заключила она с озабоченным выражением на лице и присела на соседний стул, принявшись копаться в своей сумочке.

— И каково ваше заключение? — решилась спросить миссис Забини.

Вместо ответа Гермиона после некоторых усилий извлекла из сумочки высокий флакон с прозрачной, зеленоватой жидкостью внутри и твёрдо стукнула его об стол перед Блейзом.

— Вот!

— Что это такое?

— Тебе придётся это выпить.

— Придётся?

— Да. Если хочешь получить шансы.

— О каких шансах вы говорите, мисс Грейнджер?

— О тех самых, которые позволят вернуть себе магию и не пострадать при этом.

— Пострадать?!

— О чём ты, Грейнджер?

— Тебе придётся рискнуть. Есть шансы серьёзного отравления или даже смерти.

— Смерти?! Да ты можешь хотя бы сказать — что это за дрянь?

— Какая разница? Тебе легче станет, если я скажу?

— И что, никакого другого выхода нет? — спросила миссис Забини, комкая воротник.

— Разумеется, — раздражённо отозвалась Гермиона, не поворачивая к ней головы, — я не стала бы предлагать крайнего средства, если бы были другие варианты. А вы сами, как думаете, неужели же, существуй такая возможность, в Мунго её бы не обнаружили?!

— Но это поможет? — спросил Блейз, повысив голос.

— Если сможешь справиться с побочными эффектами — да.

— И как вы оцениваете его шансы, мисс Грейнджер?

— Довольно высоко. Молодой, здоровый организм… Думаю, он должен справиться. Но гарантии, естественно, никакой. Особенно, если у него есть предрасположенности или какие-то наследственные заболевания, я, естественно, не могу это сейчас проверить.

— Я попробую! — вдруг прервал её Блейз с какой-то отчаянной решимостью.

— Сын, ты уверен?

— Конечно, мама! Мне уже ВОТ где это всё! Сколько можно?! Я не собираюсь скрываться всю свою жизнь. Всего по чуть-чуть, туда не пойти, там не появиться! Лучше уж рискнуть, а там — будь что будет!

— В конце концов, всё не так опасно, как кажется, — заметила Гермиона, — умереть я тебе точно не дам. Но будет тяжко.

— И на том спасибо, — он обхватил флакон своей широкой смуглой ладонью.

— Ты твёрдо решил?

Он закивал и вытащил пробку. По комнате немедленно стал распространяться едкий химический запах, как ни странно, вперемешку с чем-то неуловимо цветочным. Гермиона разжала ладонь, в её пальцах появилось какое-то крохотное светлое зёрнышко, она бросила это зёрнышко внутрь флакона, и то стало тонуть, но, не опустившись до дна, растворилось без остатка.

— Теперь пей.

В последний момент миссис Забини вскрикнула: «Блейз!» и вскинула руку, но тот уже поднёс флакон ко рту и, прежде чем она успела сказать ещё что-то, начал пить. Его кадык отчётливо дёргался, демонстрируя, что проглатывалась странная жидкость с большим трудом. В комнате воцарилось напряжённое молчание.

Внезапно Блейз резко согнулся пополам, ещё никто не успел на это среагировать, как он тут же так же резко разогнулся, и на его лице читалось отображение жуткого страдания, зрачки закатились, щеки тряслись, губы бормотали всего одну фразу:

— …моя голова, моя голова…

Он прижал к вискам основания своих ладоней, ярко-розовыми пятнами выступавшие среди тёмной кожи, а длинные пальцы упёр прямо в голову, словно пытаясь проткнуть её насквозь.

— Блейз! Блейз! — завопила Забини, бросаясь к своему сыну.

Гермиона преградила ей путь, выставив руку.

— Нет! Стойте, где стояли. Он сам должен справиться. Наблюдайте, вам это ещё пригодится.

— Я не могу просто так наблюдать! — она остановилась, подчинившись, но готовность снова сорваться с места читалась на её лице.

— Моя голова! Моя голова! — вопил Блейз и весь мотался из стороны в сторону, а его лицо постепенно принимало синеватый оттенок.

— Я больше не могу это видеть! Я должна ему помочь!

— Нет! — выкрикнула Гермиона, пытаясь схватить за руку обезумевшую от беспокойства мать.

На этот раз её не удалось остановить, миссис Забини вырвала руку и кинулась к своему сыну.

— Гарри! — коротко бросила Гермиона, поворачивая к нему голову.

Он понял. Подскочил сзади, успел схватить за талию, оттаскивая назад. Его лицо находилось вблизи её лица, буквально щекой касаясь её щеки, и он вдруг в этой борьбе вдохнул полной грудью, втягивая в себя чудесный аромат, исходящий от хозяйки дома, отчего на краткий миг словно обалдел от охватившего его волнения, внезапно ощутив, как тесно сейчас прижато к нему это высокое, стройное тело. Но вид корчащегося Блейза быстро привёл его в чувства. Он, насколько мог бережно, оттащил миссис Забини подальше, сам, с некоторым закрадывающимся в сердце опасением, глядя на её сына. Конечно, он верил в Гермиону, но, что если тот и правда не выдержит?

— Что вы ему дали?! Что вы ему дали?! Отпустите меня!

Но он крепко держал её руки, понимая, что теперь уже всё должно идти своим чередом, раз уж Гермиона настаивает на этом.

— Он сам должен справиться! — повторила Гермиона, не отрывая глаз от Блейза. — Смотрите! Смотрите внимательно.

Его агонические движения продолжались ещё некоторое время, теперь его трудно было узнать, настолько чередующиеся гримасы изменили его лицо, он, наконец, опустился на кровать, видимо, уже не в состоянии удерживаться на ногах, изо рта рвалось шумное дыхание, словно он пробежал длинную дистанцию, кожа посерела, на лбу выступили капли пота.

Гермиона присела перед ним на корточки, внимательно вглядываясь в его лицо, но ничего не предпринимая.

— Похоже, это всё, — заметила она как бы про себя.

Она пощёлкала пальцами у него перед глазами, наблюдая за реакцией, и кивнула.

— Всё, Гарри, можешь отпускать.

Он отпустил, где-то вдалеке ощутив прокатившуюся внутри волну сожалению, Забини только бросила на него быстрый взгляд через плечо, он смущённо улыбнулся, она моргнула своими длинными ресницами и кинулась к своему сыну, усевшись рядом, обнимая его за плечи, шепча в ухо:

— Ты как? Ну ты как?

— Нормально… — выдавил из себя Блейз первое слово после того, как начал корчиться от воздействия зелья и бормотать что-то нечленораздельное.

— Не торопись, — сказала Гермиона деловито, приподнимая его подбородок.

Она снова оттянула его веки, потом стала водить ладонями над его волосами.

— Ты помнишь что-нибудь?

— Почти ничего, — он закрутил головой и тут же сморщился, словно от мигрени, — что со мной было?

— Ничего хорошего. Но учти, нам нужно ещё проверить результат.

— Ты о чём?

— Где твоя палочка?

— Я сейчас принесу, — его мать стремительно вскочила и метнулась в гостиную.

— Она сильно испугалась? — спросил Блейз тихо.

— Пожалуй, — ответил Гарри, — выглядел ты не очень, прямо скажем.

— А сейчас?

— А сейчас ты похож просто на бледного, вспотевшего слизеринца, — с ехидцей произнесла Гермиона.

— Вот его палочка, — миссис Забини вернулась, протягивая палочку в воздух, не зная, кто именно должен её взять.

— Красное дерево? Хм… — пробормотала Гермиона. — Ну, давай, пробуй. А я буду смотреть.

Блейз послушно взял палочку.

— А что колдовать?

— Попробуй что-нибудь простое для начала.

Он пожал плечами.

— Акцио книга.

— Хорошо. А теперь то, что у тебя всегда получалось труднее всего, — кивнула Гермиона, когда книга со стола послушно перелетела на колени Блейза.

— Ммм. Труднее всего? Ну, хорошо, попробую, — он сосредоточился. — Джеминио!

И тут же просиял, обнаружив, что книга на его коленях обзавелась своей точной копией.

— И что теперь? У нас получилось?

— Похоже, да, — ответила Гермиона, тщательно вглядываясь в его лицо. — Что ты чувствуешь?

— Пожалуй… облегчение.

— Замечательно. Думаю, теперь ты сможешь колдовать без опасения.

— Правда?! Правда, всё?

— Вы уверены, мисс Грейнджер? То есть теперь он перестанет терять магию?

— Перестанет. Если вы не перестанете давать ему зелье.

— В каком смысле? — медленно спросила миссис Забини, а его сын встревожено взглянул на Гермиону.

— Вот рецепт, — вместо ответа она вытащила свёрнутый вдвое листок пергамента с написанным её мелким почерком длинным списком ингредиентов и вручила его Забини. — Будете приготавливать зелье каждый год.

— Раз в год?

— Именно так.

— И каждый раз снова придётся рисковать?

— Да, придётся. Но с каждым разом риск уменьшается. Однако с возрастом он опять станет расти.

— И сколько это будет продолжаться?

— До конца жизни.

— Конца?.. — миссис Забини опустилась на кровать и уронила голову на грудь, уткнувшись взглядом в пергамент, лежащий у неё на коленях.

— Другого выхода нет, так наложено проклятие. Большую часть того, что включает в себя рецепт, нетрудно приобрести, это есть везде, но кое-что… — Гермиона ткнула пальцем в листок, — например, это и это, можно найти только в одном месте в Британии и только за очень большие деньги. Этого в Британии не бывает, но кое-где за границей вы сможете, пожалуй, попытаться осуществить обмен, хотя не думаю, что тут возникнут проблемы, со средствами у вас, насколько мне известно, всё в порядке. А вот ЭТО, — подчеркнула она, — вы нигде и ни за какие деньги не найдёте. Вам придётся проявить завидную изобретательность, впрочем, учитывая вашу репутацию…

Она подвесила реплику в воздухе, но миссис Забини словно бы не заметила этого намёка.

— Послушайте, — она подняла голову, — вы говорите, что это всё стоит больших денег. Возможно, я должна возместить вам…

— Мне это ничего не стоило! — прервала её Гермиона ледяным тоном. — Вы забываете, где я работаю.

— Да, да, конечно. В таком случае, я хотела бы поблагодарить вас… и вашего будущего мужа…

— Не стоит благодарности.

— Я могу что-то сделать для вас? Для вас обоих? Ваша свадьба… возможно, что-то особенное…

— Оставьте нашу свадьбу в покое! — ответила Гермиона резче, чем следовало. — И вообще, нам уже пора. Пойдем, Гарри.

— Подождите. Может быть, вы, Гарри? Возможно, вы… Я непременно обязана отблагодарить вас! Если бы не вы…

— Ему тоже ничего от вас не нужно, — Гермиона схватила его за рукав, открывшего рот, в попытке выдавить какую-то вежливую фразу, и потащила к выходу.

Когда он уже был в дверях, его остановил возглас Блейза:

— Поттер!

Он обернулся.

— Я этого не забуду, Поттер! Запомни.

Он кивнул и вышел.

Он задержался буквально на пару секунд, но Гермиона уже ждала во дворе с таким видом, словно его не было полчаса.

— Вовсе незачем было так грубить в конце… — начал он, но она прервала его.

— Незачем?! Незачем?! Скажи спасибо, что я не плеснула это зелье в её высокомерную физиономию!

— Да ты о чём вообще? Где ты увидела высокомерие, она за сына волновалась, вообще-то.

— То есть, теперь ты её защищаешь?!

— Гермиона, защищаю в чём? От чего? Опомнись!

— Гарри, я… — она подошла к нему вплотную, скомкала в кулаках его рубашку, потом стукнула с размаху в грудь, к счастью, не костяшками, а так, бестолково, чисто по-женски. — Уффхх!

— Всё в порядке! Ну? — он сгрёб её в охапку, притянув к себе.

— Это тебе не поможет, — проворчала она откуда-то изнутри его объятий, — я всё равно видела, как ты на неё смотрел!

— Как? Да как я смотрел?

— Вот так! Ты сам знаешь.

— Ну ты и нашла повод для ревности! Она же мне в матери годится.

— Представь себе. Если ты думаешь, что это ерунда, то вспомни, что ты мне совсем недавно про неё сказал. И теперь я понимаю — почему.

— Ох, ну я сказал глупость! Не думаешь же ты всерьёз…

— Гарри, я не знаю.

— То есть?! — он отстранил её, с удивлением глядя ей в глаза, на которых уже виднелись слёзы.

Она замотала головой.

— Я не знаю, Гарри, я не думала, что… Не думала, что это будет так тяжело. Вокруг тебя много женщин, их всегда будет много, я раньше думала, что это такая ерунда, что я легко с этим справлюсь, а оказывается… Ты должен меня простить, Гарри, я, кажется, перестаю себя контролировать. Раньше могла, когда ты был не мой, а теперь… Я хотела её убить! Честное слово.

— Да ладно, не извиняйся. В конце концов, мне это даже немного нравится. Ну, твоя ревность.

— Нравится?! Нравится?! — она оттолкнула его руки, подбоченившись. — Как тебе не стыдно такое говорить?! Я мучаюсь, между прочим, а тебе, выходит, нравится на это смотреть?

— Ну, это такое странное ощущение, я сам не ожидал, что это так приятно, когда тебя ревнуют. И, знаешь, ещё, когда ты такая вся… ну… «вы забываете, где я работаю»! Прямо всего пробирает.

— То есть, ты хочешь, чтобы я вот так с тобой разговаривала?!

— Не всегда, конечно. Но иногда…

— Так, значит?! То есть вот это: «Гарри, уберись в комнате» тебе нравится? Так тебе говорить? Нравится строгая госпожа?! — она замолотила его ладонью по плечу.

— Ага, — захихикал он.

— «Гарри, ты опять всё измазал зубной пастой» — так с тобой общаться?!

— Классно!

— «Гарри, сколько можно швырять под стул грязные носки!»

— «Гарри, опять забыл поднять стульчак!» Именно так, — он уже смеялся в голос.

— Да, пошёл ты… пошёл ты знаешь куда?!

— И куда же, интересно?

— Сам догадайся! Не думала, что ты такой дурак! Да, да, и нечего улыбаться! Ты похож на дурака, и не спорь.

— Не хочу я с тобой спорить. Я хочу другое, особенно, когда ты такая.

— Лучше не говори, а то опять скажешь какую-нибудь глупость!

— Не волнуйся, я молча.

Он взял в ладони её лицо.

— Гарри… мы… — она попыталась обернуться в сторону в улицы, но он удержал её.

— Пусть смотрят.

Он принялся целовать её, сначала медленно, потом быстрее и быстрее, как будто стараясь непременно покрыть поцелуями всё её лицо. Она немедленно замерла, как замирала всегда, когда его охватывал порыв нежности, словно бы снова превращаясь в ту себя, не верящую, что это происходит с ней, она как будто сразу же опровергала только что выказанную ревность, потому что ревность предполагает наличие прав, но её как будто кидало из крайности в крайность.

— Гарри, я уже начинаю бояться этой свадьбы.

— Почему?

— Там кругом вокруг тебя будут другие женщины. И в других местах… Если мы с тобой захотим куда-нибудь пойти… И что я тогда буду делать?

— Неужели ты думаешь, что я настолько слабый, что стану клевать на всех подряд?

— Снаружи не станешь. Но внутри!..

— Кхм! Тебе не кажется, что ты несколько… перегибаешь палку?

— Кажется. И это меня пугает.

— Думаю, вряд ли у тебя на всех подряд будет такая реакция. Эта женщина, она… явно особенная, поэтому так действует. Недаром же у неё было столько мужей. Много таких не бывает.

— Возможно, ты и прав. Тогда мне просто жутко не повезло налететь на неё в самом начале нашей совместной жизни.

— Ну, это уж, скорее, я на неё налетел. По работе. Давай просто оставим в прошлом эту историю. Всё кончилось хорошо, и вряд ли мы с ней ещё встретимся.

— Боюсь, что ты ошибаешься, Гарри.

— Почему это?

— Неужели ты думаешь, что я так просто оставлю этот эпизод с лечением и не проконтролирую, всё ли в порядке.

— Я думал, ты просто сунула ей рецепт и решила забыть об этом.

— Я просто была… злая!

— То есть, теперь ты уже не злишься.

— Почти. Но ты заставил меня понервничать сегодня, Гарри. Так что придётся чем-нибудь это компенсировать.

— Эй, у тебя же цикл!

— А что, кроме этого никаких других способов нет, чтобы сделать жене приятное? Придумай что-нибудь! Или ты забыл, что обещал меня отвлекать от дурных мыслей? А я, между прочим, предупреждала, что могу стать очень сварливой.

— Не забыл я.

— Ну, вот и начинай проявлять фантазию, пока я не превратилась в зануду и истеричку. И пойдём уже отсюда. Сколько можно торчать в этом дворе? Этот дом навевает на меня дурные воспоминания.

Весь этот вечерний спектакль с его странными сценами, породил в нём парадоксальное ощущение преодоления препятствия. Как будто они вдвоём с Гермионой прошли какой-то сложный тест. Причём, этот был не из серии тех — прошлых, что они вместе столько лет сдавали не учителям Хогвартса, конечно, а жизни, самой жизни. К тем они привыкли, прекрасно знали все правила, проблемы и подвохи, привыкли терпеть и преодолевать, они и этим вот летом столкнулись с чем-то таким, подобным. Этот новый барьер имел другую природу, незнакомую, когда требовалось сперва словно отыскать на ощупь своего партнёра, понять, в какую сторону он движется, а потом уже двигаться туда же вместе с ним. Ему показалось, что им удалось отыскать этот выход, этот свет в темноте, и они как будто бы поднялись на одну маленькую ступеньку вверх. Вместе. По крайней мере, он на это надеялся.

И ещё его распирало от гордости, конечно. Ещё совсем недавно он, на чём свет стоит, проклинал проклятый Отдел Тайн, а вот сейчас, спустя совсем короткое время, изо всех сил гордился своей женой. Что она вот такая — может придти и решить проблему, которую никто до неё не мог решить. А она словно бы даже и делала одолжение, словно для неё вся эта проблема вообще была ерундой, мелочью, которую она походя решала, не особенно утруждаясь.

«Моя Гермиона!» — думал он с внутренней, самодовольной улыбкой. И плевать на то, как там она одевается, плохо ли, хорошо ли. Научится ещё. Обязательно научится.