Шкатулка с секретом (гет)

Вечером неожиданно позвонил Дилон.

Из его сбивчивой, пространной, перемежаемой нервными бессмысленными шуточками речи Гейл вычленила только одну основную мысль: нам необходимо встретиться, дорогая. Для Серьезного Разговора. Как, например, насчет ланча — завтра, в «Шоколадной ласточке», скажем, часа в два?

От тона, которым Дилон произнес слова «серьезный разговор», Гейл мороз продрал по коже. Что там у него опять стряслось? Всю последнюю неделю бедолага Дилон донимал Гейл разговорами о каких-то финансовых проблемах, о безденежье, о недовольстве отца, о преследующих его неудачах и «черной полосе» в жизни — но она как-то пропускала всё это брюзжание мимо ушей, у неё и собственных забот хватало выше головы. Но теперь, по-видимому, вредоносные «проблемы» Дилона (или то, что он под этим словом понимал) достигли своего апогея, он явно был чем-то не на шутку взволнован и удручен. Гейл укорила себя: в тот момент, когда ее жениху как воздух необходимы ее, Гейл, участие и поддержка, она занята тем, что… А чем она, собственно, занята? Лечением какого-то уголовника, невесть каким (противозаконным?) образом проникшего в ее жизнь и прочно обосновавшегося на ее диване… занявшего место в ее доме, в ее планах, в ее… смятенной душе?

Абсолютно чужое, между прочим, место. Место Дилона.

«Как ты могла? — осуждающе сказал в ее голове какой-то очень проникновенный, очень серьезный, очень трезвомыслящий голос. — Как ты могла сделать такую глупость? Забыть Дилона, который, как ни странно, вскоре станет твоим мужем… наплевать на его дела и заботы… притащить в дом этого бандюгана, который… который что? Что́ ты вообще о нем знаешь? Кроме того, что он — отпетый преступник, взломщик, подозреваемый в громких ограблениях, публикации о которых время от времени мелькают в газетах, личность странная, скрытная, неразгаданная… пугающая. Ты можешь знать, что́ у него на уме? Ты можешь знать, о чем он думает долгими бесконечными ночами? Какие планы вынашивает в своем воспаленном криминальном мозгу? Да, до сих пор тебе не было нужды его опасаться, он был так слаб, что не мог дойти до клозета, не держась за стены, — но теперь… Ты можешь быть уверена в том, что вот сейчас, в этот самый момент он не замышляет пробраться в твою уютную девичью спальню — ночью, когда ты уснешь, и… и сделать с тобой все, что ему угодно? Ты действительно можешь быть в этом уверена, моя дорогая?»

Гейл осторожно заглянула в гостиную: Дирк лежал на диване, отвернувшись лицом к стене, натянув одеяло по самые уши и, казалось, спал… или делал вид, что спит, не желая ввязываться в разговор… или о чем-то сосредоточенно думал… или, кхгм, вынашивал планы… и Гейл не сочла разумным ему о себе напоминать.

Она взяла с собой телефон, отправилась в свою комнату и, ложась спать, заперла дверь на ключ — впервые за последнюю неделю.

* * *

Дилон вяло ковырял ложечкой белое, как снег, сливочное мороженое, скупо посыпанное шоколадной крошкой. Вид у него (у Дилона, не у мороженого) был усталый и нездоровый; Гейл подумала, что он как-то осунулся за последние дни, выглядел потерянным, бледным и расстроенным — короче, непохожим на себя. Вокруг шумели, ходили, говорили, жевали, пили колу из пластиковых стаканчиков какие-то люди — в основном студенты и клерки, забежавшие в «Шоколадную ласточку» перекусить в обеденный перерыв: неподалеку находился медицинский колледж и большой административный центр — стеклянное, точно аквариум, высокое здание — неизученное, как океан, таинственное обиталище инертного офисного планктона, напористых акул от бизнеса и прожорливых кашалотов-менеджеров...

Наконец Дилон со вздохом заговорил:

— Я был сегодня в ШУШУ.

Гейл ласково взяла его за руку. Ей показалось, что она понимает причины его подавленности и дурного настроения:

— Тебя тоже вызывали на допрос?

— Да. Ничего особенного. Просто хотели уточнить кое-какие детали произошедшего…

— Там, в доме… что-нибудь пропало?

— Да нет, так, всякая ерунда. Да там, в сущности, и не было ничего ценного… И потом, они же охотились за этим Перстнем, который украли из музея. Черт! Ты хоть знаешь, кто́ был этот тип, из-за которого заварилась вся эта каша?

— Знаю, — сухо сказала Гейл.

— Ах да, ты же была там, с ними… — Дилон заметно вздрогнул. — Бедная ты моя, бедная, представляю, что́ тебе довелось пережить! Впрочем, приходится признать, что ты сама во всем виновата. — Он как-то длинно, по-коровьи печально вздохнул. — Если бы ты только не сжалилась над этим ублюдком… и не притащила его в дом… Да, конечно, ты не знала, кто он такой. Но…

— По-твоему, — помолчав, спросила Гейл, — если бы я знала, кто он такой, я могла бы со спокойной совестью пройти мимо?

Дилон покосился на нее, как на… душевнобольную?

— Ну, конечно, это вполне в твоем духе — бездумно спасать направо и налево всяких мерзавцев… А если бы он тебя убил?!

— У него не раз была возможность это сделать. Но, как видишь, он ею отчего-то не воспользовался. Более того — если бы не он, я, знаешь ли, сейчас бы тут с тобой не сидела.

— Если бы не он, ничего бы вообще не случилось! Черт возьми! Ты постоянно влипаешь в какие-то приключения из-за своей идиотской совестливости и неумения отвернуться в нужный момент! Да если бы… если бы только я́ там был…

— Тебя там не было, мой дорогой, — сказала Гейл так небрежно и спокойно, как только могла. — И мне как-то показалось, что ты не очень-то и стремился туда попасть. Но, как бы там ни было, дело это прошлое, и, к счастью, все уже позади… и мне бы не хотелось опять вспоминать все сначала. Ты ведь, я надеюсь, хотел поговорить со мной вовсе не об этом?

— Нет, нет, конечно! — Дилон одной рукой обеспокоенно потирал лоб, а в другой нервно крутил плоскую пластиковую ложечку, словно не зная, куда ее деть; наконец воткнул её в унылый подтаявший сугробик мороженого. — Собственно говоря, я хотел тебе сказать… Ты ведь знаешь, что в последнее время я испытываю, м-м… кое-какие денежные затруднения? Ну да, видишь ли, меня преследуют неудачи… отец недоволен моей работой… говорит, что я слишком редко появляюсь в офисе, чтобы держать меня там пусть даже в номинальной должности. И на недавних скачках на Уиллморский кубок я, черт возьми, поставил опять не на ту кобылу!

— Какая досада…

— В общем… — на лице его появилось мучительное выражение человека, который пытается пассатижами вытянуть у себя больной зуб. — Видишь ли, дорогая… наверно, нам с тобой придется немного перенести дату свадьбы. Скажем, месяца на три-четыре. До, так сказать, лучших времен. Вот что я хотел тебе сказать…

Главные слова были произнесены и докучный зуб наконец выдернут — но избавление от страданий на физиономии Дилона тут же сменилось напряженным ожиданием… чего? Гнева, недоумения, обиды, непонимания — или, упаси боже, всего этого сразу, приправленного истерикой и хорошим таким, запоминающимся скандальчиком? Но Гейл молчала. Тревожно прислушивалась к себе — ничего. То есть совсем ничегошеньки! Ни разочарования, ни досады, ни даже обыкновенного удивления это сообщение у нее не вызвало, кроме разве что странного чувства, которое Гейл, пожалуй, охарактеризовала бы как… облегчение? Как будто ей все это время неуловимо досаждал мелкий, почти незаметный камешек, попавший в башмак — и, лишь наконец-таки его вытряхнув, она поняла, какой дискомфорт и неудобство до сих пор испытывала…

Неужели перспектива скорой свадьбы с Дилоном ее действительно так напрягала? Причем осознала она это только сейчас, когда грядущий крутой поворот в ее жизни отодвинулся на дальние горизонты, и… и теперь, кажется, даже рада отсрочке? О, господи, почему? Что с ней не так? Да любая из ее подруг была бы счастлива оказаться на ее месте…

Она постаралась изобразить на лице такое искреннее разочарование и сожаление, на какое только была способна.

— Да. Я все понимаю, дорогой. Я… я готова ждать столько, сколько нужно. Раз ты говоришь, что это так необходимо…

— О, Гейл! — Дилон взволнованно сжал ее ладонь. — Я знал, что ты меня поймешь! И именно так ответишь… Я знал, что всегда могу рассчитывать на твоё участие, благоразумие и поддержку! — Он, кажется, воспрял духом: его синие глаза уверенно засверкали, лицо оживилось и озарилось воодушевлением; он вскинул голову, ослепительно улыбаясь, встряхивая живописной гривой роскошных черных кудрей. Ах, он прекрасно знал силу своей мужественной красоты и неодолимого обаяния — и был уверен, что очарованная мисс Андерс в очередной раз перед ним не устоит… Гейл поняла, что сейчас он попытается непринужденно напроситься на чашечку кофе — и поспешно бросила взгляд на часы:

— Ах, боже мой, я уже опаздываю! У меня дежурство… Прости, дорогой, мне нужно бежать! — Она вскочила и, схватив с соседнего стула свою сумочку, торопливо чмокнула Дилона в щеку — прежде, чем он вообще успел в ответ что-либо сообразить. — Я тебе позвоню, ладно? Пока!

Дилон увял. Чашечка кофе, как и день свадьбы, по-видимому, откладывалась до лучших времен.

— Ну, конечно. Пока, дорогая! Я буду ждать твоего звонка…

* * *

В квартире пахло жареным. В самом буквальном смысле.

На кухне шипело на сковороде масло, звякала посуда, лилась из крана вода. Первая мысль Гейл была: о, господи, неужели к ней без предупреждения нагрянула мама? Привезла кучу шерстяных носков собственной вязки и огромную пуховую шаль… и толстый колючий свитер… и целый рюкзак всяких солений/варений/маринадов — то есть всего того, что, по мнению большинства матерей, так необходимо заглоченным пастью суматошного города, вечно занятым и куда-то спешащим дочерям… Торопливо сбросив в прихожей куртку, Гейл заглянула на кухню.

— Я тут немного похозяйничал, пока вас не было, — спокойно, безо всякого смущения сказал через плечо Антиплащ, стоявший возле плиты. — Надеюсь, вы не против, Гейл?

Она устало прислонилась плечом к стене. Нет, она не могла сдержать улыбку, как ни старалась… Не от того, что Дирк выглядел смешно и нелепо в надетом поверх джинсов цветастом нейлоновом фартуке, просто… После целого дня простуд, скарлатин, стоматитов и желудочных колик разнообразной этиологии она в буквальном смысле валилась с ног от усталости — и одна мысль о том, что, когда она приползет домой, ей еще придется готовить на двоих какой-никакой ужин, ввергала ее в ужас, тоску и непреодолимую апатию. Обойдемся и чаем с бутербродами, в изнеможении решила она на подходах к своей квартирке — но выяснилось, что ни в чае, ни в бутербродах не было никакой нужды.

— Что это? Мясо по-французски? — спросила она, глядя на возвышавшуюся на сковороде груду жаренных с мясом овощей, которых, наверно, хватило бы, чтобы накормить средних размеров казарму голодных новобранцев. — Не знала, что вы умеете готовить, Дирк.

— Я вовсе не говорю, что я умею готовить. Просто я слишком долго живу один, чтобы не уметь о себе позаботиться, — коротко пояснил Антиплащ. — Только не говорите мне, что вы не голодны, и я зря полдня горбатился над этим прощальным ужином.

— Прощальным? — Гейл вопросительно подняла брови.

— Да. Я ухожу, Гейл.

— Когда?

— Сейчас.

Она взглянула на его худую, поджарую фигуру… на бледное, с запавшими глазами, с синеватыми тенями на висках лицо… Медленно покачала головой.

— Вы еще слишком слабы, Дирк. И нуждаетесь в… присмотре.

— Не нуждаюсь. — Он сердито поджал губы. — Я и так слишком злоупотребил вашим гостеприимством — а моё исчезновение наконец-то позволит вам вздохнуть с облегчением. Или этой причины недостаточно?

— Но болезнь может вернуться... Не забывайте в таком случае пить таблетки и выполнять назначения.

— Не забуду. — Он не стал заморачиваться с выкладыванием кушанья на тарелки, просто поставил на середину небольшого кухонного стола еще горячую, исходящую па́ром сковороду и вынул из настенного шкафчика пару вилок. Внимательно посмотрел на собеседницу. — Видите ли, я подозреваю, что Гризликов не просто так вас вчера столь основательно прозондировал. Рано или поздно он, несомненно, догадается, где меня искать… если уже не догадался. Глупо недооценивать своего врага, знаете ли.

— Гризликов — ваш враг?

— Вот так вопрос! Я бы дорого дал за то, чтобы самому это понять, Гейл.

— Но, если он знает, где вы… то почему медлит с арестом?

— Потому что хочет дать мне возможность уйти. У меня с ним, надо сказать, сложные отношения… Во всяком случае, когда сюда придут, меня здесь быть не должно — я не хочу подставлять под удар еще и вас, Гейл. Я вам и без того очень многим обязан… Черт возьми, да если бы не вы, я бы уже дважды стал трупом! — Он зачем-то рассеянно потыкал вилкой жареную картошку со своей стороны, словно сомневался, дошла ли она до нужной кондиции. Исподлобья поднял глаза на собеседницу. — А ведь я даже «спасибо» вам не сказал. Вас это удивляет?

— Нет. — Гейл выдавила слабую улыбку. — Меня удивляет то, что вы до сих пор об этом помните. Что ж, раз вы твердо решили уйти… подозрения Гризликова — это, конечно, достаточно веская причина…

— И притом отнюдь не единственная, — небрежно добавил Антиплащ.

— Вот как?

Он задумчиво поддел на вилку кусочек мяса.

— Да. Признаться, мне просто неприятно видеть, как вы от меня шарахаетесь… Вы по-прежнему боитесь меня, Гейл.

— Я? Боюсь? Нет! — Чувствуя, что у нее начинают гореть щеки, Гейл мучительно попыталась подобрать какой-нибудь достаточно необидный и в то же время правдоподобный ответ. — С чего вы взяли, что…

— Боитесь, боитесь. А зря. Я даже скажу больше: вы — единственный человек в Сен-Канаре, который действительно не должен меня бояться.

Гейл смотрела в стол прямо перед собой.

— Судя по вашему тону, мне надо этим гордиться…

— Отчего бы и нет? Более того — хотите вы этого, или нет, но я отныне беру вас под свое покровительство. И если только кто-то посмеет вас обидеть… хотя бы этот ваш крокодил…

— Вы опять, — сухо сказала Гейл, — называете Дилона крокодилом?

— А вы опять не хотите признать, что в этом я прав? — Антиплащ горько усмехнулся. — Почему вы выходите за него замуж, Гейл? Только потому, что хотите утереть нос своим подругам? Вот чего я никак не могу понять.

Гейл наконец-то оторвала глаза от третьей с краю стола ромашки на скатерти:

— А может быть, потому, что люблю его? Или, может быть, это вообще не ваше дело?

Антиплащ будто не слышал.

— Ну, допустим, так. А знаете, почему он на вас женится? Нет, вовсе не потому, что он вас до безумия обожает, хочет быть с вами в го́ре и в радости, бок о бок прожить с вами долгую и счастливую жизнь и умереть в один день. Не сочтите за оскорбление, но вы слишком серая мышка, Гейл, чтобы по-настоящему заинтересовать нашего синеглазого небожителя. Просто вы станете для него надежной, верной и, главное, удобной женой, которая будет во всем ему угождать, сидеть дома с детьми и не совать любопытный нос в приватные дела своего господина и повелителя. Вы слишком не любите грязь и житейские дрязги, чтобы с удовольствием в них копаться, Гейл… Сам-то он при этом не станет особенно себя стеснять. Ну, что вы, он же царь и бог, ему все на свете позволено. Готов спорить, что он при каждом удобном случае будет гулять от вас направо и налево и при этом нагло врать вам в лицо, что задержался на важных переговорах, попал в «пробку», застрял в лифте или увяз в трясине очередного «мальчишника». Вот и все… Да, конечно, определенные плюсы для вас в этом браке имеются. Вы будете богаты и, наверное, даже знамениты, будете вхожи в лучшие дома Сен-Канара и станете вращаться в обществе нескромной сен-канарской элиты… но будете ли вы при этом счастливы, Гейл? По-вашему, богатство и положение в обществе — это синонимы счастья?

Гейл с трудом заставила себя проглотить комом вставший в горле кусочек хлеба.

— А вы, Дирк… бандит и вор… вы, должно быть, счастливы, находясь на нижней ступени социальной лестницы, а?

— Вы не ответили на мой вопрос.

— А вы — на мой.

— Я первый спросил. Ладно, если уж вас так интересует мое мнение, я отвечу… Я счастлив, да — хотя бы потому, что морально свободен и никому ничего не должен — ни серой толпе, которую вы называете «социумом», ни тупоголовому начальнику, ни завистливым соседям, ни назойливым друзьям, ни докучливой семье, ни сопливым детям…

— Это называется не свободой, а одиночеством, Антиплащ.

— Это называется «независимостью», Гейл, — невозмутимо поправил Антиплащ. — И искусством не прогибаться под обстоятельства, а подстраивать их под себя. Да, я умею это делать… в отличие от вас.

— То есть, — пробормотала Гейл. — Я, по-вашему, всего-навсего прогибаюсь под обстоятельства?

— Знаете, у меня складывается именно такое впечатление. Ну на кой черт сдался вам этот крокодил? Ей-богу, я начинаю думать, что вы дали согласие на эту свадьбу только потому, что всего-навсего боитесь остаться старой девой! Я, конечно, не хочу вас обидеть, но…

— Хотите.

— Что?

— Вы хотите меня обидеть. Вам это доставляет удовольствие — оскорблять и унижать людей, вот и все! — Гейл изо всех сил старалась держать себя в руках, но голос ее все-таки предательски, как-то очень жалко и плаксиво дрогнул. Титаническим усилием воли она заставила себя сидеть с каменным лицом. — Знаете что? Вот у меня, например, складывается впечатление, что вы… вы просто-напросто ревнуете, только и всего.

— Что?

— Ревнуете. Да! Поэтому и беситесь, и скалите зубы… и нападаете на Дилона с пеной у рта, как… как злобная шавка!

Антиплащ расхохотался.

— Я? Ревную? Кого — вас? К этому крокодилу?! — Он прямо-таки трясся от смеха, словно она сказала несусветную нелепость; с судорожным всхлипом откинул голову назад, закатил глаза и запустил пальцы во взлохмаченные светлые волосы. — О, господи! Боюсь, вы слишком льстите себе, дорогая Гейл…

И Гейл с ужасом поняла, что все-таки краснеет. Даже хуже — багровеет, как свекла. От стыда? От обиды? Или — о, только не это! — от жгучего разочарования? Этого она не знала — да и не хотела знать. Она слишком ненавидела в этот момент — и себя, и этого наглого, самоуверенного, ухмыляющегося нахала, с убийственной точностью бывалого снайпера бьющего по самым больным местам…

Выстрелами на поражение.

Внезапно оборвав смех, Антиплащ бросил вилку на стол и рывком поднялся. Настроение у него, как это часто бывало, испортилось в одночасье.

— Ладно. Чувствую, мне пора. Всего хорошего… моя дорогая! Желаю вам с вашим крокодилом огромного непреходящего счастья!

Не дожидаясь ответа, он вышел из-за стола и направился в прихожую. Не оборачиваясь. Не глядя на Гейл. Не желая ее видеть — или не желая созерцать, как она отчаянно пытается сдержать слезы? Со злостью сорвал и бросил на тумбочку цветастый фартук, который, оказывается, все еще был на нем надет. Потянулся за курткой — но вспомнил, что куртка-то, собственно говоря, чужая. Как и все в этом чужом для него доме — чужой диван, чужие книги… чужие фотоальбомы с чьей-то чужой жизнью, чужая невеста. Всё, всё здесь принадлежит… или вскоре будет принадлежать этому проклятому крокодилу!

Да что же это такое, с яростью спросил он себя, какое мне-то до всего этого дело? Может быть… может быть, я действительно ревную? Нет! Он тут же отбросил эту мысль, вытряхнул ее из головы, как вытряхивают за порог надоевший ненужный сор — и, повернув рычажок замка, решительно рванул на себя входную дверь.

И, закрываясь за его спиной, она почему-то стукнула о косяк с куда большей силой, чем ему бы хотелось.