Полжизни за коня (джен)

Я облокотился на ограждение ипподромного поля, глядя, как мой сын во весь опор несется на своем рыжем скакуне.

— Никогда не смогу спокойно на это смотреть.

Я улыбнулся, повернув голову.

— Герми, с ним все будет хорошо.

— Вот до чего довели твои покатушки на лошадке, — беззлобно проворчала она, вздохнув.

— Ну кто ж знал, что после катаний на заднем дворе дома на спине папы-анимага Джим запросится в школу жокеев.

Я приобнял ее и поцеловал в щеку.

С Гермионой мы поженились почти сразу по окончании Хогвартса. Я сделал ей предложение после выпускного вечера, хотя и не планировал. Да, это было не самым романтичным предложением руки и сердца, но зато самым искренним. Мы вернулись в гостиную Гриффиндора одними из последних. Гермиона поцеловала меня, пожелав спокойной ночи, и уже развернулась, чтобы подняться в свою спальню, когда я схватил ее за руку. Она обернулась, вопросительно глядя, а меня переполняли чувства. Ну и огневиски, который умудрился протащить в замок Симус. Я притянул Гермиону ближе к себе, любуясь ее улыбкой, и, посмотрев в ее уже сонные глаза, шепотом спросил, станет ли она моей женой. Она удивленно моргнула, и сонливость ее тут же исчезла. А уже через секунду я летел спиной вниз на диван — Гермиона резко бросилась мне на шею, и я не удержался на ногах. Если бы не Рон, наш с Гермионой первый раз точно произошел бы на том диване. Я и так еле сдерживался, а после дозы огневиски не сорвать с нее платье становилось и вовсе практически невыполнимой задачей. Рон, споткнувшись о порог, ввалился в гостиную с жутким грохотом, и Гермиона, ойкнув, подскочила на ноги. Быстро остановив подзатыльником хихиканье друга, я пнул его в сторону лестницы.

Мама Гермионы не скрывала радости, когда мы сообщили о своем решении. Как я ни переубеждал ее, миссис Грейнджер не оставляла мысль, что наследник древнего чистокровного рода не женится на обычной девушке. Видимо, сказался ежедневный просмотр маггловских сериалов. Даже пример моих родителей не мог полностью ее переубедить. Но свадьба состоялась, и мы с Гермионой перебрались в подаренный моим отцом и крестным дом. В Годриковой впадине. И через два года родился Джим.

Как всегда, инициатором всех приключений в нашей семье являлся Сириус. С самого рождения моего первенца он то и дело дарил ему плюшевых лошадей, кривляясь в ответ на мои упреки, а когда Джиму было три года, подсказал ему расспросить меня о моем особом навыке. Гермиона, которая до сих пор помнит наши с ней первые скачки, тогда жутко разозлилась на Сириуса. Я же, чтобы не напугать ребенка, сначала объяснил ему, что анимаг — это не только собака, как дядя Сириус. Джим тогда смотрел на меня такими глазами, что я понял — лучше один раз показать, чем сто раз объяснить. Этого ребенка ничем было не напугать, даже если бы я превратился в дракона.

Я редко пользовался своей анимагической формой. Пользы от нее было мало, а свободного времени, чтобы как раньше уединиться с Гермионой на нашей любимой опушке, еще меньше. Но как только Джим увидел рыжего коня, он завизжал так, что я, успев уже потерять навык контроля над своим «вторым сознанием», шарахнулся в сторону и едва не затоптал Сириуса.

С тех пор, если по будням я еще мог отмазаться усталостью на работе, то ни одни выходные не проходили без джиминого звонкого «Па-а-а-ап!», и я смиренно шел во двор и как минимум час вытаптывал копытами мягкую траву или похрустывающий снег, а Джим счастливо обнимал меня за шею или откидывался назад, на спину, и лежал, покачиваясь от моих шагов.

В семь лет Джим впервые попросил меня прокатить его не только шагом. Я представил, какую взбучку мне за это устроит Гермиона, и уже хотел было отказать, но большие умоляющие глаза сына не дали мне сказать «Нет», и я договорился с ним, что при маме это делать не будем. И когда в следующие выходные Гермиона с трехлетним Алом отправилась к Джинни, я позвал отца, чтобы он подстраховал Джима. Конечно же, ребенок свалился. Секунды через три. Для взрослой лошади он был еще маловат, и ногами удержаться было очень сложно. Отец подхватил его заклинанием, и я убедился, что позвать его на подмогу было очень хорошей идеей. На уговоры покончить с этой затеей Джим не поддавался и нетерпеливо прыгал возле моих передних ног. Я шумно вздохнул и опустился на колени, немного вздрагивая от щекотки, когда сын карабкался мне на спину. Я уже точно знал, что, когда Джим научится ездить рысью, он попросит научиться и галопом. Но он попросил другое...

Добравшись до компьютера дедушки Роберта, отца Гермионы, он залез в интернет и... заболел скачками. Ни манежная езда, ни прыжки его не привлекли — только ипподром и бешеная скорость. «Интересно, в кого это он такой?» — задала Гермиона риторический вопрос, когда Джим сообщил нам о своем новом увлечении. Но это оказалось не просто увлечением. Почти сразу же выяснилось, что Джим уже и школу нашел, в которой готовят жокеев. В тот вечер мы с Гермионой впервые серьезно поссорились. Она была категорически против скачек, говоря, что это смертельно опасно. А я пытался заставить ее вспомнить ощущения, которые она испытала, когда я галопом прокатил ее по полю. Я-то помнил ее восторг.

Через неделю постоянных уговоров Джима Гермиона согласилась. Думаю, на ее решение повлияло еще и то, что она соскучилась по мне в нашей спальне, ведь ту неделю я спал отдельно.

Школа находилась в Ньюмаркете, и чтобы не добираться туда несколько часов на машине, я добился в Министерстве одобрения на многоразовый двусторонний портал. Джим был на седьмом небе от счастья, вот только вопреки его ожиданиям, в школе его посадили не на лошадь, а за стол. Изучать теорию. Он днями крутился в конюшнях, помогал ухаживать за животными, и через пару месяцев ему разрешили шагать на спокойных лошадях. Доверив сына тренерам, я периодически присутствовал на занятиях и видел его первый галоп...

Сейчас Джиму десять. И он готовится к выпускному экзамену, который покажет — быть ему настоящим жокеем или нет. И станет ли его лошадь выступать на скачках.

Я украдкой взглянул на Гермиону и улыбнулся воспоминаниям. Она до сих пор не может прийти в себя после того, как я купил Джиму лошадь. О, этот чистокровный жеребец обошелся мне в кругленькую сумму, но оно того стоило. Тренеры наперебой твердили, что у Джима талант и что он обязательно войдет в список самых известных жокеев мира. И я решил, что у моего сына должна быть своя скаковая лошадь. Лучшая скаковая лошадь. И Джим выбрал рыжего Сапсана. С горящими глазами, вцепившись в морду коня, Джим рассказывал мне, что это потомок какого-то знаменитого Хавкстера, который в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году в свои три года установил рекорд скорости, который до сих пор не был побит. «Сапсан побьет этот рекорд, — не умолкая шептал Джим, крутясь вокруг коня, — побьет. Не зря же его так назвали». А я с улыбкой наблюдал за ним, думая, что я в жизни ничем так яро не увлекался.

Через неделю Сапсан «переехал» в соседнюю конюшню в свой новый личный большой денник. А я продолжил опустошать сейф в Гринготтсе...

До нового рекорда конь не дотягивал. По крайней мере, под седлом Джима — он еще побаивался полностью отпускать коня, и мы с моим отцом и Сириусом стали устраивать ему дополнительные «безопасные» занятия. Чаще всего поздно вечером, когда ипподром пустел. Мы держали Джима на прицеле палочек, и он, пуская коня во весь опор, счастливо улыбался, представляя себя участником королевских скачек.

— Скорей бы Хогвартс, — Гермиона отвлекла меня от воспоминаний.

— Думаешь, Джим откажется от своей мечты? — спросил я ее, наблюдая, как он спрыгивает с Сапсана и направляется к нам.

— Нет, этого я не хочу, — она вздохнула и прижалась ко мне.

— Пап! Мам! — Джим подбежал к нам, крепко держа за повод разгоряченного коня. — У меня больше всех шансов выиграть экзаменационный заезд!

— Это здорово, милый, — Гермиона потрепала его по щеке, сжимая мою руку.

— Настоящий заезд, пап! — Джим едва ли не подпрыгивал. — Здесь будет полно зрителей.

— И не боишься?

— Боюсь, — честно кивнул Джим, глянув на коня, и внимательно посмотрел на меня. — Но ты же будешь со мной?

— Конечно, — я ободряюще кивнул ему, и Джим, расплывшись в улыбке, бегом повел коня в конюшню.

* * *

— Ал уже спит? — я вошел в кухню, снимая на ходу мантию. Гермиона стояла у плиты, готовя поздний ужин.

— Да, не дождался папиной сказки, — ответила она, оборачиваясь. — Давно ты так поздно не приходил.

— Один артефакт доставил нам массу неприятностей, — я подошел к ней и устало уткнулся носом в ее волосы.

— Надеюсь, все обошлось? — Гермиона взволнованно пробежалась руками по моей спине и плечам.

— Все хорошо, — я чуть прикусил мочку ее уха и скользнул губами по шее.

Гермиона хихикнула.

— Щекотно, Гарри. Перестань, — она уперлась руками мне в грудь. — И сейчас уже вернется Джим.

— Папа!

Я вздрогнул от громкого окрика Джима и бросился в гостиную, буквально столкнувшись с ним в дверях.

— Что случилось? — я схватил его за плечи и бегло осмотрел на наличие повреждений.

Джима била крупная дрожь, в глазах стояли слезы.

— Боже, — едва слышно прошептала Гермиона за моей спиной.

— Что случилось? — повторил я.

— Пап, — он всхлипнул. — Сапсана отравили.

— Что?

Я не поверил своим ушам. Кто-то отравил коня, за которого я отдал едва ли не четверть своего семейного капитала?!

— Ему дали отравленную морковь.

— Он жив? — Гермиона сдавленно охнула.

— Да, но я не смогу сдавать экзамен на нем. Ветеринары сказали, что как минимум неделю ему противопоказаны нагрузки.

— Джим, — Гермиона прижала его к себе, глядя на меня полными слез глазами.

— Я найду этого гада, — тихо проговорил я, когда Джим поднял на меня взгляд. — Ложись спать. Я... постараюсь что-нибудь придумать.

— Решение же очевидно, — заявил мне Сириус. Я срочно позвал к себе отца, крестного и Ремуса. — Странно, что ты не додумался до этого сразу же.

— До чего? — я посмотрел на отца, но тот покивал в знак согласия с Сириусом.

— На время экзамена Джима Сапсаном станешь ты, — будничным тоном ответил Сириус, словно сообщал, что завтра будет дождь.

Я подавился чаем и закашлялся.

— Спятил? Я всего лишь анимаг, а не чистокровная английская верховая стоимостью в полмиллиона!

— Лошадь и лошадь, — махнул рукой крестный. — Пробежишься по ипподрому. Ты же любишь погонять.

— Вообще-то, Гарри прав, — заговорил Ремус. Он отошел от окна и сел в кресло. — Скаковая лошадь отличается от остальных. У Гарри просто может не хватить сил пробежать необходимое расстояние на максимальной скорости.

— Ты про нашего Гарри? — усмехнулся Сириус.

— Я серьезно говорю, — ответил Ремус. — Джим провалит экзамен, если лошадь сойдет с дистанции.

— А почему не рассматривается вариант заезда на любой другой лошади из конюшни? — спросил отец.

Я вздохнул, вспомнив истерику ребенка.

— По правилам, запрещено менять лошадь за неделю до заезда. Не говоря уже о двух днях.

— Ну вот, остается один вариант! — воскликнул Сириус.

— Но ведь уже все знают об отравлении, — отец покачал головой. — Мы не сможем выдать Гарри за Сапсана. Или... — он внимательно посмотрел на меня.

— Или, — я улыбнулся. — Я уже умудрился скрыть это, чтобы не радовать отравителя. Джим так долго шел к этому, — я с досадой рывком поставил на столик чашку.

— Думаю, все же стоит попробовать, — отец вопросительно на меня посмотрел.

— Это будет очень сложно, — быстро добавил Ремус.

* * *

Я стоял во дворе, переступая с ноги на ногу, и, поворачивая уши в разные стороны, прислушивался к звукам. Результат экзамена Джима теперь зависел от меня, и это жутко нервировало. Услышав голос отца, я навострил уши и поднял выше голову.

— Мы придумали, как спасти твой экзамен.

— Как? — голос Джима звучал глухо.

— Раз другую лошадь взять нельзя, значит, надо взять такую, в которой экзаменаторы не увидят другую.

— Дядя Сириус, — услышал я вздох Джима. — Я ничего не понял.

— Всем нужен Сапсан? — вновь заговорил мой отец и распахнул дверь. — Будет им Сапсан.

Джим удивленно уставился на меня.

— Папа? — неверяще прошептал он.

— Мы не можем ничего обещать, Джим, — грустно произнес Ремус. — Но попробуем.

— Папа! — взвизгнул Джим, бросаясь ко мне и крепко обнимая. Я опустил голову и осторожно приобнял его передней ногой.

— Приступим? — весело спросил Сириус, звякнув уздечкой.

Я перевел на него взгляд, посмотрел на кожаные ремешки в его руке, переплетающиеся с какими-то железками, и мне безумно захотелось оказаться где-нибудь как можно дальше от этого дома. Джим обернулся на Сириуса и помрачнел.

— Надеть все это на папу?

— Ну а как? — Сириус протянул ему уздечку. — Одной магией тут не обойдешься.

Я чувствовал, что Джим сомневается, и когда он повернулся ко мне, в его глазах было так много грусти и вины, что я непроизвольно прижал уши.

— Я не могу, — тихо сказал Джим. — Это слишком.

Я мысленно улыбнулся и, наклонив шею, просунул голову под свисающий повод.

— Твой папа на все готов ради тебя, — мой отец потрепал Джима по голове. — У нас очень мало времени, а сделать надо очень многое.

Джим обхватил мою голову.

— Спасибо, пап.

Я тихо фыркнул в ответ.

Я вздрагивал всем телом от отвратительного скрежета железа по зубам, жмурился от противного металлического привкуса и тряс головой, не в силах перебороть себя. Ремни на голове очень мешали, железную дрянь жутко хотелось выплюнуть. Один раз я даже все-таки, опустив голову, попытался стащить все это копытом, но Ремус вовремя успел отдернуть мою ногу. Почувствовав, как что-то легло мне на спину, я резко поднял голову, оглядываясь. К неприятному ощущению от уздечки добавилось еще одно. Сириус помог Джиму затянуть подпругу, и мне показалось, что стало не хватать воздуха. Сделав пару глубоких вдохов, я понял, что, конечно же, седло меня нормального доступа кислорода не лишит, но это сжимающее ребра ощущение на некоторое время перекрыло скрежет железа и металлический вкус. Напряженно дыша, я стал еще больше волноваться — в отличие от настоящих лошадей, привыкших ко всей этой амуниции, меня она сильно нервировала, и я думал о том, смогу ли отвлечься от неприятных ощущений и сосредоточиться только на скачке.

— Ты как? — тихо спросил меня Ремус, осторожно трогая затянутые на моей морде ремни. Я мотнул головой. — Терпи, Гарри. Скоро привыкнешь.

Я звонко грызнул железку и фыркнул.

— И какой только живодер это придумал? — проговорил мой отец, бросив на меня взволнованный взгляд.

Я прикрыл глаза, беря себя в руки. Или в ноги.

— Ну что, все под контролем? Джима можно сажать? — Сириус хлопнул меня по боку. Я дернулся от неожиданности, но кивнул. И через минуту понял, что все самое худшее далеко не позади — как только Джим взял в руки повод, тяжелые кожаные ремни дернули кольца в уголках моего рта. Я непроизвольно прижал голову к груди, чтобы убрать это ощущение, и попятился назад. Я смог немного привыкнуть к железу во рту, к сдавливанию ребер, но «лошадь» не могла вынести то, что ей управляют, да еще и таким варварским способом.

Сириус с отцом подскочили ко мне и схватили за оголовье, пытаясь, наверное, удержать меня на месте, но от этого «лошадь» запаниковала. Я задрал голову, пытаясь освободиться, и переступал ногами, крутясь по двору. Крестный с отцом едва не отрывались от земли, не отпуская от меня рук. Но единственное, что удерживало меня, — то, что на моей спине сидел Джим. Приложив немало усилий, я замер и сделал глубокий вздох.

— Пап? — тихо позвал меня сын.

— Все нормально, — ответил за меня мой отец, внимательно посмотрев на меня и похлопав по шее. — Ему привыкнуть надо. А ты, смотри, не дергай сильно. Повреждения в анимагической форме очень опасны.

Понятно, что уверенности мне это не придало. Но если я хотел спасти экзамен своего ребенка, то необходимо было закрыть глаза на некоторые неудобства. И я, в прямом смысле закусив удила, шагнул вперед. Ремус увеличил размер нашего внутреннего двора, соорудив в нем круглую леваду, и даже обнес ее забором для большей достоверности. Моей задачей было побегать по кругу, чтобы привыкнуть к лошадиной амуниции и научиться правильно реагировать на команды Джима. Когда двенадцать лет назад я узнал, что моя анимагическая форма — лошадь, я и подумать не мог, что однажды испытаю на себе реалии настоящей лошади. Бедный Сапсан! Да я бы сам отравился, если бы мне каждый день пихали в рот этот ужасный кусок железа и за меня решали, в какую сторону мне поворачивать голову, а в какую — нет, куда мне идти и как быстро. Это злило. Хотелось со всей силы дернуть головой, чтобы вырвать этот злосчастный повод из рук наглого двуногого существа, сбросить его с седла, сорвать со своей головы надоедливые ремни и умчаться в закат. Споткнувшись, я пришел в себя и помотал головой. Нельзя расслабляться и позволять лошадиному необъезженному сознанию брать надо мной верх. Это может плачевно закончиться.

От Джима веяло уверенностью. Она немного передалась и мне, и я стал постепенно ускоряться, стараясь не обращать внимания на то, что натяжение повода усилилось. Ремус предложил Джиму чуть отпустить повод, но спустя минуту я протестующе замотал головой — тяжелые ремни от движения начали хлестать меня по шее и больно дергали за кольца возле рта. Джим снова натянул их, и стало полегче.

Потренироваться на ипподроме мы не смогли. Джим рассказал, что перед соревнованиями лошади день-два должны отдыхать, иначе они и ноги не поднимут, не то чтобы несколько кругов пробежать. И если нас заметят на ипподроме, то опять-таки экзамен нам не светит. А пробовать свои силы просто на поле я не стал, помня печальный опыт с Гермионой. Так что у нас была только одна попытка.

В день экзамена мы, прибыв на ипподром рано утром, наложили самые мощные антимаггловские чары, чтобы незаметно вывезти с территории Сапсана, а его место в деннике занял я. На меня Ремус наложил немного маскирующих чар, чтобы любой, кто посмотрит, не заметил разницы с чистокровным Сапсаном. Я был крупнее его, чуть темнее по окрасу и без белых отметин на левой задней ноге и лбу. И, естественно, я не был подкован.

Терпеливо ожидая, когда Джим закончит надевать на меня все те пыточные приспособления, я заинтересованно смотрел по сторонам и ко всему прислушивался. Я впервые находился среди лошадей в образе лошади, и, как они на меня отреагируют, было интересно, хотя и страшновато.

Неожиданно за решеткой появились двое мальчишек, явно старше Джима, и, внимательно посмотрев на меня, обратились к Джиму.

— Как дела, мелкий? Готов к экзамену?

Мне не понравился их тон. Не как отцу, ребенка которого назвали каким-то прозвищем, — я четко уловил в тоне издевку.

— Более чем, — с вызовом ответил им Джим, застегивая шлем.

— Ну посмотрим, как твой электропоезд побежит.

— Вообще-то, сапсан — это хищная птица, способная развивать скорость больше трехсот километров в час, — он фыркнул, сморщив нос. Те двое хмыкнули и быстро ушли.

Я ткнул сына носом в спину и мотнул голову в сторону ушедших мальчишек.

— Они всегда так себя вели, — махнул рукой Джим. — Дети какого-то богатого маггла.

Я поднял ногу и стукнул коленом по кормушке. Заинтересованность малолетних мажоров Сапсаном навела меня на кое-какие мысли. Джим с непониманием уставился на меня. Я вздохнул, снова махнул головой в сторону прохода и указал мордой на кормушку. Брови Джима забавно взлетели вверх.

— Думаешь, это они подсунул Сапсану отравленную еду?

Я пожал плечами, потом понял, что лошади не умеют пожимать плечами, и просто наклонил голову набок. Джим засмеялся и прижался ко мне.

— Я уже начинаю жалеть, что настоящий Сапсан так не может.

Недалеко послышался голос тренера, и Джим отпрянул от меня, перекинул через мою голову повод и открыл дверь денника...

Ипподром, конечно, не был забит полностью, но гул толпы ударил по ушам, когда мы вышли из крытого прохода. Трибуны были совсем рядом с тем огороженным местом, где готовили лошадей к скачке. Кажется, Джим называл его паддоком. Меня бегло осмотрели, проверили амуницию, подсадили Джима в седло, и какой-то парень верхом на гнедой лошади повел меня к старту. Я с опаской поглядывал на «собрата», но он — или она — не обращал на меня никакого внимания. Это немного успокоило, хотя было непонятно. Перед зеленым металлическим боксом я чуть притормозил. Не то чтобы я боялся замкнутых пространств, но сначала хотелось все рассмотреть. Парень нетерпеливо дернул меня, железо больно стукнуло по зубам, и я отскочил в сторону, отчего повод еще натянулся, усиливая боль.

— Не дергай его, — прикрикнул Джим, вырывая повод из его руки. — Он сам зайдет.

Дождавшись легкого хлопка по плечу, я вошел в бокс, вздрогнув, когда он с грохотом сзади закрылся. По всему периметру были плотные защитные подушки, а по бокам — еще и выступы, на которых мог стоять конюх, контролируя ситуацию и в экстренном случае открыв бы бокс. Помню, Джим рассказывал, как одна лошадь ни с того ни с сего упала в боксе, другая стала биться в истерике, едва не покалечив конюха.

— Пап, все нормально? — шепнул Джим, наклонившись.

Я слегка кивнул, напряженно всматриваясь в уходящую вдаль беговую дорожку ипподрома. Ровная, прочесанная — она внушала доверие, но расстояние, которое мне стоило пробежать, заставляло нервно переступать с ноги на ногу. Слева и справа от меня громко фыркали лошади, бились о борта боксов, ржали. Они знали, что их ждет, я — нет. Они рвались в бой, я — боялся споткнуться на первых же метрах.

Над головой загорелась красная лампочка. Джим сжал мою шею с обеих сторон и немного подтянул повод, крепче беря его в руки. Лампочка заморгала быстрее. Я почувствовал, как Джим смещает центр тяжести, перенося его ближе к моей шее, и переступил задними ногами, готовясь сорваться с места.

— Мы справимся, пап, правда? — шепнул Джим. — Ты ведь со мной.

Протяжный звуковой сигнал приглушился лязгом открывшихся ворот и воплями жокеев.

— Круг поделен на участки по пятьсот метров...

Земля дрожала под ногами от топота десятка несущихся лошадей. То слева, то справа меня задевали, толкая в бок. Я прижал уши, чтобы заглушить свист ветра и не пропустить подсказки Джима. Он четко держался в седле, ни на секунду не сбивая меня с ритма.

— Не выжимай из себя сразу максимум. Разогрейся, присмотрись и не гонись за лидерами. Те, кто сразу со старта уходят в отрыв, обычно приходят одними из последних...

На удивление, я держался в середине. И первую отметку в пятьсот метров прошел пятым или шестым. Думаю, это неплохо. Для человека-то. Пролетев мимо второй отметки, я обратил внимание на жокеев двух чуть опережающих меня лошадей и узнал в них тех мальчишек. Они стали оглядываться на меня и Джима, и это меня разозлило.

— Финишная прямая — четыреста метров. На нее вы выйдете из-за поворота. Это решающий поворот. Пройдешь его на пару сантиметров дальше от борта, чем надо, и соперника уже не догонишь...

Третью отметку в пятьсот метров я промчался наравне с ними. Между вороной и белой лошадьми. Мы как три разные стихии неслись к финишу. Впереди виднелся поворот, соседних лошадей безжалостно хлестали хлыстами, и я обреченно заметил, что начал отставать. Я с трудом удерживал ровное дыхание, бока болели от сжимающей их подпруги, ремни оголовья словно стали натирать, не говоря уже о тупой боли во рту, вспыхивающей от каждого рывка повода при движении головы.

— И помни, твоя задача — дойти до финиша. Неважно, первым или последним. Главное — закончить гонку. И не вздумай поддаваться влиянию анимагического животного. Оно приведет тебя не к победе, а к гибели...

Когда Ремус объяснял мне, как действовать во время скачки, я не стал уточнять, к какой такой гибели меня приведет лошадь, но сейчас я начал понимать смысл его слов. Внутри меня разгорался азарт, непреодолимое желание догнать несущихся впереди лошадей во что бы то ни стало. Подстегивающие своих лошадей жокеи действовали и на меня. Я сделал рывок вперед, не обращая внимания на окрик Джима и гулко ухнувшее сердце, и в последний поворот вошел опять в первой тройке. Мальчишки по обе стороны от меня орали на своих чистокровных скакунов, а я не сводил взгляда с финишной черты. В конце концов, мой сын мечтал выиграть этот заезд. Разве я мог его подвести?