Oh, Holy Hight (джен)

Я сидела на стуле, который уже изжил свой век и, непонятно почему, еще не развалился. Темный локон упал на лоб, и я сдула его, после чего заправила за ухо. Как же мучительно ожидание, особенно когда решается дальнейшая судьба родной матери. Она чахла, совсем как цветок, который растет в неподобающих для него условиях. С каждым днем мама все бледнее и бледнее, дышать ей становилось сложнее, и я не знала, что дальше делать. Бормотание доктора, обращенное к маме, замолкло, и я отчетливо расслышала, как она обратилась ко мне.

— Там… в кастрюле щи, покорми Эдди, пожалуйста… — такой слабый, измученный и потерянный голос…

Я представляла, как ей тяжело, но, взяв себя в руки, через силу сказала:

— Мам… Щи закончились два дня назад.

Я медленно к ней подошла. В этот момент братец забежал в дом. А мама раскрыла в ужасе и удивлении глаза.

— Как закончились?..

Эдди сразу же смекнул, о чем идет речь и мигом подскочил к столу.

— О! Суп, у нас сегодня суп на обед!

— Ты чего? Он закончился дв-…

— Да вот же он! — брат настаивал на своем.

Да.

Он прав. Нельзя было доставлять маме еще неприятностей. Мне вдруг стало неимоверно стыдно за просочившийся эгоизм.

Эдди взял ложку и изобразил, будто черпает ей щи, а потом отправил мне в рот. Мне ничего не оставалось, кроме как подыграть.

— Ложечку за маму, — сказал он мне, когда я начала глотать импровизированную еду. — Ложечку за папу, — после этих слов уже он «исполнял роль».

Мистер Джаваль, сказав еще пару слов матери, встал с покосившегося табурета и направился в мою сторону, одновременно записывая что-то на маленьком кусочке тонкого пергамента.

— Это лекарство. Принимать, как написано в рецепте. Сходи сейчас же за ним. Иначе к завтрашнему дню все будет намного хуже, — он вздохнул, снял очки и протер их тряпочкой, которую достал из кармана.

Я опустила глаза на бумажонку, что он мне протягивал. Рассмотрев название микстуры, написанное косым почерком второпях, я почувствовала, как наступает паника, а к горлу подходит ком, и сдавленно проговорила:

— У нас… нет денег…

Мистер Джаваль убрал очки и тряпочку в черный потрепанный портфельчик и посмотрел на меня мутными серыми глазами с явными красными капиллярами.

— Мне очень жаль, — без какой-либо муки совести, механически отчеканил он. — Что ваш отец?

— Он нам не помогает… — я опустила глаза в пол. — Его и след простыл.

Я проводила его до двери взглядом, и когда она хлопнула, закрывшись, я подбежала к ней и закрыла на ключ. Эдди развлекал маму рассказами из школы и шутками, ну, а я, облокотившись о стенку в прихожей, скатилась по ней, задыхаясь от подкатывающих рыданий.

Мама… мамочка… дорогая…

* * *

Огромная елка, невероятно красиво украшенная, стояла посреди городской площади. Эдди стоял рядом с ней и взирал на золотую звезду, короновавшую кончик.

Я околачивалась около аптеки, думая, стоит ли вообще туда заходить и в который раз просить записать на счет до лучших времен. Не успела еще отдать долги за прошлые лекарства, как нужно брать снова. В этот раз точно снисхождения я не смогу добиться. Мой взгляд невольно скользнул к витрине неподалеку, в которой красовалось кремовое платье в пол с дорожками из блесток. Про себя я подметила, что хорошо бы смотрелась в нем на сцене, освещаемой лучами софитов, представила, как мне аплодирует публика, послушав «Святую Ночь» в моем исполнении. Я-то подумала об этом про себя, не говоря ничего вслух, но мой братец решил поступить иначе.

Тихо и незаметно подкравшись ко мне, он радостно воскликнул:

— Сестрица! Это платье точно для тебя! Представь, ты поешь на сцене Большого Театра в нем! — младшенький просто горел восторгом.

Ну, а я знала всю правду своего будущего: закончу этот год в школе и поступлю на заочку в какой-нибудь колледж, затем пойду работать согласно скучной специальности, которую в итоге выберу. Ни софитов, ни аплодисментов публики мне не светит. Да и тем более музыкального образования никакого. Хотя прослушивание с детства бабушкиных кассет и дисков с песнопениями и романсами, пение под ее игру — если все это считать музыкальным образованием, то оно все же есть. Несмотря на то, что мечта о сцене горит во мне огнем, я не считаю, что у меня шикарный голос, но когда бабушка была жива, она утверждала иное.

* * *

Пожилая дама с тихим кряхтением села за инструмент — всему вина обычная боль в коленях. Как говорит она, Маргарет Фортескью, «ни согнуться, ни разогнуться».

Маленькая девочка сидит у камина, в котором чуть подрагивал слабый огонек.

— Ари… — Маргарет подозвала внучку. — Арья!..

Она посмотрела на женщину и быстро побежала к ней.

— Спой мне, пожалуйста, — дождавшись, когда малышка кивнет, миссис Фортескью поставила пальцы на нужные клавиши.

Как только мелодия полилась, маленькая Арья сразу узнала мотив и вспомнила слова, которые она с бабушкой недавно выучила. Закончился проигрыш, и она запела…

Oh holy night! The stars are brightly shining;

It is the night of the dear Saviorʼs birth.

Long lay the world in sin and error pining,

Till He appeared and the soul felt its worth…

* * *

Я отлично помню ее слова тогда. Бабушка сказала, что с таким голосом мне уготована великая судьба певицы. Но сейчас, с нашим положением, я все четче понимала, что все это бабушкины сказки и фантазии. В свои шестнадцать я только петь и умею. Ни на что негодная соплячка со своими тараканами даже в захолустном театре выступать не будет.

Как только брат достиг возраста, когда смог осознавать, что говорит, то он продолжил гнуть бабушкину линию, уверяя меня в том, что меня ждут концерты, туры по миру, аплодисменты, толпища фанатов… Иногда в тот момент, когда он заводит этот разговор, услышав, как я напеваю что-то во время мытья посуды, мне начинает казаться, что Эдди, все же, не отдает отчет, о чем говорит. Пока что ему семь лет, и его представление о мире слишком узкое и наполненное только яркими цветами. Он живет, не задумываясь о том, что существует темная сторона жизни. Ну и пусть. Пусть живет так еще подольше. Он ребенок. Ему можно.

А мне нужно начинать думать о том, куда же и на какую специальность поступить, чтобы обеспечить братцу хоть немного светлое будущее, а не о дурацких несбыточных мечтах. А именно сейчас нужно поразмыслить, где же раздобыть деньги на лекарство. Выручки, что я получила в книжном антиквариатном магазине не хватит, а следующую получу только на будущей неделе.

Эдди с минуту разглядывал меня, хотя, вроде, выглядела как обычно: каштановые волосы распущены, чтоб голове было теплее, ведь шапку давно отдала брату, старый отцовский бушлат, который он соизволил оставить, когда бросал нас. Если бы была другая куртка или на подобии, я бы никогда не надевала одежду предателя, оставившего семью. Но это единственная вещь, что, хоть как-то, но грела. Далее потрепанная материнская юбка до икр и тоже отцовские армейские ботинки, которые больше мне на несколько размеров. Если моя нога застревает в сугробе, то когда я ее пытаюсь вытащить — могу остаться без обуви, а потом еще лезть за ней, ведь ботинки так и норовили соскользнуть с ножки тридцать пятого размера. Закончив на меня пялиться, братец схватил меня за руку и потащил в центр площади к елке. Остановившись рядом с ней, он снял шапку и кинул ее к моим ногам. Только я захотела зашипеть на него. Мол, что он делает, дурачье такое. Единственную шапку, отданную ему и бросать на снег. Я открыла рот, но он оказался проворнее меня:

— Пой, — решительно заявил брат.

— Эдди, ты чего?

— Арья Элайза Кейт Фортескью, пой, немедленно! — такой категоричности в его глазах я никогда не видела.

Я села на корточки, поравнявшись с братцем, и злобно изрекла:

— Еще раз назовешь меня всеми тремя именами, и я…

— Пой!

Ладно.

Да.

Он прав.

Нельзя медлить. Нужно деньги заработать. Для моих связок это был нелегкий день, но для мамы он стал днем спасения…

* * *

Уже порядком давно стемнело, но огни фонарей и рождественских украшений освещали всю площадь, усыпав снег маленькими звездами и заставляя его мерцать. Я уже сбилась со счету и не знала, сколько раз я спела «Have Yourself A Merry Little Christmas», «Ave Maria» итальянца Каччини, «Eternidad» и «O Holy Night». Горло немного побаливало от пения на морозе, но оно того стоило. Я посчитала последние заработанные деньги и побежала к братцу, сидящему на другом конце площади с остальной «прибылью». Уже будучи рядом с ним, я закричала, как только могла:

— Хватает! Нам хватает! — опёршись о скамейку, на которой он сидел, я отдышалась и с облегчением проговорила: — Эдди, нам хватает, мы можем купить маме микстуру, давай остальные деньги!

Он посмотрел на меня, но не удостоил даже слова или движения, обращенного в мою сторону.

— Ты чего молчишь? — я теряла терпение. — Где деньги?!

— Я… я… я…

— Что «Ты… ты… ты…»?! — паника снова начала обволакивать меня, ноги подкосились, и я упала на снег.

— Я отдал их! — Эдди вскочил. — Отдал! Там женщина была… — он начал размахивать руками. — Она…она…кошелек потеряла, и я…

Я схватила брата за плечи, с силой сжала их, впиваясь ногтями в его курточку, и заорала:

— Ты совсем?! Да как ты мог, идиот несчастный?! Там мама умирает!!! — из моих глаз хлынули слезы.

— Мы напоём еще! — попытался он меня перекричать.

— Не напоём! Никого нет!!! Слышишь?! Никого!!! Все ушли по домам! Сегодня Рождество! Все сейчас с семьями празднуют!!! Господи! О чем ты только думал, а?! — я не переставала кричать. Я не могла заткнуться. Бессмысленно сейчас уже ругать Эдди — что сделано, то сделано.

— Я не хотел! Я не виноват! Не хотел!..

— Аптека скоро закроется! — воскликнула я, отпустив брата.

Я пошла по пустующей площади, кутаясь в бушлат. Когда я орала на брата, то не придала значения темной фигуре, проскользнувшей за дверь аптеки.

Остановившись у елки, я вновь начала петь…

Oh holy night! The stars are brightly shining,

It is the night of the dear Saviorʼs birth.

Long lay the world in sin and error pining,

Till He appearʼd and the soul felt its worth…

Никого уже вокруг не было. Слова еле вылетали из моего горла, но я продолжала, рыдания все подкатывали и подкатывали, удушая меня и заставляя задыхаться.

A thrill of hope the weary world rejoices,

For yonder breaks a new and glorious morn.

Fall on your knees! Oh, hear the angel voices!

Oh night divine, Oh night when Christ was born;

Oh night divine, Oh night, Oh night Divine.

Но я пела, пела сквозь боль и слезы…

Truly He taught us to love one another,

His law is love and His gospel is peace.

Chains shall he break, for the slave is our brother.

And in his name all oppression shall cease.

На середине песни я заметила, что та же самая фигура вышла из аптеки и направилась прямо ко мне. Я набрала побольше воздуха и постаралась запеть посильнее и без дрожания в голосе, утирая мокрые дорожки со щек, пока человек в черном меховом пальто, больших круглых очках и цилиндре добирался до меня.

Sweet hymns of joy in grateful chorus raise we,

Let all within us praise His holy name.

Fall on your knees! Oh, hear the angel voices!

Oh night divine, Oh night when Christ was born;

Он очутился рядом со мной и засунул руку во внутренний карман пальто, достал оттуда две бутыли из темно-зеленого стекла, в которых плескалась жидкость, способная продлить жизнь матери или вообще спасти… и положил их в шапку, в которую ранее мы собирали деньги.

Я допела последнюю строчку…

Oh night divine, Oh night, Oh night Divine…

…и взглянула на незнакомца.

— Вы просто… купили это для нас?.. Зачем? Откуда знаете?!

— Нет, я не подслушал, да, ха-ха! Это вас смущает? Так забудьте о смущении, возьмите это лекарство и поставьте вашу мать на ноги, — он растянулся в улыбке до ушей.

— Как… я могу вас благодарить?.. — прошептала я, недоверчиво поглядывая то на микстуру, то на него.

— Спойте мне еще…

И я не вздумала отказать…

* * *

Год и триста шестьдесят четыре дня спустя.

Аплодисменты публики, софиты направлены на сцену Большого Театра. Сквозь толпу, смотрящую на меня, одетую в кремовое платье с дорожками из блесток, я различила маму, брата, Вилли Вонку и семейство Бакетов. Мистер Вонка что-то увлеченно рассказывал маме, а Чарли и Эдди, как потом оказалось, обсуждали мой искрометный дебют.

Я давно перестала верить в мою мечту. Ровно до того момента, как один человек, подаривший спасение моей матери, поверил в меня на опустелой площади у рождественской ели.

Завтра Рождество, а сегодня прошел концерт в его канун с моим участием.

До сих пор не верю сказке наяву.

А та ночь… И вправду была святой и волшебной, точно как в песне.