Мозаика: россыпь драбблов (джен)

Персонажи: мать Петтигрю, мать Квиррела, мать Крауча

Сын развевает рот, и ей становится стыдно. Кажется, что все глазеют, шушукаются, тыкают пальцем: не сумела достойно воспитать Питера одна.

— Веди себя прилично, — дергает за завернувший рукав. Питер подпрыгивает — наказание, а не ребенок! — и послушно семенит рядом. Не поспевает за матерью.

Питер зажмуривается, когда они проходят сквозь стену на платформу девять и три четверти — он такой трус, прямо беда. Что же будет в Хогвартсе?

Она торопливо вытирает ему щеки, пока не увидели (позорище!), что одиннадцатилетний мальчик плачет, а не радуется в столь значимый миг, и напутствует:

— Чтобы попал в Гриффиндор.

Питер ёжится.

Из окна он ей не машет. Миссис Петтигрю глядит на отходящий поезд, глаза её сухи.

— Мы великое дело делаем, мама.

— Поправь одежду, — говорит она в ответ. Её не заботит Орден феникса и дурные игры неповзрослевших мальчишек. Важнее то, что сын неприкаянный оболтус, в жизни не работавший. И ещё пятно (сажа?) на левом предплечье Питера. Рубашка в совершеннейшем беспорядке, чему только учила его двадцать лет?

— И вымой руки.

Питер белеет, кинув взгляд на пятно, и торопливо поправляет рукав.

«Старые глаза совсем ослабли», думает миссис Петтигрю. Ей показалось, что на коже у сына движущийся рисунок. Какие же глупости. Прежде, чем она велит показать, Питер пятится к двери и мямлит, что навестит завтра. Больше миссис Петтигрю его не видит. Отрезанный палец — всё, что осталось от Питера, ей вручает незнакомый хлыщ из Министерства.

… Её сын умирает героем, и она горда. До его воскрешения предателем миссис Петтигрю не доживает.

* * *

— Я больше не хочу заниматься маггловеденьем, мам. Это скучно.

Солнечным апрельским утром они сидят в оранжерее и пьют чай. Сын ерзает на плетеном стуле, и тянет: — Меня Збышек давно звал к себе погостить.

Миссис Квиррел кивает. Она не имеет ничего против переписки сына с другом из Польши. Приятный молодой человек — образованный, неглупый, разве что интерес к Тёмным искусствам настораживает, но это возрастное — вырастет, найдет себе жену и забудет о чёрной магии.

— Я доработаю год в Хогвартсе и поеду.

Что она может сказать? Только:

— Удачи, сынок.

Квиринус возвращается из путешествия по Европе нервным, издерганным, да ещё взявшим манеру таскать этот жуткий тюрбан. Миссис Квиррел осторожно пытается расспросить сына, но тот отмахивается.

— Всё в порядке, правда.

Чесноком от него несет как от заправского охотника за вампирами.

— Ты же не станешь скрывать от меня, если у тебя появятся проблемы?

— Конечно, мам, — легко отзывается он, и по тому, как изгибаются его губы, как собираются у глаз морщинки, миссис Квиррел понимает: лжет. Но она мать, и прощает многое, поэтому говорит:

— Счастья тебе на новой должности.

… Пепел в жестяной коробке, подписанной «Квиринус Квиррел» ей приносят год спустя.

* * *

— Одиннадцать «Превосходно», матушка, — в голосе сына звенит гордость, которая исчезнет, когда он доложит о результатах СОВ отцу. Потому что Бартемиус спросит: «Почему не двенадцать?»

— Молодец, — она приглаживает растрепанные соломенные волосы, и словно невзначай спрашивает: — Решил, куда пойдешь после школы?

Сын заливается краской от подбородка до ушей.

— В артефакторы. Я знаю, это сложно, и отец не одобрит, но… Ты не представляешь, сколько всего нужно будет узнать!

Её мальчик любит учиться — фактически, это единственное, в чём он по-настоящему хорош. Не будь Барти так тих и послушен, миссис Крауч обеспокоилась бы, что они мало внимания уделяют его воспитанию. Муж говорил Барти «не мучай кошку» или «делай, что сказано», не давая труда объяснить, почему. И теперь, когда сын стоит на пороге взрослой жизни, миссис Крауч боится за него.

Из камеры муж выносит сына на руках — как саму миссис Крауч за несколько месяцев до того из зала суда. Она уже выпила оборотное, очередь за Барти.

— У тебя всё получится, милый, — миссис Крауч целует сына в бледный лоб. Он часто моргает и, кажется, не вполне осознает, где находится.

Когда её мужчины уходят, она смотрит им вслед из крошечного окна под потолком. Потом ложится на матрас и прижимает к губам гарантию того, что никто не заметит подмены — косо срезанную светлую прядь.

… Миссис Крауч сядет в призрачный поезд, только когда снова увидит сына.

Персонажи: Гарри Поттер, инферналы

И Гарри понял, что ему уже не вырваться, что он утонет и тоже станет мертвым хранителем частички изуродованной души Волдеморта…

ГП и ПП, глава двадцать шестая.

… Растопыренная пятерня с лохмотьями кожи дернула за штанину, и Гарри полетел в тёмную маслянистую воду. Туда, где в глубине метались тени. Склизкая ладонь зажала ему рот, Гарри попытался вдохнуть и рванулся в сторону, набрав полные легкие. Крепко приложился головой о днище лодки и понял, что падает прямо в жадные объятья инферналов.

Цепкие пальцы обхватили его запястье, кто-то потянул Гарри наверх, к неверному зеленоватому свету. Сомкнувшееся вокруг кольцо инферналов разжалось.

Задыхающийся, полуослепший от заливающей глаза воды, Гарри подтянулся на руках и упал животом на камни острова. Заелозил, выталкивая заледеневшее от ужаса тело повыше.

Он нашарил палочку в расщелине у основания постамента на котором стояла чаша. Рука, некогда изуродованная Меткой, ещё цеплялась за его мантию, а выше было лицо с черными провалами глазниц — и Гарри уставился в зрачки существу, что вытолкнуло его.

Insendio Гарри всегда удавалось хорошо. Инфернал сгорел как свечка.

Много позже, рассматривая старую фотографию слизеринской команды по квиддичу, Гарри поймает взгляд сидящего в первом ряду мальчика. И подумает: чтобы умереть за идею, требуется мужество. Чтобы продолжать не-жизнь из чувства долга нужно нечто большее.

В подводной могиле раздавшему все долги и дождавшемуся воздаяния по вере Регулусу Блэку спится спокойно.

Гарри очень хочет в это верить, когда, спотыкаясь о корни, бредет по Запретному лесу навстречу своей судьбе.

Персонажи: Гарри Поттер, Питер Петтигрю

Дурсли не знали, что в чулане жила крыса, она показывалась только Гарри, сколько он себя помнил: юркая, с вытертой серой шкурой и длинным облезлым хвостом. Гарри делился с ней крошками от пудинга, поверял нехитрые детские секреты и наивные мечтания. Вот он сбегает от Дурслей в Америку. Его настоящие родители оказываются живы. Друзья мамы и папы — ведь должны же были остаться! — забирают Гарри к себе. Можно даже не в большой дом, как на картинках в журналах тети Петунии. Гарри ведь маленький, много места ему не нужно. Но если выбирать, то лучше жить на чердаке, там больше света.

Иногда ему снилось, что крыса превращается в щуплого мужчину. Гарри чувствовал, как прогибалась кровать, когда мужчина садился. И до утра, сонного и мокрого от слез, Гарри слушал сказки о чудесном замке. Если пытался выяснить, отчего незнакомец так печален, тот снова оборачивался крысой и прятался в складках одеяла. Будто стыдился.

Три года спустя, когда заросший косматой бородой великан снес с петель хлипкую дверь и вручил Гарри первый в его жизни подарок, выяснилось, что истории незнакомца из чулана реальны. Ещё через четыре из Азкабана сбежал опасный преступник Сириус Блэк. В его камере осталась газета с колдографией участников Турнира Трех Волшебников на развороте . На плече младшего из них сидела крыса.

История — дама упрямая.

Персонажи: НП

Не хочу вставать с кровати. Пожалуйста, не заставляйте меня.

Там, в коридоре, меня поджидают мерзкие отвратительные дети. За двадцать лет безупречной службы я насмотрелся на них. Пакостники не признающие правила. Особенно… некоторые. Шайка Поттера, неприятно напоминающая другую — столь же безалаберную и гнусно-беспечную.

Выбираюсь из постели, нашариваю тапочки, зеваю. По утрам (равно как и в любое другое время суток) я остро ненавижу три вещи: войну (в ней я потерял ту, что любил больше всего на свете), детей (гадкая мелюзга, не понимающая своего счастья), Поттера (в каждой бочке затычку).

Таращусь в зеркало. Зеркало в ужасе затуманивает мое изображение. Ну и ладно, любоваться там нечему. Жизнь — дерьмо. Пора бы с этим смириться.

Одеваюсь, бреду к двери, но та распахивается, наградив меня ударом по лбу.

— Там… — шестикурсник в сбившемся набок гриффиндорском галстуке широко распахивает глаза. Такое чувство, что он не ожидал увидеть меня — почему это, интересно? Только потому, что минувшая ночь оставила мне шансов на выживание меньше, чем кому-либо в этом замке? За исключением Поттера, разумеется. Поттеры, что один, что второй — это вечное исключение. — Там ваша, ваша…. — хватает воздух ртом.

— Нашлась?!

Мое сокровище, моя прелесть, моя драгоценная… Все-таки не зря говорят, что у кошек девять жизней.

Тороплюсь за мальчишкой. Немногочисленные студенты — ну правильно, после вчерашней битвы не все ложились спать, — расступаются и шепчутся, провожая меня взглядами.

… Минерва Макгонагалл смотрит на меня, а потом делает шаг навстречу.

— Здравствуй, Аргус, — говорит она. Миссис Норрис у нее на руках чутко поводит ушами.

Персонажи: Регулус Блэк

Бледно-голубое, словно выцветшее небо напоминало о лете, а полотнище тумана, лениво колышущееся над водой, дышало

смертью

осенней прохладой.

Регулус сидел у кромки воды, подернутой паутиной инея, и занимался самым тривиальным и бессмысленным делом — пускал камешки по водной глади. Метла, наполовину утопленная в сыром песке, лежала рядом.

Два часа назад в полутемной, пропахшей дымом, потом и навозом зале «Кабаньей головы» Регулус

стал рабом

принес Лорду клятву верности.

Первое поручение ошеломило Регулуса — мысли понеслись вскачь, дух захватило от открывающихся перспектив — и Регулус едва слышно выдавил «Да, мой Лорд», чувствуя

пугающую

радость — его сочли достойным. Лорд, словно размышляя вслух, посетовал на неверных сторонников, могущих предать идеалы чистокровных и посоветовал

приказал

— следить за соучениками, чьи старшие родственники имеют отношение к организации Пожирателей смерти, и с чьей подачи дети могут

осмелиться

перейти на другую сторону.

Предложение выглядело заманчивым и давало возможность выслужиться и выделиться, но, чем больше Регулус размышлял, тем более неприятной

недостойной

казалась слежка за теми, кого он считал приятелями. Регулус, близко пообщавшись с Лордом, все лето гостившем в доме на Гриммо, больше не был уверен, что ему нравится этот человек. Кумиров лучше любить на расстоянии, тогда они кажутся идеальными.

За вежливыми

пустыми

фразами о чести многовекового рода и призывами предотвратить чрезмерную маглонизацию Британии, таилось что-то гораздо более опасное, чем стремление к контролю над политической жизнью страны. Неутолимая жажда

жизни

власти.

Орион Блэк всегда был немного параноиком и, наряду с горячей блэковской кровью и способностью к необдуманным поступкам, передал сыновьям свое настороженное отношение ко всему, что может угрожать стабильности в обществе. А значит пошатнуть хрупкое равновесие и

негативно

повлиять на положение семьи. Сириус уроки отца позабыл едва ли не быстрее, чем впервые вышел за порог дома, а вот Регулус все запомнил, хотя и не сразу осознал.

Лордом Регулус искренне восхищался, но не мог не заметить, как правильно тот сыграл на эмоциях восторженного тринадцатилетнего мальчишки, каким Регулус был три года назад. Теперь поздно взывать к

отсутствующему

благородству Волдеморта — Блэки увязли в грязи политических игр слишком глубоко, чтобы можно было повернуть назад.

Отказываться от щедрого предложения, которое казалось теперь подачкой, брошенной хозяином — глупо, а Регулус уже совершил достаточно глупостей, чтобы присовокупить к ним еще одну. Он потер переносицу, отбрасывая невеселые мысли, поднял метлу, встал и сделал первый шаг в сторону

предательства

замка.

Персонажи: Нарцисса Блэк, Молли Уизли

Как выскочила из «Трех метел» не запомнила. Как бежала по тронутым первым ледком лужам Хогсмида тоже. Андромеда кричала что-то вслед, но Нарцисса не остановилась — стыд жег изнутри, и казалось, что, если вернуться к сестре — сгоришь дотла.

В узком замусоренном переулке Нарцисса споткнулась о порожек одной из хибар и полетела носом в грязь, выставив руки. Потом села на ступени так неласково встретившего её дома, уткнулась лицом в колени и расплакалась.

Ревела Нарцисса долго и самозабвенно. Оплакала и надежды на удачный брак — кто её возьмет, если сестра с грязнокровным ублюдком спуталась, да не просто спуталась — понесла от него? — и изгвазданную мантию, и ободранные ладони.

И шаги она не сразу услышала — только и успела, что лицо прикрыть, да потупиться. Не нужно, чтобы её рассматривали.

— Меня Молли зовут, — женщина, тяжело ступая по скользкой мостовой, подошла ближе. Протянула Нарциссе платок; Нарцисса поморщилась, едва глянув на эту тряпку.

— Ну, зачем реветь? — женщина бухнулась на ступени рядом. — Обидел кто-то?

Конопатая, рыжая; тяжелую грудь и круглый живот не скрывает даже просторная мантия.

— Ненавижу детей, — буркнула Нарцисса — только бы эта — грязнокровка ведь, наверняка! — отстала.

— Да как можно их не любить? — охнула Молли. И руками всплеснула. Точно грязнокровка — ни одна нормальная волшебница так экспрессивно себя не ведет.

Нарцисса губы поджала.

— Забрал бы кто всех моих… нерожденных.

Всё-таки алые пятна на щеках блондинкам не идут совершенно — а они есть, иначе с чего бы Молли так таращилась, по-рыбьи глупо приоткрыв рот?

— Тебе вообще никто не нужен? — недоверчиво уточнила Молли. — Ни девочки, ни мальчики?

— Только наследник, которого я подарю будущему мужу, — Нарцисса чинно сложила ладони на коленях, покивала своим мыслям. — Один.

— У Молли Уизли родился седьмой ребенок, — читает Люциус вслух и откладывает в сторону свежий «Ежедневный пророк». — Эти Уизли плодятся как книззлы, правда?

… «Видимых причин нет», говорит колдомедик и глядит на Люциуса Малфоя с чуть заметным сочувствием. Никто не знает, почему Нарцисса не может забеременеть во второй раз — никто, кроме неё самой.

— Да, — говорит Нарцисса. И аккуратно ставит фарфоровую чашку на полированный обеденный стол.

Руки дрожат.

Персонажи: Гермиона Грейнджер, Орион Блэк

— Убери свет, девочка, — приказал кто-то у Гермионы над ухом. — Этот дом не зря зовётся домом Блэков.

Гермиона вздрогнула, но прикрыла ладонью огонёк свечи, и отступила на шаг, чтобы разглядеть узкое костистое лицо говорившего и его мантию, скреплённую под горлом застёжкой-змейкой.

— Кто вы? — она коснулась бронзовой, с зеленоватым налётом патины, рамы.

— Мой достопочтимый прадед Финеас Найджелус перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что волшебникам теперь не преподают грамоту.

Гермиона вспыхнула до корней волос. Надпись вилась в левом нижнем углу картины, и она не сразу её заметила.

— Орион Блэк? — она пропустила среднее имя как обычно бывало в минуты волнения. — Вы — отец Сириуса!

— Увы, — сказал он сухо. — А ты, девочка, Гермиона Грейнджер. Будем считать, что нас представили по всем правилам.

Воцарилось молчание. Гермиона изучала высокий лоб и четко очерченный рот Ориона Блэка, а тот смотрел на неё, подперев щеку кулаком.

— Девочка, — наконец сказал он, — я ведь не экспонат в вашей ужасной маггловской галерее искусств, чтобы мной любоваться.

Гермиона окончательно смешалась. Они только-только разгадали тайну личности Р.А.Б. — и вот она разговаривает с его отцом. Есть от чего онеметь.

Гермиона переступила с ноги на ногу. В пыльном закутке под лестницей, ведущей на чердак, было тихо. Рон и Гарри дремали на кушетках в гостиной, и в этот поздний час Гермиона была одна на четвёртом этаже.

— Не стану более обременять вас своим присутствием, — заметил Орион Блэк и поднялся. Гермиона очнулась.

— Стойте, — воскликнула она, ухватившись за раму, отчего картина накренилась, и Блэк пошатнулся. — Мне очень нужно спросить у вас… Как вы защитили дом?

Блэк помедлил у нарисованного камина — за решёткой алели припорошенные пеплом угли — и снова сел.

— Вы предлагаете обмен, милая девочка, — интонация была не вопросительная, скорее… требовательная?

— Да, — твердо сказала Гермиона, поправляя картину. — Что вы хотите узнать?

— … Ваш сын… он был героем.

— Какая жалость…

— Вы не одобряете, что он пошёл против Волдеморта?

— …что оба моих сына выросли гриффиндорцами. — Орион поправил кочергой прогоревшее полено и строго добавил: — Какие пробелы в воспитании.

Гермиона — в который раз за эту ночь — покраснела. Орион, определённо, сделал замечание ей самой.

— …Я решил, что она станет моей женой, как только её увидел. Мне было четыре. К несчастью, самые заветные мечты обладают неприятным свойством — однажды они исполняются.

Гермиона отвела взгляд. Она-то была уверена, что это Вальбурга Блэк заставила троюродного брата взять её в жёны.

— Так значит, это Белла убила Сириуса?

— Какие пробелы в воспитании! — не удержалась Гермиона.

— … У Тома левая рука развита значительно слабее, чем правая. Не смотрите так на меня, милая девочка, не заставляйте меня сомневаться в компетенции вашего преподавателя чар. Всё хорошие дуэлянты амбидекстеры, это учат на первом курсе.

— …Нет, взмах должен быть плавнее, вы не тугое тесто вымешиваете, а плетёте сеть заклинания. С каких пор «грязнокровка» синоним слова «бездарность»?

Наутро Гермиона падала с ног от изнеможения. Она была выжата: бесконечными вопросами, оскорбительными замечаниями, едкими ремарками. И потому, когда в коридор первого этажа вышел зевающий Гарри, Гермиона была близка к тому, чтобы опробовать выученные заклятья.

— Ты не ложилась, — проницательно заметил Гарри и вручил ей исходящую паром чашку чая. — Позавтракаешь с нами? Остались вчерашние бисквиты.

— Угу, — вяло отозвалась Гермиона, отпивая чай — чёрный, и такой крепкий, что и мёртвого разбудит. В голове гудело.

— А это кто?

И Гарри ткнул пальцем рядом с портретом Вальбурги.

Гермиона проснулась почти мгновенно — виной тому был интерес Гарри или чай — она бы не сказала и под заклятьем.

— Никто, — сказала она торопливо, приобнимая Гарри за плечи. — Нашла на чердаке. И он не говорит. То есть вообще.

Гарри снова душераздирающе зевнул. Он не выспался — как, впрочем, и всегда. Нужно потом расспросить, не было ли у него видений с Волдемортом.

… Римус Люпин постучал в дверь дома на Гриммо этим же вечером. И, слушая его негромкий усталый голос, Гермиона отчетливо поняла: очень скоро ей пригодиться всё, о чём рассказал Орион Блэк. И решила непременно поблагодарить его… Если она сама, Рон и Гарри выживут.

Персонажи: Барти Крауч младший, Невилл Лонгботтом

Но по коридору зазвучало знакомое клацанье, ребята обернулись и увидели, что к ним ковыляет профессор Хмури. Все четверо застыли и молча, с некоторым страхом, взирали на учителя, но, когда тот заговорил, голос его рокотал тише и ласковее, чем когда-либо до этого.

— Ничего, сынок, — сказал он Невиллу, — пойдём-ка мы с тобой ко мне в кабинет... Пошли... чайку попьём...

ГП и КО, глава четырнадцатая.

— Чаю?

— Нет, спасибо.

Всё равно сую чашку в трясущиеся руки. Страшно глядеть на меня, мальчик? Бойся — может, так мне не придется смотреть тебе в глаза. Усмешка кривит не мой искореженный рот. Только на это и годен — пугать детей тех, кто приходит ко мне в кошмарных снах.

— Печенье?

Вперился взглядом в исходящий паром носик заварочного чайника и качает головой. Ну и ладно — печенье, оставшееся, видно, от прежнего владельца кабинета, годно разве что крысам на корм, да совам на закуску.

Сидим. Он на краешке стула, где с трудом помещается, я в кресле, и тоже не утонув в глубине — случись выбираться, нужно действовать быстро. Молчим. Мне бы разговор повести, но язык прилип к небу, а Лонгботтом вежливо ждет. Мать его тоже была само радушие. Запустила меня в дом, не слушая лепет о том, что, дескать, аппарировал я неудачно — упал прямо на палочку. Та и переломилась пополам.

Три часа спустя Алиса выгибалась под двойным пыточным, а я ждал: вот-вот у неё позвоночник хрустнет и лопнет. Френк к тому времени шевелиться перестал, даже остаточных судорог как не бывало. Я не выдержал, сбежал на чердак к караулящему Рабастану, пока чета Лестрейнджей развлекалась в гостиной. Рабастан не ругался. Дернул плечом — что с новичка возьмешь? толкнул к слуховому окну, бросил «наблюдай», и пошел вниз. Алиса закричала громче, я заткнул уши, зажмурился… И пропустил появление авроров.

— Слышал, ты гербологией интересуешь?

Быстрый кивок.

— Я вот тоже увлекался.

Удивился, вскинулся и чуть не упал — и в кого такой неуклюжий? Умение сыпать словесной шелухой — это по части Рабастана. Я пойду напрямик, так поступил бы Аластор Хмури, а я теперь хожу, дышу, думаю как он.

— Могу посоветовать пару книг, — снова пялится в чай, остывший и подернувшийся пленкой. Понимаю, отчего не стремится взглянуть в лицо Хмури. Я себя… его в зеркало видеть не могу. Шрамы шевелятся белесыми червями, а волшебное око бешено вращается — поначалу ломило виски от кружения. Потом привык. Ко всему человек способен притерпеться. К Азкабану. К существованию под Imperio. К желанию убить собственного отца — я не говорил Тёмному Лорду, что это стремление нас роднит. Тёмный Лорд выше людей, что ему низменные страсти? Он действует во имя великой цели — достижения бессмертия.

— Вот, — сую под нос «Растения Средиземноморья» — и застенчивость Лонгботтома исчезает мгновенно. Он вцепляется в старый том, как в величайшее сокровище мира. Это тоже талант — искренне любить свое дело. Я ведь не погрешил против истины: учился с остервенением — допрыгнуть бы до стандартов отца! — но учебники по некоторым предметам заучивал наизусть. Гербологию понимал. Не от и до, конечно, но школьный курс, и немного сверх него, знал назубок.

— Спасибо, — шепчет. Странный вышел у нас диалог — фразами и взглядами едва обменялись, а сказали удивительно много. Спрашивай, ребенок, вижу, что хочется.

— Мой отец, — запнулся, сомкнул губы в нить и закончил упавшим голосом: — Он под вашим началом работал.

И куда-то исчезла робость и скованность — глядит прямо, спокойно. Сказать тебе, что я икал от страха, когда Белла — изобретательная Белла, — мучила Алису так, чтобы Френк видел? И он орал, что сделает что угодно, только бы жену отпустили? Нет, тебе фальшивые подвиги подавай — все вы, сироты, одинаковые. Молиться готовы на образ родителей.

Ладно, будем считать, что вина меня загрызла. Отворачиваюсь, чтобы Лонгботтом на рожу Хмури не любовался, и начинаю сочинять.

Мы пропускаем ужин. Лонгботтом всё-таки жует каменное печенье, а мне кусок в горло не лезет. Светлые глаза напротив требуют: ещё. И ещё. И немного больше. Но мне скоро на педсовет — какая учеба важнее этого, Мордред задери меня и Лонгботтома заодно! — и я выпроваживаю его из кабинета. Сурово рявкаю, что вечер воспоминаний окончен, а Лонгботтом моргает, и всё порывается поблагодарить. Не за что говорить «спасибо», ребенок, поверь. А то, что я наплел, прими как правду — тебе это нужно, в самом деле. И мне было нужно. Так давно, что почти не вспомнить.

Но, наконец, он уходит. Я грузно валюсь в кресло, смыкаю веки и размышляю: кто же слепил меня таким — из плоти и крови, но без души?..

Персонажи: Регулус Блэк, Беллатриса Лестрейндж, Сириус Блэк, Волдеморт

Мелькают вспышки заклинаний, визжит, корчась под пыточным, пойманная грязнокровка. Наверное, грязнокровка — Регулус понятия не имеет, какой статус крови имеет эта несчастная.

Белла — Регулус узнает ее, несмотря на эмалевую слепую маску, — звонко смеется. Мантия вьется за ее спиной черным саваном, когда она, кружась в ритме неслышного вальса, бросает в грязнокровку заклятья.

— Tormenta! — шаг вперед, руки раскинуты крыльями.

— Flagello! — поворот вокруг оси, на запястье вздуваются вены, когда Белла сжимает крепче волшебную палочку.

— Crucio! — глаза полузакрыты, карминные губы разомкнуты.

Рудольфус — лишь он может следить за Беллой вместо того, чтобы драться — бьет оглушающим обезумевшего местного жителя, вылетевшего из-за поворота.

С Регулуса маску сбили в самом начале, и теперь он, прикрывая лицо, пятится назад. Упирается в кованую ограду коттеджа — белёные стены, заросший сад, — и, не оборачиваясь, идет, пока не оказывается среди корявых яблонь. Садится — почти падает — на подушку из прелых листьев. Думает, не снять ли мантию, чтобы Пожиратели узнали своего по Метке.

Пожалуйста, просит Регулус неведомо кого, пусть это будет разовая акция устрашения. Хогсмид магическая деревня, зачем она Темному Лорду?

… Белая пена лепестков осыпает Регулуса.

— Сириус?.. — он едва успевает увернуться от фиолетового луча — реакция у Сириуса отменная, этого не отнять. Регулус забивается в расщелину между двумя деревьями и крепче сжимает волшебную палочку. Кто скажет, чего ожидать от брата? От врага.

— Регс, какого лысого Мерлина тебя понесло сюда? — взъерошенный Сириус садится на корточки рядом с ним. Их лица —впервые в жизни — на одном уровне. — Эй, ты не ранен? — тормошит, осматривает, ища кровь. Не найдя, вскидывает брови:

— Ты чего расселся? Отчего не с этими… твоими? Не дорос?

В отдалении раздаются хлопки аппарации — прибывают авроры.

— Перерос, — говорит Регулус, избегая смотреть на брата. Сириус забавно морщит нос — по-собачьи, словно принюхиваясь.

— Забыл, что это моя прерогатива — нарушать правила?

Регулус опускает голову, глядя на носки лакированных ботинок. Не забыл. У него прекрасная память — повод для гордости. Даже Темный Лорд отметил, как безошибочно Регулус воспроизводит услышанное и прочитанное, и это без всякого зелья ясного ума.

Сириус вздыхает и говорит:

— Знаешь…

И чуть погодя:

— Тебе сегодня ужасно повезло.

Регулус неопределенно поводит плечами. Ему не повезло еще при рождении — Сириус появился на свет годом раньше.

— Потому что я умею аппарировать в паре.

Сириус протягивает руку и Регулусу нестерпимо хочется вложить свою ладонь в ладонь брата. Мать, конечно, будет в бешенстве, но…

Регулус встает, поворачивается на каблуках, не слушая крик Сириуса, и аппарирует. Семье достаточно одного предателя.

— Мистер Блэк, — говорит Темный Лорд — его голос густой и тусклый, как пыльная бархатная портьера. — Вы огорчили меня.

Регулус сжимает кулаки, стискивает зубы и выше задирает голову. Он не заплачет. И не попросит пощады. Он готов принять заслуженное наказание.

— Но, — продолжает Темный Лорд, — вы еще можете искупить этот досадный промах. Ваша семья, кажется, владеет домовыми эльфами?

Его улыбка — неуловимая как змея.

— Дда, — запинается Регулус, и уже уверенней говорит: — Да, мой Лорд. Кричер счастлив будет выполнить все ваши распоряжения.

От облегчения (одолжить домовика — это такой пустяк!) шумит в ушах — словно волны бьются о камни. Регулус еще не знает: этот звук станет последним, что он услышит в своей жизни.

Персонажи: НП/Розмерта, Северус Снейп

Калитка, ведущая в огород, скрипнула, когда Розмерта отворила её, придерживая одной рукой корзину. Травы для кушаний Розмерта выращивала сама — не было для неё работы более умиротворяющей, чем унавоживать землю у корней розмарина, или поливать тянущийся к свету базилик. Славился на всю округу и её сидр.

И грабителей она не терпела. Мальчишку, что ломал ветвь, усыпанную бело-розовыми бутонами, Розмерта прежде не встречала. Не третьекурсник вроде, постарше будет, а вот поди же ты, кружку сливочного пива пропустить в ее пабе ни разу не приходил. Зато прокрался сюда в сумерках, взять ему не принадлежащее. Розмерта уперла руки в бока.

— Здравствуй, мальчик, — сказала она голосом тихим и опасным — в былые времена старая кляча, принадлежащая отцу Розмерты, заслышав такой тон, становилась бы как вкопанная. Чуяла настрой хозяйки, которую звали тогда иначе.

Мальчишка с места не сдвинулся, зато побледнел так, что захоти — слился бы цветом со стеной. Впервые попался на горячем? Непохоже.

Черные мутноватые глаза чуть расширились. У возлюбленного Розмерты такие же глаза были — колючие, недоверчивые. Розмерта одернула себя, не дело это — умерших с живым сравнивать. Только как забыть весенний вечер и цветы яблони в волосах?

Когда-то она искала знакомые черты в лицах его потомков. Затем начала приглядываться к каждому слизеринцу, впервые входящему в «Три метлы»: не промелькнет ли среди них ни разу не виданный, но родной.

Этот не настоящий слизеринец, так, серединка на половинку. Сердце гриффиндорское — такие вещи замечаешь, когда живешь на свете много дольше отпущенного Господом срока. Упрямая надежда, поднявшая было голову, сникла — порой Розмерта не верила уже, что дождется, не проглядит, когда час настанет.

— Если ещё раз увижу в своем огороде… — сказала она строго, пытаясь вспомнить фамилию нынешнего директора Хогвартса. Что-то с её факультетом связанное. С хлопотливыми, проводящими дни в заботах пчелами… — Дамблдор обо всём узнает.

Мальчишка ожег её взглядом и, подтянувшись, перелез через забор; мелькнули длинные худые ноги и стоптанные ботинки. Не извинился. Тот, о ком тосковала она и столько лет спустя, тоже ни словечка не говорил в оправдание, даже если виноват был.

Розмерта склонилась над грядкой, поправила отвернувшуюся от солнца азалию и вздохнула. Не стоило мальчика отпускать безнаказанным. Однако всё в итоге решает сердце. Кому как не ей знать об этом.

Розмерта надеялась лишь, что мальчик не изведает горькую истину: любимым прощают что угодно. После смерти.

Примечание:

Неслучайно та, «которую звали тогда иначе», выбрала имя Росмерта. Росмерта — кельтская богиня достатка и благополучия. Изображали её как молодую женщину, держащую корзину плодов или рог изобилия.

Крак!

Виндзорский стул от удара о стену треснул пополам.

Шмяк!

Стопка пергаментов шлёпнулась на пол.

Дзинь!

Напольные часы с маятником брызнули осколками стекла, когда Сириус наподдал по ним ногой. И зашипел от боли в колене.

Он мог сколько угодно рвать и метать, громить кабинет Флитвика, пока хватит сил, но каждая минута, проведённая здесь, приближала конец.

«Я просто позову дементоров, как только мы выйдем из-под ивы — и всё. Они будут счастливы видеть тебя, Блэк… так счастливы, что, осмелюсь предположить, даже расцелуют тебя…»

Сириус сел, устало привалившись к столу, и закрыл лицо руками. Так и будет. Проклятый Снейп прав — трусоватый Фадж не захочет возвращать в Азкабан узника, который однажды уже вырвался на свободу.

Мокрую щеку лизнул порыв ночного ветерка — это ещё откуда, если все двери наглухо запечатаны?

— Ой, — громко сказал кто-то — показалось, что над ухом. И тут же добавил: — То есть здравствуйте, сэр.

Сириус растопырил пальцы, не убирая их совсем. И увидел… пожалуй, это тянуло на самое странное предсмертное зрелище, которое Сириус мог вообразить.

За распахнутым настежь окном парил кто-то на метле. На один безумный миг показалось, что это Гарри.

— Простите, сэр, — нет, у Гарри не такой ломкий и высокий голос. И уж точно не такие светлые волосы. — Это вы — Сириус Блэк.

Прозвучало утвердительно.

— … Вы же наследник!

Сириус признал, что и впрямь наследник; сердце сжала когтистая лапа, когда он подумал о том, почему.

— … наследник Тёмного Лорда, — закончил Драко. Он посматривал на Сириуса с явной опаской. Ну да, Сириус же массовый убийца. В глазах Драко Малфоя это, судя по всему, лучшая рекомендация.

— Как ты узнал, что я здесь?

Драко принял важный вид.

— Подслушал разговор Дамблдора с министром. Мой отец говорил…

— Угу, — рассеянно отозвался Сириус. Если слизеринцы и были в чём-то хороши, то это в вынюхивании чужих секретов и в слежке.

Драко прошёлся по разгромленному кабинету туда-сюда, волоча за собой метлу. Прутья скребли по засыпанному мусором полу. Лунный свет то освещал бледное острое лицо, то прятал его в тени.

Сириус осторожно — не каждый день сваливается столько потрясений — поднялся, внимательно следя за Драко. Тот попятился, когда Сириус надвинулся, но почти тут же улыбнулся. Улыбка не было открытой и искренней, как у Гарри, но Сириусу всё равно стало совестно за свои мысли. Метла — единственный шанс на побег. Драко сам загнал себя в безвыходную ситуацию.

За окном снова зашумело — словно захлопали гигантские крылья, а потом черная туча закрыла свет. Неужели это очередная команда по спасению? Многовато для одного узника.

Сириус дернул створки окна, позабыв, что открываются они наружу, и выругался. Позади что-то зашуршало — Сириус понадеялся, что у Малфоя хватило ума спрятаться.

… Когда ветер плеснул в лицо, выдувая все мысли, Сириус оглянулся. Гарри и Гермиона, прижавшись друг к другу, стояли на окруженной зубчатой стеной площадке Западной башни. Парой этажей ниже парил Драко Малфой. Рот у него был восхищенно приоткрыт.

Сириус отсалютовал одновременно и крестнику, и — не зря мать заставляла учить родословное древо! — двоюродному племяннику. Когда оба помахали в ответ, Сириус улыбнулся.

До свободы и до звёзд было рукой подать.

Персонажи: Питер Петтигрю, остальные Мародёры, Лили Эванс

Питер, вытянув губы трубочкой, с хлюпаньем втягивает тепловатый кофе. Питер теперь всё время мёрзнет — поселившийся в мышцах и костях холод неспособно прогнать даже Crusio Тёмного Лорда.

Лили садится за стол, упирается подбородком в замок переплетённых рук. Лили почти прозрачная от усталости, даже яркие глаза потускнели.

— Ну и духота, — говорит Сириус. Дверь он оставил открытой не из-за жары — просто в соседней комнате спит Гарри, и упустить его из вида дольше, чем на минуту — немыслимо.

Джеймс приобнимает жену за талию, зарывается лицом в рыжие волосы, которые, это Питер помнит, пахнут молоком и лавандой. Питер слегка влюблён в Лили Поттер, но нельзя дать никому догадаться об этом. Особенно теперь.

— Ты подумал, Пит? — у Джеймса ищущий, голодный взгляд. Джеймс задыхается взаперти. Если он что-то и ненавидит сильнее, чем Тёмного Лорда, так это неволю.

— Подумал, — Питер с грустью отмечает свой писклявый голос. — И, Джим…

«Не заставляй меня говорить это».

Теперь на Питера смотрят все — даже Римус, притаившийся в углу и баюкающий левую руку, попавшую в капкан в минувшее полнолуние. Питер машинально хватается за предплечье — ему тоже больно, но по иной причине. Свежая метка горит и пылает — пламя ледяное как январская метель.

— Не тяни книззла… — Римус, воплощённая укоризна, поджимает губы, и Сириус заканчивает не так, как собирался: — за хвост.

Метка пульсирует — это вызов. Тёмный Лорд злится на слугу, который так непростительно медлит. Всё, что Питеру нужно сделать, чтобы получить у Лорда индульгенцию за этот грех, и пару будущих — сказать сейчас короткое слово.

Питер залпом допивает кофе.

— Нет.

Лили вздрагивает, но на самом дне — в черном омуте зрачков — облегчение. Лили с самого начала была против того, чтобы Заклятье Доверия было завязано на Питере, Сириусе или Римусе.

— Лучше сделайте Хранителем…

«Сириуса. Сириуса, который скорее умрёт, чем выдаст тайну».

— Дамблдора.

Питер встает, нервозно отряхивает мантию от несуществующей пыли, и идёт к двери — ожидая оклика, но слыша лишь мёртвую тишину.

Он предаст друзей ещё тысячу и один раз. Но никогда не станет виновником их гибели.

Персонажи: Перси Уизли, Долорес Амбридж

Перси Уизли идет по коридорам Министерства. Идет неторопливо, печатая шаг, но не стуча каблуками — прежний министр любил дисциплину, однако терпеть не мог шум. И Перси выучился ступать неслышно, мгновенно вырастать за плечом начальника и улыбаться вежливой, чуть скованной улыбкой, не разжимая губ. И сейчас эта улыбка приклеилась к лицу Перси — застыла как смертный оскал.

Волшебное око на двери кабинета главы комиссии по учету маггловских выродков встречает Перси частым морганием: если бы глаза было два, Перси бы решил, что ему подмигивают. Он выжидает три секунды, поднимает правую руку и четким выверенным движением стучит. Краска на двери потрескалась и сухие чешуйки сыплются на безупречно отглаженные брюки. Перси и сам серый, сухой, предсказуемый — ни дать ни взять, голем из маггловских преданий.

— Войдите!

Голосок из-за двери мяукающий, с сильным присвистом — с таким звуком, наверное, дементор высасывает душу.

Перси глубоко вздыхает. И заходит.

*

Занавески на фальш-окне цвета фуксии, в тусклом свете настольной лампы они кажутся багровыми. Лампу кокетливо обвивает розовая атласная ленточка, а обладательница ленточки — тоже нежно-пастельная, пышная и гладкая — складывает из надушенной бумаги птичек. На левом крыле ближайшей написано «… приговорен», на остром клюве — «. полнение немед…».

— Уинсли! — скалит зубки Долорес Амбридж. — Вы уже подготовили пакет документов по делу Колдуэла? — и требовательно протягивает полную руку, унизанную массивными перстнями. Колдуэлл полукровка, однако он распространял запрещенный «Квибблер». По крайней мере так написано в доносе анонимного зложелателя. Поэтому Колдуэлл — выродок.

Перси делает шаг вперед, на полфута ближе, чем позволяет служебный этикет, и с поклоном протягивает ей бумаги. Он отпускает стопку на мгновение раньше, чем пухлая ладонь касается его. Бумаги разлетаются по кабинету. Один свиток сбивает чернильницу, и фиолетовые — Мерлин милосердный, они невыводимые! — чернила заливают стол.

Амбридж визжит как пойманный за хвост нюхлер и грузно отшатывается назад. На кончике носа у нее висит, качаясь, чернильная капля, но Перси не самоубийца, чтобы сказать ей об этом.

— Что вы натворили, Уинсли!

— Простите, — бормочет Перси, наваливаясь грудью на стол и отгребая в сторону непострадавшие бумаги. — Простите, — повторяет он, бессмысленно тасуя документы.

— Убирайтесь прочь!

И Перси убирается. Он привык исполнять приказы.

*

В кабинке туалета дурно пахнет — кто-то воспользовался унитазом не только как средством перемещения. Перси тщательно запирает хлипкую дверь и накладывает «Homenum Revelio», предварительно убедившись, что никто не подсматривает за ним под дезиллюминационными чарами. Потом садится на крышку унитаза, достает из кармана мантии пару измятых птичек и разглаживает на колене. Имена приговоренных ему незнакомы — Перси редко общается с магами, которые вызывают сомнения в своей лояльности режиму, а вот обвинения… Перси сглатывает липкую слюну. Обвинение всегда одно.

Перси запоминает содержание листков: адреса, дату предполагаемой поимки неблагонадежных, список членов их семей — эту информацию он передаст Аберфорту Дамблдору. А затем испепеляет птичек.

… Перси Уизли идет по коридорам Министерства. Идет неторопливо, печатая шаг, но не стуча каблуками — прежний министр любил дисциплину, однако терпеть не мог шум. Перси — глиняный болванчик с трухой вместо сердца и мозгом размером с грецкий орех — это скажет любой министерский служащий. Перси — карьерист, гордящийся своей чистокровностью, исключительно верный начальству глупец и просто черствый сухарь. Перси — голем.

И он точно знает, что написано на незримом и неосязаемом свитке, вложенном в его рот. Одно слово — он увидел его пару недель назад на такой же безобидно-легкомысленной птичке, порхающей над ухом главы комиссии по учету выродков.

Уизли.

Примечание:

Голем — в еврейском фольклоре — человек, созданный из глины для исполнения разных «чёрных» работ, трудных поручений, имеющих значение для общины, и главным образом для предотвращения кровавого навета путём своевременного вмешательства. Оживляют голема путем начертания на лбу или на вложенном в рот свитке пергамента жизнедающей формулы.

Персонажи: Альбус Дамблдор, Геллерт Гриндевальд, Волдеморт, Гарри Поттер

Зеркало не отражает ни помпезно-огромную кровать, ни вычурный столик с кукольно маленьким чайным сервизом. В холодной глубине только силуэты, которые наливаются красками, когда Альбус подходит ближе. Касается деревянной рамы, обводит выпуклые буквы. Смотрит.

Геллерт — юный, растрепанный, слегка нечёткий в предутренней дымке Годриковой впадины, накрывает руку Альбуса своей. Альбус — настоящий, не зазеркальный, подается вперед, жадно впитывая эту картину. Картину из прошлого, которого не было, где они оба молоды и веселы, и ничего еще — уже? — не случилось. Где сомкнутые ладони не-Альбуса и не-Геллерта переплетаются на рукояти Старшей палочки.

Альбус отстраняется, и растирает здоровой рукой онемевшее лицо — он прижимался к стеклу так сильно, что щеки успели замерзнуть. Альбус Дамблдор не может быть с Геллертом Гриндевальдом. Не может быть Геллертом Гриндевальдом.

И не знает, что на пороге смерти тяготит его сильнее.

*

Геллерт размазывает лужу на полу босой пяткой. Нурменгард — сырое место, мрачное и неуютное, но сегодняшний гость Геллерта — первый за полвека, — куда мрачнее, неприятнее, и да — мокрее, чем ледяные стены крепости-тюрьмы.

С мантии Волдеморта капает — наверное, снаружи дождь, и Геллерт почти чувствует несущий обновление запах близкой грозы.

— Где она, старик? — шипит Волдеморт, склоняясь ниже, и Геллерт видит красноглазое бледное отражение в натекшей с мантии воде.

В день, когда Геллерта заперли в каменном мешке, он в последний раз разговаривал не с победителем, героем и кавалером Ордена Мерлина, а просто с Алом. И впервые пожалел о том, что так и не создал крестражи.

Кавалер Ордена Мерлина, победитель и герой, в котором не осталось ничего от Ала, сказал ему тогда:

— Ты чудовище.

Это было неправдой. Или не всей правдой. Или чистой правдой — за давностью лет Геллерт позабыл.

Он никогда не пытался стать Альбусом Дамблдором. Героем, которому жизнь не мила без уничтожения чудовищ. Но одним Геллерт гордился.

Он не создавал чудовищ собственными руками.

*

Под изрезанным запястьем Гарри Поттера лужа крови, ровную гладь дробят алые капли — рана не закрывается. Волдеморт изучает свое отражение в этой луже: ощупывает, заново привыкая, нос, лоб, челюсть. Сжимает в нитку тонкие губы. Хмурит надбровные дуги. Выпячивает подбородок.

Над ухом раздается полувсхлип-полустон. Свое-чужое лицо куда интереснее чьих-то стонов — их Волдеморт наслушался предостаточно ещё когда звался Томом Риддлом. Но ритм капель меняется, и дыхание мальчишки теперь сбивчивое, неровное. Волдеморту на мгновение становится почти любопытно: мальчишка задыхается от страха или от ярости? Эта искра интереса заставляет поднять взгляд.

Моментально становится скучно. И страх, и ярость. Предсказуемо, банально и пресно. Стоит разбавить этот вкус.

Он окунает палец в кровь — как это не… радостно, но правильно, что у него есть пальцы, — и сует в рот. Кровь врага (Волдеморт подозревает, что она не отличается от крови друга, но не было возможности проверить) — терпкая и соленая.

В миниатюрном кровавом озерце отражается мальчишка. Горящий багровым шрам, круглые глаза за стеклами очков, бездна упрямства в закаменевших скулах.

Том Риддл тоже был упрямым, несгибаемым, неуправляемым. Тоже мог бы стать любимцем публики и добрым товарищем не только на словах. Найти в Хогвартсе дом и семью.

Нелепица. Бессмыслица. Он снова окунает палец в кровь врага и облизывает, смакуя.

«Мне не быть тобой, — думает он. — Но ты все еще можешь стать мной».

*

Осколок зеркала, сверкнув, упал на пол — и Гарри увидел блеск ярчайшего голубого…

Из зеркала на него смотрел глаз Дамблдора.

— Помогите! — закричал ему Гарри, словно обезумев. — Мы в подвале, в доме Малфоев, помогите нам!

Глаз мигнул и исчез.

Гарри не мог даже сказать с уверенностью, что ему не померещилось.

ГП и ДС, глава 23.

Персонажи: Аластор Хмури, НП

И волдемортово проклятье попало Шизоглазу точно в лицо, он свалился назад с метлы и…

Они так и не смогли похоронить Хмури, поскольку Биллу с Люпином не удалось забрать тело. Было очень трудно определить, где он упал, с учетом темноты и общей сумятицы боя.

— «Ежедневный пророк» ни слова не написал о его гибели, и об обнаружении тела тоже, — продолжил Билл. — Но это ничего не значит. Они много о чем молчат в эти дни.

ГП и ДС, глава 6.

Сначала была вспышка. Перед глазами рассыпались искры, и что-то, тяжелое как великаний кулак, ударило в лицо. Волшебное око выбило из глазницы; голубая звезда мелькнула над лесом и исчезла среди деревьев.

Второе заклятье пришлось прямиком в зрячий глаз, и Аластор провалился в темноту — непроглядную и удушающую.

…

Он умер, а потом проснулся в безликой светлой комнате, которая менее всего походила на часть загробного мира, а более — на палату в Мунго. Такая же унылая белизна стен и скудость обстановки отличала отделение для умалишенных.

И человек, склонившийся над Аластором, органично вписывался в картину безумия. Потому что мертвецы не приходят навестить здоровых людей.

— Эйден, — сказал улыбчивый мертвец, протягивая руку. — Эйден Лавуазье.

Он изменился. Не было в нём больше ни юношеской гибкости, ни мальчишеской же красоты — свежей как весенний ветер. Он постарел. Или повзрослел? Теперь ему столько же, сколько самому Аластору в далёком восьмидесятом. Когда Аластор его убил. И с радостью убьет ещё столько раз, сколько потребуется, чтобы упокоить улыбчивую тварь навсегда.

Эйден Лавуазье — что за дурацкое имечко! — нахмурился, когда Аластор потянулся выкрутить протянутую руку. Пальцы не слушались. При попытке шевельнуться белая стена брызнула всеми цветами радуги. Аластор взвыл от разочарования.

Сквозь муть и круговерть проступила знакомая сахарная улыбочка на алых как у девушки губах.

…

— Сдохни!

…

— Чтоб тебя кентавры разорвали!

…

— … тебя мантикорой…

…

— … и домового эльфа тебе в…

…

Если душа человека и впрямь отражается в глазах, то у твари они должны быть мутно-зелёными. Как затянутой ряской гнилое болото. Но нет — голубые. Как у сестрицы — той удалось принять невинный и оскорбленный вид, даже когда авроры во главе с Аластором громили ее будуар, ища темномагические артефакты. У этой семейки дела всегда обделывались чисто — комар носа не подточит. Аластор так и заявил твари — если он чем и славился, так это прямотой. Тварь в ответ одарила очередной улыбочкой. Но к кровати благоразумно не подошла. За последние несколько дней Аластор окреп — у него даже руки почти не дрожали, когда приходилось держать ложку.

…

— Вы ошибаетесь, — вежливо сказала тварь в их шестую встречу. — В том, что у меня столь необычное имя, нет моей вины, только лишь воля родителей. Они были большими оригиналами.

Видит Мерлин и все четыре Основателя — тварь сама напросилась. Не надо было так нагло врать в лицо экс-аврору, который собаку съел на допросах с пристрастием. Аластор швырнул в не-Эйдена тарелку, та пролетела всего в паре футов от головы твари. Тварь возвела глаза к потолку и снова вздохнула. Потом молча подобрала тарелку и вышла.

…

В седьмую встречу он собрал и бросил в морду твари те крупицы безпалочковой магии, что теплились внутри со времен ранней юности. И падая в который раз от истощения в беззвездный колодец, он видел, как на лице твари изумление сменяется узнаванием. И ненавистью.

…

— Так звали тех маглов, помнишь? — сказал не-Эйден, склоняя золотоволосую голову и внимательно разглядывая что-то на выложенном плиткой полу. — Лавуазье. Отец, мать, грудной ребенок, и старший сын — недавно закончивший Хогвартс. Они были нашим последним заданием. Моим и Уилкса.

Предпоследним была семья хохотушки и умницы Марлин Маккиннон. Марлин, прекрасная Лили-Марлен, которая не стояла у стены, и не ждала своего солдата с войны, а сражалась рядом с ним. Рядом с ним и умерла.

Тварь чуть сгорбила плечи, словно закрываясь от воспоминаний, но тут же распрямилась.

— Уилкса ты не забыл, надеюсь? — осведомилась тварь. — Когда ты «Бомбардой» оторвал ему левую руку, Уилки пришлось переучиваться колдовать правой.

— Не очень-то у него вышло, — сказал Аластор хрипло. Уилкс, когда Аластор последний раз видел его живым, колдовал неуклюже и старательно как первокурсник, впервые взявший в руки палочку. Аластор поддел этим Уилкса, но разьярился тогда не он, а Розье. Так разьярился, что после этого памятного боя Аластору пришлось заказывать Волшебное око.

Тварь перевела на него взгляд.

— Уилки спас меня тогда. Он был ранен, но… ты же знаешь, каким он был.

Бедовый, рисковый, и с огромной волей к жизни. Да, Аластор помнил. Помнил и то, что останки Уилкса — его расщипило во время аппарации — нашли и опознали лишь через несколько месяцев. Тогда все решили, что Розье погиб. И отчасти были правы.

Эван Розье все ещё смотрел на Аластора — словно душу хотел вынуть. Напрасно старался — немного ее осталось, той души, после стольких убийств.

…

— Что случилось с твоей магией? — интересуется он в восьмую и самую короткую встречу, потому что Эван Розье, не дослушав, выходит, громко хлопнув дверью.

…

— Почему ты остался здесь? — спросил Аластор в их девятую встречу. — Разве Пожиратели тебе больше не товарищи?

— О, — сказал Розье сухо. — Лорд был бы счастлив лицезреть меня — лишённым магии, омагглившимся, свыкшимся с мыслью о том, что даже «Люмос» мне не наколдовать. В великой милости своей он бы, пожалуй, отдал меня на опыты Руквуду. Или прогнал перед строем — ты ведь слышал об этой забаве?

Аластор кивнул. «Забава», ну надо же — хоть в чём-то не меняется ублюдок. Аластор не знал никого, кто прошёл бы через два ряда Пожирателей и выжил.

…

— Диссоциативная фуга, — говорит Эван Розье в день, когда они видятся в десятый раз. — Так называется моя амнезия.

Он не говорит «у маглов», и Аластор неожиданно ловит себя на мысли, что новая личность Эвана Розье вполне терпима.

* * *

Это пробуждение не похоже на предыдущие — палата та самая, и окна также распахнуты навстречу весне, но Эвана Розье нет рядом. Терпение у Аластора заканчивается раньше, чем восстанавливаются силы, и он, тяжело припадая на покалеченную ногу, выходит в коридор.

— Как вы сказали? — щебечет девчушка за стойкой регистрации — медсестра, так это называют в маггловской больнице. — Эван?

— Розье. Он работает здесь, и…

— Француз?

У нее премилые круглые щечки. Как у Марлин. И Аластор знает, что девчушка скажет ещё до того, как она снова откроет рот.

— У нас нет медбрата с таким именем.

Аластор опирается на стойку, чтобы не упасть — нет, это не колени внезапно подкосились от неприятной новости, просто…

Что «просто» он придумать не успевает — никогда не умел быстро солгать самому себе, — потому что в кресле для посетителей, в обнимку с капельницей сидит Эван Розье.

Не медбрат. Пациент, как и Аластор.

— Можно я тут присяду? — хрипит Аластор — горло сжимает болезненный спазм.

— Да, — говорит Эван Розье, рассеянно и как-то неловко улыбаясь. Протягивает Аластору ладонь. — Кстати, я Эйден.

Война закончилась, думает Аластор, и с силой пожимает протянутую руку. С календаря на стене смотрит гордо изогнувшая шею цифра два.

Примечания:

1) «только лишь воля родителей. Они были большими оригиналами»

Эйден (Aidan) — имя имеет гэльское происхождение, в переводе означает «огонь».

Антуан Лоран Лавуазье — выдающийся французкий естествоиспытатель. «Запятнал свою репутацию учёного, связавшись с людьми, вызывавшими всеобщую ненависть. В 1794 году Лавуазье приговорили к гильотине. Смерть он встретил с большим мужеством». (с)

2) Прогнать сквозь строй (анг. Gantlet или gauntlet) — старинное наказание, когда провинившегося гнали ударами палок (или вымоченных в соли прутьев) через двойной строй солдат. Пожиратели, очевидно, использовали заклятья вместо палок.

3) Диссоциативная фуга (от лат. fuga — «бегство») — болезнь, характеризующаяся внезапным, но целенаправленным, переездом в незнакомое место, после чего больной полностью забывает всю информацию о себе, вплоть до имени. Во всех остальных отношениях, кроме амнезии, больной ведёт себя нормально.

Чаще всего расстройство возникает при непосредственной угрозе физическому существованию, при участии в военных действиях, пребывании на территории, где ведутся военные действия, природных и техногенных катастрофах или множественных смертях близких.

При длительной фуге некоторые пациенты создают новую личность, устраиваются на работу, вступают в близкие отношения и даже заводят детей. При этом они обычно выбирают другую сферу деятельности и становятся более общительными, чем до начала фуги. Степень правдоподобия новой личности может варьироваться — от целостной непротиворечивой картины до обрывочных сведений. При длительных фугах иногда наблюдается постепенный переход к прежней личности. (с)

На самом деле описанный в фанфике вариант фуги крайне маловероятен, так что можно считать его художественным преувеличением.

4) 2 мая 1998 года — дата битвы за Хогвартс.