Еще один шанс (джен)

— Мама! Мама!

Маленький мальчик изо всех сил вырывался из цепких рук гувернантки. Лягался, кусался, ревел.

— Мама! — плача повторял он, судорожно всхлипывая. — Мама… — шептал он в забытьи.

Она хотела броситься к нему навстречу, выдернуть его из этого ужасного плена, прижать к себе. Но что она могла?

Она — слабая женщина, мать маленького мальчика. Он — влиятельный мужчина в городе, его отец. Отец ее ребенка.

Пятью годами ранее

Максим Владимирович был самым богатым человеком в их небольшом городишке. Самым галантным. Воспитанным, внимательным и красивым мужчиной. Завидным женихом. Почти все девушки городка мечтали окольцевать его. И Радмила не была исключением.

Когда он увидел ее, то, по его собственному признанию, у него «просто съехала крыша». Скромная официантка из местного ресторанчика чем-то зацепила его, и он, богатый бизнесмен, влюбился как мальчишка…

Он засыпал ее цветами. Он посылал ей дорогие вина (самые дорогие в их ресторане!). Он оставлял ей щедрые чаевые. Он красиво ухаживал. И Радмила сдалась.

Разумеется, он не предлагал ей руку и сердце. У него в семье было «не принято жениться на обычных девушках из обычных семей».

«Плебейских» — как однажды сказала его мать, презрительно кривя губы.

Радмила происходила из самой «плебейской» семьи: отец — слесарь на заводе, мать — швея в цеху. У родителей было среднеспециальное «пэтэушное» образование, а Радмила мечтала поступить в вуз. Для учебы нужны были деньги, и ей пришлось идти работать: благо, в местном ресторанчике наблюдалась постоянная текучка кадров, официантов не хватало, а уж расторопных — и вовсе не было. Радмила оказалась расторопной.

Но ее личностные качества никак не влияли на предвзятое отношение к ней потенциальной свекрови. Раиса Мирославовна была женщиной волевой, своенравной и «высокодуховных» отношений между сыном и «этой вертихвосткой» не понимала и не принимала.

Возможно, поэтому Радмила все никак не могла дождаться заветного предложения руки и сердца.

Но ей было наплевать. Наплевать, что ее никак не принимают в «высшем обществе». Наплевать, что не зовут в ЗАГС. Она влюбилась по-настоящему, и потому все происходящее воспринимала как-то слишком уж отстраненно.

«Дура ты!» — уговаривали ее подружки.

«Ненормальная!» — хмурил брови отец.

«Бестолочь! — ругала мать. — Принесешь в подоле, я тебя из дома выгоню! Растить-кормить не буду!».

А она… любила. Отмахивалась в ответ. Пожимала плечами, убегала из дома. К нему.

Их отношения развивались слишком быстро. И через пару месяцев встреч Радмила узнала, что беременна.

Она тут же сообщила об этом Максиму, не надеясь, впрочем, ни на что. Но результат очень удивил: Макс все-таки позвал ее в ЗАГС. Вернее, предложил расписаться — чтобы ребенок не слышал обидные оскорбления типа «незаконнорожденный».

* * *

И жизнь завертелась. Не было ни пышной свадьбы, ни дорогой кареты, ни огромных столов. Зато был штампик в паспорте и скромное обручальное колечко из белого золота, которое Радмила сначала приняла за серебряное. Наверное, она на всю жизнь запомнит издевательский смех «свекрови», когда та увидела растерянное лицо невестки, глядящей на то, как сын надевает на палец кольцо своей уже жене.

Когда она родила Матвея, казалось, что и свекровь, и мужа будто подменили. Свекровь дни и ночи напролет готова была проводить с внуком, забывала про сон и постоянно сюсюкалась с ним. К самой Радмиле Раиса Мирославовна относилась так же, как и до этого — как к пустому месту.

А муж… муж стал постоянно пропадать на работе. Объяснял это тем, что хочет создать все условия для их благополучной жизни, обеспечить достойное будущее сыну. Но сам сына не замечал.

Хотя Радмиле сказал, чтобы она не работала («Это унижает меня, как бизнесмена! Как ты себе представляешь: я — самый богатый человек в городе, а моя жена работает?!»), запретил даже заикаться о работе. Но в то же время не ограничивал в тратах — ее кредитки постоянно пополнялись.

* * *

Самой Радмиле было тоскливо. В большом доме, с маленьким сыном и нелюбимой свекровью, без подруг и поддержки родителей ей казалось, что она сходит с ума. Хотелось учиться, работать, а ей даже с ребенком заниматься не давали — Макс нанял гувернантку, нянечку и ряд других ненужных, по ее мнению, людей. И все эти люди не подпускали мать к собственному сыну.

Она пробовала возмущаться. Пробовала поговорить с мужем и свекровью. Но все время натыкалась на стену молчания. Они — ее родственники, ее семья — с ней не считались, полагая, что, родив, Радмила исполнила свой долг. Дальнейшее будет происходить без нее.

А однажды Радмила не выдержала, тайком собрала свои вещи (их оказалось не так уж и много — подаренное Максом и украшения она решила оставить в доме), в маленький рюкзачок положила подгузники, бутылочку с водой, сменную одежду, укутала спящего сына и покинула дом, в котором так и не нашла своего счастья. Было раннее утро.

Пять лет спустя

Противно запиликал будильник: 5:30. Пора вставать.

Она вздохнула, прикрыла глаза, стремясь остаться в теплых объятиях сна еще хотя бы пару минут… Затем резко выдохнула, открыла глаза и поднялась со скрипучей старенькой кровати.

Прошлепала босыми ногами по холодному полу в кухню, выпила заготовленный с вечера стакан воды с лимонной долькой и отправилась в ванную — собираться на работу.

* * *

Замерзший городок лениво просыпался, и только крыши домов бодро белели, выпуская облачка дыма из своих высоких дымоходных труб. Первый трамвайчик неторопливо плелся по заданному маршруту, развозя ранних пассажиров на работу: заводы, цеха, лаборатории…

Она ехала в трамвае на последнем сиденье — основная масса рабочих просыпалась ближе к восьми утра и первые рейсы были относительно спокойными, без столпотворений и давки. Имелись даже сидячие места.

Сонный голос вагоновожатого объявил очередную остановку. Она встрепенулась: у нее было всего несколько секунд, чтобы увидеть…

Маршрут трамвайчика как раз захватывал небольшую территорию микрорайона, который считался «элитным». И совершенно случайно, в такую из своих ранне-утренних поездок на работу она увидела в окошке одной из квартир многоэтажного дома… круглое румяное личико. Сердце забилось, тело непроизвольно подскочило с сиденья и понеслось на выход, а вслед уже кричала кондукторша «Сто-ой! А вещи?».

Радмила опомнилась только на улице — в старенькие сапожки на рыбьем меху набился снег, ноги озябли, и на работу она уже опоздала. Но ей было все равно: она узнала, где живет ее сын.

И теперь, проезжая каждый раз мимо того дома, она буквально прилипала к окну трамвая, только бы увидеть его глаза еще раз. Полюбоваться его румянцем. Порадоваться за него.

В памяти жило то раннее утро, когда она хотела сбежать с сыном. У нее уже даже были заготовлены билеты — она с таким трудом достала и документы, и деньги в обход мужа, чтобы он ни о чем не догадался! Кто ее сдал? Наверное, гувернантка — та еще девица! Радмила знала, что молоденькая гувернантка метит на ее место — место жены хозяина дома. Однажды даже застукала их в его домашнем кабинете. Но не устроила скандала с требованием уволить девушку.

Радмиле было все равно — единственное, что удерживало ее в этом гадюшнике, это ее сын. Ее мальчик Матвейка, вся ее любовь и смысл жизни. Он тоже скучал по матери, несмотря на дорогие игрушки, которыми заваливал его отец, Матвей плакал и просился к маме. Макс приходил в бешенство, грозился вообще выбросить Радмилу на улицу.

Однажды Матвей увидел, как Макс в ярости наорал на нее, а потом, размахнувшись, ударил по лицу. Радмила хотела ухватить вазу, стоящую на каминной полке кабинета, но тут вбежал Матвей, бросился к матери, и она только всхлипнула, бессильно опустив руки. Больше она старалась не попадаться на глаза мужу — чтобы Матвей не видел их ссор, не пугался.

После того, как побег не удался, Радмилу выгнали из дома. Просто вышвырнули как котенка со всеми ее вещами — старенькими сапожками и заплатанным пальто. Сына Макс оставил у себя, а на все ее уговоры, слезы, мольбы и угрозы судом только гнусно усмехался. Разумеется, судью купили и он вынес решение оставить ребенка у отца, поскольку мать «не в состоянии содержать даже себя!»

В одно раннее утро, когда она снова проезжала в трамвае и увидела сына, ей все-таки удалось немного пообщаться с ребенком. Точнее, говорила она, плача, утирая слезы, шмыгая носом, целуя, целуя, целуя… Мальчик молчал.

Тут подоспела гувернантка — эта была новенькой, в возрасте, и почему-то прониклась жалостью к матери — и испуганно сообщила, что мальчик гуляет и скоро ему надо будет зайти домой. На вопрос, почему он молчит и ничего не говорит, гувернантка, опустив глаза, ответила, что «мальчик не разговаривает уже несколько месяцев, с тех пор, как она появилась в доме». А когда Радмила поинтересовалась, куда дели прежнюю гувернантку, женщина сказала, что та живет с ними и спит с хозяином. А за мальчиком смотрит она, Евгения.

* * *

Радмила переживала, что Матвейка отчего-то молчит. Как рассказала Евгения, он молчал все время с тех пор, как его отобрали у мамы. Ни кто эта мама, ни куда ее увезли, Евгения не знала. Гувернантка оказалась хорошей женщиной, словоохотливой. Радмиле, представившейся тетей мальчика, которую не подпускают к ребенку из-за пропавшей матери, она поверила сразу. И даже согласилась подстраивать им «случайные» встречи — не часто, но все же…

После этого Радмила попыталась снова выкрасть сына, но эта затея с треском провалилась — у Макса была хорошая охрана. Она только подставила гувернантку, потеряла всякую нить с ребенком и чуть не угодила за решетку. Видимо, бывший муж посчитал ниже своего достоинства марать руки о такую дурочку, как она.

Радмила снова вернулась к прежней жизни. Она так же вставала по будильнику и так же ранним утром проезжала мимо того элитного района. И порой ей даже казалось, что она видит кругленькую мордашку сына, хотя она знала, что после второй неудачной попытки выкрасть Матвея его увезли. Куда — неизвестно.

Прошло несколько месяцев

Радмила ехала на работу. По привычному маршруту. В привычное время. И она считала, что ничего в это раннее утро не произойдет. Уже не произойдет. Но в следующую секунду ей снова показалось, что сердце выпрыгнет из груди: на знакомой до боли остановке она увидела маленькую фигурку. Повинуясь порыву, она выскочила из трамвая…

— Матвей! — и остановилась как вкопанная. Испугалась, что просто обозналась.

Но маленькая нахохлившаяся фигурка вдруг вскинулась, и в меховом капюшоне появилась круглая мордашка с веселым румянцем. Пронзительно сверкнули синие глаза. И детский припухлый ротик приоткрылся сам собой:

— Мама!

Ей показалось, что она ослышалась — ведь ее Матвей молчал уже несколько месяцев…

— Матвей? Сыночек!

Она рванула к нему, нелепо раскинув руки, скользя по перрону остановки и разъезжаясь ногами по снегу.

Фигурка бежала ей навстречу.

В голове билась только одна мысль: «Неважно, что сейчас его отберут! Важно, что он может говорить! А это значит, у меня есть еще один шанс…».

В ее жизни снова наступало раннее утро.