Береги лицо, Шерлок (джен)

— И береги лицо, Шерлок, — она говорит это в их первую встречу, когда у Холмса холодит кровь под разбитым носом.

Он сжимает салфетку с бурыми пряными потертостями и не считает фамильярностью ее простое обращение по имени сразу после знакомства.

На Мэри в тон пальто и искусно подобранным украшениям ложь; лежит аккуратно, привычно, и ей в ней комфортно и вполне тепло.

Шерлоку все равно, лишь бы последствия ее прошлого не задели Джона. Он запоминает отраженные блики ночного Лондона в ее глазах и не видит опасности — впервые за много месяцев позволяет расположить себя к кому-то в положительной плоскости.

* * *

— Береги лицо, Шерлок, — Мэри улыбается, когда видит небольшую царапину на его щеке — не иначе скулы проскрежетали о бритву.

Холмс непривычно встревожен, раззадорен как мальчишка перед свадьбой друга. Он косится на будущую миссис Ватсон с какой-то непонятной претензией, не находя в растянутых розовых губах и хитрых морщинках у глаз ни грамма предсвадебной тревоги.

Тайны, возможно, и не страшные, но пугающие неизвестностью, по-прежнему опутывают ее, но скрытность не провокационная, не пошлая, как у Адлер, а невероятно уставшая, наболевшая многими годами.

Мэри передергивает часто плечами, будто сбрасывая ненадолго груз, греховный балласт. Шерлок следит за этим и многими другими движениями, в некоторый момент теряя самоотчетность первопричин такого интереса.

Когда все-таки это замечание скользит в зазеркальной плоскости, попадает в тупик его зрительного угла, то Шерлок понимает, зачем беречь лицо, держать маску, марку собственного безразличия.

Она твердит так часто это смущающее по-детски, честное и теплое — ты нравишься мне, Шерлок, что он перенимает подлые привычки чувственного восприятия, отвечая взаимностью, приближая ее на расстояние сердечного выстрела.

* * *

Он прощает ее раньше Джона, не понимая, отчего внутри не зудит обоснованная злость, обида, желание вытребовать всю правду, вытрясти, вцепившись в мягкие плечи.

Он лишь смотрит на прикроватное маленькое зеркало — синюшные полукружья под глазами, бледность, заросшие скулы.

Мэри не сидит рядом, не перебивает его пульс обеспокоенным пережатием своей руки, но Холмс отчетливо слышит наставительно-насмешливое — береги лицо, Шерлок.

* * *

Он не верит, что делает это, но адресует Магнуссену пулю не только за Джона, стоящего под смертельным дулом, но и за Мэри, чья безопасность теперь в приоритете. Клятва позволяет нажать на спусковой крючок, оставаясь если не в рядах спасителя, но хорошего друга точно.

Прощаясь с ней, он не жалеет; объятие сковывает удушливой приятной теплотой, а острую щеку обжигает осторожный поцелуй.

Шерлок моргает, не контролируя собственных рук и обнимая ее; он улыбается ей в волосы, вскользь отмечая, какая она маленькая — как это стойкость и такое количество любви помещается в таком теле?

— Береги лицо, Шерлок, — голос выдает ее, срываясь в волнительную высоту — не ей лететь на самолете, но разбиться вполне способна.

Он кивает, выдавливая улыбку — редкое чувство грустной искренности, приятного признания значимости собственного поступка.

Отсчет четырех минут в воздухе, когда фигурки превращаются сначала в родные точки, не совпадает с сердечными ритмами.

Шерлок возвращается и застает Мэри врасплох — знает, что врасплох, потому что она смеется и одновременно плачет у него на плече.

* * *

Холмс счастлив, а потому наивен.

Он забывает в счастливой круговерти будней бесконечной возни с Рози, которая вдруг кажется милой в отличие от чужих детей, насколько прошлое подло.

Насколько громко по ночам гремят скелеты в шкафах, насколько сложно вырвать все побеги страха, тянущие прямиком в преисподнюю.

Шерлок не хочет видеть обидную растерянность Мэри, ее отчаяние, вину и — больше всего — беспокойство за семью, в которую он по чистой случайности входит.

— Я смогу защитить, только будь рядом.

Холмс смеялся бы раньше, запрокидывая высокомерно голову назад — абсолютной защиты не существует, ты же знаешь, глупец.

Но Шерлок хочет говорить это, и твердит ей, сходя к концу на шепот, предвидя ее побег — не великодушный, нет, мучительный, потому что рано или поздно игра в прятки заканчивается.

Мэри играет по лучшим правилам, выживая, но он беспечно забывает о них, входя в раж и выходя за пределы осторожности — обнуляет ее старания собственным заигравшимся эго.

Холмс не слышит голос разума, имеющего ее мягкие интонации; Холмс провоцирует выстрел, понимая, что в этот раз стрелявший не рассчитывает на благополучный для него исход.

Но Мэри за секунду просчитывает траекторию и степень значимости Шерлока Холмса в сумасшедшем мире; весы склоняются, подрагивая, в его пользу.

— Я говорила, что ты мне нравишься? — ее горло тоже дрожит, исторгая режущие виной и болью слова.

Он кивает и довершает все голосовым задушенным согласием; слезная пелена прилипает к глазам, лежащий силуэт размывается, и Шерлок злится — он хочет видеть ее.

— Береги лицо, Шерлок, — говорит Мэри в конце; на ее улыбку сползает его невыплаканная слеза, и больше губы не шевелятся.

Он закрывает глаза, чувствуя, как волна человеческих чужеродных чувств обдает солью; Холмс не способен притворяться.

Он больше не может беречь лицо.