Долохов и Агнешка (джен)

Письмо от Фёдора Долохова уже час лежало на столе распечатанным, но читать его у Антонина не было никакого желания. Видимо, тлела ещё обида от последних слов, когда в свои восемнадцать — полжизни назад — он покидал его дом.

«Обращайся, если возникнет нужда, — задержав его у двери, словно через силу произнёс дядя, — но прошу прекратить общение с кузенами. Ни к чему хорошему это не приведёт, Антонин. Прошу меня понять и не держать обиду. Твой отец…»

Он замолчал, отвернувшись, а Антонин со всей силы сжал кулаки. Перенести он мог многое, только бы не трогали память отца. Только бы дядя не говорил ничего. Только бы не говорил. Эти слова как заклинание бились в голове чугунным молотом, виски взмокли, и Антонин Долохов с ужасом понимал, что может сорваться и совершить непоправимое. «Только бы ничего не сказал!».

«Впрочем, не будем о Григории, — словно очнулся дядя. — Пусть земля ему будет пухом. Видит Бог, я уже давно простил его».

И только страшным усилием воли Антонин удержался, чтобы не ударить дядю, не заорать, не выплеснуть всё, что накипело в душе. «Простил!». Он наклонил голову, чтобы этот человек не увидел предательских слёз. Мерлин, он не плакал тогда, он сможет сдержаться и сейчас. Сможет! Да, разорви всех дементор, сможет! Губа была прокушена до крови, но он не понимал этого, даже прослушал, что дальше говорит дядька, угрюмо глядя в сторону. И опомнился, услышав имя младшего кузена, который единственный из семьи не хотел, чтобы Антонин переезжал в дом бабки.

«… и потому Ивана я отослал нарочно. Твоё влияние на него становилось слишком сильным. Он бредит твоими идеями. Не отрицай, я знаю, что сам он бы не додумался до таких вещей… Даст Мерлин, перебесится, но я заклинаю тебя: не ищи с ним встреч и лучше даже не пиши. Я не требую клятвы, но надеюсь на то, что какая-то порядочность и благодарность нашей семье в тебе всё же есть. Более того, не ожидая, что ты услышишь сейчас, я попробую дать тебе совет — живи своей жизнью, не повторяй ошибок отца, не иди за теми, кто готов залить землю кровью, — неважно, во имя высоких целей или желая власти и славы. И ещё откажись от наставника Демира, если пока не дал ученической клятвы. Это страшный человек. Плохая слава просто так людям не даётся… Есть много других, с твоим наследством на хорошего учителя должно хватить. Слышишь ли?».

Пришлось кивнуть, потому что голос мог выдать.

«Что ж, — Фёдор Долохов глубоко вздохнул, пробормотал что-то вроде: «Весь в отца!» и завершил долгое напутствие неожиданно резко: — Не поминай лихом. Прощай». Тётка проводить его не вышла.

Антонин вышел из дома дяди как пьяный. Ладони саднило, и он с удивлением посмотрел на руки — ранки от ногтей кровоточили, видимо, слишком сильно сжимал кулаки. Во рту тоже стоял солоноватый привкус крови. Тогда он даже не стал залечивать раны, сразу аппарировал в дом бабки, спустился в подвал, где имелся запас огневиски, вина и даже самогона чуть ли не из мухоморов, и всё богатство теперь уже принадлежало ему лично. И пил, не сходя с места, пока полностью не изгнал из груди поганую чёрную тяжесть. Ерофеич нашёл его уже мертвецки пьяным, лежащим среди разбитых бутылок. Вредный домовой позже в красках описывал то зрелище, что «предстало пред его очами».

Холодным обливанием дело не ограничилось. И откуда силушка взялась у Ерофеича, что носа не казал в дядькин дом, словно забыв про своего подопечного. Перенёс ведь ранней весной к быстрой горной реке, да и зашвырнул в самую глубь. Как уж выплыть удалось, Антонин и не помнил — течение там было бурным и стремительным, а холод адским. И куча острых каменюк со всех сторон. Громко проклиная взбесившегося Ерофеича, весь побитый, злой, лишившийся последних сил, но абсолютно трезвый Антонин выбрался на берег и упал без сил. И если до того хотел сдохнуть, то теперь отчаянно хотелось жить. Ерофеич долго не откликался. Пока прощения не попросил нерадивый потомок его первого хозяина. Тогда и случилось всё — и жаркая банька, и лечение дедовскими методами, и короткая гневная лекция осерчавшего домового. Закончившаяся усталым: «Отец твой и не такое терпел, настоящий был, хоть и наделал ошибок. А ты… сопляк! Раскис. Не любит его никто! Эка невидаль!».

Даже сейчас вспоминать то время было горько, но Антонин улыбнулся, ощущая горячую благодарность к Ерофеичу. Ведь поднял на ноги, заставил жить, поддерживал во всём. И не осуждал за обучение у Демира Чернева, тёмного мага-боевика и малефика. Болгарин по национальности и школьный друг отца, Демир скрывался от родного аврората в Ирландии. Сейчас Антонин не жалел ни минуты, что пусть даже назло дядьке взялся тогда за учёбу. Зато сам теперь изредка мог брать учеников, назначая соразмерную плату. И жизнь наладилась, и быт — благодаря Ерофеичу. От одиночества страдать не успевал, друзья не давали, да частые романы с дамами постарше, находившими юного красавца очаровательным.

Он как раз опаздывал на очередное свидание, а тут это письмо. Первое за семнадцать лет. Ерофеич стоял над душой с каким-то узелком в руках и хмурил брови.

— Читай уже. Али сожги сразу. Чего жилы тянешь из старого домового?

— Да где ты его взял? — вздохнул Антонин, глядя на вскрытый конверт, как на врага. — Что-то я не видел совы.

— Где взял, там уж нет, — буркнул тот, — читай!

Пришлось пересилить себя, отогнав воспоминания, открыть дракклов конверт с магловскими печатями. И листок, испещрённый убористыми строчками, был явно магловский: белый, плотный.

«Здравствуй, племянник, — начиналось оно. — Так вышло, что обратиться нам не к кому, а дело семейное, и не хотелось бы доверять его чужому человеку».

— Ишь ты, — хохотнул Антонин. — Родство вспомнили.

— Не ёрничай, — хмурился Ерофеич. — Читай!

Он прочитал. Оказалось, что Долоховы, живущие теперь в Праге, несколько лет назад удочерили девчонку-сироту, дальнюю родню из Польши. Чистокровная Агнешка поступила в этом году в Дурмстранг, однако навещать её не позволяли. Не принято было в этой школе принимать родственников. Дядька надеялся, что у Антонина остались там знакомства, так что покорно просил уважить просьбу и навестить её. Передать кое-что из вещей да узнать, как она там, и не обижает ли кто сиротинушку. Долохов поскрипел зубами, позлился и выдал покорно ожидавшему Ерофеичу:

— Отправляемся в Дурмстранг. Показывай, что передали родственнички этой девчонке. Ведь это для неё?

Домовой торопливо выложил на стол узелок, в котором оказалась тёплая одежда, сапожки и три галеона мелочью, увязанные в носовой платок.

Антонин фыркнул, вспоминая, как сам учился в той школе, пока после путешествия с Сольвейг Гамп не перевёлся в Хогвартс.

— Заверни обратно. Нет, стой! — не глядя выгреб горсть монет из кармана, развязал платок и, всыпав серебряных сиклей в жалкую горсть медяков, завязал снова. — Пирогов неси, что напёк сегодня. Тех, что с мясом, я обойдусь. И наливочку для наставника, ту, что на пробу давал давеча.

Ерофеич спорить не стал, притащил пирогов, ещё горячих, от которых дух плыл по всему дому. Румяные, один к одному, блестевшие промасленными боками. Долохов не удержался, снял пробу, жуя горячее лакомство и спешно отписывая записку Демиру. Остальные пирожки Ерофеич упаковал в короб, не дающий остыть долгое время. Бутылку наливки вручил нехотя, проворчав, что осталось мало, надо новую заготавливать, а ему некогда, дел невпроворот.

Антонин ворчание пропустил мимо ушей. Ему в самом деле легко было попасть в защищённый замок. Демира около десяти лет назад пригласили туда преподавать «Основы тёмных искусств», простив разом все грехи, так что бывший наставник периодически принимал Антонина у себя в гостях — уютной гостиной в стенах Дурмстранга. И наливочки от Ерофеича сильно уважал.

В итоге о свидании Долохов забыл напрочь, сразу отправившись в путь.

Девчонка вошла в кабинет Демира строевым шагом и замерла, не поднимая глаз.

— Звали, профессор Чернев?

Воробушек, право слово. Щупленькая, в чём душа держится, волосы соломенные, заплетённые в короткую косу. Форма смотрится новенькой, всего два месяца, как учёба началась. У Антонина аж ностальгия проснулась, но поспешил задавить.

— А, Мнишек, — Демир стянул с носа очки и отложил книгу, что Долохов привёз ему в подарок — библиотека, оставленная бабкой, была богатой. — Проходи, проходи, Агнешка. Кузен твой пожаловал, знакомься.

И снова уткнулся в подаренный фолиант.

А потом это чудо подняло на него взгляд больших ярко-синих глаз, и Антонин пропал. Представился скомкано, всучил короб с пирогами и узелком, упрятанным внутрь. Девчонка смотрела настороженно, но короб взяла.

— Ты правда Антонин Долохов? — спросила вдруг ясным звонким голосом. И, удовлетворившись кивком, деловито полезла в короб, поставив его на пол. — Пироги? А это? Это не надо, тёплая одежда у меня есть. Да и нельзя домашнее, всё равно отберут. А это?

Долохову вдруг стало очень стыдно за носовой платок в маленькой ручке девчонки.

— Погоди! — он поспешно достал свой кошель и пересыпал монеты в него. Маленький дорогой мешочек из драконьей кожи вместил всё без остатка. — Держи, мелкая.

— Я не мелкая! Я Агнешка! — она серьёзно взвесила мешочек на ладони. — Что он может?

Под пытливым взором синеглазки Антонин подробно объяснил, что кошель снабжён чарами расширения пространства, необнаружения, и может вместить в себя содержимое обычной школьной сумки, набитой учебниками сразу по всем предметам.

— Только активировать надо. Капельку крови моей и твоей, тогда только тебя слушаться будет.

Деловито кивнула, приняла у него тонкий кинжал и безбоязненно ткнула в ладонь. Пришлось ему перехватить её кисть, чтоб лишней кровью не поить артефакт. Закончив привязку, он сразу залечил её ранку.

— Красивый кинжал, — хмыкнула она, спрятав кошель в карман форменных брючек.

— Хочешь, подарю? — сразу предложил он, с жалостью глядя на тонкую шейку с синей жилкой сбоку.

— Не, — мотнула головой Агнешка и вдруг пытливо уставилась на него. — А ты богат?

— Можно и так сказать, — хмыкнул он. — Не бедствую.

— А ещё приедешь?

— Да, — ответил, не моргнув глазом. — Приеду.

— Тогда лучше метлу привези в следующий раз.

— Какую метлу? Первокурсников уже в сборную принимают?

— Ты чего? Нет, конечно. Но тренироваться лучше на своей. Я на будущий год попробую пробиться в сборную. Только общественных мётел всем не хватает, и только по часам, раз в две недели. А на своей хоть каждый день можно тренироваться.

Она прятала глаза, поэтому он заподозрил неладное.

— И сколько уже налетала?

— Один раз, — ответила твёрдо, — но потенциал есть, ты не думай…

— Я не думаю. Пойдём-ка, проверим. У вас же занятий нет сейчас? — он вообще не собирался с ней возиться. Вручить гостинцы да взглянуть, что за ребёнок такой. И сам не знал, с чего вдруг такое участие. Ведь даже не улыбнулась, смотрела испытующе, не по-детски. А вот ведь, задела что-то в груди, себя вспомнил, мелкого. Тоже доверия ни к кому не было у тогдашнего первокурсника.

— Да кто же позволит, — заторопилась мелкая, кусая губы. — Да не надо мне метлу!

— Пойдём-пойдём, — строго сказал он, подхватывая короб. — Не будем мешать профессору.

Девчонка надулась, короб у него отобрала, сама понесла. В женское общежитие, занимающее целый корпус, его, конечно, не пустили. Остался ждать, бросив Агнешке:

— Ты только недолго, темнеет уже. Или трусишь?

— Да я… Я быстро!

У завхоза, старого Антипыча, добыть две метлы проблемы не составило.

— Долохов! — узнал тот, подслеповато щуря глаза. — Копия отца! Каков вымахал! А это твоя, что ли?

— Сестрёнка, — коротко ответил он. — Мы недолго.

— Да уж летайте, сколько вздумается. Ну, надо же… А ведь таким щуплым пацаном был. Куда-то запропал после третьего курса, если не ошибаюсь.

— Перевёлся, — беседовать со стариком долго не стал, видя, как нервничает девчонка.

Догадка оказалась верной. Метлу Агнешка откровенно боялась. Но упорно оседлала, выжидательно на него глядя. В синих глазах плескался страх пополам с упрямством.

— Неправильно держишь, — словно не замечая её страха, сказал он. — Так же неудобно. Вот, смотри.

И он стал подробно объяснять, показывать, как надо, судорожно вспоминая все нюансы. Слушали его внимательно. А потом они полетели. Медленно и печально. Он держался рядом, страхуя. Сначала летали низко по кругу тренировочного дворика. Потом поднялись выше, но почти сразу Агнешка потеряла управление. Поймал, посадил девчушку перед собой, направив её метлу в полёт в сторону склада. Лёгкая была Агнешка, худенькая.

— А теперь покажу, как это здорово, — предупредил он. — Держись, мелкая.

И показал класс. Как же они летали! Это надо было видеть. Внизу собралась маленькая группа зевак, но Антонину было всё равно. Главное было добиться отклика от девчонки. И добился же. Визжать перестала после третьего виража. Может, правда, охрипла просто. А потом вдруг ахнула счастливо при особенно удачном манёвре, озираться начала, пальцы на древке чуть расслабились. И, когда обернулась к нему, на лице наконец появилась улыбка. С отсветом в глазах и ямочками на щеках. И после она уже нарочно кричала на виражах, залихватски, с удовольствием, явно рисуясь перед детишками, глядящими снизу.

С метлы слезала медленно, неуклюже, но помочь не позволила.

— Замёрзла?

Помотала головой, глядя сияющими глазами.

— И куда тебе метлу? — вздохнул он. — Расшибёшься же, а меня рядом не будет.

— Ничего, костерост в Лазарете всегда есть, — пожала она плечом. — Ты так и скажи, что денег нет. Я же знаю, что это дорого. Или жалко на меня тратить? Я ведь тебе никто?

— А подзатыльник? — поднял он бровь.

Агнешка залилась краской, — так, что даже в сумерках было заметно. Замолчала, уткнувшись взглядом в землю.

— Это они тебя попросили, — в голосе явственно звучали слёзы.

Антонин вздохнул и подтолкнул метлу в сторону склада, куда та сама полетела — удобно было с манящими чарами, не то, что в Хогвартсе. Сам подхватил мелкую на руки, не обращая внимания на протест, и понёс ко входу в здание. Ничего, выпрямилась сразу, обняв его за шею. Горделиво смотрела на расступившихся школьников. Только когда внутрь зашли, сразу попыталась высвободиться.

— Отпусти!

Антонин поставил её на пол и сам опустился на колени, чтобы вровень быть.

— Значит, слушай и не перебивай. Ты Агнешка Мнишек, моя кузина, а по-русски — сестра. И плевать, что двоюродная, да не по крови, другой у меня нет и уже никогда не будет, усекла? И либо я буду за тобой приглядывать и баловать, как хочу, а ты меня ждать и письма долгие и сопливые писать раз в неделю. Либо расстаёмся сейчас и навсегда. Я твоим опекунам никогда не нравился, хоть и родня, так что пойму, если тебе тоже не подхожу. Решай!

Сопела девчонка долго, глядя под ноги, потом всхлипнула и спросила:

— А письма обязательно? Ну, — очередное шмыганье носом, — раз в неделю?

— Обязательно, — кивнул серьёзно. — И что-то сопливое тоже обязательно.

— Это как? — влажные глаза уставились удивлённо. На реснице ещё дрожала слезинка, но Агнешка явно справилась с собой, восхитив Антонина.

— А так, — ответил он серьёзно. — Жаловаться будешь по-разному — кто за косу дёрнул, за что двойку схлопотала, в кого влюбилась, и всё такое.

— Ну уж нет, — фыркнула она. — Ни в кого я не влюблялась и не собираюсь.

— Вот когда соберёшься, захочешь кому-нибудь рассказать, а некому. Тогда и оценишь, что мне можно всё. Во-первых, уж я точно смеяться не стану, во-вторых, совет могу дать дельный, в-третьих, с удовольствием всю фигню прочитаю, какую напишешь и посочувствую. А потом ещё вкусняшек куплю и тебе передам, чтобы утешить — ну сплошная же выгода, как считаешь?

— Ладно, — прищурилась она, — коли не шутишь.

— Такими вещами не шутят, мелкая. Ты ещё с Ерофеичем познакомишься, вот уж кто тебя баловать будет почище, чем я.

— А кто это? Ерофеич?

— Домовой мой. Вредный старикашка, но заботливый.

— Ах, — выдохнуло создание. — А когда я его увижу?

— Как в гости приедешь. Вот хоть на Рождество. Хотя сомневаюсь, что опекуны тебя отпустят ко мне.

Она покивала печально, соглашаясь:

— Ты опасный тип.

— Вот оно как! — вроде и понимал, что так о нём родня думает, но из уст этого ребёнка слышать было неожиданно неприятно. — И чем же это я так опасен? Детей ем на завтрак?

Она фыркнула, одновременно шмыгнув носом.

— Неа, — и пытливо заглянула в глаза. А потом страшным шёпотом осведомилась: — Правда, что ты тёмный?

— Правда, — кивнул он. — А ты ведьма, и что такого?

— Научишь плохому, — нудным голосом ответила Агнешка, явно за кем-то повторяя. — Мне с тобой разговаривать не следует. Взять, что принёс, и вежливо поблагодарить. И сразу уходить, в глаза не смотреть. Не улыбаться и не пытаться понравиться.

— А ты пыталась? — заинтересовался он, давя в себе злость.

— Немножко, — застенчиво призналась Агнешка. — Ты такой красивый. Я думала, что страшный.

— Ну спасибо, — скривился он. — А если бы страшный был, то не посмотрела бы?

— Не знаю, — пожала она плечом. И спохватилась: — Ты же не расскажешь дяде и тёте?

— Я с ними уже семнадцать лет не общаюсь. А кроме того, не привык как-то чужие тайны кому-нибудь доверять. Так что всё, чем со мной поделишься, никто больше не узнает.

— Правда?

— Клянусь, что все секреты Агнешки Мнишек унесу с собой в могилу!

Открыв рот, она полюбовалась на светящийся шарик и, только когда он погас, выдохнула, приблизив рот к его уху:

— У моей мамы был тёмный дар! — и посмотрела испытующе.

— Значит, и у тебя может быть, — спокойно ответил он. И подмигнул ей: — Будем на пару тёмными магами детишек пугать. Кстати, — он вызвал Темпус и с сожалением глянул на внезапно обретённую сестрёнку, — у вас уже ужин через пять минут, тёмная ведьма. Так что пора прощаться. Тем более что плохому я тебя уже научил.

— Разве?

— Ну а как же, на метле кататься. Разве дома разрешали?

— Не-е. Да ну тебя. Разве это плохое?

— А это уже тебе решать. Чай, не пять лет, соображать должна. Ну, беги, а то останешься голодной. Или с посещением столовой у вас не так строго теперь?

Она хитро прищурилась:

— А у меня пироги есть! Горячие. С мясом. Я один уже съела.

— И всё равно мне пора, — он заметил, что школьники, да и преподаватели на них косятся, проходя мимо. Но не это беспокоило. Боялся привязать её к себе слишком сильно. — Не забудь про письма.

— А если забуду? — она уже отошла на несколько шагов, и он поднялся с колен.

— Значит, тебе это не нужно.

Она вдруг подбежала обратно и тихо попросила:

— Наклонись!

— Что?

— Наклонись же!

И когда он пригнулся, поцеловала в щёку, смачно так, по-настоящему.

— Колючий, — хихикнула Агнешка. — Всё, Антон, спасибо, я побежала.

— Я Антонин, — произнёс он ей вслед, но девчонка уже свернула за угол, не слышала.

Первое письмо пришло на следующий день. Принесла его замученная школьная сова, которая долго грелась у печки, прежде чем лететь в обратный путь.

«Дрогой брат Антонин! — писала Агнешка корявым почерком на клочке пергамента. Обратная сторона была исчиркана какими-то рожицами и содержала пару формул по трансфигурации. — У миня всё путём. Сапливвава пока ничо не было. Ну только палец прищемила дверью. Распух. Но уже всё нормально. Пока».

А ниже приписка: «Совы отказывают литеть в Англию! Купи мне сокола!».

Сокол был куплен Ерофеичем и отправлен ей с ответом. А две недели спустя Антонин привёз ей метлу. Не очень дорогую, но самую надёжную.

— Меня теперь побаиваются, — призналась она шёпотом, забирая подарок с гостинцами и смеясь глазами. — Ну тебя же видели со мной. Вот. Теперь даже старшие не задирают. А один подошёл, спросил: «А правда, что Антонин Долохов твой брат?». Тебя тут все боятся!

— Хулиганка, — щёлкнул он её по носу. — Наверное, сама же и растрепала?

— Не растрепала, а провела работу по информированию населения, — отчеканил ребёнок с таким серьёзным видом, что Антонин не выдержал, предательски хрюкнул и запоздало закашлялся.

— Пирожки с мясом?

— Ну, — подтвердил Долохов. — Другие хотела?

— С малиной бы, хоть один.

— Да хоть двадцать, сладкоежка! Чего же в письме не написала?

— Не подумала.

— А зря. Ты вообще представляешь, какая сила эти письма? Ты же что угодно в них попросить можешь.

— И ты привезёшь? Что угодно? — с сомнением покосилась она, идя рядом с «братом» быстрым шагом.

— Не всё, но какую-то часть земных благ я достать могу. Ты главное пиши, а там разберёмся.

Так и повелось с тех пор, он ей пирожки, мётлы и всякое по мелочи, она ему письма, сопливые тайны, улыбки и поцелуи в щёку.

«Спелись, — заметил как-то Ерофеич, любовно пакуя очередные гостинцы для Агнешки. — Когда уже познакомишь?».

— Не знаю…

А оказалось скоро. Дядька с тётушкой уехали к старшему сыну, который подхватил какую-то болезнь, и Антонина вежливо попросили, не мог бы он на Рождество… Конечно, он мог. И дом превратился на целых две недели в какой-то вертеп. Кто бы мог подумать, что от одного ребёнка вкупе с домовым может быть столько разрушений?! Но, вспоминая это время долгими зимними вечерами, когда не случалось свиданий или дружеских посиделок, Антонин неизменно ловил себя на том, что улыбается без всякой причины. Агнешка прочно вошла в его жизнь.