Страшно весело (джен)

Они уходили, медленно передвигая ноги, постоянно оглядываясь назад и хищно скалясь. Потапкин, выставив перед собой электрошокер и большой серебряный крест, подгонял:

— А ну, пошли! Режимный объект… без пропуска…

Милко, мелко вздрагивая, прятал лицо на груди Ольги Вячеславовны, а она, вся побелевшая от ужаса, гладила его по голове.

Малиновский сидел на полу, приоткрыв рот и часто хлопая ресницами, а Жданов не спешил выбраться из-под стола. Под столом ему было хорошо и почти безопасно.

Все молчали.

— Милко, если ты ещё раз… хоть когда-нибудь… назовёшь это… этих… рыбками или бабочками… — наконец, произнёс Андрей дрожащим голосом.

— Л-лучше сразу смерть! — пробормотал Рома.

Милко зарыдал.

В «Зималетто» заканчивался кастинг моделей в канун Дня Всех Святых.

— А-андрей!

— А-а-андрю-уша!

— Андрей Па-а-алыч!

Заунывные и страшные голоса раздавались за дверью. Андрей всей кожей... да что там кожей, всеми мышцами, костями и внутренностями ощущал, что зло приближается. Спасения не было — путь через конференц-зал отрезан, за спиной закрытая дверь каморки — всё, тупик. Жданов с надеждой бросил взгляд в сторону окна, но и за ним скалилась, прилепившись к стеклу, мерзкая рожа: чешуя вместо волос, острые скулы, надутые губы, безресничные белые глаза как у селёдки. В тусклом свете луны можно было разглядеть, как за спиной монстра трепетали огромные волосатые крылья. «Рыбкобабочка, мать её», — с безнадежностью подумал Андрей и вздрогнул, так как дверь в его кабинет распахнулась.

— А-андрей!

— А-а-андрю-уша!

— Андрей Па-а-алыч!

В помещение одновременно пытались протиснуться три женщины... Впрочем, женщинами эти существа можно было назвать с натяжкой.

Вперёд всех пыталась пролезть Воропаева. Полупрозрачная кожа Киры уже не скрывала проступавшей зелени — вены, артерии и даже капилляры чётко выделялись на теле, были объёмными и несли в себе что угодно, но только не обычную кровь.

— А-а-андрю-уша! — выла Кира на одной ноте. — Я, только я, люблю тебя. Я буду любить тебя вечно!

Андрей опять вздрогнул — Киру за короткие белёсо-бурые волосы из дверного проёма оттаскивала Изотова.

— А-андрей! — череп, обтянутый сухой кожей и обрамлённый свалявшимися длинными прядями, оскалился, и в этом оскале Жданов с содроганием насчитал не менее десятка заострённых длинных зубов. — Помнишшшь, как нам было хорошо ссс тобой? Здесссь? В этом кабинете? — В руках Изотовой, точнее, твари, которая только напоминала прекрасную Валерию, возник бокал с алой жидкостью и тварь жадно её заглотила. — Фффкусно... крофффь... фффкусно...

Андрея передёрнуло от омерзения, и он начал всерьёз обдумывать прыжок из окна, пусть и в компании с чешуйчатой дамочкой.

— Андрей Па-а-алыч!

Андрей отвлёкся от фантастического плана побега и обратил внимание на третьего... третье... третью. Катя Пушкарёва выглядела как обычно: зализанные волосы, железо в прорези улыбки, балахонистое нечто, начинающееся от шеи и маскирующее то ли хвост, то ли лапы. Андрей хотел с облегчением вздохнуть и попросить Катерину вывести его из этого дурдома, даже открыл для этого рот, но почти сразу его захлопнул, невольно прикусив язык — за круглыми стеклами Катиных очков глаз не было! Только яркие всполохи тёмно-красного дьявольского огня. Катя тянула руки с чёрными когтями к Андрею, пламя в её глазных провалах разгоралось, кабинет медленно заполняли запахи серы и дыма.

Жданов плотнее прижался спиной к стеклянной двери. Выхода нет, нет, нет... Андрею оставалось только завыть от безнадёги. Тем временем три твари, толкаясь локтями и тем, что локти им заменяло, рвались к Андрею.

— На помощь! — хотел закричать он, но из горла вырвался только придушенный хрип: он увидел, кто стоял за спиной трёх фурий...

— На мою помощь не надейся, — порыкивая усмехнулся Малиновский, дёргая левым, обросшим шерстью, треугольным ухом и весело щёлкая огромными жёлтыми клыками на вытянувшихся вперед огромных волчьих челюстях. — Сам, всё — сам!

— А-а-а-а-а! — заорал, наконец, Андрей, проснулся и рывком сел в кровати.

...В задёрнутое тонким тюлем окно светила огромная, не по-осеннему яркая и наглая луна, и никаких рыбкобабочек за стеклом не наблюдалось. Рядом с Андреем уютно сопела в подушку жена, на прикроватной тумбочке мирно тикали часы, из открытой двери соседней комнаты, где спала дочка, на пол коридора падал слабый свет ночника.

— Уф, приснится же такое... — успокоено пробормотал Жданов, осторожно прилёг обратно на подушку и умиротворённо закрыл глаза. Его хвост под одеялом нащупал хвостик жены, привычно обвил его до самой пушистой кисточки и тоже успокоился.

За прозрачным окном лукаво подмигивала звёздам луна Самайна.

Ночь Самайна, как всегда, застала его врасплох. Чёрт его знает почему, но каждый, каждый проклятый год его проклятой жизни он забывал об этой дате — ночи с тридцать первого октября на первое ноября. До нынешнего дня ему везло, но этот год, начавшийся вполне удачно, близился к концу абсолютно по-идиотски. Вот сегодня, например, он застрял в офисе «Зималетто» до позднего вечера, а Жданов до сих пор при кресле и должности президента, и мерзкая Клочкова истрепала все нервы, и контроль над компанией, созданной отцом, всё быстрее и быстрее уходит из рук...

Рук...

Александр посмотрел на свои конечности и попытался громко завыть, но из сухого горла вырвался только протяжный хрип. Вместо привычной картины — ухоженная кожа, аристократические пальцы и тщательно обработанные ногти — глаза его с омерзением наблюдали, как кисти рук медленно и неотвратимо покрываются густой шерстью. Вскоре из-под обшлагов дорогого итальянского пиджака торчали отвратительные когтистые лапы.

Александр закрыл глаза, готовясь к перестройке зрения. Скоро от него, успешного состоявшегося человека, ничего не останется. С полуночи и до рассвета главного языческого праздника он перестанет быть Александром Воропаевым, а станет чудовищным порождением неизвестно чьей злой фантазии...

Александр знал, знал, что нужно затаиться, спрятаться, переждать. Ведь перебороть низменные инстинкты, заставляющие нормального человека делать несвойственные нормальному человеку вещи, чрезвычайно сложно — даже восхитительное самообладание и железная воля Александра не могут справиться с постыдной тягой, проявляющейся раз в год... Ну, почему он вовремя не ушёл домой, не закрыл дверь на все замки и заранее не приготовил то самое, что поглощал килограммами только один раз в году? Проклятая забывчивость? Или забывчивость как часть проклятия?

Александр почувствовал, как на голове зашевелились волосы, и крепко выругался, потом у него зачесались дёсны, а зубы, отбеленные лучшим стоматологом дорогой швейцарской клиники, стали быстро увеличиваться.

Александр обреченно оглядел помещение мужского туалета — будь проклято «Зималетто», дайте ему только стать во главе этого балагана! — неуклюжими лапами проверил швабру, надёжно подпирающую входную дверь, и сделал то, что делал раз в год только в ночь с тридцать первого октября на первое ноября — помолился.

Коротко, кротко и искренне Александр молил Бога, чтобы защитил он его, несчастного раба Божьего, от напастей в эту страшную ночь Всех Его Святых. Еле успев мысленно простонать «Аминь», под треск дорогой итальянской шерсти и нежного бразильского шелка Александр, изогнувшись, упал на холодный кафельный пол, краем изменившегося глаза успев заметить в зеркале свой мерзкий розовый нос, длинные белые уши и тонкие длинные вибриссы...

Цок... Шлёп...

Огромный заяц-оборотень не по-заячьи хмыкнул, и, ловко выпутавшись из остатков ткани, поскакал к выходу из комнаты. Ему чудовищно хотелось свежей морковки.

Цок-цок-цок...

Бряк.

— Виктория, — Роман привольно раскинулся на диване в приёмной президента «Зималетто» и лениво разглядывал глубокое декольте секретарши.

— Рома, мне, конечно, льстит твоё внимание, но сегодня...

— Виктория... — почти промурлыкал Малиновский, совсем её не слушая и открыто наслаждаясь видом на полуобнажённую женскую грудь. Разговаривать он не желал.

Из президентского кабинета послышался грохот. Виктория вздрогнула и уставилась на дверь, Малиновский выпрямил спину и бросил взгляд на часы.

— Начинается... — пробормотал он и в третий раз произнёс: — Виктория!

— А, что?

— Ты готова покинуть трудовую вахту?

— Ну, Рома, я же...

Малиновский, растеряв всю свою расслабленность, быстро скользнул к секретарскому столу, схватил сумочку Клочковой, одним движением ловко сгрёб в неё со столешницы тюбик губной помады, пудреницу и металлическую штуковину, напоминавшую приспособление для жестокой пытки. Виктория следила за ним, раскрыв рот. Не менее ловко Роман вытащил секретаршу из офисного кресла, снял с вешалки кашемировое пальто и палантин, потом вместе с сумочкой вручил всё Клочковой.

— Рома, я не сегодня могу с то...

Не слушая бормотание ошалевшей от такого напора Виктории, Малиновский подтолкнул её к дверям.

— Да Рома же!.. — взвыла Виктория.

— Домой шагом марш! — из голоса Малиновского исчезла всякая игривость, и он вытолкнул Клочкову из приёмной. — И не думай возвращаться сегодня, иначе Андрей тебя со... — Малиновский запнулся: — Э-э-э... уволит!

Из коридора послышался удаляющийся стук каблуков и гневное:

— Что за день-то сегодня такой, мухоморов он что ли объелся?

Роман несколько секунд постоял у двери, прислушиваясь.

— Еле-еле успел... — облегчённо вздохнул и громко крикнул: — Выходи, чудовище! В этом году ты что-то рано начал!

Дверь президентского кабинета распахнулась, и на пороге показался Жданов. Он был, как всегда, одет элегантно и модно за исключением одной детали — вместо дорогих итальянских туфель из-под брючин торчали огромные копыта. Впрочем, детали накапливались — с пальцев Андрея Павловича, как при замедленной съёмке, исчезал маникюр, заменяясь на острые чёрные когти, а из волос на голове всё росли и росли не менее чёрные кривые рога.

— Красавчик... Интересно, как бы визжала Виктория, если б я вовремя её не выставил? — поинтересовался Малиновский, разглядывая друга и президента.

— А если б она тебя разлядела? — насмешливо ответил тот. — В зеркало давно смотрелся?

Малиновский лихо крутанулся вокруг своей оси, но ойкнул и зашипел от боли, зацепившись хвостом за ножку стула.

— Нам с твоей Пушкарёвой вовсе незачем в зеркала глядеть, — пробормотал Роман, бережно поглаживая пострадавшую пятую конечность. — Ей от безнадёжности, мне — от неотразимости! Ты её хоть не сожрал, изверг?

— Такой ценный кадр? — ужаснулся Жданов. — Лежит в обмороке в каморке... Завтра подумает, что померещилось. В этом году я, и правда, раньше обернулся...

— Волнения, волнения... всё от волнений, друг мой президент, — пропел Малиновский, ощупывая аккуратные рожки, выглядывающие из русых волос. — Нам не пора? Козлы застоялись, карета запылилась, ведьмы затосковали... Эх, оторвёмся раз в году!..

Два чёрта, перешучиваясь и подёргивая мохнатыми пятачками, заменившими им носы, зашагали на поиски приключений.

...

Чуть раньше знаменательного превращения президента и вице-президента в самих себя Виктория Клочкова выбежала из стеклянных дверей, будто за ней гналась стая злобных псов, пробежала по опустевшей стоянке и сердито плюхнулась на сиденье любимой машинки. Несмотря на злость хозяйки, дверь авто закрылась с мягким, почти нежным, звуком.

— Нет, ну точно! Мухоморы, бледные поганки... Вот добавлю в кофе, будут знать! И Жданов, и Малиновский! Все! Вот они меня узнают... — Вика сердито тряхнула волосами. — Говорю ему, говорю, а он!.. — она махнула рукой и ударилась о руль. Не переставая ворчать, Вика принялась стягивать с себя сначала пальто, а потом и остальную одежду. Оставшись обнажённой, она нашарила в сумочке, так небрежно собранной Малиновским, помаду, поглядывая в зеркало у лобового стекла, тщательно подкрасила губы, запылавшие ярко-алым. Полюбовавшись собой с минуту, она довольно вздохнула и прошептала: — Ну, давай, дорогая. Опаздывать нехорошо!

Автомобиль задрожал, очертания его словно бы потекли, и через несколько мгновений голая и прекрасная Виктория Клочкова, ведьма в тринадцатом поколении, сидела верхом на изящной — олеандровый прутик к олеандровому прутику, красное лаковое седло из кожи маньяка-убийцы, полированный черенок из дерева виселицы — метле.

— И-э-ххх, полетели!

Холодный ветер последнего дня октября крутил воронки из бурых полуистлевших листьев. В высоком здании «Зималетто» не горело ни одно окно...

1

Шура Кривенцова тихо-тихо, на цыпочках, подобралась к столу Амуры.

— Брысь! — шикнула та, не поднимая головы.

— Ну Амурка, ну скоро ты? Ночь уже… — Шура затянула не раз за последний час повторённую мантру.

— Сгиньте, Александра! — Амура на секунду подняла взгляд от весьма странных предметов, разложенных на её столе. — Шуренция, помолчи ещё пять минут, а?

Шура, надув губы, плюхнулась в своё кресло и притихла. На самом деле она понимала, что подруга старается для неё, Шуры, и прерывать таинство на самом ответственном моменте — материализации её, Шуриного, заветного желания — глупо. Поэтому она опять принялась следить за подружкиными руками, выполняющими непонятные и странные манипуляции, и заодно вспоминать, с чего все началось сегодня утром.

...Утром Амура прибежала в «Зималетто» загадочная и радостная, с порога их с Шурой совместной приёмной прокричала: «Танцуй, Шуралидзе, я нашла рецепт!» И бросилась Шуру обнимать и тормошить. После нескольких попыток выведать, чему же так радуется подруга, Шура сдалась и, пока любимое и грозное начальство отсутствовало, потащила мадемуазель Буйо припудрить носик в будуар, по-простецки — покурить в женский туалет. Никого из остальных женсоветчиц на месте привычного сбора не было, но это не огорчило подружек, и Амура, со вкусом затянувшись сигаретой, поведала, что откопала в старых бабкины записях рецепт завлечения жениха по заданным параметрам. Правда, не совсем рецепт, а набор таинственных закорючек, часть которых походила на кириллицу, часть на латиницу, а часть вообще ни на что не походила. И не совсем завлечения, а вызова. Ну и не совсем жениха... Но зато параметры существа мужского пола можно определить самостоятельно! Воодушевленно все это поведав, Амура выжидательно уставилась на Шуру — так выжидательно, что Шура чуть свою сигарету не проглотила, смотря в вытаращенные от энтузиазма Амурины глаза.

— А я-то каким боком к вызову демона, а, Амурка?

Амура расфыркалась и сказала, что она старалась, подыскивала способ обеспечить любимой подружке счастье в личной жизни. Причём наконец-то можно подобрать мужчину надлежащего роста… А она, эта неблагодарная Кривенцова, не ценит! Устыдившись, Шура заценила, но предложила оставить эксперимент на вечер, когда начальство на шабаш — тьфу, на празднование новомодного Хэллоуина в клуб «Ведьма и горчичник» — свалит. Амура, поворчав о неблагодарных подругах, согласилась, что вечером проводить манипуляции по вызову демонов — то есть женихов, «вечно ты, Шурильда, меня путаешь» — сподручнее.

Ну и вот: почти полночь, «Зималетто» опустело, Амура колдует и колдует, а демо… тьфу ты, жениха всё нет! Шура тяжело вздохнула и только собралась снова поторопить вызывательницу демонов и женихов, как погас свет и в приёмной раздалось жуткое завывание.

...Шура Кривенцова не успела ничего — ни вскрикнуть, ни вскочить на ноги — на неё навалилось нечто мягкое, шею сдавили костлявые пальцы и чьи-то волосы забились в уже открытый для крика ужаса Шурин рот...

2

...Шура Кривенцова не успела ничего — на неё навалилось нечто мягкое, шею сдавили костлявые пальцы и чьи-то волосы забились в уже открытый для крика ужаса Шурин рот...

Шура принялась отталкивать от себя это нечто, пинаясь и толкаясь локтями. В ответ получила тычок в живот и сдавленное: «Шурка, ты с ума сошла? Это я, Амура!» Только после этого Шура, отплевываясь и ворча, перестала махать руками и ногами и спросила:

— Чего ты на меня накинулась?

— Я не накинулась, я испугалась! Подумала, что у меня получилось, а тут темно стало и вообще... Чуешь, как тихо?

Шура прислушалась. Действительно, тихо в многоэтажном здании было так, что дыхание девушек звучало в этой мёртвой тишине, как паровой двигатель. Чух-чуххх-чух-чуххх. Кривенцова чуть не засмеялась.

Но тишина и темнота, и правда, были страшноваты, поэтому Шура одними губами прошептала:

— Это ты сделала?

— Чёрт его… — получив локтем в бок, Амура исправилась: — Бог его знает. У меня безопасный ритуал был вообще-то...

— «Вообще-то», — передразнила Шура, столкнула с колен дрожащую подругу и решительно встала. И тут же присела обратно — из коридора послышался звук тяжелых шагов.

— Явился… — пробормотала Амура.

— Кто явился?

— Да откуда я знаю!? — повысила голос ведьма-любительница, и уже тише добавила: — Очень надеюсь, что жених…

Звук приближался.

Амура и Шура сползли под стол и прижались друг к другу.

Бледный и слабый свет разлился по приёмной. И в этом мистическом свете в щель из-под стола подружки увидели, как по полу их такой привычной, такой обыденной приёмной ступают копыта. Огромные копыта, не меньше 42 размера.

Шура лихорадочно попыталась вспомнить какую-нибудь молитву, но кроме «ой, мамочка» в голову ничего не шло. Амура рядом дрожала мелкой дрожью.

— М-м-м… Х-х-х… Швыхушр! — пробормотал монстр сверху, почти над головами подруг, и начал шарить по Шуриному столу. —Х-х-х!

Чудовищные копыта переступали и перестукивали, на столе что-то звякало, девушки от страха уже почти не дышали.

—Ды щ-щ-щих н-н-не!!! — зарычало чудовище, и на голову Шуре что-то опустилось…

3

«Поймал!» — подумала Шура, но, вместо того чтобы ещё сильнее сжаться и обречённо молить о пощаде, с неожиданной даже для себя самой отвагой распрямилась во весь немаленький рост, шагнула из-за стола навстречу чудовищу и крикнула:

— Изыди, демон!

Амура под столом весьма явственно икнула, а чудовище рухнуло навзничь и завопило:

— Ы-ы-ы-у-у! И-и-и-те-е-е!!!

Шура замерла, очумело разглядывая знакомый сотовый телефон, упавший рядом с монстром и светивший во весь свой фонарик. В коридоре послышался грохот, а потом в приёмную влетело второе чудовище, которое очень знакомым голосом проорало:

— Малиновский, ты чего вопишь?

— А меня тут изго-изго-н-няют, — невнятно пробормотал монстр и снял с лица картонную маску с наклеенными шерстью и чешуйками.

— Андрей Палыч… Роман Дмитрич… — слабо пробормотала Шурочка и рухнула без чувств на пол рядом с любимым начальником.

Впрочем, психика у Шурочки Кривенцовой была довольно крепкая, и пока Жданов с такой же как у Малиновского маской в руке и в таком же мохнатом и когтистом костюме извлекал все ещё икающую Амуру из-под стола, Шура уже охала и ахала, восхищаясь «зверским, ой, я хотела сказать, потрясающим» костюмом начальника.

— Это вы для вечеринки надели, да? А рожки-то рожки, Роман Дмитрич, какие классные! А хвостик! С кисточкой! А можно я его подергаю? Я не оторву, честное слово!

Покосившись на откровенно ржавшего друга, Роман Дмитриевич — так уж и быть — разрешил своей верной секретарше подергать себя за чертячий хвост.

Энтузиазм же Шуры не проходил: пусть жениха ей сегодня так и не вызвали — не очень-то она в этот вызов и верила, если честно, — зато такая забавная история приключилась с непосредственным участием её, Александры Кривенцовой, и любимых начальников! Будет, что обсудить в туалете с полным составом женсовета завтра! Да что там завтра, события хватит для обсуждений на целых три дня, а может быть, и на неделю! Как Шура приняла за демона Романа Дмитриевича! Как Шура подумала, что ей на голову опустилась лапа чудовища, а вовсе не бумаги, слетевшие со столешницы! Как Амура пыталась забраться поглубже под стол от добрых когтей — тьфу, рук! — Андрея Павловича, и как не хотела выбираться оттуда, бормоча: «Не пойду, не хочу в ад, не хочу…»

Как потом чудесный Роман Дмитриевич сам заказал им с Амурой такси и, подсвечивая темнущий коридор своим сотовым телефоном, проводил до запасной лестницы, потому что лифты не работали.

Ух! А сколько времени займёт обсуждение таких правдоподобных демонских костюмов Жданова и Малиновского! Один только великолепный хвост, за который Шурочка так и держалась до самого выхода на лестницу, чего стоил! Ну, приключение же! Шурочка воодушевлённо составляла повестку на завтра, пока девушки спускались по лестнице, освещённой насмешливо подмигивающей луной.

Уже усаживаясь в такси, Амура, задумчиво молчавшая всё время после извлечения из-под Шурочкиного стола, тихо сказала:

— Слушай, Александра, а зачем они в «Зималетто» вернулись? В полночь?

Проклятая ночь. Вместо эпилога

Жданов дожидался Малиновского, сидя на столе Амуры. Белые листы бумаги устилали пол приёмной, маска монстра, совсем не похожая на картонную, лежала поверх них. Андрей укоризненно смотрел на Романа, вернувшегося после ответственной миссии провожания, и в глазах его мелькали багровые искры. Малиновский в ответ на молчаливое неодобрение пожал плечами, пробормотал что-то вроде: «ну забыл, забыл я», одновременно с бормотанием нашаривая на столе секретарши ключ, потом подобрал маску, отпер дверь в свой кабинет и кивнул Жданову. Друг за другом и в полной тишине, опять воцарившейся вокруг и разбиваемой только цоканьем копыт, они прошли в тёмную пещеру кабинета.

Роман плотно закрыл дверь, несколько раз дёрнул за ручку, проверяя, и только после этого глубоко вздохнул и произнёс:

— В верхнем ящике.

Жданов всё так же, не говоря ни слова, достал из стола Малиновского две небольшие бутылочки весьма похожие на миниатюры дорогого коньяка, одну из них кинул в когтистые лапы Романа.

— Думал, всё. Придётся решать вопрос кардинально, — Андрей провёл ребром чудовищной конечности по горлу, тоже тяжело вздохнул и, ловким жестом откупорив бутылочку, вылил её содержимое в рот.

— Да уж, — дёрнул хвостом в ответ Роман и повторил манипуляции друга.

Первыми исчезли маски. Потом с президента и вице-президента модного дома «Зималетто», мерцая и потрескивая, сползли мохнатые шкуры и растворились в воздухе, едва достигнув пола. Чуть позднее засияли алыми отсветами и пропали с голов аккуратно закрученные рожки. Заодно с шерстью и рогами исчезли и прочные, отлично отполированные копыта , превратившись в обычные мужские ступни 42 и 44 размера. Последним растворился, как будто его и не было, нервно подёргивавшийся хвост Малиновского с пушистой кисточкой на конце...

...Луна Самайна освещала кабинет неровно — словно ехидно подмигивала двум голым чертям, которые, громко и отчётливо матерясь, пытались составить план, согласно которому они вот прямо сейчас, в ночь 31 октября, в полной темноте найдут на президентском этаже «Зималетто» хоть какую-нибудь подходящую одежду и, главное, мужскую обувь размера 42 и 44...