Sleep alone (гет)

Со второго этажа доносились ругань и звон бьющегося стекла. Снова. Эдди выключил воду и прислушался. Все так быстро затихло, что казалось — закончилось. Ему нужно было домыть посуду и закрыть бар, а потом можно ехать домой. Не домой, конечно, а в дешевый гостиничный номер. Дом далеко, там, где посреди песчаной пустоши затерялась выцветающая вывеска: «Рай — Техас!».

Воцарившую тишину вдруг прервал размеренный, легко узнаваемый и оттого мерзкий звук — стук деревянного изголовья кровати о стену. Казалось бы, обычное дело: муж и жена ругались, а теперь наступило бурное примирение. Вот только стук сопровождали короткие вскрики, полные боли и отчаяния, больше похожие на скулеж раненного животного. Слышать их было невыносимо. Эдди с легкостью мог представить стиснутые зубы и закрытые глаза — ее глаза. Бокал из дешевого — как и все вокруг — стекла лопнул в его руке, и осколки впились в кожу, выступила кровь. Краски реальности поблекли, когда он помчался по деревянным ступеням вверх и ворвался в хозяйскую спальню. Он ошибся: глаза Гленды были открыты — широко распахнуты от боли, затерявшейся в пустоте, и больше в них ничего не было. Там, где сияло солнце, солнце погасло. Ее глаза расширились от удивления при виде Эдди на пороге комнаты — там, где его не должно было быть.

Бойд его не заметил. Бойд ничего толком не смог понять, когда неведомая сила сбросила его на пол, и остервенелые удары полетели в его лицо один за другим. Он не смог ее простить, столько долгих лет. Но лицо Бойда вызывало только одно желание — уничтожить эту тварь, посмевшую коснуться ее, причинившую боль ей. Разорвать на куски. Убить.

— Эдди! Эдди, ты же убьешь его! — голос Гленды доносился словно издалека. Лицо Ллойда в крови, его собственные руки и рубашка — в крови. Гленда схватила его за плечо и потянула назад, но отшатнулась, столкнувшись с остекленевшим от ярости взглядом. Ее испуг отрезвил его, вернул к действительности.

— Где документы?

— В кабинете. — Умница, сразу его поняла. — Кабинет закрыт. У тебя рубашка вся в крови!

Закрытая дверь не проблема. Проблема исчезла спустя пару ударов ноги в упор. Наблюдая, как Гленда лихорадочно искала свой паспорт, Эдди уже знал, что делать. Вытереть руки, не забыть в машине сменить рубашку. Убраться из этого дома к чертовой матери!

Гленда не выглядела столь же уверенно; она не понимала сути происходящего, отказывалась осознавать. Металась, пыталась решить, что взять из вещей, пока он криком не остановил, напоминая, что Бойд может очнуться в любой момент, времени на сборы нет. Гленда бросилась было туда, где должна была стоять ее машина, но Эдди поймал за локоть и потянул к пикапу — ее автомобиль он сам отогнал утром механику. У Гленды шок, состояние аффекта, язык не слушался, земля уходила из-под ног. Она привыкла убегать, но от него, а не с ним.

— Зачем ты это делаешь? — Гленда будто очнулась, когда пикап Эдди повернул на главную дорогу. — Зачем ты вмешался? Зачем ты меня снова преследуешь?

Эдди молча смотрел вперед, на дорогу, утопавшую в темноте, и только сильнее сжал руль. Костяшки пальцев белели от его тихой ярости. Гленда пыталась достучаться до него и получить ответы, он — стоически игнорировать ее вопросы. Эдди удалась игра в молчанку до самого бара Блейна.

— Ты с ним спала? — внезапно раздался сухой вопрос.

— Бойд наверняка уже едет за нами, я всю дорогу пыталась поговорить с тобой, а ты спрашиваешь меня о Блейне? Ты точно повредился умом, впрочем, это я знала всегда!

— Думай, что хочешь, дорогая. — Эдди криво усмехнулся, надел ковбойскую шляпу. — Мы поедем туда, где Бойд никого из нас не найдет. — Он вышел из машины и направился в сторону бара. Гленда поспешила за ним, но вдруг остановилась, споткнувшись на ровном месте, — поняла, о чем Эдди ей говорил.

— Только не «Сумеречный остров»! Ни за что! Я не вернусь в это проклятое место, я лучше умру! — Она кинулась к нему, и он обернулся, поправляя свою дурацкую шляпу, поморщился от раздражения и, отмахнувшись от нее, как от назойливой мухи, зашел в бар.

Под вечер у Блейна посетителей прибавлялось, но Энджел не спал, сидел за отдельным столом и играл в Пи-Эс-Пи. Который Гленда ему не дарила — внезапно поняла она. Завидев Эдди, Энджел бегом бросился к нему, а Эдди подхватил его на руки, нахлобучил шляпу на голову смеявшегося от радости мальчика, и быстро опустил на пол — Энджел уже совсем большой, негоже таскать на руках.

Гленде показалось, что она начала сходить с ума. Она была уверена, что Эдди не сможет отыскать ее в Айове, но он нашел. Она верила, что он не сможет узнать про Энджела, но тот радовался Эдди едва ли не больше, чем ей самой: ловил их взгляды, засыпал вопросами. В чем же она ошиблась? Что сделала не так?

— ЭнДжей, как насчет небольшого путешествия на настоящее ковбойское ранчо? — Эдди улыбался, а Гленде хотелось кричать, но она справилась с эмоциями и негромко спросила, все же вложив в тихий голос свое негодование:

— Как ты только что его назвал?

— Только ты могла придумать ему такое дурацкое имя! А ведь сама злилась всю жизнь на Кэтрин! — Эдди пошел на улицу, держа Энджела за руку, и Гленде не осталось ничего другого, кроме как идти за ними. И ничего она не злилась на мать! По крайней мере, не за имя. Как же все это глупо и абсурдно, так наивно. Она назвала сына в честь него. В честь всего хорошего, что когда-то в нем любила.

— Выключи, — прошипела Гленда, когда машина сорвалась с места под звуки тяжелого рока. Ей было нужно успокоиться, собраться с мыслями, понять, что делать дальше и как отделаться от Эдди, а самое главное — куда податься?

— ЭнДжею нравится, — парировал Эдди, приводя самый главный аргумент, который делал спор бесполезным, даже не начавшись, и принялся подпевать, сын подхватил знакомые слова вслед за ним. Гленде захотелось застонать от отчаяния. Она отвернулась к окну и попыталась сосредоточиться на силуэтах домов в ночной темноте.

«Sad but true… Sad but true…» — ворвалось в ее сознание жестокой иронией. Горькая правда…

Вернуться на «Сумеречный остров» — подобно смерти. От одной мысли об этом хотелось кричать и биться отчаянной птицей, пытаясь выбраться из клетки. Однажды она уже умерла там — почти физически и абсолютно морально, а теперь умрет снова. Что угодно, только не дом Харпа, хоть все семь кругов ада! До сих пор Гленда помнила бесконечную пустоту вокруг и остекленевшие безумные глаза. Ей так сильно хотелось спрятаться, убежать от прошлого.

Энджел весело подпевал радио и Эдди. Он походил на отца так сильно, что видеть их вместе было невыносимо; ее сердце рвалось от боли. В одном Эдди был прав: на «Сумеречном острове» Бойду их не найти. Там их не отыскал бы даже сам Господь…

Кэтрин, обожавшая вечеринки и бутики, сразу невзлюбила это место, расположенное вдалеке от жизни и цивилизации, — старый дом затерялся среди песков и пыли. Для Гленды всегда было загадкой, как ее мать, яркая любительница активной городской жизни в роскоши калифорнийских особняков, могла выйти замуж за хмурого и нелюдимого ковбоя Эллиота Харпа. Гленда не понимала. Пока не встретила одного из его сыновей. Он восхищался ее красотой (когда она сама в зеркале видела лишь гадкого утенка), дрожащим голосом читал ей стихи, но все волнение исчезало, когда он брал ее за руки, чтобы поцеловать. А потом вытолкнул из машины посреди техасской пустоши. Но она выжила, выбралась, тогда она уже знала, что больше не одна, — рядом с ее сердцем билось еще одно. Через несколько месяцев погибли в автомобильной аварии Кэтрин, Эллиот и Брендон, и Гленда больше никогда не возвращалась на ранчо Харпов.

— Я не могу, Эдди! — тихо, чтобы не разбудить задремавшего Энджела, с мольбой прошептала Гленда, измученная обуреваемыми страхами. — Отпусти нас, пожалуйста!

— Иди. Буди сына. Уходите. — Пикап мягко притормозил. Гленда выбралась на воздух и прошла пару метров, но замерла, лишенная способности двигаться звуками его голоса: — На «Сумеречном острове» вы будете в безопасности!

— В безопасности? Рядом с убийцей?! — В ее голосе было столько ненависти и презрения, столько отвращения, что ему захотелось стереть из памяти ее интонации, ее взгляд. Каждый битый сектор его памяти. Битый — значит связанный с ней.

Кромешную тишину ночи, когда был слышен только урчащий звук мотора, вдруг разрушил звон пощечины. Гленда коснулась ладонью покрасневшей щеки и посмотрела с удивлением в спину уходившему Эдди. Он сел за руль, краем взгляда скользнув по спящему сыну, чтобы убедиться: тот спал, крики Гленды его не разбудили. Как же он устал от ее ненависти… Если бы не сын, он остался бы на «Острове», написал бы книгу — все то, чего он всегда хотел. Так странно, Эдди терпеть не мог ранчо отца, пока там не появилась Гленда. Красивая девочка со сказочным именем. Она была первой, кого заинтересовал он, второй сын Эллиота родившийся с увечьем — хромотой на одну ногу, а не вечно-во-всем-первый Брендон.

ЭнДжей — Энджел, мысленно поправил себя Эдди — спал, свернувшись калачиком на заднем сиденье пикапа. Его сын. Его плоть и кровь. ЭнДжей был так похож на него. Когда Эдди увидел сына, не было никаких сомнений — он его маленькая копия, сошедшая с его детских фотографий.

Только эксцентричная и взбалмошная Кэтрин могла назвать свою дочь именем волшебницы из детской сказки. Только Гленда могла назвать своего сына ангелом. Но в отличие от Кэтрин Гленда о своем ребенке заботилась, она всей душой его любила. А ведь они могли быть семьей. Если бы не Брендон, его идеально-совершенный близнец. Но ведь это ложь. Не Брендон виноват, только он сам. Он совершил ошибку и свой самый правильный поступок. Скрыл правду — выбирая семью. Семью, которая его никогда не выбирала.

* * *

— Давай я поведу?

Эдди упорно и упрямо молчал, словно уверовав, что от его игнорирования Гленда могла исчезнуть из машины. Гленде было даже немного обидно. Это она должна мечтать избавиться от его общества, а холодом — арктическим, пробиравшимся под кожу, — веяло от него. Гленде было зябко, она стала искать, во что бы закутаться, но под рукой ничего не оказалось.

— Эдди, ты за рулем уже больше семи часов! Тебе нужен отдых! Или хочешь, чтобы мы разбились?

Пикап так резко затормозил, что Гленда уперлась рукой в бардачок. Они оба синхронно обернулись назад, но Энджел спал крепким детским сном.

— Ты с ума сошел? — набросилась Гленда на Эдди, но тот взглядом заставил ее замолчать — буквально пригвоздил к сиденью и лишил способности говорить. Когда он успел стать таким?

— Ты помнишь дорогу? — В его голосе столько усмешки и ехидства, что Гленде захотелось вернуть ему пощечину.

— Она снится мне в кошмарах, — ядовито огрызнулась она, усаживаясь за руль. Ночью они проехали пару городов, теперь вокруг только бескрайняя пустошь, лишенная малейших признаков жизни. Она не покривила душой, говоря про кошмары. От этого пейзажа веяло такой больной тоской и безнадежностью, что становилось трудно дышать. Невозможно забыть, как она блуждала среди такой же картины, мучаясь от жажды, а потом от холода — с наступлением темноты, пока Эллиот не нашел ее. Брендон поил ее водой и кутал в плед. Эдди уехал с ранчо.

Когда Эдди заснул, Гленда позволила себе мимолетно взглянуть на сомкнутые губы, на россыпь веснушек по всему лицу. Он был так не похож на отца и брата, для нее всегда это было загадкой. Ей вдруг показалось, что не было этих десяти лет, что им снова семнадцать, и они забывали дышать, когда смотрели друг на друга.

* * *

Когда несколько дней спустя позади остались сотни миль, за рулем снова оказалась Гленда. Часы отмерили полночь, Энджел спал на коленях у Эдди, перебравшегося к нему на заднее сиденье, а у Гленды от этой картины болело сердце. Холодный свет фар вырвал в темной обочине железную табличку:

«Рай — Техас!

Ранчо „Сумеречный остров“ — пять миль».

Гленда аккуратно притормозила, чтобы не разбудить спавших Энджела и Эдди, и выбралась из машины. Она уже все продумала. Несколько дней понадобилось бы, чтобы собраться с мыслями и силами, а заодно и притупить бдительность Эдди, а потом она взяла бы Энджела и уехала в Лондон — на родину Кэтрин. На ранчо наверняка осталось что-то из ее вещей, если удастся найти ценное и продать, будет на что купить билеты.

Ночью в пустоши было очень холодно, куртка осталась в машине, и Гленда мерзла, но черные буквы не отпускали ее, притягивали, как магнитом. Она помнила, как увидела это название первый раз и сочла романтичным. Кэтрин над ней только посмеялась. Теперь Гленда знала: пять миль на запад, семь миль на север — вокруг жизни не было, и уж точно здесь не было ничего романтичного.

Черные буквы на белом фоне впивались в Гленду и возвращали на десять лет назад, превращая в девчонку, умиравшую от страха посреди песков и праха былых красот. Эдди привез ее сюда, обещая сюрприз, но грубо вытолкал из джипа и уехал прочь, подняв колесами столпы пыли. Она бежала за джипом, пока были силы, а потом споткнулась, упала и долго смотрела на ярко-голубое небо, пока не заболели глаза. Тогда она возненавидела всей душой пустошь, ранчо и весь Техас. И поклялась, что больше никогда сюда не вернется. А что в итоге? Ее сын звал Эдди папой и наперебой засыпал его вопросами о «Сумеречном острове».

Гленда услышала хруст гравия за спиной и стремительно обернулась. Эдди стоял совсем рядом и смотрел на нее. Лицо его ничего не выражало, и невозможно было понять, о чем он думал.

— Любуешься видом? — едко поинтересовался он, но, вскинув руку, попросил Гленду не отвечать. — Я никогда не прощу тебе две вещи, моя дорогая. Ты скрывала от меня сына. Лишила меня возможности видеть его первые дни и первые шаги, слышать первые слова.

— А второе? — тихо спросила Гленда. Ей вдруг стало страшно, но она боялась не Эдди, а того, что сейчас могла услышать.

— Второе? — Он усмехнулся, а она вдруг увидела в светлых глазах потаенную боль. — Как ты могла не отличить меня от брата? Как ты могла поверить, что я способен причинить тебе боль?

Эдди уже давно не были нужны ее ответы. Ему от нее ничего не было нужно — только Энджел. Ноги подвели Гленду, она упала коленями на холодный песок. Открытие слишком тяжело ей далось; она не знала, можно ли было поверить своим ушам, но понимала, что Эдди не лгал ей, он говорил правду. Он забрался в кабину, и пикап тронулся с места, но поехал очень медленно. В этот раз Гленда могла его догнать. Но ей вдруг стало до дикого страшно, как будто уже никто не мог прийти ее спасать. Как же она могла не различить братьев? Как она могла поверить, что Эдди способен быть с ней настолько груб? Как же можно было так жестоко ошибиться?..

Мрачный силуэт двухэтажного дома возвышался посреди равнины, окутанный покрывалом ночи. Вокруг на много миль ничего не было, ближайшее ранчо в получасе езды. Когда Гленда семнадцатилетней девочкой увидела скудный дом после вереницы помпезных особняков и новомодных пентхаусов мужчин Кэтрин, он показался ей райским островком посреди океана. Сейчас, в кромешной тьме, дом больше напоминал картинку из фильмов ужасов — окна, как зияющие глазницы, глядели так, что кровь стыла в жилах. Свет фар пикапа освещал деревянную террасу с резными перилами, и на одном из них, Гленда точно помнила — второй справа от ступенек, были вырезаны тонким ножом инициалы двух имен. Все вокруг было знакомо до боли, столько счастливых воспоминаний, перечеркнутых одним днем страха. Возвращаться на «Сумеречный остров» странно и страшно. Это как быть столкнутой со скалы в холодное море, когда ты не умеешь плавать. Можно сколько угодно бить руками по воде, но она все равно затянет на самое дно, а спасения не будет.

Внутри все оказалось еще хуже: темнота вокруг, только узкая дорожка света от фонаря Эдди; холод и затхлый запах сырости, присущий давно пустующим домам. Эллиот Харп умер, и его детище было заброшено и всеми забыто, никому не нужное. Гленда поежилась от холода и опустила руки на плечи сына. Ощутила его тепло, и сразу стало легче.

— Идите спать. Завтра здесь будет лучше. С коммуникациями проблем не должно быть, — прохладно заверил Эдди, протянув Гленде второй фонарь. Она растерялась и замешкалась, столкнувшись с ним взглядом в полумраке, и фонарь взял Энджел.

— Мам, у тебя ведь была здесь своя комната? Она осталась?

Должно быть, Эдди не мало рассказывал Энджелу о своем доме. А Гленда понятия не имела, что могло произойти с ее комнатой. Наверное, ее давно уже переделали. Эдди ответил за нее:

— Осталась, ЭнДжей. Мама тебе покажет.

Ее комната всегда нравилась Гленде больше других в этом доме, не считая, разве что, комнаты Эдди, пропитанной насквозь его духом, — никаких плакатов обнаженных девиц, как у Брендона, и много книг, она даже не все названия узнавала. Гленде нравилось листать книги, которые читал Эдди, и его стихи, так она его открывала для себя.

Энджел обвел комнату лучем холодного света, выхватывая кусок желтого пола, — ровный ряд деревянных досок, покрытых несколькими слоями лака, теперь выцветшего и запылившегося. У кровати когда-то лежал светло-голубой коврик (из всех деталей первой вспомнился какой-то коврик, даже смешно) с высоким и очень мягким ворсом.

От пустых стен веяло холодом, на небесно-голубом фоне в свете фонаря орнамент отливал серебром. Интересно, где теперь картины с морскими пейзажами и ее любимыми видами маяков?

Мебели в комнате всегда было не много: кровать, комод да стол у окна с широким круглым креслом; Гленда всегда любила свободное пространство. Кресла давно уже нет, а остальную мебель укрыли холщовыми покрывалами, спасая от пыли. Возиться с ними посреди ночи уставшей Гленде не хотелось. Убрав покрывало, она опустилась на холодную кровать. Энджел рядом с ней шуршал оберткой от «Марса» и воспринимал все вокруг скорее как приключение. Гленда догадывалась, почему он не задает вопросов: он просто был рад тому, что рядом и мать, и отец.

Энджел уснул быстро, утомленный дорогой, а Гленда долго не могла сомкнуть глаз, вглядываясь в темноту. Энджел и его отец все никак не шли из ее мыслей, а сами мысли причиняли боль. Гленда куталась в одеяло, но от него, отсыревшего, было лишь холоднее. Энджел во сне жался к ней в поисках тепла — точно как в детстве. С первого этажа доносился приглушенный звук шагов — грубыми подошвами сапог по деревянным половицам. Когда-то Эдди не любил ранчо, но теперь он выглядел как молодой Эллиот Харп: в ковбойской шляпе и высоких сапогах с заправленными в них потертыми старыми джинсами; загорелая кожа и рыжеватые волоски виднелись из-под ворота рубашки, расстегнутой на пару верхних пуговиц. Он не носил за поясом пистолет, но Гленда помнила, что у Харпов был не один кольт. Наверняка Эдди держит оружие под рукой, и она не удивилась бы, узнай, что он научился стрелять от бедра (Эллиот умел). Он выглядел как настоящий техасский ковбой. Кэтрин Миллз тоже влюбилась в такого когда-то. Только от Эллиота не сквозило опасностью и холодом, как от его сына, каждый раз, когда он смотрел на нее.

Гленда снова и снова вспоминала слова Эдди, сказанные на подъезде к ранчо. Она чувствовала — он не солгал, но поверить ему не могла, боялась — это означало бы ее ошибку, слишком ужасную, давшуюся слишком дорогой ценой.

Солнце палило так нещадно, что закружилась голова. Силы были на исходе, ноги горели огнем — каждая мышца, но она продолжала бежать. Бежала, задыхаясь до темноты в глазах, пока джип не скрылся за горизонтом. Ноги подвели ее, подкосились, и она упала в раскаленный песок. Песок вдруг почему-то стал вязким, и ее тело начало медленно тонуть, как будто погружалось в болото.

Гленда с криком открыла глаза и подскочила на кровати. Энджела рядом не было — она поняла это еще до того, как схватила рукой пустоту на его половине кровати. Страх из сна обернулся абсолютно реальным кошмаром. Зовя Энджела, Гленда бросилась в коридор, подстегиваемая растущей паникой: случилось то, чего она так боялась. Эдди отнял у нее сына.

Чья-то рука перехватила Гленду за талию, а широкая ладонь с силой зажала ее рот, подавив возгласы. Гленда не собиралась легко сдаваться — извиваясь, она пыталась лягнуть нападавшего или вырваться из захвата, но он крепко держал ее, прижав к себе. Тогда она зубами впилась в чужие пальцы, и они на мгновение исчезли, но тут же вернулись на место.

— Дура! — со злостью прошипел Эдди ей на ухо. — Ты своим криком сейчас сына разбудишь и напугаешь, не ори!

— Где он? — Гленда развернулась к нему, ощутив, как слабеет, а потом и вовсе исчезает его хватка. — Где Энджел?

— Ночью была гроза, он испугался и пришел ко мне. — Эдди небрежно отодвинул Гленду с пути и направился к своей комнате, прекрасно ориентируясь в полнейшей темноте, но на пороге окликнул ее: — Иди сюда.

Она пошла на звук, ощущая себя абсолютно беспомощной, двигаясь вслепую, и отчаянно пытаясь понять. Энджел раньше всегда шел к ней, когда ему было страшно, но сколько гроз он пережил без нее? И сколько гроз рядом с ним был Эдди?

Ливень за окном постепенно затихал, и гром больше не доносился и не тревожил сон Энджела, ушел на запад. Сын крепко спал, интуитивно потянувшись к Гленде, когда она легла рядом. Она часто дышала, но не ворочалась, чтобы не разбудить Энджела, но вскоре дыхание выровнялась, сон сморил и ее. Эдди же никак не мог уснуть, и дело было вовсе не в старом жестком кресле — единственном спальном месте, которое ему осталось.

Он помнил слишком хорошо, до малейших деталей, как десять лет назад влетел в эту же самую комнату, раздосадованный как всегда неудачным разговором с отцом. И застал посреди комнаты девчонку, дочь новой жены Эллиота, сидящей на его ковре, с его блокнотом стихов в руках. Он разозлился еще больше, но она подняла на него свои чудесные глаза цвета ясного неба, и вся злость внезапно ушла. Он помнил все до малейших деталей: заколку в ее волосах, синее платье, загорелые бедра сложенных по-турецки ног.

— Тебя что, манерам не учили? Не говорили, что нельзя врываться без приглашения в чужую комнату и рыться в чужих вещах?

— Прости, я все никак не могу запомнить расположение комнат, а блокнот лежал на виду. Прости мне мое любопытство, но здесь ужасно скучно…

— Брендон уехал кататься на лошади. Могла бы поехать с ним.

— Прости меня еще раз. Не хочу показаться грубой, — она поморщилась, видимо, недовольная своими частыми извинениями, но прямолинейность даже не попыталась укротить, — но мне не очень нравится компания твоего брата.

— Всем девчонкам нравится Брендон.

— Ну… Я не все.

Когда увидишь мой смятый след,

Услышишь выстрелы за спиной,

Поймешь, что против меня весь свет,

Поймешь, что мир на меня войной,

Оставь дела и запри в сундук,

Вели соседке кормить кота.

Рассеяв выдохом тишину,

Иди к знакомым тебе местам.

Лови сигналы на частоте,

Чужие сбрасывая звонки,

(Приметы: родинка на щеке

И раздражающие шаги).

Ищи меня в сводках новостей,

В строке бегущей, в пустом окне,

Меня, продрогшего до костей.

Меня, стоящего в стороне.

Меня, потерянного в себе

И вечно спорящего с тобой.

Пускай меняется континент

И пояс движется часовой.

Пускай плывут под водой киты,

А буревестник взлетает вверх.

Пока ты видишь мои следы,

Пока не продан последний смех,

Иди за мной, отыщи меня

В открытом космосе, среди льдин.

От бега быстрого пусть горят глаза

И щеки, и нет причин,

Чтоб защищать меня от судьбы

И слепо следовать по пятам.

И пусть на куртке осядет пыль,

И пусть ботинки сотрутся в хлам.

Пока ты веришь в меня — я жив,

И пусть тебе говорят, что я —

Всего лишь сказка, безумный миф,

Мозг пожирающий страшный яд.

Пускай меня отрицает свет,

Пусть от меня отказался Бог.

Пусть я безмолвен, и глух, и слеп,

И с губ слетает последний вздох.

Пускай меня замели пески,

Пусть под ногами дрожит земля,

Не отнимай от меня руки,

Не отрекайся, держи меня.

И до тех пор, пока ты со мной,

Пока ты веришь в меня еще,

И на губах твоих моря соль,

Кусает ветер поверхность щек,

А сердце гулко стучит в груди,

И твой румянец затмил зарю,

Иди за мной, лишь за мной иди.

Ищи.

Я тоже тебя ищу.

* * *

Гленда застала сына на кухне ранчо, уплетающим блинчики. Кухня выглядела обжитой, как весь первый этаж — значит, Эдди часто появлялся здесь. «Сумеречный остров» не заброшен, как она вчера решила.

— Эдди уехал в город, — Поведал Энджел, отвечая на вопрос, который она еще не успела задать. Он назвал его по имени при ней, но когда был уверен, что Гленда не слышит, звучало такое трогательное «папа». Он не должен был думать о таких вещах, это не заботы для девятилетнего мальчика, и в этом ее, Гленды, вина. Ему был нужен дом, постоянный дом, и никаких больше переездов. — Ма, садись, поешь, пока горячие. — Довольный голос сына вернул ее к реальности, и Гленда села за стол рядом с ним.

Аромат выпечки и кофе придавал кухне ощущение уюта, но добавлял вопросов. Эдди, наведывавшийся на «Сумеречный остров». Готовивший блинчики для Энджела. Этого Харпа Гленда не знала, он был незнакомый и чужой. От семнадцатилетнего парня совсем ничего не осталось, как не осталось и от юной влюбленной нее.

Энджел чувствовал себя на ранчо гораздо увереннее, чем сама Гленда. Для него это место было всего лишь частью из рассказов отца о его жизни. Гленде бы то же спокойствие… Впрочем, кое-что могло ей помочь.

— Сынок, посиди тут, помой пока посуду, а мне нужно кое-что найти на чердаке.

— Я хочу с тобой.

— Там грязно и пыльно, и куча старых вещей. Если хочешь, потом покажу тебе, но пока побудь здесь.

Без Эдди поблизости Гленде было легче и спокойней. Его отсутствие только на руку — появилось время обыскать чердак. Наверняка там осталось что-то из вещей Кэтрин, что можно продать, ведь у нее денег совсем не было.

Чердачная лестница слабо поскрипывала под ее ногами, но все еще оставалась прочной, а на чердак провели свет — раньше такого удобства не было. У Гленды складывалось впечатление, что Эдди обустраивал дом. Но зачем ему это? Неужели ради Энджела?

— Мама! — раздался голос сына. — Мам, машина едет, и это не папин пикап. — Энджел разволновался и забыл о своем правиле. Гленда испугалась так сильно, что даже не заметила этого. Она могла думать только о Бойде: не мог же он так скоро их найти? И как мог Эдди уехать и бросить их тут одних!

Входная дверь распахнулась, когда босые ноги Гленды коснулись пола. Высокий мужчина в коричневой шляпе и кожаной жилетке поверх клетчатой рубашки остановился на пороге, вглядываясь в ее лицо. Гленда сжала в пальцах плечо сына, готовая в любой момент отодвинуть его за спину и закрыть собой.

— Гленда? — прогремел низкий голос. — Дочка Кэтрин Миллз?

— Люк? Люк Девис? — Он постарел, лицо избороздили морщины, а борода стала еще больше скрывать лицо, но Гленда не могла не узнать его.

— Ну надо же! Какая встреча! А кто там у тебя? Паренек просто копия Эдди! Ну как же похож! А где он сам, кстати?

— Скоро вернется, — ответила Гленда слишком быстро и вдруг ужаснулась самой себе. Это же Люк Девис, который учил ее кататься на лошади. Друг Эллиота, знавший Эдди с пеленок. А она так привыкла видеть угрозу везде и повсюду… — Люк, проходите на кухню, что тут стоять! — спохватилась Гленда, заметив, как Энджел с интересом разглядывал старого ковбоя.

— Детка, я бы с радостью, но я тороплюсь в город. Увидел вчера вечером у вас свет, проезжая мимо, решил проверить, все ли на ранчо в порядке. Ну, Эдди! Ни слова мне о вас не говорил! Вот что, Гленда, приезжайте к нам. Нэнси будет вам очень рада!

— Я не знаю, Люк, мы только вчера приехали, вряд ли Эдди захочет…

— Малец умеет кататься на лошади?

— Нет, как-то не довелось. — Гленда улыбнулась, понимая, к чему ведет Девис.

— Эдди родился в седле, а его сын не умеет? Не дело это. Мы с Нэн ждем вас в субботу к двенадцати на барбекю. Если твой ковбой заупрямится, напомни ему, кто он такой!

Люк Девис ушел, стуча сапогами и громко хлопнув дверью, — оставляя за собой шум как всегда, а Гленда вдруг вспомнила, что она чувствовала, когда бывала у Девисов. Под громкий голос Люка и его ковбойские россказни, под ароматы выпечки Нэнси Девис, окутанная атмосферой Техаса, она представляла, что это ее дом. Она поедет к Люку и возьмет с собой Энджела, даже если у Эдди отыщется сотня причин против. Она и так лишила сына слишком многого. И почти лишилась его доверия. Энджел столько лет скрывал от нее общение с Эдди, строго следуя данному отцу слову, — этот факт до сих пор не укладывался у нее в голове.

С такими мыслями Гленда вернулась к своим поискам на чердаке, но ей решительно не везло. Пару часов спустя она вся была в пыли, окруженная старыми забытыми вещами, помнила почти их все: кресла из гостиной, старые картины из ее комнаты, но ничего из вещей Кэтрин. На глаза вдруг попалась резная шкатулка, которую Гленда раньше не замечала. В памяти промелькнули жемчуга Кэтрин, которые она так и не нашла, уезжая с ранчо, и Гленда рванула крышку шкатулки на себя. Содержимое разлетелось вокруг, и это были совсем не жемчуга — старые фотографии, местами помятые, немного выцветшие. Кадры, заснявшие ее и Кэтрин, ее и близнецов, Кэтрин и Эллиота. Множество воспоминаний, моментов, застывших навсегда цветными красками. Вот только на всех них было вырезано одно и то же лицо, на его месте зияли маленькие дырки с неровными краями.

* * *

Было уже почти одиннадцать, когда Эдди вернулся на ранчо. Еще на подъезде он заметил, что в окнах не горел свет, только одинокая лампочка освещала террасу, собирая вокруг себя мошкару, — Энджел и Гленда уже спали. Не пересекаться с Глендой — это к лучшему. В городе у Эдди было много дел — целый список поводов избегать ее. Видеть ее, слышать ее ласковый голос, обращенный к сыну, — все это давалось ему с трудом.

Включив свет, Эдди сразу заметил Гленду, сидевшую на полу у подножия лестницы и бесцельно вертевшую в руке револьвер. Нашла-таки. У ее ног были разбросаны старые фотографии — Эдди сразу узнал их, машинально отметив, что она и до чердака добралась.

— Осторожней с оружием, — прохладно и равнодушно бросил он, проходя мимо нее на кухню, но тихий голос, совсем ей не свойственный, заставил остановиться на полпути.

— Он вырезал твое лицо со всех фотографий?

— Он ненавидел нас. Тебя — потому что ты была единственной, кто выбрал не его, — его голос звучал пугающе глухо даже для него самого. — Меня — потому что ты выбрала меня. Он всегда был таким, с самого детства, но отец закрывал глаза. Он предпочел не замечать, что есть огрехи в его идеальном, образцовом сыне.

— Прости меня. — Эдди сжал кулаки и медленно выдохнул, ощущая присутствие Гленды за спиной. — «…Пусть от меня отказался Бог, пусть я безмолвен, и глух, и слеп, и с губ слетает последний вздох. Пускай меня замели пески, пусть под ногами дрожит земля, не отнимай от меня руки, не отрекайся, держи меня…»

Ее слова эхом отдавались в его сознании, терзая и разрывая на части. Он помнил каждую строку, она помнила тоже. Он не хотел больше слышать этого голоса, ядом проникавшего в его организм; этих слов, убивавших его мучительно медленно.

— Замолчи! — Он обернулся так неожиданно, а его голос звенел от ярости — Гленда в ужасе отшатнулась. — Простить тебя? Ты просишь слишком много. Ты сломала жизнь мне, себе, а главное — нашему сыну. Вся его жизнь прошла в постоянных переездах с матерью и тайных встречах с отцом. Это гораздо хуже, чем поступали с нами наши родители. Ты говорила, что никогда не будешь такой, как Кэтрин, но посмотри вокруг! Этого, моя милая, я никогда не прощу тебе. Если ты попытаешься увезти от меня Энджела, я найду вас где угодно. И больше ты его не увидишь. У тебя нет ни денег, ни дома. Я сын Эллиота Харпа. Закон будет на моей стороне.

Вглядываясь в ее мертвенно-бледное лицо, Эдди молил только об одном — чтобы она молчала. Если скажет хоть слово, не сдержаться уже не сможет — ударит ее. Его трясло от ярости и ненависти, от отчаяния, снедавшего его изнутри. Он готов был на все что угодно. Если Гленда попытается разлучить его с Энджелом, он совершит то, за что она ненавидела его столько лет. Он ее убьет.

— Дорогая, мне кажется, или Эдди немного холоден с тобой? — Нэнси Девис улыбалась тепло и ласково, а смотрела так проникновенно, что Гленда испугалась — обо всем догадается, прочитает ее, как раскрытую книгу, и все поймет. Нэнси наполнила стакан Гленды холодным чаем с лимоном — излюбленный напиток техасских дам, и та поблагодарила, улыбаясь. Миссис Девис помнила ее юной девочкой, и врать ей было сложно.

— Нам давно уже не семнадцать лет, миссис Девис.

— Дорогая, никаких «миссис», зови меня по имени. Вы были очень красивой парой, молодые, но такие влюбленные. Я счастлива видеть вас здесь, в Техасе, спустя столько лет.

«Вот только мы не вместе. Я ненавидела Эдди много лет, а теперь настал его черед ненавидеть меня».

— Милая, завтра в городе праздник! Я почти забыла сказать тебе об этом. Вы с Эдди и Энджелом непременно должны пойти. Харпы были завсегдатаями июльской ярмарки, Диана пекла чудесные пироги, все обожали ее выпечку… О, прости мне мою бестактность, Гленда.

— О чем вы! Когда случилась авария, Кэтрин и Эллиот были на грани развода. Меня всегда удивлял их брак — никогда не встречала настолько не похожих друг на друга людей. Мама не любила Техас. А Диана… Я слышала о ней столько хорошего. Она была чудесной женщиной с добрым сердцем. Эдди говорил, что это его мать дала ранчо название.

— Да, Диана очень любила «Сумеречный остров». Ты похожа на нее. Помню, увидела вас с Кэтрин впервые и подумала: как мать и дочь могут быть такими разными? А потом вспомнила Диану.

— Боюсь, не поддержу традицию Дианы Харп. Мои кулинарные навыки не изменились с тех пор, как вы учили меня.

— Не беспокойся об этом! Приходите и повеселитесь как следует. Энджел — сын техасских ковбоев, он должен знать свои корни. А кстати, милая, удовлетвори мое любопытство. Почему такое необычное имя?

— Потому что он дитя любви, — ответила Гленда, не задумываясь, и удивилась правдивой легкости своих слов.

Подошвы ковбойских сапог заскрипели на ступенях террасы, привлекая внимание, и Гленда обернулась. Эдди смотрел на нее, словно желая испепелить глазами, — причиной была только что произнесенная фраза, Гленда чувствовала это интуитивно. Всего одно короткое мгновение, а потом он улыбнулся Нэнси одной из своих милейших улыбок.

— Нэнси, вы не присмотрите за Энджелом несколько часов? Нам с Глендой нужно в Кемп-Вуд.

Гленда тут же взвилась на ноги, едва не промахнувшись стаканом чая мимо столика, но вовремя спохватилась, заметив вопросительный взгляд Нэнси. От миссис Девис не укрылась ее нервозность, а Эдди не спешил прийти на помощь.

— Конечно, сынок. Мы с удовольствием побудем с Энджелом. Он у вас замечательный. Так что спокойно поезжайте в город и занимайтесь своими делами.

Энджел так увлеченно занимался с Люком верховой ездой, что отъезд родителей остался почти не замеченным, и Гленда была за него совершенно спокойна. А вот причина, вынудившая сесть в машину Эдди и поехать с ним, волновала гораздо больше.

— Ну, и что за дела у нас в городе? Решил от меня избавиться? — Ранчо Девисов осталось позади, а вместе с ним и умиротворенная расслабленность Гленды. От Эдди веяло такой неприязнью, что хотелось оказаться как можно дальше от него. В другом городе. На другом континенте. Эдди промолчал, и Гленда задумалась: может, она не так и далека от истины?

Пикап потряхивало на ухабах, но вскоре глиняная дорога сменилась асфальтом, хоть и старым, но все еще ровным. Среди пустоши стали мелькать выжженные беспощадным солнцем растения и зеленые оазисы. Вслед за ними показались первые дома. Гленда не была в Кемп-Вуде, когда жила на ранчо с матерью, и сейчас разглядывала городок в окно — только бы не встречаться взглядом с Эдди.

Эдди проехал несколько улиц и вывернул на главную — широкую, пестревшую разномастными вывесками, а в конце, за площадью, возвышалась ратуша. Харп припарковался и вышел из машины, не задумываясь о том, чтобы помочь Гленде, и сразу оказался в центре внимания горожан. На его подтянутой фигуре, вышколенной постоянными тренировками, одинаково хорошо смотрелись и джинсы, и плотная рубашка цвета лаванды, и темно-бордовые сапоги из змеиной кожи. Пока Эдди шел по улице, прохожие то и дело здоровались с ним, рассказывали новости, спрашивали совета. Молоденькая девочка, прогуливающаяся под руку со статной дамой (если судить по возрасту дамы, она могла приходиться девочке бабушкой), покраснела и захихикала при виде Харпа, но тут же осеклась под строгим взглядом своей спутницы. Эдди шутливо поклонился им, приподняв стетстон, и дама с девочкой, поздоровавшись с ним, широко заулыбались.

Эдди настолько вписывался в окружающий пейзаж, будто был создан для того, чтобы носить высокие сапоги с узкими джинсами, заправленными в них, да широкополые ковбойские шляпы. В седле он смотрелся настолько эффектно, что Гленда невольно залюбовалась, наблюдая утром, как Эдди и Люк учили верховой езде Энджела. Этот маленький техасский городок был неотъемлемой частью Эдди, равно как и Эдди — его.

Гленда приветливо улыбалась всем, кому Эдди представлял ее. Кто-то говорил комплименты, а другие даже припомнили Кэтрин, и Гленда благодарила их за приятные слова о матери, хотя и понимала их преувеличенность. Гленда приняла приглашение на завтрашнюю ярмарку, ответив за Эдди, — и кожей ощутила его недовольство. Чем больше она улыбалась, оттачивая внезапно проснувшееся актерское мастерство, тем тяжелее становилось на душе.

Гленде было пять лет, когда посреди ночи в ее спальню влетела Кэтрин, разбудила и шепотом велела собирать вещи. Сонная, она не понимала, что происходит, почему мама говорит с ней шепотом, то и дело поторапливая. Еще больше Гленда не понимала, почему нужно ехать на вокзал, ведь она так любила бабушку и свой дом. Кэтрин что-то говорила ей о свободе и усталости. Только спустя много лет Гленда осознала мотивы, побудившие Кэтрин сбежать из Лондона под покровом ночи. Жизнь в родительском доме, где царили строгость и чопорность, угнетала Кэтти Миллз. Мать подавляла ее, наказывая за позор, — рожденную вне брака Гленду — и жить под ее гнетом в конце концов стало совсем невыносимо.

Темноволосая и зеленоглазая, полная энергии и жизни — словно сошедшая со страниц книги Маргарет Митчелл — Кэтрин очаровывала мужчин с первого взгляда. Но совершенно в них не разбиралась. Как прекрасная бабочка, она порхала на огоньки роскоши и красивой жизни, не мечтая ни о чем другом. Некоторые из мужчин Кэтрин предпочитали делать вид, что никакой дочери у нее нет, другие жалели неприветливую девочку и дарили подарки. Кэтрин выбирала яркие личности, блиставшие в светском обществе; среди ее поклонников были художники, актеры, писатели. Став старше, Гленда училась у них гораздо больше, чем в череде меняющихся школ. В пятнадцать лет она могла отличить по вкусу сорта вин и прекрасно разбиралась в искусстве, но променяла бы все это на обычное девчачье детство. Города, дома, лица — картинки сменялись, как в калейдоскопе, и от этого кружилась голова.

Когда Кэтрин умерла, она оставила дочери только кучу долгов. Единственное жилище, которое у них было, — лондонский дом родителей Кэтрин — ушло с молотка. Кэтрин погибла, а жизнь Гленды приняла новый виток. Насмешкой судьбы снова замелькали города, дома и лица, но только в этот раз ее — Гленды. Узнав, что беременна, она поклялась: ее ребенок будет жить нормальной жизнью, она не станет такой, как Кэтрин. Вот только клятву сдержать не смогла.

— Зачем ты сказала Летиции Дэнтон, что мы пойдем на ярмарку? — Эдди набросился на Гленду, распрощавшись с последним собеседником, но осекся, заметив, как переменилось ее лицо. Только что Гленда улыбалась и была милой, а теперь в широко распахнутых глазах заблестели слезы. Он привлек ее к себе — вовсе не желая успокоить, а чтобы не привлекать ненужного внимания — и ощутил, что она вся дрожит.

— Когда ты часто переезжаешь, вначале не хочется знакомиться с соседями, впускать новые лица в свою жизнь. Но вскоре понимаешь: если не идешь на контакт — это выглядит подозрительно и привлекает еще больше внимания, только появляются неудобные вопросы. — Эдди не понимал, почему Гленда все это говорила и куда она клонила, но не стал ее останавливать. — Мы не можем жить здесь и быть затворниками, не принимая участия в жизни города, который тебя — отчего-то — обожает. Я не знаю, что будет дальше. Мне абсолютно все равно, что будет со мной. Я хочу только одного: чтобы у Энджела был свой дом. Там, где уважают его семью. Там, где его корни.

— Поздно ты спохватилась, моя милая, — отозвался Эдди. Злости не было. Гленда не знала, что будет с ней дальше, но он знал: даст ей денег, и пусть возвращается к своей привычной жизни. Если не захочет, он заставит. Но для них двоих в этом городе места нет. Ее приняли за его жену, это было вполне логично, но поддерживать эти слухи у Эдди не было ни желания, ни сил. Изображать с ней счастливую семью — это уже чересчур. — Идем, Гленда, нас ждут.

Том Остин уже много лет вел дела Харпов. Он был моложав на лицо, но его стиль немного устарел и выдавал истинные года пожилого адвоката. Том тепло поприветствовал гостей, но Эдди быстро прервал светскую беседу, заговорив о делах:

— Я хочу расставить все точки над «i». Том, мне не нужны сплетни, вам я всецело доверяю. Мы с Глендой не женаты, хотя весь город считает иначе. Пусть так и думают, нам не хотелось бы лишних вопросов. Я прошу вас заняться оформлением на меня отцовства Энджела Миллз. Также в его документах должна стоять моя фамилия. — Гленда подалась вперед, но у нее хватило ума не начать перепалку прямо в адвокатской конторе. Все равно из этого бы ничего не вышло — ее мнение Эдди не волновало.

— Хорошо, Эдди. Я тебя понял, все будет сделано. А теперь позволь мне перейти к вопросу, ради которого я пригласил тебя и Гленду. Я должен был сделать это много лет назад, но мисс Миллз, уезжая, ясно выразилась… Тем не менее, раз Гленда здесь, вам обоим нужно знать. Эллиот оставил тебе кое-какое имущество, — Эдди решил было, что не так понял, но Остин смотрел на Гленду и вне всяких сомнений обращался к ней, — картинную галерею.

— Что? Том, вы, должно быть, шутите! — Эдди не сдержал рвущегося наружу удивления, а адвокат вместо ответа подтолкнул ему папку с завещанием. Ровный почерк отца Эдди узнал сразу.

Эллиот никогда не скрывал, что Брендон его главный наследник. Но незадолго до смерти он как будто что-то предчувствовал. Или открыл глаза на то, чего раньше предпочитал не замечать, — психическую неустойчивость его любимого сына. Но даже тогда Эллиот не пожелал видеть наследником Эдди, всегда поступавшего ему наперекор (не те интересы, не тот колледж, не та девушка). Эллиоту принадлежали несколько разных фабрик по всему Техасу и крупная газета в Остине. Все это он завещал округам. Брендону по завещанию отходило ранчо, Эдди стал владельцем «Сумеречного острова», лишь когда остался единственным наследником. Ему не нужно было ничего от отца, он не чурался работы, к тому же, подстраховкой был трастовый счет, основанный бабушкой, матерью Эллиота. Но галерея… Любимое детище Дианы! Отдать ее дочери Кэтрин Миллз! Эллиот снова посмеялся над ним. Ему удалось это даже из могилы.

— Вот что, Том. — Решение нашлось быстро — оно вписывалось в его планы с поражающей точностью. — Я выкуплю галерею у Гленды. Ей все равно нужны деньги, чтобы уехать. Займитесь, пожалуйста, и этим вопросом.

— Нет, подождите, Том. Я не намерена ничего продавать и уезжать из Кемп-Вуда тоже не собираюсь.

Адвокат Харпов словно понял что-то, для Эдди не досягаемое, переглянулся с Глендой и улыбнулся ей, сделав вид, что позабыл, на какую семью он работает уже много лет.

* * *

Он ждал этого момента весь день, как ловцы торнадо ждут ураган: с азартом, с адреналином, закипающим в крови. С того момента, как Гленда вышла из адвокатской конторы, буравя его уничижительным взглядом. Ей пришлось попридержать эмоции, и Эдди смаковал ее гнев, так и рвущийся наружу.

Он лениво потягивал пиво и листал утреннюю газету, расположившись в кожаном кресле Эллиота и закинув ноги на его дубовый стол, одна на одну, когда Гленда влетела в кабинет разъяренной фурией.

Весь вечер Энджел делился впечатлениями о лошадях и о ранчо Люка, засыпал вопросами Эдди, жалел, что у них нет конюшни, и мечтал снова отправиться к Девисам. Эдди и Гленда были поглощены разговором с сыном — это и отсрочило приближение бури. После ужина Гленда убежала отсиживаться в библиотеке, дожидаясь, пока Энджел уснет, а теперь, когда стрелка часов перешагнула за полночь, появилась в кабинете Эллиота, плотно закрыв за собой дверь.

— Так вот что ты задумал! — Она подлетела к столу, собиравшаяся убить его, как минимум, и Эдди вальяжно поднялся на ноги, возвышаясь над ней. Только в этот раз его угрожающий вид не возымел привычного эффекта. Когда речь шла о сыне, Гленда не испугалась бы и самого дьявола, поднимись он из преисподней. — Слушай внимательно, Эдвард Харп! — Гленда вцепилась в воротник его рубашки и с силой дернула. — Я ни за что не оставлю тебе Энджела. И из города не уеду! Не думай, что тебе удастся от меня избавиться! Ради сына я на все пойду! Хоть семь раз пройти по этой чертовой пустоши! На что угодно!

— Дорогая, ты так хочешь стать миссис Харп? Ну точно, как Кэтрин. Правда, миллионов моего отца у меня нет, да и у тебя запросы попроще… — Эдди не договорил. Звонкая пощечина прервала его на полуслове. Но он будто ничего не почувствовал. Двинулся вперед, прижав Гленду к краю стола крепкими бедрами, загоняя в ловушку. Ее лицо оказалось совсем близко. В голубых глазах полыхала праведная ярость; чувственные губы, приоткрытые в негодовании, вдруг захотелось запечатать поцелуем. Рука Эдди метнулась к лицу Гленды, но замерла и резким движением опустилась. Он отступил и быстрым шагом покинул кабинет. Через мгновение хлопнула входная дверь, а потом взревел мотор пикапа, но вскоре и этот звук затих, отдаляясь от ранчо.

Услышав за спиной «городская штучка» впервые, Гленда разозлилась. Во второй раз почти обиделась, но когда заслышала в третий, брошенное в лицо с милой улыбкой от Летиции Дэнтон, — оставалось только смириться. Таковы были техасцы в их прямоте. Никто не стремился обидеть — ее называли так, как воспринимали. Нэнси все шутила, что жена Эдди обрела врагов в лице всей женской половины Кемп-Вуда, незамужней и почти. Гленда смеялась — ей нравилась манера техасцев называть все своими именами. Она уже обожала их.

Энджела приняли сразу. Взрослые твердили о его схожести с отцом; Харп-младший слушал эти слова с гордостью, Гленда — надо признаться, невольно — тоже. Мальчишки увлекли Энджела на аттракционы, а их матери наперебой хвалили местную школу, пусть и не большую, но работали там лучшие выпускники Техасского и не только университета. Гленда легко представила эту картину: каждое утро Эдди отвозит сына в школу, она готовит блинчики и варит ароматный кофе. Вот только жесткий прищур отца ее сына, то и дело обращавшего на нее свой прохладный взор, — пока никто не видит, в остальное время он был сама любезность — эту красивую картину рушил, напоминая Гленде о суровой реальности. А ей так хотелось об этом забыть…

Гленда пришла в восторг от ярмарки и стремилась попробовать все блюда, сколько могла, размечтавшись, как она — ни больше ни меньше Диана Харп — приготовит на следующий год апельсиновый пирог «Аппалуза», и снова Эдди вернул к реальности, так и говоря с ней взглядом: «Не увлекайся, на следующий год тебя здесь не будет». «Не дождешься», — так же мысленно ответила она, тряхнула копной светлых волос и послала ему милейшую из арсенала своих очаровательных улыбок, что сводили с ума многих мужчин, но никому из них не никогда не предназначались.

Гленда гуляла с Нэнси Девис, старательно запоминая имена всех, с кем ее знакомила старшая приятельница, а Эдди, внезапно выбросивший белый флаг, приходил на помощь, когда собеседников у Гленды становилось слишком много, и она платила ему тем же, уводя от навязчивых разговоров любвеобильных дам.

«Не ревнуй, детка», — бросал он под дружный хохот своих приятелей, а она отвечала достойно, в таком же стиле, что-то интимно-язвительное, принятая его приятелями на ура. Казалось, вчерашний разговор был забыт, и настало так необходимое им двоим перемирие — перевести дух и зализать кровоточащие раны.

К концу дня у Гленды голова шла кругом от постоянных разговоров и музыки, а ноги гудели. Энджела забрали к себе Нэнси и Люк, давая его родителям возможность погулять подольше. Ярмарка закончилась — у любимого бара горожан начались танцы. Молодое поколение собралось у Теда Тревелера продолжать веселье, и Нэнси убедила Гленду — правда, в основном убеждать пришлось Эдди, но спорить с ней не решился бы даже он — остаться в городе.

Фамилия Тревелер казалась Гленде смутно знакомой, что-то было с ней связанное, но вот что именно, она никак не могла вспомнить. Мысль витала в воздухе, но стоило протянуть руку, тут же исчезала.

Гленда первой вошла в бар, подогреваемая любопытством, и тут же окунулась в новую порцию всеобщего обожания Эдди. Как и днем, казалось, что его знает каждый, и каждый всегда найдет, о чем с ним поговорить. «Как жаль, что этого не видит Эллиот Харп», — внезапно подумала Гленда и сама себе поразилась. Эдди ненавидит ее, какое ей до него дело? Но в этот веселый вечер думать о ненависти хотелось меньше всего.

— Гленда! Гленда Миллз! — грянул громкий баритон, перекрывая хор голосов, и большая компания в центре бара дружно обернулась к Гленде, а та поняла, откуда ей знакома фамилия владельца бара.

— Бобби, глазам своим не верю! — рассмеялась Гленда, падая в медвежьи объятия высокого и широкоплечего мужчины. Бобби с легкостью оторвал ее от пола и закружил, но поспешил отпустить, заметив пронзительный взгляд ее мужа, мол, не увлекайся, приятель.

— Говорят, ты теперь Харп, малышка?

— Правду говорят, — раздался за спиной Гленды голос Эдди, в котором не было ни прохлады, ни неприязни. Бобби поприветствовал его, как старого друга, с такой же эмоциональностью, пожав руку, обняв плечо и обильно похлопав, но предупредил, что отвечать таким же жестом не нужно: правое плечо нападающего «Янки-бойз» все еще ныло после травмы, полученной в последнем сезоне. — Так откуда ты знаешь Гленду? — невзначай поинтересовался Эдди, принимая от приятеля бутылку пива.

— Шесть лет назад я работала в ресторане в маленьком городке Невады, а у Бобби там была тренировочная база.

— Я звал ее в Вегас, — деланно похвастался Тревелер под дружный ободрительный свист.

— Я никогда не любила Вегас! — весело отозвалась Гленда, словно этот аргумент объяснял все. — Отмечала там как-то день рождения. А мне было всего десять, знаете ли!

Бобби усадил их за свой стол, и другие гости бара потянулись к эпицентру веселья. Пиво сменилось виски, серьезные разговоры — забавными байками. Гленда ела куриные крылышки в соусе по особому рецепту миссис Тревелер, клялась, что не пробовала ничего лучше, и наслаждалась компанией техасских ковбоев. Они все еще дразнили ее городской штучкой и делали это с особым удовольствием, а она охотно дерзила в ответ, поражаясь вдруг охватившему ее ощущению свободы. Никогда еще Гленда не чувствовала себя так. Разве что в объятиях Эдди много лет назад. Так странно, в маленьком городке посреди пустоши, чьи жители не знали о балах дебютанток и не интересовались мерло да шардоне, она чувствовала себя как дома. Она и была дома. Дом — это слово так тепло и сладко эхом отзывалось в ее душе.

На другом конце стола, где расположился Эдди, разговоры вдруг затихли: между Бобби и его приятелем, имени которого Гленда не запомнила, завязался спор. Мужчины говорили о прошлогодних соревнованиях по стрельбе — в лучшей манере ковбоев, конечно, с кольтом у бедра. Тревелер и его оппонент спорили, кто победил бы в этот раз, не добейся благородные женщины Кемп-Вуда отмены зрелища, которое находили опасным. И пусть Кэтрин считала их неотесанными мужланами, не разбирающимися в тонком стиле клушами, как она говорила Эллиоту не раз в пылу ссор, — Гленда уже любила их, любила их всех.

— Как кто победил бы? — услышала она свой собственный голос, звонкий и немного захмелевший. — Эдди, конечно!

«Муженек» отсалютовал ей бокалом виски под ободрительные возгласы и взрывы хохота. Гул голосов на мгновение растворился в его глазах, когда Эдди взглянул на нее — нехорошо прищурившись. Он словно предупреждал: играй да не заигрывайся. Гленда послала ему в ответ усмешку — «Сегодня твоя артиллерия не работает, милый», допила залпом остатки виски в своем бокале и, увлекаемая Бобби на площадку для танцев, отправилась плясать кантри под живую музыку.

Она запретила себе смотреть на Эдди, думать о нем и позволить ему — хоть как-то — испортить ей вечер. У нее кружилась голова от танцев и виски, ноги гудели от усталости, но она танцевала, пока могла стоять. Никогда еще Гленда так не веселилась, не наслаждалась чудесной компанией — у нее друзей-то никогда не было, сказывались постоянные переезды. А сейчас настала пора отдохнуть от вечного бегства, от терзания страхов, разрывающих ее на части, и Гленда упивалась каждым моментом. Бобби шутил — она смеялась над его шутками, не всегда даже вникая в их смысл, чем показывала Эдди: «Смотри, я нравлюсь им, мне здесь весело, ты не испортишь этот вечер!», и снова пила виски.

— Боже, мои ноги! — весело простонала Гленда, плюхаясь на скамейку у бара, наслаждаясь свежим ветерком после долгих танцев. Бобби пододвинул стул ближе к скамейке; он казался совсем захмелевшим, но такой была половина бара — та, что мужская.

— Ты все такая же красивая, девчонка из Невады. Могла бы быть моей, если бы тогда согласилась уехать… Встречаю тебя вновь, а ты жена Эдди.

— Вот именно, Бобби! — резонно заметила Гленда. Даже виски в ее крови не хотелось разуверять Бобби в этом. Подняв глаза, она увидела Эдди. Он стоял, небрежно прислонившись к дверному косяку, сложив руки на груди, и с интересом наблюдал за развитием событий. Вне всяких сомнений, он слышал каждое слово. — Видишь ли, Бобби. — Виски, похоже, ударил ей в голову, а может, это все вид Эдди, и не подумавшего прийти ей на выручку, и Гленде захотелось стереть это выражение полной невозмутимости с лица, покрытого россыпью веснушек. — Мы, девочки Миллз, западаем на Харпов. Это судьба.

Гленда поднялась на ноги, весело усмехаясь Эдди, а поравнявшись, закинула руки ему на плечи — абсолютно собственническим и почему-то вдруг таким привычным жестом — и потянулась к его губам.

Он поцеловал ее первый. Сомкнув руки на ее спине, сминая мягкий топ широкими ладонями, крепко вжимая ее тело в свое собственное. Во всем был виноват виски, но ответь Гленда Бобби как-то иначе, он бы его убил голыми руками — жгучая ревность выжигала кровь. В висках пульсировало. «Моя. Только моя». При виде Гленды с другим мужчиной — как было и с Бойдом — в нем просыпался внутренний зверь. Это все чертов виски, но от ее сладкого аромата шла кругом голова, а близость ее стройного тела сводила с ума. Он целовал ее жадно и напористо, сминая ее губы своими, алчущими, не давая шанса на отступление — будто показывая, кто тут хозяин положения, а она не спорила и вовсе не хотела отступать.

Прошлое — это прекрасно, моя Мари,

Только с собой его, милая, не бери.

Лучше оставь его в бабушкином сундуке

Или у мамы в шкатулке, но в рюкзаке,

Что ты несешь за плечами, его не храни —

Слишком тяжелый камень, моя Мари.

Прошлое — это как детство; скажи прощай,

Изредка воскресеньями навещай.

Но никогда в глаза ему не гляди.

Прошлое — это зараза, моя Мари.

Белый осколок чашки, причуда, пыль

И на земле лежащий сухой ковыль.

Это товар без возврата, пробитый чек.

Смуглый мальчишка с родинкой на плече,

Что целовал под саваном темноты.

Первый бокал мартини, табачный дым.

Всё, что когда-то выгорело костром:

Истина, безмятежность, невинность, дом.

Ты не святая, зачем тебе этот крест? —

Сотни отпущенных рук, опустевших мест.

Всё, что не прижилось и не проросло,

Даже вот это ангельское крыло.

Выбрось его с рождественской мишурой,

Смело шагай под звёздами, громко пой.

Прошлое — это так больно, моя Мари.

Всё, что нельзя исправить и изменить.

Каждое грубое слово, кривой совет,

Тот утонувший в море цветной браслет.

Слёзы на выпускном и последний вальс.

Что-то хорошее тоже, но в том и фарс:

Это есть якорь, что тянет тебя ко дну,

В прошлый четверг, в растаявшую весну.

Если не сможешь и не шагнешь вперед,

То, что давно истлело, тебя сожрёт.

Брось его в пламя, гляди, как оно горит;

Полку освободи для другой любви.

Прошлое — это прекрасно, моя Мари,

Только с собой ни за что его не бери.

Веселая атмосфера вечера осталась снаружи, за дверьми пикапа: громко хлопнувшей — Эдди, и аккуратный, едва различимый в шуме взревевшего мотора щелчок — со стороны Гленды. Ее припухшие губы горели от поцелуя, в душе бушевал ураган, но как ни странно этот поцелуй был самым понятным в череде произошедших с ней событий. Они оба слишком хорошо помнили общее прошлое, их чувства и эмоции зашкаливали, и таким образом отыскали выход. А теперь Эдди злился, привычно не замечал ее и смотрел только на дорогу до самого ранчо Девисов. Как же она подпортила ему планы! Вместо того чтобы взять Энджела и сбежать вместе с ним, он был вынужден помочь Гленде и терпеть ее присутствие на ранчо — в последнем месте, где он хотел бы ее видеть. Эдди выстроил в Техасе свою жизнь, он хотел привезти сюда Энджела, значит, корни имели для него большое значение. Гленда вздохнула, глядя, как он скрывается на террасе, обставленной чуткой рукой Нэнси Девис. В семнадцать он был куда понятнее. И гораздо ближе. Замерзая под колючим взглядом Эдди, Гленда скучала по тому парню, который ее когда-то любил.

Гленда пожелала Энджелу спокойной ночи после Эдди, давая ему возможность поговорить с сыном, не тяготясь ее присутствием, немного посидела с ним, пока зеленые глаза — точно такие же, как у его отца — не сомкнулись. Она тоже хотела отправиться спать после долгого и насыщенного дня, но услышала гитарную мелодию, доносившуюся с первого этажа, и прошла мимо комнаты — к лестнице.

Гленда спустилась на первый этаж — на звуки музыки — и замерла, прислонившись к дверному косяку настежь распахнутой входной двери. Эдди сидел на широких ступенях крыльца и наигрывал на гитаре хорошо знакомую Гленде мелодию. Она не хотела тревожить его, но Эдди спиной ощутил ее присутствие, отложил гитару в сторону и обернулся. Она сама не подозревала, как была хороша сегодня, отплясывая под звуки кантри, как шел ей стетстон — наглым образом у него реквизированный. Ему понадобился год, чтобы прочно обосноваться в Кемп-Вуде — у нее не завоевание симпатий ушло два дня. В душе она была все та же девчонка семнадцати лет, в которую он влюбился, и ему мучительно не хватало ее смеха, ее тепла. Гленда в его Техасе, Гленда в его мыслях — случилось то, чего он так отчаянно не хотел.

— Чудесный вечер. — Она улыбнулась, испытывая неловкость, что помешала ему, и Эдди вдруг возненавидел себя за слабость перед ней и ее — за нее невыносимый вид. Все его батальоны грозились сдаться и выбросить белый флаг, а это привело бы к его неминуемой гибели.

— Только не возомни себе ничего лишнего, — пренебрежительно бросил он, поднявшись на ноги. — Эта дешевая иллюзия того не стоит.

— Но мне нравилась эта иллюзия. И она… она могла бы быть правдой.

— Если бы ты не сбежала, — «услужливо» напомнил он.

— Я сбежала из-за Энджела! — Ее большие глаза цвета ясного неба впились в него и молили. О понимании. О прощении. Видеть эти глаза — как самому надеть на шею петлю. Эдди не мог больше смотреть на Гленду. Он слегла задел ее плечом, заходя в дом. Что бы она ни говорила, слова не имели никакого смысла.

* * *

Старый кошмар вернулся. Вновь Гленда бежала через пустошь в кромешной тьме, не различая дороги, цепляясь босыми ногами за сорняки и колючую траву, царапавшую кожу до крови, то и дело теряя равновесие. Преследователь — теперь в ужасном сне было второе действующее лицо — не отставал, звал ее по имени, обещал, что убежать от него ей не удастся и никто ее не спасет. У него было лицо Эдди и безумные мертвенно-остекленевшие глаза его брата — Брендона Харпа.

Гленда подскочила на кровати и невольно коснулась руками шеи — ощущение было такое, будто ее кто-то душит. Сердце заходилось в бешеном стуке. Она опустила ноги на пол, пытаясь стряхнуть липкий ужас. Кошмар закончился, но чувство страха не отпускало. Тогда она заставила себя дойти до ванной комнаты и умыться, в надежде отыскать успокоение в свежести холодной воды. Страх трансформировался в предчувствие беды, и оно только усиливалось. Гленда знала, что ей поможет. В самые трудные минуты один только вид ее сына приносил успокоение, и Гленда пошла к нему. Вот только кровать Энджела была пуста.

«Он захотел пить или пошел к отцу», — сказала себе Гленда, прогоняя прочь дурное предчувствие. С такими мыслями она прошла первый этаж, но сына нигде не было. Стало очевидно: если он не у Эдди — его вообще нет на ранчо. Паника мгновенным вихрем взвилась в жилах, и Гленда опрометью бросилась в хозяйскую спальню. Влетела без стука — ей и в голову не пришло, было не до формальностей. Она надеялась, просто мечтала увидеть слабый свет из-под двери, услышать негромкие голоса Энджела и его отца, но, увы. Сына в его комнате не было. Эдди спал некрепким, тревожным сном и проснулся от ее первого прикосновения.

— Гленда, что? В чем дело? — Все резкие слова, что готовы были сорваться с губ, оказались забыты, едва Эдди увидел ее мертвенно-бледное лицо и полные ужаса глаза.

— Энджел… Его нигде нет… Нет в доме… — Она пытаясь ровно выводить слова, но задыхалась в пучине страха, и язык отказывался повиноваться. Эдди мгновенно все понял и бросился в детскую, а Гленда — за ним. Он послушал ее, не стал тратить время на обыск дома, а потом заметил, что на вешалке нет куртки Энджела и его рюкзака. Он действительно ушел. Но куда мог пойти посреди ночи маленький мальчик? А главное, почему?!

Гленду трясло от страха так сильно, что в голове все туманилось — кроме лица и силуэта ее сына. Весь огромный ужас перед пустошью вернулся, но теперь не за себя — за сына. Снова она борется с этим местом…

— Я не понимаю, Эдди! — Ей хотелось кричать и плакать от снедающего отчаяния. Вглядываясь в две неровные линии — разбитые колеи, подсвеченные холодным светом фар пикапа, — Гленда сходила с ума. Эдди повернулся к ней, не заботясь о дороге, — знал ее так хорошо, что мог ехать с закрытыми глазами. Она ожидала ярости в светлых глазах и упреков. Но он смотрел на нее — прежний, ее — и сжимал руль так, что побелели костяшки пальцев.

— Мы найдем его, Гленда. Я ведь всегда находил вас. Он не мог пойти в пустошь. — Эдди молился: что угодно, только не это! Зачем ему туда идти? — А значит, мы скоро его догоним. Все будет хорошо. — Он давил на газ, не жалея пикап, выжимая из него все, на что тот был способен. Гленда смотрела на него так, будто умирала. Он понимал, что она сейчас чувствовала, — пустошь снова издевалась над ней. Эдди смотрел на Гленду, лишь изредка кидая взгляд вперед на колеи дороги. — «Рай — Техас!» — помнишь? Ты была неподражаема сегодня. Мы найдем Энджела, и будет еще много таких дней. Я тебе обещаю.

Его уверенный голос постепенно успокаивал. Страх никуда не делся, но слова Эдди возымели свое действие. Гленде вдруг показалось, что раны на ее сердце — гноившиеся, кровоточившие — вдруг стали затягиваться.

— Я люблю тебя, — тихо прошептала она. — Найди его, верни мне сына, пожалуйста. Не дай отнять его у меня.

— Милая… — Эдди шумно выдохнул. Свет фар вдруг выхватил в отдалении невысокий силуэт, бредущий в полумраке. Эдди вдавил педаль газа в пол, пикап тряхнуло на ухабе, мотор взвыл, но вскоре машина нагнала идущего. Гленда выскочила наружу, едва Эдди успел затормозить, и бросилась вперед — к сыну. Эдди спрыгнул на землю, встряхивая песчаную пыль подошвами ковбойских сапог, бросился было бежать вслед Глендой, но внезапно застыл, пригвожденный неожиданным открытием к родной техасской земле. Он впился глазами в Гленду, которая окликнула Энджела и присела на корточки перед ним, поймав маленькие руки сына в свои дрожащие ладони. Внимательным взглядом он окинул Энджела, отмечая, что с сыном все в порядке, и огромная гора будто свалилась с плеч. Он все понял — все. Он столько лет толкал в гору сизифов камень, а теперь прозрел.

Сходя с ума от страха за сына, он готов был пойти на все что угодно, только бы снова увидеть эти глаза, так похожие на его собственные. Он убил бы ради Энджела, не задумываясь. Он был способен на все… Именно это и делала Гленда. Все годы бегства она защищала сына — не зная правды, защищала от опасности, которую видела. Эдди показалось, что кто-то перекрыл ему кислород, а потом снова открыл поток воздуха. Он со всех ног бросился бежать и в считанные мгновения преодолел разделявшее их расстояние.

— Энджел, почему ты ушел? Как ты мог! Один в пустоши, ночью! Господи, сынок, чем ты только думал! — Гленда прижимала к себе сына, все еще не веря, что он рядом, целый и невредимый. Эдди упал коленями в пыль и обнял их обоих. Он понял то, что Гленде пока не открылось: в отличие от нее сын пустоши не боялся, он даже здесь, даже ночью чувствовал себя дома.

— Ты ведь сказала, что ушла из-за меня, вы с папой не могли быть вместе. — Энджел взглянул на родителей так серьезно, что оба поразились его взгляду. — Поэтому я ушел. Я хотел, чтобы вы остались одни. И ничего со мной бы не случилось, я шел к Нэнси и Люку.

— Сынок, твоя мама ушла вовсе не из-за тебя. Ради тебя. — Гленда глядела на него во все глаза, гадая, что происходит. — Так было нужно. Но все в прошлом. И мы больше не расстанемся, никогда.

— Смотрите! — вдруг воскликнул Энджел, указывая куда-то за спины Эдди и Гленды. Они синхронно обернулись и вскочили на ноги. Вдалеке полыхало зарево. «Сумеречный остров» был охвачен огнем.

Эдди привлек к себе сына и обнял дрожавшую Гленду за плечи. Где-то за их спинам послышался шум мотора, приглушенный расстоянием, — соседи заметили пожар и спешили на помощь.

— Прости меня, Гленда, — Эдди тихо произнес слова, предназначавшиеся только ей одной, прижавшись губами к ее виску. — Я не должен был оставлять тебя одну, зная о Брендоне. Это все моя вина. Ненавижу себя за это…

— Пообещай мне, пожалуйста? — Она слегка повернула голову, чтобы заглянуть в его глаза, и он смог ответить только одно:

— Все, что хочешь.

— Не надо ненавидеть. Все в прошлом. Я никогда не винила тебя, мне бы и в голову не пришло так думать… Гори оно синем пламенем… — Гленда улыбнулась ироничности своих слов, но Эдди не ответил тем же, оставаясь серьезным.

— Я люблю тебя, — произнес он единственные важные слова на свете. — Все эти годы любил.

«Сумеречный остров» горел, съедаемый беспощадным огнем. Рушились балки и опоры, а вместе с ними исчезали призраки прошлого. Сын отца, предпочитавшего невзлюбить его за видимый недостаток и не замечать того, что было скрыто от посторонних глаз. Дочь-обуза для ветреной матери, никогда о ней по-настоящему не заботившейся. Сгорая и тлея, прошлое отступало, уходило и превращалось в пыль. В настоящем они есть друг у друга — они и их чудесный сын, самый лучший мальчик на свете! Дом… Родительский дом совсем не было жаль. Он построит новый. Для Гленды и Энджела. Он никогда не будет таким, как Эллиот Харп, а Гленда… У Гленды огромное любящее сердце, которого не было у Кэтрин Миллз. Они есть друг у друга. Они любят друг друга. Пускай «Сумеречный остров» сгорает дотла — у них будет новое начало.