Вдоль или поперек? (джен)

— Скорая слушает.

— Здравствуйте, эм…

Неловкость — это первое, что я испытал, когда впервые позвонил в скорую помощь. И нет, причина была достаточно веская, просто сам случай, произошедший со мной, был дурацким.

— Говорите быстрее! — женщина на том конце трубки не отличалась особой любезностью, а я все не мог правильно сформировать в голове мысль, поэтому решил рассказать все как есть.

— Несколько минут назад я вышел из дома и поскользнулся и… я теперь не могу встать. Людей поблизости нет, поэтому меня даже поднять некому, — я рассмеялся от глупости сказанного, но женщину это не заботило.

— Где вы лежите? — Было приятно, что она терпеливо дожидалась моих ответов, но в тоже время я понимал, что моя неуверенность сильно затормаживает процесс.

— Я лежу на улице Королево… ммм, рядом с третьим домом во дворах.

— Хорошо, ждите, скоро за вами приедут.

— Только быстрее, а то мне уже холодно. — На это мне ничего не ответили — бросили трубку.

Тяжело вздохнув, я засунул телефон в карман куртки и вновь попытался приподняться — поясницу тут же прострелило неприятной пульсирующей болью, которая, будто волнами, разошлась по всему телу, раздражая своей настойчивостью нервные окончания. Глухо прошипев что-то невнятное, я попытался вынести плюсы из сложившийся ситуации, которых, надо сказать, было немного. Во-первых, мне не нужно было топать на пары, что хоть немного, но скрашивало ситуацию; во-вторых можно было пропустить ежегодный поход к не таким уж далеким, но и не близким родственникам; в-третьих мне повезло, что я не ударился головой; в-четвертых… а вот тут-то плюсы и заканчивались, и с этим ничего нельзя было сделать.

Лед, слегка припорошенный снегом, начал таять под теплом моего тела, поэтому легкая влажность, которая быстро впитывалась в одежду, не приносила особого шарма в мою жизнь. От этого наоборот было до противного мерзко и… холодно. Очень холодно, отчего по всему телу начинали бегать стайки мурашек, в буквальном смысле превращая меня в пупырчатого лысого гуся. Эх.

Людей, как назло, не было. У меня грешным делом создалось впечатление, что все бабки этого двора, которых я видел еще позавчера, в буквальном смысле вымерли. Решили оставить этот несправедливый мир и свои посты для наблюдений, которые охраняли как зеницу ока, гоня со двора не только мимо проходящую шелупонь, но и бабок с соседних дворов, которые за каким-то чертом тащились сюда, скрепя суставами.

Раздражение — второе, что мне посчастливилось испытать в это утро. И этому было закономерное объяснение — машина скорой помощи не спешила осуществлять эту скорую, мать его, помощь. Нет, я, конечно, понимал, что при ушибах такого масштаба холод — отличное средство, но не обморожение в конце-то концов! А именно его я мог заработать лежа на огромном куске льда и тающего снега.

Казалось, что эти постоянно перебегающие с места на место мурашки, оставили свои отметины на коже, поэтому на всю оставшуюся жизнь я останусь пупырчатым нечто. О, забыл, неуклюжим пупырчатым нечто!

От всей этой нервозности, холода и волнения я стал мотать правой ногой, желая хоть так скрасить нудное ожидание, которое сворачивалось где-то посередине грудной клетки и с каждым мгновением росло, в буквальном смысле побуждая меня подняться невзирая ни на что.

Звук подъезжающей машины заставил ожидание немного успокоиться. Повернув голову, я стал пристально смотреть на арку, в которую, по моим соображениям, должна была въехать машина, но ее все не было. Чем дольше я смотрел на нее, тем больше раздражался и паниковал — остаться лежать на холодной льдистой поверхности не хотелось. Как бы я не любил холод, даже для меня это было чересчур. Скорее всего, исчерпав лимит неудач на этот день, проведение сжалилось надо мной, и я увидел заезжающую карету скорой помощи.

— Наконец-то, — облегченно пробормотал я, прикрывая глаза.

Благо, что они не наехали на меня, хотя я бы этому не удивился. Дверца машины с легким скрипом открылась, и я услышал, как кто-то, явно в тяжелых ботинках, выпрыгнул из нее.

— Встать сможешь, лежебока? — Голос этого мужчины был приятным, правда до одури насмешливым, что, если честно, не очень радовало.

— Мог бы встать — не звонил бы вам, — со вздохом ответил я, все также нервно мотая ногой.

— Понятно… — задумчиво сказал он. — Петрович, расчехляй каталку! А вообще тебе повезло, — говоря это, он подошел ближе, а я только усмехнулся его словам, — по крайней мере, ты точно не ушиб позвоночник, раз можешь так активно шевелиться. — Он улыбнулся, а его до одури голубые глаза были наполнены такой теплотой и участливостью, что уже не снег начал таять от тепла моего тела, а я неосознанно расплылся от его тепла.

Аккуратно погрузив меня на каталку, они быстро завезли ее вместе со мной в машину и, рассевшись по местам, резво вырулили со двора.

— Как тебя зовут-то? — голубоглазое чудо, с невероятно доброй улыбкой спросило меня.

— Дима, а Вас? — я неосознанно улыбнулся ему. И пусть поводов для улыбки было крайне мало, а буквально горящая огнем поясница не располагала к таким жестам, не ответить ему я не мог.

— Это Петрович, — сказал он, смеясь, хлопая увесистой рукой по плечу водителя, — а я дядя Саша.

— Ты слишком молод для дяди Саши, — не согласился я, усмехаясь, — а для Санька самое то.

— Не нарывайся, а то я тебя из машины выкинуть могу. — Я расхохотался, а он, насмешливо подмигнув, повернулся обратно к дороге.

* * *

Больница — не то место, где я бы хотел оставаться по своей воле. Специфический запах лекарств и вечная суета белых халатов не способствовали хорошему расположению духа. Так же не способствовала радости женщина, которая задавала вопросы своим зычным голосом. Знаете, такая бабушка-тучка с кучерявыми фиолетовыми волосами, которая смотрит на тебя как на нашкодившего кота, а отчитывает как своего сына-гуляку. Вот примерно так я себе ее представлял, хоть и увидеть ее не представлялось возможным. Саша еще при выгрузке запретил мне вставать (хотя было бы смешно, если бы я действительно смог это сделать), поэтому мне было разрешено любоваться на люминесцентную лампу, которая если и горела, то очень незаметно.

Пройдя быстрый тест: «имяфамилияотчество», меня отправили дальше, ну, точнее откатили. Завезли в какой-то кабинет и бессовестно бросили, напоследок попросив раздеться, что само по себе было слегка проблематично. Но, чего не сделаешь.

Расстегнув куртку, я медленно стянул рукав с одной стороны, после чего проделал то же самое и с другой. При незначительном повороте туловища я ощутил маленький дискомфорт, похожий на простое растяжение. Не особо обращая на это внимание, стал также медленно расстегивать мелкие пуговицы рубашки, которые туго сидели в петлях. Освободившись и от нее, я остался в тонкой белой футболке, которую сам снять был не в состоянии.

Поясницу опять прострелила ноющая боль, а дверь в кабинет так и оставалась закрытой. Скорее всего, меня просто здесь забыли, так как были загружены новыми вызовами и старыми пациентами. Повздыхав, я, от нечего делать, достал телефон, который был в куртке, черт его дери, и стал бездумно шариться в доступных мне социальных сетях. Примерно на пятнадцатой минуте моего увлекательного рейда по всевозможным сообществам, в кабинет завалился Саша.

— Как ты тут, щегол? — сказал он, поправляя белый халат, который смотрелся на нем весьма странно. Сам по себе он выглядел домашним и солнечным парнем, поэтому такая обезличенная вещь не вписывалась в его образ.

— Отдыхаю, как видишь, — проблеял я, возвращая внимание к телефону.

Прокашлявшись, я вернул голосу нормальное звучание, вот только нарушать тишину не хотел — нечего было говорить, а бездумно заполнять тишину невесть чем не хотелось.

— Ну что, поиграем в игру: «дышите, не дышите»? — сказал он насмешливо, доставая из кармана стетоскоп.

Закашлявшись, я ничего ему не возразил, только лишь просил многозначительно:

— А вызовы там? Никуда не надо, что ли? — Убрав телефон в карман джинсов, я задрал майку до подмышек.

— Не, пока вызовов не было, так что есть время нового пациента осмотреть, да укольчики прописать. — Он улыбнулся, зацепляя оголовье* у себя на шее.

— Э, а можно без уколов? — Я шмыгнул носом, пристально смотря ему в глаза.

— А ты что, боишься? — участливо спросил он, грея в руке диафрагму стетоскопа.**

— Ну, не то чтобы, просто хотелось бы обойтись без них.

Сдавленно посмеявшись, Саша ничего не ответил. Вставив оливы* * *

стетоскопа в уши, он приложил теплую диафрагму к моей груди и проговорил:

— Не дышите.

С минуту помучив меня и придя к выводу, что легкие не пострадали при ударе, но все же некая хрипотца в них была, Саша скользнул взглядом по левой руке и на несколько секунд застыл, взглядом пожирая косые шрамы, которые навеки остались на коже. Задержавшись взглядом на недавних порезах, которые еще не успели зарубцеваться и имели ярко-красный оттенок, он спросил:

— Ты что, суицидник? — из его голоса пропала вся веселость, оставляя место мрачному и серьезному голосу. Меня это даже порядком испугало — я не думал, что он может так отреагировать.

— Нет, скорее экспериментатор, — я попытался сгладить ситуацию, но это не помогло — он оставался серьезным, а из его пронзительных голубых глаз ушла вся доброта.

— В следующий раз режь вдоль, а не поперек, — тихо предложил он.

— О, ну тогда мы будем видеться в два раза чаще, — сказал я, усмехаясь, — а вообще дельный совет, давно хотел попробовать.

В его глазах отразился ужас. Я буквально видел, как мысли, словно ураганом, проносились у него в голове. Особенно было заметно противоречие, с которым он не мог совладать. Одна мысль отчетливо шептала ему не обращать внимания на подобное заявление — это мог быть блеф, да, по сути, это он и был; вторая же была более миролюбива и твердила ему о сострадании и помощи, которую он мог оказать. Обе, на мой взгляд, были идиотскими, поэтому я поспешил прервать его на перепутье:

— Так, че дальше делать будем? — Я улыбнулся ему, а он, как-то растерявшись, не сразу нашелся с ответом.

— Да, точно, — будто поблагодарил он, натягивая на лицо фальшивую, едва заметную, улыбку. Впрочем, так было даже лучше.

Сняв с меня футболку, он аккуратно перетянул меня на холодную кушетку рентгена. Он старался не смотреть мне в глаза, что в какой-то степени веселило и расстраивало одновременно. Возможно, что у него был неприятных жизненный опыт, который заставил его отреагировать именно так, но, коли это не было озвучено — меня это не касалось.

Настроив машину, он быстро сделал снимок и тут же ушел его проявлять, оставляя меня одного. Опять закашлявшись, я про себя подумал, что, скорее всего, лежание на холодной земле дало своим результаты. Правда они еще не настолько видны, но еще не вечер, как говорится. Достав телефон из кармана, я, от нечего делать, стал отвечать на сообщения, которые весели мертвым грузом на моей совести.

Оповестив нескольких друзей, что я лежу в больнице в неприглядном состоянии, я попросил за мной приехать — все равно в одиночестве возвращаться домой не хотелось. Как раз на такой переписке меня и прервал Саша, шумно влетая в кабинет. Было видно, что он смог оправиться от случившегося, поэтому был бодр и относительно весел. Я не знал его до этого дня, поэтому мне было трудно определить степень его нормальности.

— Ты что еще и наркоман? — спросил он, наконец заглядывая мне в глаза.

— Чего? — отвечая, я не смог сдержать смешка, — с чего ты это взял?

— У тебя зрачки расширенные, — пояснил Саша, рассматривая мой рентген.

— А, это, — невнятно пробурчал я, улыбаясь, — это нормально. Ну, для меня, — пояснил я, засовывая дребезжащий телефон в карман. — Еще бывает, что один зрачок больше или меньше чем другой, но это в редких случаях.

Посмотрев на меня, он все-таки улыбнулся, из-за чего в его пронзительные глаза вернулась прежняя теплота, и он вновь стал источать уютную ауру дома. Сразу же захотелось его обнять — настолько он был теплым и чистым внутренне. Совсем как ребенок.

— А теперь давай-ка одеваться — нам надо в процедурную.

В принципе, я не возражал: Саша медленно натянул на меня белую майку, после чего осторожно перетащил на каталку. По его увещеваниям, с моей спиной все было в порядке: не было каких-нибудь серьезных ушибов или вывихов, вот только ушиб мягких тканей все равно присутствовал, поэтому мне было слегка проблематично передвигаться.

Попросив его положить мою рубашку в рюкзак, я дождался, пока он сгрузит на меня все вещи и покатит дальше, в мой очередной пункт назначения. На этот раз все было проще, быстрее и… болезненнее.

Без уколов все же не обошлось, что слегка расстроило меня, но порядком позабавило Сашу. Ему вообще, казалось, доставляло удовольствие слегка подтрунивать над моими слабостями. Любовно сказав: «Сейчас тебя укусит комарик» он своей тяжелой рукой поставил мне обезболивающее. Не зашипел я только из принципа и чувства собственного достоинства.

— Не падай так больше, — проговорил он, выкидывая использованный шприц в урну. — И… — нерешительно начал он, — прекрати это.

— Что прекратить? — не буду скрывать, меня веселила данная ситуация.

— Я про то, что ты творишь с собой, — ему явно было тяжело об этом говорить, поэтому я, войдя в положение, сделал серьезное лицо и, клятвенно пообещав ничего подобного не предпринимать, остался в одиночестве дожидаться момента, когда подействует обезболивающее и я смогу покинуть эту цитадель стерильности и медикаментозного запаха.

Лежа на кушетке и думая о сегодняшнем дне, я пришел к выводу, что он мне не поверил, что, конечно, немного расстраивало. И ведь серьезно, ничего подобного творить я в ближайшее время не собирался.

Облегчение приходило постепенно, поэтому, когда боль прекратила быть такой резкой и колкой, я смог аккуратно приподняться. Свесив ноги, я медленно стек на пол, тут же слегка сутулясь — поясницу вновь прострелило, а я, рассмеявшись, почувствовал себя старой бабкой, у которой что ни движение — боль. Более менее привыкнув к ней, я, расходившись, стал натягивать куртку, когда телефон в кармане вновь завибрировал. Проигнорировав его, я медленно выполз за дверь. Хотелось быстрее убраться отсюда.

Запутавшись в нескончаемых проходах, я все-таки выбрался наружу, где меня встретил мой друг, который, приобняв за талию, взял основную часть веса на себя.

Оставив больницу позади, я с запозданием подумал, что все-таки стоило его обнять — прижать к себе и, слегка потершись носом, впитать в себя немного этого домашнего тепла и уюта, немного доброты и любви, которую он источал. От осознания этой оплошности сердце заныло, а на душе стало как никогда пусто.

Ну что, вдоль али поперек?