Scripture of Obscurus (джен)

…тьма не поглощает, она просто берёт своё… (с)*

Сначала была мгла. Потрясающее Ничто. Место несуществования света, тьмы, тверди, жидкости, жара, холода, тишины, звуков.

Творящая сила разделила мглу на противоположности, очертила границы между вещами и явлениями. Так свет узнал, что он свет. А тьма узнала, что она тьма.

И увидела Творящая сила свет, что он хорош. И увидела Творящая сила тьму, что она хороша. И стало так.

И была ночь, и был день. И был вечер, и было утро. И был голод. Испытав его, узнал я, что такое «я», почувствовал, что существую, изведал страх исчезнуть, слившись со светом, вернуться во мглу, постиг желание жить. И понял, что нет ничего сильнее. Главнейшая из истин — жить. Закон Законов. Смыслов Смысл.

И принялся искать я пищу. Хозяина. И было утро, и был вечер. И был день, и была ночь. И нашёл я его. Человеческое дитя. Внутри — пустота, такая огромная, с какой не живут эти слабые теплокровные существа, нуждающиеся в кислороде, еде, воде, любви и прочих глупостях. А он жил. Мальчик. Убивший в себе себя. И убивавший каждый день, каждый час, каждое мгновенье, пока не встретился со мной. Я скользнул, ввинтился в эту пустоту. И занял её. Впился, вгрызся намертво. И она стала моим приютом, моим жилищем, моим сердцем, моей жизнью. Пустота внутри мальчика стала мною. Впервые я вкусил пищи. Его эмоций. Страха. Страха. Страха. Печали, грусти. Страданий. Каплю надежды. Впервые утолил свой голод. И стал расти. И видел я, что это хорошо.

Он откликался на имя Криденс Бэрбоун. Когда я улавливал сие сочетание звуков, то знал, что это мы, он и я. Отныне не было его без меня и не было меня без него. Он давал мне пищу для жизни, я ему — силы и желание не умирать. Защиту. Веру в себя. Мне нравилось дышать его лёгкими, видеть его глазами. Расти вместе с ним. Опережая его. Нравилось бояться и страдать, грустить и надеяться. Быть. Знать и ощущать. Терпеть. Являться кем-то, а не просто тьмой. Присутствовать. Мокнуть под дождём, мёрзнуть на холоде. Выписывать чернилами в тетради буквы. Мерить время сутками и дёрганым ходом часовых стрелок. Спать. Видеть сны. Пробуждаться. Завязывать шнурки. Мести пол. Стесняться. Носить дрова в мешке. Знать прошлое. Предполагать и планировать будущее. Ошибаться. Скучать. Солить запеканку. Завидовать. Петь в хоре. Складывать трёхзначные числа. Смеяться. Плакать. Смотреть в окно. Волноваться. Играть в снежки. Тревожиться. Бегать по ступенькам. Учиться. Злиться. Сожалеть. Пинать мяч. Горевать. Повязывать галстук. Обижаться. Пить молоко. Пылать порывами. Скорбеть. Кормить бездомных псов. Желать. Мечтать. Бить стёкла. Как щепки разносить дома. Взрывать брусчатку мостовых. Переворачивать. Крушить. Кружиться тёмным вихрем на свободе. Любить и убивать. Не знать преград, усталости, оков.

Азарт и безмятежность, озорство, пытливость, стыд, упорство. Высокомерие и любопытство. Вина и благодарность. Беспомощность и ярость. Гнев. Тишина. Бессилие. Безразличие. Отчаянье. И радость. И экстаз. Всем этим были я и Криденс. Поймав всего лишь зарождавшийся порыв его души, подхватывал его я, укреплял и направлял. И вместе мы познали, что такое счастье.

Его хотел я защищать всегда. Во веки вечные. Пока есть день и ночь, твердь и вода, и тишина, и звуки, и тепло, и холод.

Не смог.

Разве способен одинокий сгусток тьмы устоять против вероломного нападения света? Десятки слепящих ядовитых жал вонзились в наше с Криденсом тело. И болью затопило нас. Непониманием, как же так?! За что? И по каким законам?

Мой Криденс плакал и кричал. Потом замолк. И корчился от нестерпимой пытки. Недолго.

Стук сердца растворился в гулкой тишине.

Разъединили нас, сделав его неживым. Меня — развеяв на множество множеств крошечных меня. Пришлось спасаться частицей множества, пожертвовав всеми остальными. Нырнул я от врагов в убежище. Просторное, хитро зажатое в шесть плоскостей. Заполненное магией так плотно, что шевелиться трудно было мне. Там встретил я себе подобное создание. Впервые. Так узнал, что не один. Оно было слабо, спало, вздыхая и стеная, в прозрачной оболочке, истощённое без своего хозяина. Хозяйки. Пленённое, покорное судьбе. Почти что растворённое во мгле. Лишённое стремления бороться. Печальней участи и не вообразить! Бессильное что-либо изменить и извинить себя за то, что отдало на растерзание хозяйку, оно теряло силы с каждым днём и угасало. Нет наказания ужасней тьме, чем знать, что свету без борьбы дала убить кусочек жизни, нуждавшийся в тебе, тобой дышавший.

И видел я, что это плохо. Его тревожить было ни к чему.

И был рассвет, и был закат. Пучина клокотала, вокруг вздымались злые волны и горы льда, солёных брызг летали тучи, а ветер рвал вокруг всё и метал. Моё убежище качало и бросало. Его владелец, что-то заподозрив, хотел меня искать и отловить. Бранился, был встревожен и пытался меня уговорить не прятаться, поверить, что не желает зла. И клялся мне помочь. Ему едва я не вручил себя. Но вспоминал, как перестало биться наше с Криденсом сердце, смотрел на угасающего, гибельно-смирного собрата своего — и вожделел единственно свободы.

Потом услышал чей-то тихий зов с восхода. Болезненный, невнятный, тусклый, слабый. Предсмертный зов отчаянья. Манил. И ринулся к нему я, как к добыче. Летел, гонимый на восток, чуть к северу, над водами и твердью. Над скопищем людских огней. И голод обострял моё чутьё…

Она лежала вся в слезах, и в белых тканях, в пятнах алых. Так много крови. Была измучена душой и телом, и нездорова телом и душой. В ней погибала магия. Звала. Кого-то и меня. Так выть умеют люди, которым жаль не умирать, а бросать кого-то безмерно дорогого. Бесцветно билась жизнь в ней, ускользая стремительно. Успела прошептать невнятно:

— Сын? Это хорошо. Том. В честь отца. И Марволо, в честь деда… — И перестала быть. Мгла тут же жадно принялась засасывать её.

Поодаль на чужих руках остался синюшный младенец, орущий до хрипоты. Сморщенный, тщедушный, уязвимый.

Та, что его держала, сказала с грустью:

— Не жилец. — И отложила в сторону.

Ребёнку было страшно. Его пугала жизнь. Хотел вернуться он обратно.

От роду несколько минут — так одинок среди людей. Не нужный никому. Никто не даст ему тепла, защиты, понимания. Не объяснит, что значит быть свободным, любить и ненавидеть, знать, кто ты. Никто не будет биться за него и сожалеть, когда его не станет.

И в нём, под заполошным сердцем — крупинка пустоты. Частица малая настолько, что еле я протиснулся в неё. Так было тесно, что едва не впал в забвение, прежде чем сумел расширить для себя пространство.

Мой! Мы!

Тише, Том, я здесь.

Хозяин новый мой заснул. И много спал потом. И видел сны о темноте, о нас. О Потрясающем Ничто, о мгле, Творящей силе, Смысле Смыслов. И знал теперь, что не один на свете. Что у него есть я, а у меня есть он.

Нам предстоит с ним долгий путь познания. Учиться. Вместе. Чувствовать, испытывать, существовать. Бороться не за победу — за жизнь. Жить. Расти и набираться сил. Таких могучих, что подарят счастье и свободу. Нам.

И станет так.

И это хорошо...

------------------

*Цитата в эпиграфе — из книги Вадима Панова, но нет уверенности, что он её не позаимствовал, потому что фраза распространённая и в разных интерпретациях встречается у многих авторов.