Цветы жизни (джен)

Невилл никогда не думал о том, что станет преподавателем, потому что ну какой из него учитель? Не думал ровно до того момента, когда Минерва Макгонагалл предложила ему место профессора Гербологии, а он почему-то согласился. Сначала было неловко: многих его нынешних учеников Невилл помнил еще с тех пор, когда заканчивал Хогвартс. А сейчас между ними оказалась целая пропасть: и его пост преподавателя, и внезапно свалившаяся на него слава героя Второй Магической.

Замок только восстанавливали, учеников было мало, Невилл даже, кажется, любил детей и умел хоть как-то их контролировать. Через какое-то время он перестал испытывать мучительную неловкость, показывая старшеклассникам — которые младше его от силы лет на пять! — как добывать плоды цапня и пытаясь объяснить второкурсникам необходимость наушников-заглушек. И с ними было ничуть не проще, чем с более взрослыми учениками: дети постоянно двигались, не слушали его, кидались друг в друга землей, устраивали драки и шумели так, что никакие мандрагоры, кажется, не были им страшны. Невилл все равно оставался счастлив — насколько может быть счастлив человек, который не так давно пережил войну.

Первым его разочарованием в своем педагогическом таланте стал праздник в честь дня рождения Гарри Поттера. Он проходило в Норе, отремонтированной и изрядно расширенной по сравнению с довоенным временем — во всяком случае, так говорили, сам же Невилл там ни разу до этого не бывал — и он тоже получил приглашение, как один из друзей героя. Уже стемнело, из незашторенных окон лился теплый рыжеватый свет, четырехлетний Джеймс Поттер с воплем преследовал крупную рыжую собаку, с грохотом падали так неудачно попавшиеся на его пути предметы. Невилл, в которого едва не врезалась эта чудная процессия, попятился назад, запутался в собственной мантии, запнулся за игрушечную метлу и схватился за тумбочку, чтобы не упасть. Та накренилась, послышался звук бьющегося стекла и детский плач откуда-то со второго этажа. Маленький Джеймс Поттер остановился, оставив в покое рыжую собаку Рона; развернулся, посмотрел на Невилла, потом на то, то осталось от вазы... Голос Джинни Уизли(уже Поттер) напоминал визг вытащенной из земли мандрагоры.

Следующие пятнадцать минут растрепанная и покрасневшая Джинни извинялась перед Невиллом, ругала Джеймса и убирала учиненный им погром одновременно. Гарри был невозмутим; Рон, уже будучи слегка навеселе, не мог прекратить смеяться; Гермиона что-то раздраженно шипела ему на ухо; Невилл нервно крутил в руках снятую только что шляпу. Десятки, тысячи маленьких Уизли сновали вокруг, и он впервые пожалел, что тогда поддался на уговоры Минервы.

Невилл до этого особо не сталкивался с детьми младше одиннадцати. Братьев и сестер у него не было, своих детей пока что тоже, хотя по словам колдомедиков Ханна должна была родить в течение следующего месяца. Он знал, что они часто бывают излишне активными, капризными, шумными... но никакие знания, никакие ожидания не могли даже сравниться с тем, что дети из себя представляли на самом деле. Если Лили Луна начинала плакать, Хьюго тут же к ней присоединялся, и успокоить их было не в пример тяжелее разбушевавшихся второкурсников. Джеймс подрался с младшим братом, из-за чего у того случился выброс стихийной магии, и огромный торт — шедевр Молли Уизли — оказался размазан по стенам, полу, потолку, предметам мебели, одежде и лицам гостей. Джинни кричала на Джеймса, извинялась и успокаивала ревущего Альбуса; Молли соскребала крем и куски бисквита с мебели (от чистящих заклятий портилась древесина), Гарри сохранял спокойствие, уже изрядно пьяный Рон пытался сдерживать рвущийся наружу хохот, Гермиона кидала на него яростные взгляды, Невилл нервно ковырял вилкой в тарелке.

Уже уходя, он почувствовал, как кто-то несильно дергает его за мантию. Старшая дочь Билла и Флер, имя которой постоянно вылетало у Невилла из головы, с милой застенчивой улыбкой протягивала ему коробку с уцелевшим куском торта. Взрослые, вероятно, попросили отдать ее: Молли настаивала на том, чтобы Невилл взял с собой злосчастный десерт после того, как он упомянул о тяге беременной Ханны к сладкому. Он пытался отказаться: неловко как-то, да и после всего произошедшего даже смотреть на крем было тошно, но нет ничего более бессмысленного, чем споры с миссис Уизли.

Вернувшись домой, Невилл даже не удивился, обнаружив, что коробка пуста.

* * *

Все было относительно нормально, когда через два года после того жуткого дня рождения Тедди Люпин поступил в Хогвартс. Котлы периодически взрывались, а баллы снимались, но он, во-первых, поступил на Хаффлпафф, а во-вторых... просто был хорошим студентом. Через два года на Гриффиндор попала очаровательная Вики Уизли, и в связи с этим жизнь Невилла значительно усложнилась: она отчего-то решила, что его дружба с ее родственниками — достаточное основание для того, чтобы прогуливать Гербологию. К своему стыду, у него не получалось проявить достаточную жесткость и принять какие-то серьезные меры. Невилл изрядно намучился, пытаясь объяснить ей необходимость посещения уроков, но, тем не менее, все было не так страшно. Его спокойное существование затрещало по швам, когда в Хогвартс поступил Фред Уизли-младший, и лопнуло, как мыльный пузырь, когда на следующий год в школу приехали Джеймс и Роксана. Он бы, пожалуй, смог справиться с этими двумя по отдельности, но вместе они представляли настоящее стихийное бедствие, и остальные учителя вполне разделяли мнение Невилла. Роксана любила поговорить и не стеснялась делать это одновременно с объяснениями профессора, громко и вслух. Джеймс Поттер вполне соответствовал впечатлению, произведенному им на Невилла семь лет назад. Он бы и правда смог с этим справиться, не будь эти двое в одном классе: они вертелись, шумели, мешали профессорам и отвлекали одноклассников. Об умении постоянно ввязываться в неприятности Невилл старался даже не думать: это, кажется, была семейная черта как Поттеров, так и Уизли. Как и в случае с Вики Уизли, он понятия не имел, как справляться с подобными бойкими и многое себе позволяющими учениками. Как и в ее случае, ни Джим, ни Роксана не видели его в ореоле героя Второй Магической, а потому влияние Неавилла на них стремилось к нулю.

Сначала то, что его действительно воспринимают как героя, смущало и нервировало: ведь каждый, кто был в Хогвартсе в тот год и сопротивлялся режиму Кэрроу, сделал ничуть не меньше, чем он. Это было нечестно, потому что были десятки учеников, которые точно также получали синяки, ушибы, ссадины, раны и пыточные проклятья, и все они остались незамеченными и неотмеченными. Он разрубил змею Волдеморта, только вот и другие участники сопротивления тоже могли бы это сделать.

Тем не менее, потом Невилл привык. Это было даже в чем-то полезно: добавляло ему авторитета в глазах учеников. И — пусть даже подобное казалось ужасной глупостью — впервые в жизни он не был неудачником, который не соответствует своим героям-родителям. Где-то в глубине души Невиллу было приятно оказаться принятым, признанным, оцененным.

На детей Поттеров и Уизли статус героя не действовал: они-то выросли среди известнейших людей, буквально звезд магической Великобритании. Это было в чем-то даже неплохо, хотя бы потому, что Невилл вовсе не гордился званием героя, а проявления уважения и восхищения его смущали. Но в то же время такая… невосприимчивость делала юных Поттеров и Уизли совершенно неуправляемыми. Суровым профессором вроде покойного Снейпа или хотя бы директрисы Макгонагалл он так и не смог стать.

* * *

Утешало только одно: от выходок Роксаны и Джеймса страдал не только Невилл. Кажется, в восторге был только Слагхорн, который еще на первом уроке заметил в Джиме какой-то "невероятный талант, прямо как у ваших отца и бабушки..." и за который готов был простить ему что угодно. Невилл, как и остальные учителя, принял это за попытку подлизаться к сыну Гарри Поттера, но, несмотря на подобные сомнения преподавательского состава, через какое-то время Джеймс действительно начал делать успехи в зельеварении. Гермиона говорила что-то про эффект Пигмалиона, но Невилл плохо понимал, о чем она рассуждает. Кажется, это была какая-то маггловская теория.

Никакая одаренность не мешала Джеймсу ввязываться в драки, терять баллы и нарываться на отработки. В маггловском мире родители проблемных студентов посещали школу и беседовали с учителями: предполагалось, что они-то смогут оказать влияние на своих детей. В двухтысячных годах это стало практиковаться и в Хогвартсе, обязанностью по проведению подобных бесед легла тяжким грузом на плечи деканов, и все бы ничего, но после ухода профессора Вектор главой Гриффиндора был назначен Невилл. Джиму тогда только-только исполнилось тринадцать и он был особенно невыносим, поэтому Гарри Невилл видел даже чаще, чем хотелось бы. Джинни на сына имела бóльшее влияние, но она обычно была в разъездах, потому не могла посещать школу по первому же требованию, да и, честно говоря, в гневе эта женщина пугала не только Джеймса. Гарри был спокоен и неколебим, как скала — ну да, ведь он, в отличии от Невилла, видит своих детей только три месяца в году.

На четвертом курсе буйства Джеймса достигли своего апогея. Невилл понятия не имел, с чего бы это Уизли-Поттерам оставаться на Рождество в замке, но они под каким-то предлогом уговорили своих родителей позволить им провести каникулы в Хогвартсе. И те, безумцы, согласились! Сам Невилл, к своему стыду, тоже не придал этому никакого особого значения. Впрочем, он до сих пор не знал, было ли оно на самом деле, это значение, или просто так сложились обстоятельства. На Рождественском ужине ни о чем плохом думать не хотелось, особенно когда студентов, оставшихся в замке, можно было пересчитать по пальцам, а это значило, что ему не придется слишком-то беспокоиться о ночных дежурствах. Не говоря уже об отсутствии необходимости спасать неловких шестикурсников от ядовитой тентакулы.

Все произошло мгновенно: с громким хлопком выстрелил в небо — в потолок Большого зала, если быть точнее — фейерверк, вспыхнула ель, пламя перекинулось на следующее огромное рождественское дерево, и скоро все двенадцать были охвачены огнем. Кто-то вскрикнул и вскочил на ноги, поднялась паника, преподаватели попытались остановить пожар, но ели продолжали гореть. Повалил дым; Минерва, применив Сонорус, приказала ученикам покинуть Большой зал. Одно дерево, охваченное огнем, начало клониться вбок, зацепив ветви ближайшего к нему утягивая его за собой, и когда все двенадцать елей с треском рухнули на пол, у Невилла перед глазами, кажется, пролетела вся жизнь.

* * *

Огонь остановили, дым убрали, деревья заменили, а Джеймса Поттера и его родителей ожидала незабываемая встреча с директором и деканом. Невилл, сидя в кабинете Минервы, нервно теребил край мантии: выходка была безобразная, скандал нешуточный, да это даже у Слагхорна — первого и самого преданного фаната Джима — не получалось назвать невинной шалостью. Это все вполне тянуло на исключение.

Поттеры прибыли через камин, взгляд Джинни, выдернутой прямо с середины квиддитчного матча, не сулил ее сыну ничего хорошего, Гарри выглядел более взволнованным, чем обычно. Джеймс пришел минутой позже их — неслышной и невидимой тенью проскользнул в кабинет. Минерва сжала губы в тонкую полоску — жест, ставший родным и привычным, привет из их собственного школьного прошлого — и глубоко вдохнула перед тем, как начать. Невилл покрепче сжал в руке чашку с чаем, любезно предложенную ему директрисой.

Профессор Макгонагалл говорила долго и громко, не менее часа, в течение которого Джинни с каждой минутой все больше краснела, а Гарри — бледнел. Потом Джеймс отвечал на вопросы — тихо, быстро, запинаясь от волнения, не поднимая взгляда. Невилл высказался последним, предлагая назначить наказание. Обращаясь преимущественно к директрисе, убеждал, что "раз все произошло по ошибке и неосторожности, не стоит прибегать к крайним мерам...", а затем перевел взгляд на чету Поттеров. Впервые в жизни он видел, как Джинни Поттер не может найти слов. Впервые на его памяти Гарри вышел из себя и накричал на Джеймса. Впервые за те десять лет, что Невилл его знал, Джим прятал глаза и не пытался возражать.

Поттерам выписали штраф, Джеймса на месяц отстранили от занятий и до конца года — от игры в квиддич, дело замяли. Невилл был рад даже этому — всяко лучше, чем исключение, да и Джим по крайней мере первое время был спокойным, тихим, почти образцовым учеником. Потом все, конечно, вернулось на круги своя, но после этого остальным хотя бы хватило ума не тащить в школу фейерверки и другие взрывоопасные вещи из магазина Уизли.

* * *

Следующей головной болью после Джеймса стали Альбус, Роза и Луи — все одного года рождения, все на Гриффиндоре, все маленькие, быстрые и вредоносные. В каком-то смысле они были ничуть не лучше Джеймса, только, в отличие от него, их идеи редко бывали откровенно хулиганскими. Тем не менее, заканчивались они почти всегда печально. Попытаться проникнуть в Хогсмид через тайный ход, показанный добрым старшим братом? Запросто! Отправиться в запретный лес ночью, чтобы найти потерянный когда-то Фордик, и наткнуться на акромантулов? Почему бы и нет. Решить улететь на школьных метлах, предварительно украденных из кладовки, на материк? Да раз плюнуть. В первый раз они столкнулись нос к носу с владельцем Сладкого Королевства, который после этого перекрыл ход и обновил сигнальные чары. Во втором случае им просто чудовищно повезло: Хагрид, услышавший вопли, в это время был неподалеку. В третьем разгневанная мадам Трюк прервала их увлекательное путешествие еще до взлета.

И — постоянные конфликты. Кажется, вражда Поттеров и Уизли с Малфоями передавалась по наследству или, быть может, воздушно-капельным путем, но возненавидели они друг друга сразу и навсегда. На уроках Гербологии, которые вел Невилл и которые давали ученикам определенную свободу передвижений, это становилось особенно невыносимо. Во всяком случае, многим невыносимее, чем на предметах вроде Трансфигурации или Чар, где ученики были обязаны сидеть за партами. Обычно все ограничивалось попыткам насыпать неприятелю за шиворот землю или толкнуть его на зубастую герань, но на втором курсе, к огромному несчастью Невилла и большей части класса, их вражда достигла своего пика. Во всяком случае, тогда впервые это вылилось в более-менее серьезные проблемы.

Макгонагалл отчитывала Невилла, как провинившегося школьника, и, если честно, таковым он себя и чувствовал. Хуже всего было то, что к тому времени он уже стал деканом и необходимость всех этих нудных, тяжелых, а главное — абсолютно бессмысленных воспитательных бесед легла на его плечи. Невилл уже начинал задумываться о том, что ему, возможно, стоило пойти на Хафлпафф. Хотя бы потому, что подавляющее большинство юных Уизли и все трое младших Поттеров учились на Гриффиндоре.

Кто был виновником случившейся "возмутительной драки" (если верить словам директрисы) — неизвестно, потому что все ее участники на вопросы отвечать отказались, но сейчас в кабинете Невилла сидела Роуз Уизли, как особо отличившаяся. Разбить Винсенту Гойлу нос, как это сделал Луи — еще куда ни шло, во всяком случае, на взгляд профессора Макгонагалл. Но кинуть в Скорпиуса Малфоя горшком — это уже другое. Нет, Невилл понимал, почему директриса так настаивала на этой беседе, но все же... зная, кто является матерью Розы, он знал: беседа ожидается не из приятных.

Гермиона Уизли, отряхнувшись, вышла из камина и решительным шагом направилась к Невиллу. Рон вылез вслед за ней, Роза кинула хмурый упрямый взгляд на вошедших родителей. Невилл предложил им сесть, после чего отец семейства незамедлительно приземлился в стоящее рядом с камином кресло. Жена возмущенно на него глянула, уголок губ Розы дернулся — кажется, она сдерживала улыбку. Невилл вкратце обрисовал им ситуацию.

В своем рассказе он успел дойти до того момента, когда Роуз Уизли кинула в Скорпиуса Малфоя горшком с саженцем мандрагоры, когда внезапно развеселившийся Рон спросил:

— Хотя бы попала?

— Рональд! — тут же незамедлительно среагировала Гермиона.

Роза с тоской покосилась на мать.

Кинуть горшок в Скорпиуса Малфоя — не самое страшное. Куда хуже — пробить им стекло теплицы, специально зачарованное, обычным Репаро не починишь. Невилл, не заметивший начинающейся драки и обернувшийся слишком поздно, увидел только треснувший горшок, высыпавшуюся из него землю, услышал тонкий звон разбивающегося стекла... и пронзительный визг мандрагоры, от которого с десяток не успевших надеть наушники-заглушки второкурсников еще три дня отходили в больничном крыле.

Лицо Гермионы вытягивалось по мере его рассказа, лицо Рона же вытянулось только когда Невилл назвал сумму, необходимую на ремонт стекла в теплице.

Гермиона вздохнула и потянулась за чековой книжкой.

* * *

Невилла ждали еще несколько совершенно сумасшедших лет, наполненных головной болью из-за младших Уизли-Поттеров, но затем стало спокойнее. Не то чтобы другие дети не были проблемой, вовсе нет, встречались всякие: хулиганы; конфликтные, неконтактные ученики; те, кто постоянно попадал в неприятности; студенты с хромающей на обе ноги успеваемостью. Да что там, Невилл лично видел нескольких, по сравнению с которыми Джим Поттер показался бы невинной овечкой. Но в случае с Уизли-Поттерами ситуацию ухудшало сразу несколько факторов: их было много, и это вовсе не преувеличение; героическое происхождение обеспечивало снисходительное отношение учителей и восторженное — учеников, наличие родственников в старостах факультетов — возможность действовать безнаказанно. И это не говоря уже о свободном доступе к товарам Волшебных Вредилок Уизли! На втором курсе предприимчивый Луи додумался протащить их в школу и продавать младшеклассникам, которые еще не могли посещать Хогсмид и родители которых, разумеется, не собирались присылать своим детям нечто подобное. Это сомнительное предприятие имело успех — ровно до тех пор, пока одному из старост не хватило ума доложить преподавателям. Кроме того, позже Невилл узнал о существовании Карты Мародеров и мантии-невидимки, семейных реликвий Поттеров. Он тут же пожалел, что Гарри не рассказал этого раньше, во всяком случае, до того, как Джеймс перешел на шестой курс: скольких проблем можно было бы избежать, насколько меньше неприятных бесед с Минервой пришлось бы пережить Невиллу!..

К седьмому курсу Джим погрузился в учебу: Гораций предложил ему место в отделении экспериментального зельеварения Мунго, Роксана собиралась устроиться стажером в Пророк и сейчас набиралась опыта, публикуясь под псевдонимом в Придире. Альбус стал капитаном квиддичной команды, они вместе с Розой собирались в профессиональный спорт и ушли в игру с головой, в одиночку Луи особой опасности не представлял. Были еще Лили и Хьюго на четвертом курсе, тринадцатилетняя Люси, которая училась вместе с дочерью Невилла…К счастью, ничего страшнее Джеймса Поттера Хогвартсу уже не грозило. Иногда, конечно, подростковый бунт Лили с Хьюго переходил все границы, но в целом преподавательский состав не был готов паковать чемоданы и искать новую работу при одном только упоминании их имен.

В октябре Невилл думал, что это — все, что можно вдохнуть спокойнее и свободнее. Его ждали еще многие годы работы с трудными учениками, но они по крайней мере не будут носить фамилию Поттер или Уизли.

В январе он узнал, что Вики Уизли, которая, кажется, только недавно надевала на голову Распределяющую шляпу, беременна. Именно тогда Невилл понял: все только начиналось.

С Уизли у Драко Малфоя всегда были особые отношения — те, кто застали время его обучения в Хогвартсе, легко смогут это подтвердить. Поэтому после окончания седьмого курса он избегал встреч со своими школьными неприятелями, и вполне успешно, кстати, избегал! Просто чтобы не будить спящего дракона.

Однако и сейчас, двадцать с лишним лет спустя, они умудрялись портить ему жизнь. Иначе чем, кроме как родовым проклятьем, можно объяснить то, что каждый месяц Слагхорн, каким-то чудом до сих пор не развалившийся, буквально заваливал его письмами о непозволительном поведении Скорпиуса? Маггловские драки, магические дуэли, оскорбительные выказывания... Диапазон был бесконечно широк. Объединяло многочисленные проступки Скорпиуса только одно: все они были так или иначе связаны с Поттерами-Уизли, концентрация которых в Хогвартсе явно превышала все допустимые нормы. И даже то, что бывшим школьным врагам приходят точно такие же письма, не утешало нисколько : он, в конце концов, взрослый человек, который давно все это перерос. Ну, может быть, ему было немного приятно. Самую малость. Остальным Драко в этом не признавался.

Он, пожалуй, даже находил всю эту практику с оповещением родителей весьма полезной: помня о собственных школьных буднях двадцатилетней давности, сложно было не волноваться за безопасность отпрыска. Письма, как Драко знал на своем опыте, реальной ситуации вовсе не отражают.

Но все же посещать Хогвартс, тем более для бесед со скользким стариком Слагхорном, не хотелось. Драко помнил, и помнил слишком хорошо, события Второй Магической. Эти стены заключали, хранили в себе те его воспоминания, которые он сам предпочел бы забыть.

Малодушно посылать Асторию в замок, чтобы та поговорила с главой Слизерина о возмутительном поведении Скорпиуса, Драко не хотел: это казалось ему просто бесчестным. Подобные дела должны решать мужчины. Даже если им смертельно не хочется видеть торжествующие — он знал, что это все полная чушь, но не мог представлять их иначе — физиономии прибывших по тому же поводу Поттера и Уизли. Старого слизняка, смотрящего на них с подобострастием, на Драко же — с вежливым равнодушием, тоже не хотелось лицезреть. Так относятся к назойливому крохотному насекомому, слишком незначительному, чтобы всерьез обращать на него внимание — с легким раздражением. Между ним и Драко для Слагхорна разница была не слишком велика: по сути, она заключалась лишь в том, что служебный этикет обязывал его проявлять хотя бы элементарную вежливость по отношению к родителю своего студента. Драко и от Хогвартса, и от героев войны, и от деканов было тошно.

Он брезгливо отряхнулся, выйдя из камина. Иногда Драко думал о том, что это движение выглядело бы аристократично, уместно, правильно, будь у него дорогая мантия с иголочки, вроде тех, которые он носил раньше. Сейчас, когда на нем была простая, но крепкая черная ткань — смешно и жалко.

Перед ним предстали Слагхорн, даже не развалившийся — расплывшийся в кресле, взвинченный нервный Лонгботтом и три пустых стула. Учитывая, что гриффиндорцев в инциденте было замешано больше, стоило, вероятно, проводить это идиотское собрание у главы их факультета, но все в кабинете слишком явно говорило о том, что он принадлежит декану именно Слизерина. Неужели у старого слизняка не хватило сил даже на то, чтобы выползти из своих покоев? Драко усмехнулся. Кабинет был в зеленых тонах, обставленный мебелью темного дерева, тяжелой, лишенной всякого изящества и до ужаса нелепой. Удивительная безвкусица, впрочем, вполне в духе Слагхорна: вся эта неуместная роскошь, все здесь просто кричало, вопило о представительности, значительности своего хозяина.

Помимо деканов, в кабинете был только Драко. Он бросил взгляд на часы: только что пробило шесть. Очевидно, герои войны не сочли нужным прийти вовремя. Разумеется, остальные подождут, это же великие Поттер с Уизли.

В камине вспыхнуло пламя. Сначала появился уже изрядно поседевший Поттер, с которым Драко обменялся легким кивком, следом за ним вывалился лысеющий и потолстевший Уизли. Драко отвернулся, тот тоже не стал его приветствовать.

Через пару минут появились, собственно, дети. Маленькие Поттер и Уизли (кто из них кто сомнений не вызывал — слишком явное сходство со своими родителями), угрюмые и насупленные, под пристальными взглядами взрослых прошествовали в кабинет. Драко нахмурился. Он, признаться, ожидал увидеть не совсем это.

— Не думаете ли вы, — раздраженно начал Драко, — что я пришел сюда затем, чтобы иметь удовольствие лицезреть мисс Уизли и мистера Поттера...

— Скорпиус сейчас в лазарете, — перебил его Лонгботтом.

— Что произошло? — совершенно бестактно влез Поттер.

Как мило с его стороны: проявлять участие в отношении простых смертных.

— Я его ударила, — вызывающе заявила маленькая Уизли, глядя исподлобья то на Драко, то на преподавателей и родителей.

— Это из-за... — вклинился было Поттер. Они обменялись тычками и взглядами, договаривать он не стал.

— У него сотрясение мозга, — напомнил ей Лонгботтом.

Драко вскипел. Может быть, стоило сказать об этом ему, а не разговаривать с девчонкой Уизли? Он привстал, собираясь высказать Лонгботтому все, что думает о нем и его преподавательских талантах, но Слагхорн жестом попросил его сесть. Драко подчинился.

— Я шлемом ударила, — угрюмо сообщила Уизли.

Потрясающе. Интересно, во вратари ее взяли именно за мощный удар?

— Зачем? — задал резонный, но совершенно не интересующий Драко вопрос Лонгботтом. Прозвучало устало.

— Что было в руках, тем и ударила, — буркнула девчонка Уизли.

Слагхорна больше интересовали звезды Магической Британии, сидящие перед ним, чем сын Драко, Лонгботтом вздыхал, Поттер смотрел мерзким печальным взглядом, в глазах Уизли промелькнули смешинки. Драко хотелось разбить ему нос. Даже несмотря на то, что он вроде как вышел из того возраста, когда позволительно кидаться на человека с кулаками в ответ на первое же оскорбление.

Впрочем, Уизли оскорблял его одним своим существованием, своими движениями, своим поведением — всем. Драко сжал кулаки.

— Уверен, у Розы была причина, — начал Уизли.

— Да, я согласен, — с энтузиазмом поддержал его Слагхорн. — Роза — очень хорошая девочка, и...

Драко встал. Противно и мерзко слушать, как этот старый слизняк распевает дифирамбы уизлиевской девчонке, в то время как Скорпиус лежит в лазарете — по ее вине. Мерлиновы подштанники, сын Драко лежал в лазарете, потому что она разбила ему голову вратарским шлемом, а Слагхорн говорил о том, какая она хорошая девочка! Видимо, что-то такое отразилось на его лице, потому что старый слизняк резко замолчал. Все взгляды были прикованы к Драко.

— Если это — все, зачем вы меня позвали, то я ухожу, — процедил он. Лонгботтом и Слагхорн пришли в движение — и это после того, как они на протяжении всей этой нелепой встречи делали вид, что его попросту не существует.

— Сядьте, сядьте, мистер Малфой, — суетливо уговаривал его Слагхорн, держа Драко за рукав мантии пухлой белой рукой.

— Роза, объясни, пожалуйста, почему ты ударила Скорпиуса, — попросил Лонгботтом.

Драко хмыкнул. Он учитель, он должен приказывать, а не просить. Впрочем, это же блистательная Уизли, перед ней все должны ходить на цыпочках, чтобы, не дай Мерлин, не рассердить ее героического отца. Хотя... в школе Лонгботтом был тем еще размазней. Но Драко казалось, что после седьмого курса он стал более твердым человеком. Очевидно, только казалось.

Она бросила быстрый взгляд на младшего Поттера и помотала головой, уставившись в пол. Тот выглядел несчастным и растерянным.

— Он оскорбил мою мать! — младший Поттер с вызовом посмотрел на взрослых. Взгляд Лонгботтом потеплел, Слагхорн изобразил на своем лице умилении, Уизли улыбнулся.

— Интересно, что такого он мог сказать, чтобы этого было достаточно для того, чтобы начать драку, — раздраженно ответил Драко, прервав эту прелестную сцену: Поттер и его преданные фанаты. Как тривиально. Этого зрелища Драко хватило еще в свои школьные годы.

Младший Поттер покраснел, бросив на него злой и отчаянный взгляд.

— Он сказал, что моя мать ушла из команды, потому что метла ее уже не выдерживала, — тихо сказал он.

Повисла гнетущая тишина. Драко знал, что Джинни Уизли в последние годы набрала лишний вес, знал и то, что ушла из Гарпий она многим раньше.

Он не знал, что еще может сказать. Скорпиус, как бы Драко ни пытался это отрицать, сам спровоцировал Поттера с Уизли, и... пусть даже его вина была несоразмерна с виной этих двоих, какая разница? Будто бы мнение Драко имело какое-то значение.

— Надеюсь, мистер Малфой понимает ситуацию... — все еще суетился Слагхорн. Он что-то говорил, но слушать не хотелось. Драко снова встал, направившись к выходу из кабинета, и на этот раз никто не стал его останавливать.

* * *

У самой двери он едва не столкнулся со светловолосым гриффиндорцем, который прожег его внимательным заинтересованным взглядом. Вероятно, сын его бывших однокурсников, иначе какое дело было бы этому мальчишке до не самого важного министерского чиновника? Драко одернул левый рукав мантии. Что вообще ученик славного факультета благородных храбрецов забыл в сырых темных подземельях, у двери кабинета декана Слизерина? Впрочем... Драко ухмыльнулся. Ну конечно, там, за дверью, были Поттер и Уизли — герои войны, ярчайшие звезды Магической Британии. Странно, что весь Хогвартс еще не собрался под дверью Слагхорна. Вероятно, это произошло только потому, что об этой встрече особо не распространялись. Это называли уважением к личному пространству и личной информации, но, быть может, цель подобного молчания — всего лишь избежание ажиотажа?

Больничное крыло резало глаз своей невыносимой белизной и пахло целебными зельями — прямо как в его школьные годы. Увидев вместо мадам Помфри молоденькую целительницу, Драко почувствовал себя старым и, пожалуй, даже испытал какую-то ностальгию, несмотря на то, что вспоминать те года, а уж тем более возвращаться в них вовсе не хотелось. На вопрос о Скорпиусе она ответила, что тот уже проснулся и может принимать посетителей. Окинув Драко любопытным взглядом, колдомедик удалилась, оставив его наедине с сыном.

Скорпиус обнаружился на ближайшей кровати, тумбочка рядом с которой была завалена сладостями. Интересно, кто постарался?.. Впрочем, спрашивать Драко не стал — это не его дело. Скорпиус, между тем, жевал шоколадную лягушку и выглядел неприлично довольным для больного человека. Увидев отца, он поздоровался — вышло невнятно из-за того, что говорил тот с набитым ртом.

Драко, все еще не полностью пришедший в себя после неприятнейшего инцидента у декана, растерялся. Что он должен был сказать и сделать, как отец? Наказать, выразить свое недовольство, узнать, в порядке ли Скорпиус, заверить его в том, что он не сердится? Сказать, что в этом нет его вины? Но ведь — Драко признавал это — она была. Уизли с Поттером, однако, были виноваты ничуть не меньше.

Скорпиус не поднимал головы и молчал. В этой неловкой тишине Драко мог различить тихое тиканье часов.

— Надеюсь, ты понимаешь, что в случившемся есть твоя вина, — резко сказал он. В общении с сыном Драко всегда становился неуклюжим: говорил мало, не вовремя и не к месту.

— Это потому что… — с досадой начал Скорпиус. — Он же его поймал только потому, что нашему ловцу в спину бладжером прилетело, а ведь он уже руку протянул!

Драко, как бывший член школьной команды по квиддичу, знал, что споры и драки после матчей бывают вовсе не безобидные. Особенно если это матчи Гриффиндора и Слизерина.

— А я правду сказал, — упрямо продолжил Скорпиус. — Так даже в «Квиддич сегодня» писали.

Домой Драко ушел со смешанными чувствами. У него было настойчивое ощущение дежавю.

* * *

Финал чемпионата мира по квиддичу — всегда больше событие для крохотного и не слишком-то богатого на культурные мероприятия магического мира. Естественно, каждый раз там собирался всякий сброд: всевозможные шарлатаны, буйные болельщики, идиоты, не теряющие надежды сделать верные ставки. Первый и последний раз Драко присутствовал на финальном матче в далеком почти довоенном 1994, а потом у него... банально не хватало денег на билеты. В этот раз он бы тоже их не достал, если бы не предложение Нотта. Тот был скользким пронырой, неизвестно как пробившимся в ряды важных чиновников, но Драко был бы дураком, если бы отвергал его дружбу: в конце концов, это было попросту выгодно. Тем не менее, сам Нотт, министерская крыса, добившаяся своего поста только благодаря отсутствию метки, просиженным в кабинете ночам и так кстати занимающим руководящие должности приятелям, ему не нравился. Драко, разумеется, ничего больше его нынешнего поста начальника одного из отделений сектора контроля над метлами — жалкой пятерки магов под его руководством — не грозило по одной простой причине: он был бывшим Пожирателем. Кингсли, конечно, утверждал, что все они смогут найти свое место в заново построенной, поднимавшейся с колен после войны Магической Британии, только вот претворение этих обещаний в жизнь ограничилось тем, что ему просто дали место мелкого служащего. Зато все состояние Малфоев, за исключением фамильного особняка, было выплачено Министерству в качестве компенсации. Вот она, их хваленая справедливость! Платили гроши, которых едва хватало на то, чтобы содержать особняк. Астория бесчисленное количество раз предлагала продать его или хотя бы сдавать в аренду, Драко отказывался: ему казалось, что мать тогда совсем сломается, и он старательно поддерживал для нее иллюзию прежней богатой жизни.

Никаких билетов от Нотта он бы, конечно, не принял, если бы не знал, что Скорпиус непременно захочет посмотреть матч. Кроме того, места находились в верхней ложе, там, где располагались все главные деятели Магической Британии, и это была прекрасная возможность завести нужные знакомства.

Выходя на трибуну, Драко меньше всего ожидал оказаться среди невообразимого количества Уизли. Здесь, впрочем, были и важные чиновники, но они просто терялись среди великого множества рыжих веснушчатых детей, заполнивших практически всю ложу. Драко подумал, что этого, в общем-то, следовало ожидать, и что это достойная плата за общение с министерскими главами. Тем больше было его разочарование, когда он, наконец, смог найти в этой рыжей толпе свое место.

Драко знал, что с Ноттом, чертовой министерской крысой, стоит быть осторожнее. Ему следовало догадаться, что его добрый снисходительный взгляд не сулит ничего хорошего. Слева от места Драко сидел не кто иной, как Рон Уизли — его имя стоило уточнять хотя бы потому, что как минимум половина зрителей в верхней ложе носила эту фамилию.

…и все же наблюдать недоумение и раздражение на его веснушчатом лице было, несомненно, приятно.

— Ты-то что здесь забыл, Малфой? Украл билеты?

— Очень остроумно, Уизли. Пытаешься отыграться за те времена, когда у тебя не хватало денег даже на новую мантию?

Ничто не могло испортить настроение Уизли, который чувствовал себя победителем. Драко просто был достаточно благоразумен, чтобы не обострять ситуацию, особенно на виду у стольких министерских руководителей, которые вряд ли захотели бы даже разговаривать с ним после публичной ссоры с героем войны. Вообще-то, матча ждал не только Скорпиус, так что Драко, решив не ввязываться в бессмысленные споры хотя бы сейчас, перевел взгляд на поле: там уже показались вейлы и курупиры. По счастью, верхняя ложа была защищена от воздействия болгарских талисманов: массового помешательства многочисленных Уизли и Поттеров Драко бы просто не пережил. Внизу зрители бесновались, шумели и пытались спрыгнуть на поле прямо с трибун — типичная картина на матчах с участием Болгарии. Скорпиус занял свое место сразу за спиной Драко, Рона Уизли куда больше интересовал матч, чем школьный неприятель, и все было, в общем-то, вполне неплохо. Раздался свисток судьи, усиленный Сонорусом голос комментатора — игра началась. Трибуны восторженно взревели.

Бразильские охотники сразу же захватили квоффл, атаковали ворота, мяч перешел к команде Болгарии… на такой скорости различить номера или лица игроков было просто невозможно. Драко подумал, что, возможно, стоило бы купить оминокль, но стоили они дорого, а перед финальным матчем Чемпионата мира цены и вовсе подскочили до заоблачных высот, так что он ограничился тем, что приобрел один для Скорпиуса. Слов комментатора было вполне достаточно, чтобы понять, кто именно и кому передает мяч. В верхней ложе было сравнительно тихо, и Драко грешным делом даже подумал, что переоценил вредоносность Уизли, но, Мерлин, как же он ошибался.

Началось все с безобидного восторженного шепота у него за спиной, и это было еще терпимо, пусть и несколько раздражало.

— Серьезно, Уизли, Алмейда? — Драко различил голос Скорпиуса. Тот говорить тише не потрудился. — Удивительно, как с таким вратарем Бразилия вообще вышла в финал... Хотя у их ловца тоже нет шансов против Крама.

Послышался шорох.

— В последнем сезоне он пропустил очень мало мячей! А Крам уже не в том возрасте, чтобы выступать за сборную, — собеседница(если судить по голосу) Скорпиуса тоже не слишком-то беспокоилась о комфорте остальных зрителей.

— Ну да, всяко меньше, чем ты, — звуки борьбы, тихое шипение, ощутимый пинок в заднюю спинку сидения Драко. — Поттер, ты тупой? Я чуть оминокль не разбил.

— Сильва гораздо лучше этого старика Крама, скажи же, Луи?

— Да.

— Как умно, Уизли. — спрашивать человека, который разбирается в квиддиче хуже, чем ты в Зельеварении.

— Заткнись, — возня, еще один пинок в кресло.

Драко хотелось бы попросить их всех закрыть рот и не мешать заинтересованным зрителям смотреть матч, но скандалить со Скорпиусом, когда в полуметре от него расположился Рон Уизли, он бы не стал. В нем все еще было крепко убеждение, что семейные проблемы и разногласия не должны выходить за пределы дома. Голос комментатора по-прежнему перекрывал все остальные звуки, но эта нелепая перепалка отвлекала и раздражала.

— Малфой, заткни уже своего сына.

Браво, Уизли, отличное решение.

— Наложи Силенцио на своих детей, раз уж тебя это так беспокоит.

— Вообще-то, Сильва в самом деле лучше.

— Конечно, с учетом того, что в 2014 он снитч так и не поймал.

Иногда Драко казалось, что глупость заразна, но все же нужно было видеть лицо Уизли в тот момент, когда на семнадцатом часу игры Крам поймал-таки злосчастный золотой мячик, закончив матч со счетом 190:40 в пользу Болгарии.

* * *

— Присаживайтесь, мистер Малфой.

— Благодарю, я постою.

Ему казалось вполне нормальным проводить беседы с родителями детей лет так до тринадцати. Скорпиусу было пятнадцать, и все это казалось просто смешным. В остальном ситуация была прямо-таки зеркальным отражением прошлого нелепого визита Драко в школу: убого обставленный кабинет в зеленых тонах, подобострастный Слагхорн, жалкий Лонгботтом и три пустых стула. Через пару минут появились Поттер с Уизли, затем дети — на этот раз все трое, с удивительным единодушием пытающиеся слиться со стеной. Драко хмуро взглянул на Скорпиуса, тот упорно прятал взгляд. Что, Мерлина ради, произошло на этот раз? Кажется, в пятнадцать лет уже поря иметь хотя бы зачатки мозга.

— Мистер Поттер, мистер Уизли, мистер Малфой,

Старый слизняк был вежлив и услужлив, как всегда. Драко был уверен, что, будь они наедине, он бы даже не поздоровался с ним, но сейчас-то, конечно, никак не мог ударить в грязь лицом на виду у героев войны. Взмахнув палочкой, зажатой в некрасивой, белой и рыхлой руке с толстыми короткими пальцами, Слагхорн отодвинул стулья так, чтобы им удобно было сесть. Драко скривился. Ему не хватало только этой притворной любезности скользкого старика.

Говорил почему-то Слагхорн, хотя в прошлый раз происшествие описывал по большей части Лонгботтом, и Драко предположил, что тот был непосредственным свидетелем инцидента.

— Мистер Малфой трансфигурировал сумку мисс Уизли в тарантула…

Самое обычное развлечение для ребенка — лет так до десяти. Драко старался сохранить на лице выражения ледяного спокойствия и презрения, на щеках Уизли-старшего отчетливее проступили веснушки, Поттер выглядел так, будто пытался сдержать улыбку, Лонгботтом был также жалок, как всегда.

— …мисс Уизли подожгла его; стол, подол мантий мистера Малфоя и еще нескольких учеников загорелись…

Драко поморщился: он, конечно, знал, что Уизли — неудачники, которых вечно все выходит не так, как нужно, но даже не представлял, насколько все печально. Подобной нерадивости вполне можно было ожидать от дочери Рона Уизли и Гермионы Грейнджер — а чья эта девчонка дочь, он знал наверняка. И вовсе не потому, что следил за их жизнью, во всяком случае не потому, что делал это намеренно: сложно не знать о чьей-то свадьбе, если она оказывается на первых страницах всех газет и журналов Магической Британии. Еще дольше пресса смаковала беременность Грейнджер, которая к тому моменту стала Уизли, и последовавшее за ней появление ребенка у двух героев войны. Разумеется. Это же сенсация — появление на свет отпрыска национальных героев. При одном взгляде на подобные статейки Драко становилось тошно

Но, Мерлин и Моргана, Поттер-то что здесь забыл? Не может находиться вдали от Уизли больше десяти минут? Выполняет функцию группы поддержки? Это в любом случае выглядело нездорово.

— …мистер Поттер попытался потушить огонь, вода попала в котел с зельем и оно взорвалось…

От нелепости всего происходящего Драко хотелось засмеяться. Слагхорн умудрялся выглядеть подобострастно, даже проводя воспитательную беседу, Лонгботтом был хмурым и усталым, Уизли открыто веселился.

— Никто не пострадал? — спросил Поттер.

Драко скривился. Поттер со своим наигранным сочувствием выглядел не менее мерзко, чем идиот Уизли.

— Никто, — поспешно заверил его Слагхорн.

— Кроме кабинета Зельеварения, — мрачно добавил Лонгботтом.

Это было уже интереснее. Если разрушения серьезные, то придется выплачивать немалый штраф, на который у Драко, естественно, не хватило бы денег. Лонгботтом рылся в каких-то своих бумагах, Слагхорн прокашлялся.

— Зелье при взрыве дает устойчивый сильный запах, и мы вынуждены будем вызывать сотрудников из Центра Зельеварения, чтобы они решили проблему…

Когда дело дошло до самого неприятного, старый слизняк начал настолько откровенно лебезить перед Поттером с Уизли, что сомнений относительно причины этого визита в школу не осталось. Они могли бы вызвать только Драко, но, очевидно, слишком желали соблюсти формальности. Он четко представлял себе все дальнейшие их слова: «Вы же понимаете, мистер Малфой, что Скорпиус нарушил правила и спровоцировал мисс Уизли». Как и в прошлый раз, никому не было дела ни до правды, ни до справедливости, а вся эта нелепая ситуация — чистой воды фикция. Конечно, никто не пойдет против Гарри Поттера.

Лонгботтом озвучил сумму штрафа.

Поттер великодушно предложил все оплатить — жест, достойный героя. Драко бы скорее удавился, чем принял от него хоть кнат. К счастью, разговаривать с Поттером ему не пришлось — вмешался Уизли, который подобным великодушием не отличался, и попытался вразумить своего дружка. Куда там! Детей выпроводили, началось активное обсуждение, Уизли кипятился, Поттер был щедр, как подобает национальному герою, Слагхорн заискивал перед ним, Драко считал участие в подобных… дискуссиях ниже своего достоинства.

В конце концов он послал все к дракклу и поставил подпись под долговым обязательством, справедливо (ни разу) разделенным на три равные части.

* * *

Трибуны вмещали от силы три сотни зрителей, деревянные лавки, где, как предполагалось, должны были сидеть зрители, местами прогнили, а кое-где и вовсе сломались. От одного только этого зрелища Драко становилось мерзко. Зрителей, впрочем, набиралось едва ли пятьдесят — кто в здравом уме вообще купит билеты на матч какой-то местной лондонской команды, даже с учетом того, что стоят они два сикля? Платили игрокам немногим больше, так что даже Драко со своим грошовым заработком мог показаться на их фоне богачом.

Он смирился со многими недостатками Скорпиуса: его упрямством, вспыльчивостью, иногда не в меру острым языком, но только не с тем, что тот, при своих вполне нормальных результатах ЖАБА, решил стать профессиональным игроком в квиддич. Естественно, известные команды набор не проводили, да и кому нужен игрок, только закончивший школу, игравший разве что на школьных матчах? В свое время довольно удачно и почти сразу же после окончания Хогвартса прошла в основной состав Гарпий Джинни Уизли — но это было скорее исключение, чем правило, особенно с учетом того, сколько жертв повлекла за собой Вторая Магическая. Да даже второсортные команды вроде той, куда Скорпиус кое-как смог попасть, были на голову выше школьных. В общем-то, это вполне удачно — сразу же после окончания школы пройти в основной состав, тем более не занимаясь профессионально до этого момента. Но с учетом смехотворной зарплаты и предельно низкого рейтинга команды… Это было выше понимания Драко. И все же, не появиться на матче означало именно что вынести семейные разногласия на всеобщее обозрение, а этого он бы ни стал делать ни в коем случае. Оставалось только надеяться, что его пьяные коллеги — трезвыми они бы здесь точно не показались — не решат потратить лишние несколько часов на то, чтобы посмотреть игру местных команд-аутсайдеров. Драко еще раз осмотрел стадион. Мерлин, это что, чемпионат подъезда? Аудитория подобралась прямо-таки уникальная для квиддичных матчей: не слишком трезвые подростки и помятые молодые волшебницы с детьми лет так до трех — подавляющее большинство с бутылками в руках. И вот это вот — работа мечты Скорпиуса? Переубедить его, впрочем, было невозможно.

Драко нашел относительно незаметное место вдали от всякого сброда, предварительно очистив лавку с облупившейся краской чистящим заклинанием — та жалобно скрипнула, но стала выглядеть приличнее. Мимо проскользнули двое мужчин в простых черных мантиях, и лица их отчего-то показались смутно знакомыми, но, сколько бы он ни пытался, никак не мог припомнить деталей, по которым можно было бы опознать эту парочку. Он вообще никаких деталей не помнил: лица были словно как в тумане. Это же не?..

Они остановились и медленно обернулись. Драко вгляделся пристальнее, но каждый раз, когда он пытался задуматься о личности этих двоих, мысли ускользали.

— Не знал, что ты, Малфой, интересуешься квиддичными командами из Челси.

И пелена спала с сознания Драко: разрушилось заклятие отвлечения внимания.

Он был весьма оптимистичен, думая, что может встретить здесь своих коллег по работе, которые подобного интереса к спорту бы не поняли, как, в общем-то, не оценили бы весьма специфическую профессию сына Драко. На самом же деле именно сейчас встретить Поттера с Уизли было намного, намного хуже.

Зазвучал усиленный Сонорусом голос комментатора: игроки выходят на поле. Там, внизу, в темно-серой форме и с метлой в руках, стоял Скорпиус. И — младшие Поттер с Уизли. Их родителям, кажется, доставляли удовольствие страдания Драко, поэтому те вовсе не горели желанием искать себе другое место. Мир показался Драко беспросветно черным, Поттер с Уизли — безнадежно мерзкими. Раздался свисток судьи.

Это был первый раз, когда он болел с Гарри Поттером и Роном Уизли за одну команду, и, кажется, ему предстояло пережить еще немалое количество подобных матчей.