Les amants de la Patrie (гет)

— Почему они не видят тебя? — спрашивает Робеспьер, выверенными движениями развязывая шнурки сорочки. Молоденькая девушка, с ног до головы закутанная в одеяло, лишь улыбается, пожимая плечами. — Почему только мне выпала такая честь? Что я сделал такого, что ты согласилась стать моей?

— Наверное, — она капризно стучит изящной ручкой по подушке, — ты единственный, кто без оглядки служит отечеству в наши дни. Дантон слишком развратен и алчен, Демулен легко поддается влиянию, Марат просто не дожил…

— А Флорель? — Робеспьер недоверчиво косится на нее, беря со стола графин с едва разбавленной вином водой. Он готов подозревать даже лучшего друга — настолько она ему дорога. Девушка смеется, и этот смех эхом отзывается в ушах Робеспьера.

— Архангел Смерти! — хохочет она. — Что с него взять! Он повенчан со справедливостью, а не со мной. Только ты полностью мой. А я твоя. Верно?

Она протягивает к нему длинные белые руки. Робеспьер, словно завороженный, почти роняет бокал и бросается к ней, покрывая жаркими поцелуями ее холодные ладони. Она откидывает голову назад, прикрывает глаза, погруженная в томную негу, которую ей дарит этот человек.

Только он способен на такое. Никто не знает об этой стороне его души. На людях он чурается даже разговоров о женщинах — только не с ней. С ней он бесконечно ласков, предупредителен, уверен. Словно каждую ночь имеет дело с… Хотя бы с Элеонорой!

Робеспьер нетерпеливо откидывает одеяло, и она бесстыдно открывается ему, обхватывая руками его голову, лишенную парика и поэтому чуть уменьшившуюся. Редкие, ломкие волосы еле слышно шуршат под ее нежными пальцами, на висках появляются капли пота.

Когда она пришла к нему первый раз, он был не такой. Она буквально чувствовала его силу, энергию, расчетливый, холодный, быстрый, как нож, ум. Тогда, три года назад, он только начинал свой путь. Единственным, чего он боялся, были женщины. Она это знала, но все равно пришла, постаравшись принять самый невинный вид.

Через три месяца, когда они наконец-то смогли соединиться, он все же поверил ей. Она дарила ему облегчение, наслаждение, которое — он был уверен — не смогла бы подарить даже Элеонора, ничего не прося взамен. Она была отдушиной в бездне ужаса, разверзшегося перед ним.

Робеспьер осторожно, боясь причинить боль, дотрагивается дрожащими пальцами до закрытых век. Прозрачно-голубые, они тоже дрожат, подавляя желание открыться. У нее глаза цвета парижского неба, а кожа белая, словно известняк. Он наклоняется к ее лицу и целует, долго, протяжно, тоскующе. Он всегда тоскует по ней, хотя она всегда рядом.

Они не могут удовлетворить друг друга до конца. Она знает, что это произойдет, лишь когда он сложит голову за нее. Как она боится этого! Она эгоистична, но ей жаль его — человека, которого она по-настоящему полюбила. Он сумел стать ее первым возлюбленным — он и никто другой. Она никогда не любила до этого и не забудет ни его ласк, ни его взгляда исподлобья, ни его резкого, тихого голоса, умеющего внезапно становиться густым и теплым.

Когда она уходит, Робеспьер сидит за столом, обхватив голову руками. Ему необыкновенно легко, однако он помнит о завтрашнем дне, о призраках, встающих каждый день перед глазами. Марат говорил о тысяче жертв ради счастья миллиона. Он не понимал, каково это — снести столько голов во имя добродетели. Только ее присутствие — спасение для него.

— Ты придешь завтра? — спрашивает он, не глядя на нее.

— Конечно, — она легко подбегает к нему, целует в дряблую, бледную щеку мягкими алыми губами. — Когда ты захочешь. Тебе стоит только позвать, ты же знаешь. В любой момент приду. Хоть на заседание. Меня все равно увидишь лишь ты.

Она смеется, срывается с места и выбегает за дверь, взметнув легким подолом. Робеспьер некоторое время сидит, наклонив голову, и слушает стук каблуков, потом подходит к окну. Безмятежная улыбка наползает на его губы, и он разражается хохотом, граничащим с кашлем.

— До встречи, милая Франция, — говорит он после, провожая ее любящим взглядом.