Ее тайна (гет)

Когда она только пришла работать, эти собрания казались ей бессмысленными: зачем перед началом каждого учебного года обсуждать одни и те же уже набившие оскомину вопросы, к примеру о том, сколько приедет первоклашек, сколько необходимо закупить ингредиентов для зелий или каким будет новое расписание.

Потом она привыкла и поняла, что это была такая своеобразная традиция, точка отсчета; именно с этого дня, обычно в последних числах августа, для работников Хогвартса начинался учебный год, а не тогда, когда приезжали студенты. И эти одинаковые, похожие друг на друга собрания, стали ей необходимы. Они дарили спокойствие, понимание, что жизнь идет своим чередом, что все правильно, именно так, как должно быть. Даже во время первой войны ничего не менялось, и это давало хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне.

Вот и в этом году будто ничего не изменилось, будто бы на один-единственный день война отступила, позволяя испытать гармонию, соблюсти традицию. Помфри зашла в кабинет одной из последних — она только вернулась в Хогвартс, до последнего гостя у дочери. Кивая коллегам, она прошла к окну, где ее ждало тесное коричневое кресло, которое она всегда занимала.

В камине ярко полыхал огонь, словно пытаясь компенсировать отсутствие солнца за окном. Обведя еще раз взглядом всех присутствующих, Помфри удивленно посмотрела на Дамблдора — в кабинете собрались уже все преподаватели, но среди них не наблюдалось нового преподавателя Защиты.

— Извините, я опоздал, — словно из прошлого донесся знакомый голос. Все те же слова и те же интонации, которые она слышала десятки раз до этого и, если смотреть правде в глаза, которых ей так не хватало последние пятнадцать лет.

Пройдя в кабинет, он занял единственное пустое кресло, которое, как и тогда, стояло по диагонали от нее, напротив стола Дамблдора; она и не обратила внимания, как оно расположено, просто не могла предположить, кому оно предназначено.

— Думаю, Горация представлять никому не нужно, и можно сразу перейти к обсуждению дел насущных, — спокойно сказал Дамблдор, неловко пряча руку в складках мантии.

Дальше Помфри его не слушала.

Наверное, со стороны казалось, что она внимательно смотрит на директора, но это было не так. Она не могла оторвать взгляд от человека, разбудившего ее воспоминания, которые она так отчаянно пыталась спрятать последние пятнадцать лет.

Когда умер муж, она пришла работать в Хогвартс; так было проще — жить вдали от всего, что напоминало о нем, общаться с людьми, за ворохом забот забывать обо всем, выплескивать на детей избыток копящейся внутри заботы, в которой больше никто не нуждался. Тогда же она впервые по-настоящему познакомилась с Горацием — не преподавателем, а просто человеком, и тогда же нашла в нем друга, а потом сама не заметила, как влюбилась.

За годы брака она отвыкла от мужской заботы, от комплиментов и мелких знаков внимания. Ей льстило, что перед ней открывают дверь, целуют руку и помогают отнести в больничное крыло коробки с зельями, пусть она и сама может с легкостью сделать это магией. Сначала она отказывалась, потом делала вид, что не понимает, к чему он клонит, затем стала краснеть и лишь спустя несколько лет сдалась, ее сердце просто не выдержало той масштабной осады, которую устроил Гораций, и выбросило белый флаг.

Это была настоящая авантюра — крутить роман в школе, под носом у коллег, где одна-единственная оплошность могла привести к непоправимым последствиям. Но и скрывать что-то казалось абсолютно бессмысленным. Ей многие тогда говорили, что она помолодела, да и сама Поппи чувствовала то же самое. Когда она наконец смогла избавиться от чувства, что изменяет уже покойному мужу, то поняла, что не зря на это решилась, и Гораций не уставал ее в этом убеждать. Его руки гладили истосковавшееся по ласке тело, мяли груди, губами он захватывал сосок, слегка покусывая, вызывая сладостную дрожь... Он дарил ей то, чего она, по сути, никогда до этого не испытывала. Заставлял раствориться в ощущениях: ей иногда казалось, что он использует специальные зелья, ведь не могла же она в своем возрасте так легко терять голову. Но все проверки не выявляли ничего подозрительного, а она снова и снова извивалась в умелых руках, стараясь подставить под ласки наиболее чувствительные участки кожи, которые Гораций специально обходил, продолжая сладостную пытку.

А потом все кончилось... Гораций уволился, уехал из Хогвартса, и, будто не было этих двадцати лет, больше они не виделись... Она ждала письма, приглашения, хоть какой-то весточки, но вместо этого получила только разочарование и сделала все, чтобы не вспоминать о нем. До этого момента.

Помфри прикусила губу, понимая, что еще немного — и будет совсем непристойно улыбаться или, что еще хуже, кинется к Горацию обниматься — раздразненное воспоминаниями тело требовало прикосновений, контакта.

— На сегодня все, — подвел итог Дамблдор.

Коллеги поднялись и потянулись в сторону выхода.

— Мадам Помфри, вы не поделитесь со мной зельем от головной боли? — возле нее стояла Аврора Синистра, и Помфри пришлось приложить усилие, чтобы сосредоточиться на вопросе.

— Да, конечно, зайдите ко мне в больничное крыло, — она рассеянно улыбнулась.

— Спасибо.

Помфри снова посмотрела «на Дамблдора», но кресло Горация уже пустовало. Подавив разочарованный вздох, она вышла из кабинета, спустилась по винтовой лестнице, пребывая мыслями скорее в воспоминаниях, чем в реальности, и пошла в сторону больничного крыла.

Пройдя несколько коридоров, она почувствовала осторожное прикосновение к своему локтю.

Новый учебный год обещал быть гораздо тяжелее, чем многие предыдущие.