Белое безмолвие (гет)

У природы много способов убедить человека в его смертности.

Джек Лондон, «Белое безмолвие».

Снегоступы были так велики для ее маленьких ног, что после каждого шага, утопая шипами в снегу, грозились остаться там, и приходилось прикладывать усилия, чтобы вынуть ногу. Снег был повсюду. Белоснежной — до боли в глазах — пеленой устилал все вокруг на много километров, образовывая снежную пустыню, пугающую и бесконечную. Позади остался город, замерзший и опустевший, всего в нескольких часах пешком, но если оглянуться назад, то невозможно было ничего разглядеть, кроме снега. Впереди та же картинка, удручающая, лишающая надежды и ненавистная до безумия. Снег, снег, снег… Кто бы мог подумать, что ад будет вот таким.

Когда они уходили из Денвера месяц назад, температура едва ли достигала пятидесяти градусов по Фаренгейту. У них были запасы еды и воды, их было пятеро. Первым погиб Минхо, по нелепой случайности — провалившись под лед. Потом были Томас и Тереза, не сумевшие спастись ночью от стаи голодных волков. А до этого… До этого весь их мир медленно, но неотвратимо летел в Тартар. Десятки лет природные катаклизмы истязали планету, словно твердо решившись уменьшить ее население. Цунами, землетрясения… Земля менялась на глазах, а ее жители редели, подкошенные катастрофами, болезнями, нехваткой медикаментов.

Детство Сони пришлось на последние годы засухи. Тогда все вокруг окружали песчаные пустоши, такие же безмолвные, как и снег. Год назад цунами уничтожил Чикаго — её родной город, сравняв с землей, и лишь малому количеству жителей удалось выбраться. Среди них были и Соня с ее друзьями. А после цунами и нескольких недель ливней температура внезапно начала падать. Пятеро друзей перебирались из города в город, но везде находили одну и ту же картину: остатки выживших жителей и истощающиеся запасы продовольствия. Теперь из пятерых осталось только двое, температура опустилась уже до восьмидесяти градусов, а последний город оказался лишь призраком существовавшей когда-то жизни.

— Я не могу, не могу больше. 

В очередной раз ноги Сони утонули в снегу. Она уперлась руками в колени. На ней было несколько штанов и свитеров, а шарф замотан до глаз.

— Соня, ты должна. Идем.

Соне было пять лет, когда Ньют впервые сказал ей эту фразу. Тогда она еще не знала, как его зовут. Он был просто русоволосым мальчиком с карими глазами, единственным, кто не смеялся, когда маленькая девочка в очередной раз упала с велосипеда. Девочка упала на асфальт, и слезы обиды брызнули из ее глаз, а мальчик подошел, протянул руку и велел вставать.

«Ты должна, идем», — сказал Ньют десятилетней Соне, три часа просидевшей под проливным дождем у свежей могилы ее матери. У Сони не было сил уйти, и Ньют нашел их для нее. Она болела потом, ставшая сиротой, когда мать свалил тиф, и Ньют не отходил от нее все эти дни, отвоевывая ее у смерти.

Ей было пятнадцать, когда на небольшой вечеринке (тогда еще подростки помнили, что такое веселье) парень, который нравился Соне, выбрал ее лучшую подругу. Ньют забрал у нее стакан с виски и лишь взглядом велел идти за ним, но Соня его поняла. Так было всегда: она верила в него, шла за ним. Даже сейчас, когда не было цели и мучительно умирала надежда. Ньют едва ли мог чувствовать очертания ее ладони через шерстяные перчатки и варежки сверху, но Соня взглянула в его теплые глаза и пошла вперед.

К ночи стало совсем холодно. Слои одежды слабо спасали от пронизывающего ветра, а колючий снег бил в лицо. Приближался буран. Ньют и Соня однажды уже видели такое, но тогда они прятались в доме, а теперь находились посреди пустыни. Ветер все усиливался, а от его завываний в жилах стыла кровь. Ветер пел свою песню смерти.

Даже если впереди и был населенный пункт, он затерялся во мгле ночи и снежной пустыни. Буря настигнет гораздо раньше. А город, может, он тоже будет мертвым. Это был конец пути.

Ньют обнял Соню, как только мог, пытаясь защитить от ветра и снега, но бесполезно. А Соня… Соня улыбалась.

— Ты чего?

Он помнил ее смех, не звучавший уж много дней. Помнил, как солнце сияло в глазах цвета моря, как порывы теплого ветра играли с рыжими волосами. Не помнил Ньют только одного: когда же он в нее, такую красивую, успел влюбиться? Казалось, это чувство было с ним всегда, все тринадцать лет с их первой встречи.

— Мне холодно. Я замерзаю.

— Соня, надо идти.

Но оба знали, что идти больше невозможно. Ветер едва не сбивал с ног.

— Возможно, мы последние выжившие на Земле.

— Нет, Соня, что ты… Мы выберемся и найдем город.

— А что потом? Даже если там будет что-то, запасы закончатся, как и везде. Мы вымираем. Мы умрем.

— Не говори так… — Ньют прислонился лбом ко лбу Сони, согревая ее лицо своим дыханием.

— Мне ничего не жаль. Жаль только одно… — Столько времени Ньют был рядом с ней, столько времени она потратила даром… — Ньют, поцелуй меня!

Губы, холодные и обветренные, соприкоснулись с такими же обветренными женскими губами.

Поднялась вьюга.

Сколько прошло времени, ему уже давно был потерян счет. Ньют упал на колени, и Соня вслед за ним. Снегом замело их ноги. Холод был такой, что они не чувствовали своих тел. Соня помнила, как Ньют упал в снег, как закрылись его глаза. Ее губы хранили прикосновения его губ. А потом наступила темнота.

Когда Соня открыла глаза, дневной свет резанул до боли, заставляя поморщиться. Холод владел ее телом, но вдруг поняв, что не чувствует Ньюта, Соня стала озираться по сторонам, пока не увидела кусок черной ткани — варежки Ньюта. Собрала последние силы и бросилась разгребать снег.

Его губы посинели от холода, а глаза остекленели. Соня звала его, пока не охрипла. Снег забрал у нее Ньюта. Соня замолчала, потому что не было больше сил кричать. Опустила голову на припорошенную снегом куртку Ньюта, обняла его и закрыла глаза.

Наступило белое безмолвие.