Словно все закончилось (джен)

Джеймс все время говорит о смерти, и Сириуса это бесит. Так сильно, что временами он готов ускорить процесс и самолично оторвать Поттеру голову, только чтобы тот заткнулся, чтобы не слышать его нескончаемое, едва не вечное, дрянное, унылое нытье.

Я умру. Скоро тебе придется делать это самому. Еще немного, и твоя, друг Сириус, жизнь, круто изменится. Позаботься о Гарри. Позаботься о Лили. Позаботься о доме. Сохрани мою коллекцию карточек от шоколадных лягушек. Тьфу.

Сириус терпеть этого не может. Одна только мысль о том, что Джеймс Поттер и вправду может безвременно скончаться и оставить его одного, вызывает у Сириуса острый приступ клаустрофобии, тошноты, дрожи. Мир сжимается вокруг его шеи жгутом и давит, давит, давит, пока перед глазами не меркнет и сама его душа, захлёбываясь непониманием и болью, не сочится гнилой кровью из ушей, носа, рта. Может, он, конечно, немного драматизирует (и крови ни разу не было), но ощущения в целом похожи. Обычно из него льется брань, отборная и гадкая. Джеймс краснеет как рак и просит его остановиться, играя в отца семейства, а Лили хохочет навзрыд. Как-то, стоило Джеймсу отвернуться, она призналась, что была сильно удивлена, что первым словом Гарри не стало что-нибудь из витиеватых выражений крестного. Вот была бы потеха.

Сириус готов отдать многое, едва не все, чтобы быть рядом с ними сейчас. Всегда. Пока все не кончится и пока нужен им. Чтобы выдать что-нибудь глупое и смешное, и слышать их смех, чтобы вдыхать полной грудью.

Но нет. Он в чертовом отцовском (а скорее уж материнском) доме и знать не знает, где самые дорогие ему люди. Потому что он первый человек, на которого подумают и у которого захотят спросить. Потому что Пожиратели поджидают его у дома и в городе, везде, куда бы он не пошел. Потому что так решил чертов Дамблдор. Потому в жизни сам черт ногу сломит.

Поттеры прячутся так хорошо, что Сириус не видит их три месяца к ряду. После дня рождения Гарри даже письма перестают приходить. Они уходят из его жизни все вместе — резко и совершенно бессовестно, не думая, на сколько осколков распадется его душонка, то, что от нее еще осталось. Спасаясь.

Сириус безумно скучает, но понимает, что Джеймс поступает правильно. Он готов подождать, они оба готовы, только для того, чтобы все обошлось, прошло стороной от их маленького, чудесного мира.

Рисковать в такой ситуации станет только форменный идиот.

Может, поэтому Сириус и начинает так злиться, краем уха различая копошение внизу. Кухня. Как смешно. Он знает, кого там найдет, еще до того, как приставляет палочку к затылку гостя.

— Если ты, мать твою растак, прячешься от безносого паршивца так же, как от меня сейчас, то я сильно удивлен, что ты до сих пор жив!

Сириус рывком разворачивает Поттера к себе и порывисто, но крепко, до хруста, обнимает. Лишь мгновение спустя он замечает, что лицо-то, собственно, перед ним совсем не поттеровское. Где-то на уровне подсознания он знает, что перед ним Джеймс, но глаза его обманывают.

— О моей смерти ты узнаешь первым, так что не переживай, дружище, — Джеймс растягивает чужие губы в кислой, грустной-прегрустной улыбке, почти похоронной.

Сириус оглядывает Поттера притворно-недоверчиво. Оттягивает ему кожу на щеке, заглядывает в рот, рассматривает зубы.

— Здорово же ты изменился за лето, дружок, — довольно изрекает он, отирая руку о брюки. — Новый костюм?

Джеймс довольно ухмыляется и пускается в пространные размышления о выгоде своевременного приобретения всесторонне талантливых и заботливых жен.

— Вот такой вот подарок на годовщину свадьбы, — заканчивает он, вальяжно устраиваясь на стуле.

— А я и забыл.

Сириус подталкивает Джеймсу корзину с фруктами и тот, довольно заурчав, начинает без разбора закидывать их в рот, проглатывая почти не жуя. Зверский аппетит, как и всегда.

— Сразу понял, что это я, да?

— По звуку распознал. Другого такого медведя во всей Англии не найти. Топаешь как гиппогриф на выгуле.

— Стараюсь, — Джеймс кидает в Сириуса виноградиной, но тот ловит ее на лету. — Не хотелось, чтобы ты пустил в меня заклинание раньше, чем разобрался что к чему. Неловко бы вышло.

— Ты же прекрасно знаешь, идиот, что я бы никогда…

— Просто хочется дожить свою неделю спокойно, — Джеймс выдает то, что его гложит на одном дыхании, словно боится передумать и промолчать, сорваться.

Сириус решает дать Поттеру в морду, но вместо этого тяжело опускается на стул и смотрит на него, словно на чужого. Нет, этот человек, кем и чем бы он ни был, ему не знаком. Его Джеймс, рубаха-парень Джейми, не за что не сдался бы вот так. Не посмел бы, сволочь распоследняя.

— А про жену свою ты подумал, дубина? Про сына? Ладно на меня тебе плевать, но им-то ты точно нужен. Нужнее некуда.

Джеймс кивает. Медленно-медленно. Еще раз. И еще.

— Повезло же Гарри родиться так не вовремя, — Сириус только теперь понимает, что по щекам его градом катятся слезы, что он плачет навзрыд, как девчонка, — да еще у такого идиота.

— У него останется Лили, — Джеймс давит другую виноградину пальцами. — И ты. У него всегда будешь ты.

— Это не одно и то же.

— Я знаю.

Сириус в который раз задумывается, насколько верным было решение Дамблдора. Выбор Питера. Он готов доверить Хвосту свою жизнь, как и любому из Мародеров, но жизнь Джеймса, жизнь его семьи…

— Пит справится. Он молодец, — словно прочитав его мысли, приободряет Джеймс.

— Я знаю, но все равно… боюсь.

— Наша смерть, даже возможная, всегда испытание для близких, да?

Сириус надолго задумывается и лишь потом кивает. Пожалуй. Собственная, во всяком случае, пугала его гораздо, гораздо меньше. Это как уснуть, не больше.

— Он ведь всегда находит то, что ему нужно. Ты знаешь это не хуже меня, Бродяга. Как и то, что нужен ему Гарри.

— Мы спрятали вас хорошо, и если бы ты не был таким идиотом и не удирал из дому…

— Он бы все равно нас нашел, прекрати придуриваться. Мне не пережить октябрь и давай уж хоть попрощаемся с тобой по-человечески.

Так вот для чего он пришел. Попрощаться. По-человечески. Интересно, это как? Пожать друг другу руки и пожелать поскорее и поболезненнее сдохнуть?

— Еще хоть одно слово о смерти, и я сам тебя по стенке размажу, Мерлином клянусь!

Джеймс начинает мерно раскачиваться на стуле. Он улыбается, хотя ничего, ровным счетом ничего, смешного в его словах нет. Сириус лениво задумывается, что подтереть эту улыбочку парой ударов и вправду бы не помешало. Может хоть мозги на место встанут. Может отпустит хоть немного.

— Пожалуйста, — шепчет Сириус, обращаясь ни то к литаргичному разуму Джеймса, ни то к высшим силам. — Только выходные пережить, и октябрь твой кончится. Мелочь, ерунда такая.

— Выходные бывают длинными, Бродяга, ой, какими длинными.

— Идиот. Как же я, слабак разнесчастный, ненавижу тебя. Ты бы только знал!

Джеймс встает и, оставив на макушке друга влажный поцелуй, не дружеский, но братский, уходит. Легкое заклинание, одинокое, наложенное врасплох, пригвождает Сириуса к месту на час или два. Он хочет последовать за Джеймсом, чувствует, что обязан сделать это, но не может.

— Я тоже тебя люблю, Бродяга. Все мы.

У Сириуса вал времени, чтобы прикинуть шансы на успех и избавление. Море минут, чтобы взвесить силы Питера и усомниться. Убедить самого себя, что ничего не получится.

Заклинание отпускает его, но внутри все ледяное, застывшее, в инее. Жизнь циркулирует в нем едва-едва, словно страшное уже случилось. Как будто Джеймс ушел навсегда. Как будто все они ушли. Как будто он не смог уберечь то единственное, что имело смысл и было для него смыслом, и вмиг лишился всего, что делало его собой. Семьи, друга, души.

Будь это правдой он, наверное, и вздоха сделать бы не смог, но нет, дышит, живет, здравствует.

Назло и вопреки.

Сириус обхватывает голову руками и воет, орет во всю луженую глотку, словно соревнуясь с бесноватым матушкиным портретом. Словно все уже закончилось. Словно они уже умерли.