Чудеса за чашкой чая (джен)

Ах, это ты! Здравствуй! Давненько тебя не было, я уж и ждать перестала… Да шучу, шучу, конечно. Я тебя всегда жду, ты же знаешь. Но в этот раз это действительно наглость — почти два месяца тебя где-то ветер носил. Хоть бы одним глазком на минутку заглянул: стоит ли-де трактир любимый, да не снесло ли Потоком… Ведь нет же — ни слуху, ни духу! Так я тебе и поверила, что у тебя чуть больше недели прошло. Ты же враль тот еще, а мне и не проверить никак. Знаю ведь, что всякое бывает. Ну да ладно. Пришел, и хорошо. Да только ты же, как всегда, ненадолго, да? Чую я — ветер твой снаружи дожидается, и постукивает, и постанывает нетерпеливо. Норовистый он у тебя... Садись уже.

Ну, чего тебе предложить? Чего твоей душеньке неугомонной желается? Чаю… Что это за «не надо, не хочется»? Я-то тебя знаю, тебе только истории мои подавай, но ты и уговор не забывай. Я тебе истории рассказываю, а ты мой чай пьешь. А то где спросят: «Как там Линнин чаек? Такой же вкусный, как раньше?» — а ты и не сможешь ответить. И что люди подумают? Так мне всех клиентов и распугаешь. В нашем деле одно слово несказанное погубить может. Добавлю-ка я лучше тебе в чай лунной росы. И… Да, пожалуй, парочку снов предрассветных — они тебе в ближайшее время ой как пригодятся! Не сомневайся, пригодятся точно, уж я слов на ветер не бросаю, тем более, на твой.

Ну вот, теперь пей. И не забудь восхищение на морде лица изобразить, я в оба глаза слежу! Так-то лучше. История-история. Можешь ли ты еще хоть о чем-нибудь думать? А расскажу-ка я тебе вот что…

Давно дело было, да не очень. Потоком нас с тех пор сильно снесло. Тогда трактир мой на другом конце города стоял — у самой Туманной Границы. Там, сам знаешь, места те еще. И гости под стать месту — редко кто больше одного раза заходил, разве что нарочно ко мне. А так все больше странники разные, мутные, слова лишнего из них не вытянешь. А то и вообще непонятно — наваждение ли, человек ли, или сновидение чье-то беспокойное. Одним словом, всякого хватало, а местные почти не ходили — кто ж сам к Туманной Границе пойдет? Утянет, и оглянуться не успеешь. А у нас тут охотников до таких фокусов мало.

Местные хоть почти не заглядывали, но вот одна девочка чуть не каждый день ко мне приходила. Ах, какая девочка была! Необыкновенная. Сначала и незаметно, а потом понимаешь — чудес-то у нее полные карманы. И она не тебе чета. Ты у нас сам — чудеснее не выдумаешь, а она самая обычная милая девочка, а чудеса ее выбрали за что-то, полюбили. Ветры наши всегда за нею притаскивались, под окнами ложились и ждали, пока она чаю напьется и со мной наговорится. А она выходила, трепала их, как щенков несмышленых, и мчалась с ними наперегонки до поворота к Городу. Конечно, не побегаешь. Только ветры ей поддавались, всегда обогнать себя давали. Так-то! А она радовалась, совсем как ребенок малый, и уж самой за поворотом не видно становилось, а смех ее все звенел в воздухе, в окна ко мне залетал. Я его даже поймала пару раз — усталым путникам в чай добавлять. Тебе-то зачем? Вот насмешил! Ты и уставать не умеешь, и смех чужой тебе не впрок будет. А главное — чай мой все равно не любишь. Да, вот такая маленькая месть, вместо мятного леденца мне на десерт.

А чудесам девочка эта вовсе не удивлялась. Они ей словно бы друзья детства были, а может, и как братья родные. Разные-прекрасные… Так сразу и не вспомнишь. Вот. Была у нее шкатулка. «Да не простая, а золотая». Ну уж, не золотая, конечно, а получше. Что хорошего в золотой шкатулке, не пойму. И тяжела, и злые мысли и взгляды завистливые притягивает. Девочкина шкатулочка поинтереснее была. Она в нее могла положить все, что вздумается. Например, воспоминание хорошее или настроение особенное. И достать оттуда могла, когда нужно, да еще и отдать кому-нибудь. Я тебе точно говорю — на себе проверено. Как-то загрустила я. Бывает, со всеми бывает, почему ж со мной не может? Не просто загрустила, а совсем плохо дело было. Поток меня к самой Границе относил, а тут уж жди беды. Мало того, что утянет в любой момент, такой еще и мути нагоняет. Тебе такое и знать неоткуда. А у меня в ту пору сердце будто туманом вязким затянуло — и не разглядишь ничего, и зябко, и на душе смурно. А уж гостей ко мне и вовсе не заходило. И не ждала никого — думала, Поток решит. Или за Границу снесет, или образуется все — мое дело маленькое, знай себе, жди, что будет. Я-то не кудесница, как некоторые.

Так вот. Одним, как мне думалось, не самым прекрасным днем сижу я за стойкой одна-одинешенька, грущу потихоньку. Вдруг слышу — дверь скрипнула. Ну, думаю, все. Вот к тебе, Линна, и туман с Границы пожаловал. Ан нет, девочка пришла. Сама веселая, глаза блестят, ветер из-за двери за юбку ее тянет обратно, а она улыбается, будто не в пограничный трактир пожаловала, а на праздник какой. И давай, само собой, выспрашивать, отчего грущу. Я ей и выложила все, как на духу, — и про туман, и про Границу, и про муть на душе. А она слушала, слушала и вдруг засмеется — звонко, как колокольчик луговой. «Да что ты, — говорит, — тетушка Линна, сейчас мы все туманы с тобой враз разгоним!» И, откуда ни возьмись, достает свою шкатулку. Открыла резную крышечку, задумалась на секунду и вытащила оттуда… Ах, так я сразу и не скажу, что! Как будто бы что-то небольшое и вытянутое, а может, не вытянутое, а тягучее. Главное, оно невидимо глазу было. А вот так. Я и сама не знаю, но именно так со стороны виделось — словно девочка из шкатулки что-то невидимое вытянула. Взяла она это пальчиками, перед собою вытянула и закружилась, запела без слов, запорхала. И так мне на душе легко стало, а вокруг светлее. За окно смотрю, а Граница все дальше отползает. Да ведь это не она отползает, а трактир мой относит! Потоком нас зацепило и поволокло. А я и рада, все от мути подальше. Это тогда я просто радовалась, а потом догадалась — это Поток, видно, девочку заслушался. Попела она еще немного, а потом замолчала, да так мы и остановились. Место было — не в сказке сказать. Из того вон окошка ручей было видно, что за каштановой рощей, а двери прямо к дороге главной выходили. Верь-не-верь, дело твое, да только меня с тех пор снесло сильно — тех мест и в ясную погоду отсюда не видать. А тогда-то я в окно поглядела, да и засмеялась от счастья — так уж радостно сделалось и вокруг, и на сердце. Девочка мне улыбнулась и говорит: «Ты, тетушка, мне столько хороших дней подарила, дай и я тебе хоть один свой в подарок оставлю». И вышла. Вон как, понял? Свой денек подарила. Не чудесница ли?

А еще раз вот что приключилось. Сидела девочка всегда или за стойкой — со мной болтала, или за столиком у окна с геранью. Ты там сел, когда первый раз ко мне зашел, помнишь? Я тогда сразу смекнула, что еще одного ветер принес, что непростой гость. Вот и она там садилась, а с нею — никто. Садясь отдельно, она всем так и заявляла, хоть без слов, что сегодня ей в одиночестве неплохо. Редко такое бывало, но каждый раз после ее ухода на столике оставался подарок — то есть, это я так называла — «подарок». На самом деле, самое настоящее чудо, пусть и маленькое.

Первый раз она ключик оставила. Девочка в тот день задумчивая была, села за столик, а сама где-то далеко. Я ей, как всегда, чаю заварила, смеха детского добавила да отнесла. А тут гости пожаловали — две лисицы-оборотня. Сам помнишь, сколько от них беспокойства, но в пограничном трактире и не такие бывают — не прогонять же их, в самом деле. Ну, и закружили они меня, конечно. Но я все равно на девочку одним глазком поглядывала и приметила, что она повеселела, как будто, и лукаво так улыбается. А потом вдруг встала и вышла, быстро, не прощаясь, не оглянулась даже. Я-то удивилась (на нее не похоже!), но и лисиц не бросила. Уж когда они накуражились, чаю напились, наелись и успокоились, тогда только я пошла девочкину чашку убрать. А под чашкой тот ключик и лежал — небольшой такой, на вид — самый что ни на есть обычный. Я и решила, что это ее ключ, например, от дома. Забыла, сейчас обратно прибежит, растеряша, куда же без ключа? Как и полагается порядочным утерянным вещам, отправился он в корзину для находок. Да, в нее самую, вон она висит — слева от стойки. Там ему компанию тогда составляли презанятные вещи. Один зонтик с ручкой в виде человеческой руки чего стоит! А еще ведь была золотая булавка с янтарной головкой — надо сказать, настоящая аристократка, — и колода карт совсем без валетов и восьмерок. Так что я не боялась, что ключ там заскучает, скорей уж наоборот. А через пару дней и девочка заглянула, уже ближе к закату. Я, как и собиралась, к ней с ключом — дескать, вот она, твоя пропажа. Да не тут-то было. Девочка отказывается. Представь! Я точно помню, что она там сидела, как есть — одна, после нее никто не садился, под ее чашкой ключ. А она говорит — нет. Не знаю, говорит, никакого ключа, не мой, и все. И улыбается хитренько. Ничего я от нее не добилась. Так она тому обрадовалась и присоветовала напоследок: «Тетушка Линна, так ключ, наверное, твой и есть. Ты просто забыла. Проверь лучше, к какому замочку твой ключ подойдет». И ушла. Тут уж я сообразила, что неспроста это все, и понеслась проверять. Все замки перепробовала — никуда не подходит. Ну, думаю, шутница… Устала — словами не сказать. Зашла в спальню, давай ставни закрывать, а там замочек! Ма-а-аленький, я и не замечала его раньше. А может, пока ключа не было, и его не было? Кто их знает-поймет, чудеса эти. И ключ этот к замку, как родной. Ах, как же мне страшно сделалось! Сладкий такой страх, как перед первой в году грозой — стоишь у окна, уже и дождем буйным пахнет, и потемнело, тучи набежали, свинцом налились, ливнем набухли. И затихло все, замерло. А ты все стоишь, ждешь — вот, сейчас громыхнет, сейчас вольет, вот-вот… И знаешь, что загремит, и как — тоже знаешь, а сердце, как птичка малая, то забьется-застучит-затрепещет, то замрет, сожмется от волненья. Так вот и я перед своими ставнями закрытыми стояла — ключ в ладошке зажала и стою. Ну да век не простоишь — ключ вставила, повернула, распахнула… Сразу и не описать. У нас-то вечер был, уж почти ночь, а за этим окном только светать начинало. Небо цвета такого, как у нас и не бывает никогда — зеленоватое, а у горизонта все светлее и светлее, почти салатовое. Не знаю, как рассказать, а тогда мне показалось, что оно высокое-высокое и хрупкое, как бокалы ледяные, что мне Сумеречный Странник принес однажды. Я в окошко высунулась чуть не по коленки — чудо-то какое! Откуда не возьмись — ветер тамошний, пришел знакомиться с новой соседкой. Летел быстро, порывисто, а у самого лица моего остановился почти, коснулся робко — можно ли? Хороший такой ветер, ласковый, я заулыбалась сразу, а он и рад. Встрепенулся, закружился, волосы мои растрепал, да ко всему и сокровища мне свои выдал, все, что принес: и птичьи крики предрассветные, и огоньки светляков, и мелодии какой-то обрывок, и самое главное — запах моря. Да, так-то! Моря! Я хоть и не видела его никогда, у нас в мире, сам знаешь, моря нет, только озеро Крукту, да это не то, конечно… Но я сразу поняла, что это море, его, оказывается, ни с чем не спутаешь. Тут я и поверила, что окошко это не в наш мир выходит. До того я догадалась об этом, конечно, но не верилось мне — а вот море… Коленки у меня так и подкосились, пришлось на подоконник усаживаться. Зря ты вот смеешься. Я б на тебя посмотрела — открываешь вечером окно в спальне, а там незнакомый ветер на море зовет. Не до смеха, глядишь, было бы! Но я тогда справилась, огляделась вокруг, а странностей все больше — здесь у меня спальня на втором этаже, а там высоко, что голова закружилась. Не ниже пятого. И с верхотуры этой хоть и все видно, да немного. Слева гора, справа ее сестрица, между ними деревья, не такие, как у нас, а — представь только! — зеленые. Ни одного белого, поверишь ли. Потому, видно, и небо такого цвета необыкновенного. А вдалеке, у самого горизонта и море видно. Так, конечно, издалека и непонятно, какое оно, но вода, сколько глазу видно, не заканчивается, волнуется, переливается цветами небесными. Вот чудо ведь, верно? Где ж такое видано? Наш Крукту такой ерундой никогда заниматься не станет, еще и заворчит: «Пусть это небо мои черные воды отражает, что я ему, лужа какая? Облака с деревьями подделывать — нашли бездельника!» И слова ему поперек никто не скажет. А море, по всему видно, доброе и ласковое, и молодое еще совсем, раз уж отражениями развлекается. Весь мир тот юный, восторженный, как щенок озорной. Всем он рад, каждый ему друг навек, всякому он понравиться хочет. Крепко мы с ним подружились, а уж с ветром тамошним — точно водой не разлить. Я уж давно порешила — как замена мне найдется, так я туда отправлюсь. Очень просто. Все самое важное — просто, разве сам еще не заметил? Во сне и отправлюсь. Я себе лесенку уже сплела, да непростую — из своих волос. Как засыпала, так плела. Это сейчас они на месте, а во сне они моя лестница и есть. По ним спускаться и буду, а по-другому никак. Чувствую я, сердцем знаю. Но пока-то и говорить не о чем, замены как не было, так и нет. Зато ключ есть, значит, однажды и она найдется. Вот такой девочка мне подарок оставила.

Другой раз пришла она веселая, задорная, но села одна, сказала — есть, что отпраздновать. Я спрашивать не стала, раз сама подробнее не говорит, но рада за нее была — слов нет. Заварила ей чаю на морских камушках, какие мне ветер-дружок принес на днях, понесла. Девочка глоточек сделала, засветилась вся и говорит: «Принеси-ка, тетя, мне лимонада розового, но в ледяном бокале. Гулять так гулять!» А я и рада — уж почитай месяц, как лимонаду никто не заказывал. Еле отыскала в погребе коробок с розовыми лепестками, а дальше уж — как обычно. Воды колодезной, воды родниковой, воды дождевой, три росинки, три слезинки, да щепотку лучей солнечных, вот и сделано дело. В ледяной бокал налила — красиво! Девочка, как увидела, даже в ладоши захлопала, так уж хорошо у меня вышло. Я еще и на стол поставить не успела, а она — хлоп! — и выпила. А бокал об пол — и вдребезги, я и моргнуть не успела. Это бокал-то, подарок Странника! У меня ж их всего два! А девочка смеется-заливается и бокал этот мне протягивает. Целехонький. Ну, думаю, все Линна, говорили тебе, на Границе рассудком тронуться — минутное дело, а ты не верила. Лицо у меня то еще было, надо думать, раз девочка смеяться бросила и разъяснила, что к чему. Оказалось, если скучно мне станет, надо мне в бокал подуть легонько и глядеть в оба. Что будет, девочка не сказала, видно, и сама толком не знала. А я в тот же вечер, как она ушла, и проверила, зря ждать не стала. Дунула в бокал и сижу — чудо поджидаю. Сначала ничего не случилось. Жду-пожду, а ничего не происходит. Я и решила, что не вышло в этот раз, стала бокал в шкаф убирать. А как коснулась его рукой, чувствую — а он теплый, как солнышком нагретый, и все теплее становится. Совсем горячий стал, а я руку не убираю, и вот уж он изнутри светиться стал, да не одним цветом, а разными. Тут я руку отдернула — совсем горячо держать стало. А на столе передо мной уже и не бокал вовсе. На глазах прямо начал таять. Появился хвостик, ушко одно, другое — и вот передо мной мышка. Маленькая, вся разноцветная, переливается. Села и глядит на меня, а я — на нее. Смотрю и слова сказать не могу. А мышка посидела, носом вокруг поводила и побежала к подносу для чашек, как раз он неподалеку лежал. И давай по нему скакать да приплясывать. Я, конечно, не вытерпела, бегом смотреть. А мышка радужная непростая оказалась. Где ее хвостик подноса коснется, там след, как от кисти с краской. А она все крутится, все вертится, и уже хвостом своим целую картину нарисовала. Да так у нее славно вышло — редкий художник так сумеет. И сколько я на нее смотрела, она все быстрее начинала вертеться. А как картину закончила, так закружилась, что и не разглядеть ее стало, только пятно радужное. Глядь — и нет мышки, только на разрисованном подносе ледяной бокал стоит. Осталась, почему ж нет? А ты сам угадай. Вот молодец! Ясное дело, я картину эту на стенку повесила. Я-то такой красоты никогда не видела раньше. Вроде, и непонятно ничего, но как-то волшебно, зачарованно. Да и картина не только красивая оказалась, а прямо-таки чудесная. Я же, когда мышка исчезла, решила ей спасибо сказать и подула в бокал снова. И ничего. Я уж и так, и сяк, полночи промучилась — никаких тебе радужных мышей. Даже простых, и то никаких. Ну, думаю, может на картину подуть? Так и сделала. Мышки как и не было, зато заиграла музыка. Такая музыка, просто чудо! Как будто и впервые слышу, и в то же время, как будто с детства знаю, да только забыла. И чувствую, что прямо до сердца достает, прямо до слез. Не хочешь — не верь, а проверить проще простого. Табурет подтащи да подуй, или так дотянись, ты же повыше меня все-таки. Давай-давай.

Проверил? Да вижу по глазам твоим ошалевшим, что проверил. Думаю, ты уже уяснил, что девочка была и впрямь необыкновенная. Но все-таки она была девочка, и некоторых ошибок избежать не могла. И ветры ей помочь не смогли. А случилось с ней так, что она влюбилась. Казалось бы, да разве ж это ошибка? А для нее — да. Ведь нет, чтобы выбрать себе возлюбленного под стать — не робкого до чудес, она себе нашла самого обыкновенного мальчика. Ну да что с них возьмешь, с этих девочек? Даром, что ветер в голове, да не один… А мальчик и действительно был самый обычный. Хороший, конечно, не без того. Добрый, честный, насколько вообще это людям свойственно. И девочка-то ему тоже понравилась. И так уж у них все славно складывалось, да не совсем. Решила девочка с ним своими чудесами поделиться, подарить, разделить. Начать с чего? Надумала его с ветрами познакомить. За руку взяла, повела на Выморочную Пустошь, они там что ни день, то игры устраивали. Привела. Говорит: «Ветры!» Они и рады — налетели, закружились вокруг, нечасто у них с людьми знакомства. А мальчик… Поежился слегка, а потом куртку свою снял и девочке на плечи накинул. «Да, — отвечает, — налетели, ух! Замерзла?» Вот тебе и все знакомство.

Как с ветрами, так и со всеми чудесами стало. Хотела девочка свою радость из шкатулки подарить, да кончилось, что мальчик ей бусы с серьгами подарил. Подумал, мало у девочки украшений. А чего бы, подумал, она иначе стала ему пустую шкатулку под нос совать? Зато и она его подарков никак понять не могла. Принес он ей однажды букет цветов, да непростых — белых и лиловых пионов с самого Того Края. Где уж он их взял, того не ведаю — стоят-то они кучу денег, а самому добыть никак. По крайней мере, без помощи ветров. Хотя, они, может, и подсобили, для девочки же старались. Она, и то сказать, обрадовалась безмерно. Букет схватила, порубила его на скорую руку, да в чайнике заварила. И камушек из ручья кинула, все как я учила. Да так все скорехонько сделала, что мальчик и глазом моргнуть не успел, а она уже по чашкам чай разлила, к столу зовет. Вот так букет подарил!

Ты смейся, смейся, да не увлекайся. Потому что забавно это было только поначалу, а потом бросил мальчик нашу девочку, другую себе нашел. Сказал, что не может так дальше жить, что слишком она странная, что ему нужна «просто девушка». И ведь не обманул. Новая его девушка впрямь для него была — видела я их на рынке. И красавица, и улыбчивая, и участливая. Мальчик со мной поздоровался, сказал, что они нынче на танцы идут. Спросил про девочку — не пойдет ли? Зачем спрашивал, не знаю, ясно ведь — не пойдет. Никогда она это все не любила. Может, просто так. Я слышала, так люди часто делают — просто говорят, чтобы тишине помешать. Что она им сделала плохого — загадка, но не любят ее люди отчего-то.

Так вот все-то у мальчика хорошо сложилось, а к нашей девочке беда пожаловала. Любовь ее проходить и не думала, все крепла, кровь мутила. И решила она, что прав был мальчик. А значит, надо ей от чудес избавиться. Да разве от них избавишься? Она ж их не звала, сами пожаловали, сами ее выбрали. Но девочке упрямства всегда не занимать было, а от любви еще хуже сделалось. И пошло-поехало. С ветрами разругалась, что было! Думали — все, конец пришел нашему Городу. Сначала буря бушевала без малого три дня такая, что если б не моя нехитрая ворожба, от моего трактира крыша уже в иных мирах бы странствовала. Но это, как оказалось, только цветочки распускались. А потом уже и ягодки созрели — слегли наши ветры. Залегли всей стаей на Пустоши и не шелохнутся. А коли ветров нет, сам знаешь, мир умирать начинает. Наши хоть и на месте были, но толку мало. Как сейчас помню: пошла я их уговаривать. С девочкой-то говорить совсем смысла не было, так уж она тосковала. Ну, я к ветрам и пошла. А до Пустоши идти через рощу каштановую. Сейчас нет, конечно, но я тебе говорила — Потоком меня отнесло уж далеко оттуда. И вот подхожу я к роще, и такой страх меня взял. Стоят деревья — черные-пречерные, стволы, ветки, все потемнело до самой черноты, ни пятнышка белого не осталось. А земля — словно снегом укрыта, белым-бела, листьями прикрыта, что самой ее и не видно вовсе. Как через рощу прошла, не помню, да и к лучшему это. Поговорили мы с ветрами на славу, когда я домой возвращалась, они уж листья обратно развешивали. Но девочке это помочь не могло. Поначалу она ко мне заходила, я уж старалась, как могла — и чаев ей самых диковинных заваривала, и сказки разные рассказывала, и с ветрами помириться уговаривала. Только без толку все. Говорить девочка могла только о том, как бы чудеса ее в покое оставили. А потом она все реже ко мне заходить стала, после и вовсе перестала. Я у знакомых про нее справлялась, разумеется, они мне и рассказали, что все-то у девочки вышло, от чудес она избавилась. Но мальчик ее все равно свою новую девочку любил, не вернулся к ней. И чудеса не вернулись. Горевала она так, будто небо на землю рухнуло, да ничего уже назад не повернешь. Вот и ушла она. А куда — кто ж знает?

Кое-что знаю, само собой. Ушла девочка неведомо куда, а через год примерно зашла ко мне в трактир старушка — маленькая, седенькая и уставшая очень, словно не человеческий век на свете живет, а уже не первую тысячу лет. Я уж подумала, что она случайно ко мне забрела — не похожа она была на моих обычных гостей, самая обыкновенная старушка, но что-то мне в ней казалось знакомым. А она мне говорит:

— Здравствуй, тетушка Линна. Давненько я к тебе не заглядывала. Ты уж завари мне чайку по старой дружбе.

Я удивилась — слов нет, но, думаю, ладно, чай понесу, все и вызнаю. Пошла я на кухню, травок на чай выбрать, а когда вернулась, старушки уж и след простыл. Ох и странно мне это все показалось. Да и с чего бы такой зрелой женщине меня тетушкой звать? Пошла я к столику, где она сидела, стулья поправить, а на столе стоит шкатулка. Девочкина. Я б ее из тысячи узнала! И записка рядышком: «Дорогая тетушка! Примите ее от меня в подарок. Для меня она уж год, как опустела». С тех пор ту старушку я больше не видела. Вот тебе и вся история.

Ну что, что ты на меня волком смотришь? Привык, что все мои истории хорошо кончаются. А вот не все. Просто для тебя выбирала раньше с хорошим концом. А ты сам подумай. Думай-думай, пока чай допиваешь. А если сам не догадаешься, подскажу.

Допил, значит, и не сообразил. Ладно уж, скажу. Обманула я тебя. Зря уж ты так за девочку огорчился. Совсем другой у моей истории конец, да только покороче. Девочка и впрямь тогда влюбилась. Все, как я рассказывала. И мальчик был самый обычный. Вот только он ее тоже полюбил, такую, как есть — с ветрами и чудесами. Сыграли они свадьбу, да и поселились на Карамельной улице, в одном из тех домов, что с круглыми дверями, как встарь. И родились у них двое детишек — обе девочки, да такие славные, говорят. Жизнь у нее теперь просто прекрасная, но с чудесами она попрощалась. Жизнь у нее и без того волшебная: где есть магия любви, там другим чудесам не место. Ветры к ней иногда заглядывают, но ей теперь не до них — по дому хлопот полно и за дочками не уследишь. Совсем обыкновенная жизнь. Никакого волшебства… Только, знаешь, говорят, что она печет дивные пироги. Да-да, прекрасная хозяйка! И соседей всех угощает. Говорят, пироги очень вкусные. Сама-то я не пробовала — Карамельная улица во-о-он как далеко. Но я слышала, что после тех пирогов людям снятся замечательные сны. Право слово, замечательные. А местами, так даже и чудесные.