don't forget (джен)

Трише Элрик двенадцать, когда она впервые видит Хоэнхайма. Светлому… много. Бесконечно много лет.

— И что там?

Маленькая Триша выглядывает из-за плеча алхимика и внимательно вглядывается вдаль. Хоэнхайм косит на русоволосую девчонку глаза и улыбается впервые за много… много лет.

— Всё.

В тот день Триша видит только пламя костра, тонкую полоску заката, глубокую морщинку меж светлых бровей и синие искорки по широким ладоням. Хоэнхайм смотрит сквозь пламя, едва ли чувствуя его жар, видит одновременно всё, ничего и зелёные детские глаза и понимает — ему, быть может, не так уж много лет.

Между пальцев сверкают синие искры, огонёк с полена весело прыгает на ладонь, мгновение — крошечный дракон раскрывает чешуйчатые крылья, с губ девочки срывается восторженный возглас, она радостно тянет ручки к огненному чуду и останавливается. В последний момент.

— Не жжётся?..

Не жжётся ему или не обожжётся она — Хоэнхайму почему-то вдруг хочется уточнить, но он просто качает головой и позволяет огненному дракону спрыгнуть на девчачью ладошку.

— Ты волшебник, — еле слышно шепчет Триша Элрик.

Алхимик. Не волшебник.

Это тоже важно, нужно её исправить, но Светлый лишь снисходительно хмыкает и видит пламя костра, тонкую полоску заката и восторг в детских глазах. Думает о том, что вот уже бесконечно много лет его алхимия ни у кого не вызывала такой бесхитростной радости, смотрит вверх и… улыбается.

По-настоящему. Там тоже есть, на что посмотреть.

Когда Эдвард впервые чертит Круг Преобразования, ему нет ещё и пяти. Рисует идеальную окружность, с почти непринуждённой лёгкостью выводит алхимические узоры и даже не поднимает глаз от поверхности обеденного стола.

Словно нет в этом ничего удивительного — Эдвард, Круг и искрящаяся по сосудам алхимия.

Ал рядом, забыв о зажатой во рту ложке, восторженно смотрит на нарисованный братом узор, хлопает длинными ресницами и ждёт. Знает, чего ждёт — в золотистых глазах ни капли удивления.

Триша улыбается, помня свой собственный восторг от парящего в воздухе огненного дракона, оборачивается на Хоэнхайма и замирает.

Хочет спросить, но не успевает — тот встаёт из-за стола и выходит из дома. Дверью хлопает нарочито громко, Триша ничего не понимает, Альфонс роняет ложку, а Эд… А Эд смотрит на закрывшуюся за отцом дверь, сжимает губы и зло прищуривается. Совсем как взрослый, совсем как Хоэнхайм секундой ранее, точь-в-точь.

Похож настолько, что Патрисии на мгновение становится страшно. Она не знает, на что способен её муж — чувствует. Она, возможно, так никогда и не узнает, на что будет способен её сын, но сейчас чувствует — на большее.

Эдвард никогда не спрашивает, куда отец ушёл и вернётся ли он когда-нибудь. Со временем перестаёт и Альфонс. Эдварду чуть больше пяти, когда он совершает своё первое удачное преобразование. Альфонс с опозданием на день. Эдварду шесть, когда он первый раз чинит сломавшееся дома радио. На следующий день Ал ломает его специально, чтобы попробовать так же.

С опозданием на день всё получается.

Её мальчикам шесть и пять лет, когда она думает, что ей нужно сдержать обещание. Когда она знает, что сдержать его не получится.

— Мам. Папа не волшебник, — говорит Эдвард. — Он алхимик. Это просто.

Эдварду шесть, Альфонсу пять. Первого называют гением, второй верит в волшебство.

— А волшебство, оно в простоте, — отвечает она. — Берегите друг друга.

Эду двенадцать, Алу одиннадцать. Они оба нарушают запрет.

Видимо, это у них в крови — не сдерживать обещания и нарушать запреты.

Нездоровые альтруистические наклонности и легкомысленный оптимизм у Маэса Хьюза Рой замечает ещё в Военной Академии.

Тот врывается к нему в комнату, хватает за руку и тащит за собой — в академический парк, где очаровательная Виктория в тени лиственниц, томно склонив голову к плечу, читает томик стихов, изредка забывая вовремя перелистывать странички и хотя бы делать вид, что бегает глазами по строчкам.

У очаровательной Виктории светлые волосы и тёмные глаза, крутые бёдра и пышная грудь — она как породистая, тёмно-буланая лошадь в яблоках. Такая же гордая и так же больно лягается — Рой знает, Маэс ещё нет.

— Хьюз, Хьюз, постой, — просит его Мустанг и тормозит прежде, чем соблазнительная чаровница их заметит.

— Эй! Она наконец одна, на горизонте чисто — расстегни китель, расправь плечи и вперёд!

— Хьюз, я уже.

Маэс недоумённо моргает, оборачивается на красавицу и скрещивает руки на груди.

— Тогда чего ты такой кислый?

— Не знаю, может потому что она была не ахти, а вчера у меня умер учитель? — огрызается Рой и машинально щёлкает пальцами.

Перчаток на нём нет, но он всегда так делает, когда нервничает. Когда злится, расстроен, растерян и смущён. Универсальная защитная реакция — проблемы нет, если она горит.

— М-м, — тянет Хьюз. — Ладно. Тогда нам нужен бар! Много дорогого виски, дешёвых закусок и продажных женщин, — снова хватает кадета Мустанга и тянет вперёд.

Рой едва успевает оттащить его с дороги. Водитель промчавшейся машины от страха вдавливает педаль тормоза в пол, грозно матерится и машет кулаком. Крик постепенно сходит на нет, испуганный водитель нервно закуривает и волком глядит на чуть не сиганувшего ему под колёса кадета.

Мустанг смотрит так же, и только сам Маэс легкомысленно отдаёт водителю честь и радостно улыбается:

— Чуть не убил!

Рой качает головой, еле-еле заставив себя разжать руку, сжавшую жёсткую ткань кителя друга, и зло щёлкает пальцами.

— Честное слово, Хьюз, таких как ты первыми и подстреливают.

— Брось, Рой, — отмахивается Маэс и, снова не посмотрев по сторонам, шагает на дорогу. — Я никогда не умру.

Мустанг смотрит в обе стороны. Мустангу хочется в это верить. Рой в это верит и готов вечность смотреть за него по сторонам.

Вот только бы знать, когда.

И только бы быть. Рядом.