Green Tea and Ice / Зеленый чай со льдом (джен)

Под ботинками хрустнул лед. Дин споткнулся и ухватился за липкий ствол сосны. Где-то в вышине каркнула ворона, и он резко поднял голову. Окружающее пространство сумасшедше поплыло перед глазами, отчего он тяжело рухнул на снег.

Несколько мгновений он сидел и таращился на потертые носки ботинок. Ноги, должно быть, замерзли. По крайней мере, он совсем их не ощущал. Это плохо, да? Не чувствовать пальцы — это плохо.

Дин моргнул и опустил тяжелые веки. Всего на минутку. Он снова откроет глаза, вот сейчас...

Спи, малыш, прошептала она. Дыхание ее веяло прохладой и свежим зеленым чаем. Она мягко погладила его по волосам тонкими пальцами, с коротко подстриженными ногтями.

Спи, Дин. В ее взгляде светилась забота.

И голод. Он чувствовал это.

Дин распахнул глаза, вскочил на ноги, и упал, завалившись вперед. Так холодно... Канада? Ему казалось, что он в Канаде.

(Пять дней в дороге, меняя машины одну за другой, бегом вдаль от мира. Первым он угнал желтый «Фольксваген», и забраться в такую зверски не хотелось. Но если он и спрячется в машине от тех, кто знает его — то именно в этой).

Рук он тоже не чувствовал, но колено горело от удара о камень. Снег окрасился кровью. Это его, верно? Должно быть, его.

Он пока не уснул. Иначе уже был бы мертв.

Вставай. Ты должен идти.

Голос в голове походил на отцовский, и Дин едва не заорал — отец точно знал бы, что делать. Справился бы с тем, кого не берет пуля в лоб.

(Давай же, — прошептала она, когда Дин взглянул на пистолет. — Сделай это. Уйдешь — и останусь лишь я).

Дин встал. Деревья перед ним редели, открывая тускло-серую ледяную гладь. Реку, скованную на зиму коркой льда. Безмолвную, ждущую.

(На самом деле она не хотела, чтобы он застрелил себя. Да, солгала о том, что случится после, но дело в другом. Она просто желала с ним поиграть. Растянуть удовольствие.

Он опустил пистолет и побежал).

Дин посмотрел на камень, о который разбил колено. Мрачной тенью мелькнула мысль набить карманы булыжниками, пробить во льду дыру и прыгнуть в воду — падать глубже и глубже, туда, где никто его не найдет.

Ох, малыш... — она мягко рассмеялась, словно ветер качнул колокольчики из ракушек. — Ты правда подумал, что меня остановит немного льда?

Шатаясь как пьяный, Дин поплелся вперед. Он остановился у самого края и посмотрел на лед. Слишком тонкий, его не удержит. Он провалится в темные воды, а потом…

Все пути ведут в один конец, Дин.

Нет. Должен быть другой способ. Он не остановится. Поднимется вверх по течению, в горы, отыщет пещеру или шахту. Устроит обвал и навсегда запрет себя во тьме…

Не себя. Ее. Он уйдет.

Дин медленно зашагал вдоль ледяной кромки. Под ногами шуршали камни, покрытые тонкой наледью. Ветра не было, но от мороза слезились глаза и хлюпало в носу.

Ботинок застрял меж двух камней, и Дин снова очутился на земле. К этой минуте все тело казалось чужим, а происходящее — сном. Изо рта вырывался пар, густой, как туман на той реке в южном Техасе. Одним холодным утром Сэмми, с горящим взглядом тыкая в сторону белой завесы, прокричал: «Смотри, Дин, река дымится!» Дин тогда наплел ему о рыбе-драконе, что живет в этих водах, и братишка, вроде бы, даже поверил.

Он так устал. Он ничего не чувствовал, по крайней мере, когда стоял на месте. Но сейчас с его губ сорвался сдавленный крик — лодыжку пронзило жуткой болью. Перелом или сильный вывих — так или иначе, Дин никуда не идет.

Полцарства за обвал, — подумал он. — Динамит. Ядерную бомбу.

Ей нужно тело. Не станет моего — и ей конец.

Ты просто очарователен, — она закружилась, белоснежные волосы взметнулись по воздуху. — Но еще забавнее будет видеть его лицо в последнее мгновение, перед тем, как умрет.

— Тупая сука, — слабо прорычал Дин вслух. В нем осталось так мало злобы, что стало страшно. — Обойдешься.

А вот и нет. Ты же знаешь. Потому и бежишь. Она улыбнулась. Зубы блеснули зеленью, словно она пожевала чайные листья. Но Сэмми идет по твоим следам, так ведь?

— Дин! — прокричал Сэм из лесополосы.

Должно быть, Дин проорал что-то в ответ, ну или хотя бы взвыл раненой собакой. Никаких гребаных шахт или ядерных взрывов, зато Сэм прямо здесь, не за сотню миль отсюда хоть с каким-то шансом выжить.

Спотыкаясь, Сэм неловко бежал по снегу. Темные круги под глазами выделялись на бледном лице. А еще он злился.

— Глупый, глупый идиот.

— Я пытался спасти тебя, — ответил Дин.

— А ты не мог доверить мне спасти тебя? Тогда не втянул бы нас обоих в еще большую заваруху!

— Ты ничем не поможешь, — с горечью сказал Дин. Она смеялась, но Сэм не слышал.

— Помогу, — Сэм стиснул зубы. Ему казалось, выход есть, но Дин не верил.

— Нет, — тихий шепот утонул в облачке пара. Дин запрокинул голову и взглянул на сияющее небо, разрезанное пополам белым следом самолета. Перед глазами поплыло. В такой бездне можно потеряться навсегда…

— Дин! — Сэм тряс его, вцепившись пальцами в воротник. — Послушай меня! Я нашел один ритуал. Она сдохнет, но тебе нельзя спать.

— Не могу, — голос сорвался на всхлип. — Господи, Сэмми… я не могу.

— Можешь, — на мгновение Сэм опять стал похож на большеглазого пятилетнего малыша, который верит в рыбу-дракона. Но Дин не был Суперменом. Никогда не был.

— Она убьет меня, если ты уснешь, — нечестно, но правдиво. Дин широко распахнул глаза. Его выдержка — вот верный путь. Пока он владеет собой, ей не победить.

Сэм вздохнул, вытащил из кармана охапку неловко сложенных листов.

— Сиди здесь, — сказал он, и Дин решил, что тот не заметил его дурацкую сломанную ногу.

Присев на корточки, Сэм принялся рисовать пальцем на снегу. Вокруг Дина появлялась целая сеть сходящихся линий. Сэм приговаривал что-то вполголоса и оглядывался на мятые страницы, не сходя с места.

Она разразилась хохотом.

Сэмми так уверен в себе, Дин?

Голос Сэма стал громче, он запинался на сложных словах, но скорости не сбавлял.

Что он делает? Она больше не смеялась, и в первый раз Дин позволил себе надежду: а вдруг сработает? Она злилась. Он чувствовал.

У него ничего не выйдет. Никто не знает, как правильно. Никто!

— Сэм знает, — спокойно сказал Дин.

Нет. Она присела перед ним, искажая губы в злобной усмешке. Нет, мой сладкий. Сейчас все закончится. Она погладила его по лбу и запела.

Он с четырех лет не помнил колыбельных — стерлись годами боли. Но воспоминания вернулись, едва он услышал голос. Дин снова чувствовал себя малышом на теплых маминых коленях, будто его мир еще не сгорел дотла.

Спи, малыш…

Мама гладит его по волосам, от нее исходит аромат яблочного пирога и запах детской присыпки. В первый и последний раз он чувствовал себя защищенным.

Все ушли в кукурузное поле, никого не осталось с ребенком…

— Мама… — прошептал Дин. Он больше не слышал голос брата, только ее. Голова медленно опустилась, закрылись глаза.

Песня прервалась оглушительным воем, полным мучительной ярости. Дин вскинул голову и увидел, как призрак бросается к нему, тянет скрюченные пальцы — словно тонкие веточки мертвого дерева. Она исчезла, не успев дотянуться.

Сэм стоял за чертой дорисованного круга и отряхивал руки от снега.

— Ее больше нет, — брат дрожал, но голос его был ровным. — Все закончилось.

Дин поднял на него глаза, оглядел голубое него за его спиной.

— Обещаю, — сказал Сэм, и Дин снова вспомнил, каково это — быть защищенным.

Он закрыл глаза.

* * *

Примечание:

Это строчка из негритянской колыбельной.

Вкратце, она о том, что мать ушла, отец умер, ну или наоборот, остальные люди ушли работать, а ребенка с кем-то оставили. Поющий находится в роли сидящего с ребенком, любит его как своего и хочет забрать себе насовсем.