Ежи и акулы (джен)

Когда-то мир был прост и прекрасен. Небо сияло лазурью, трепетало от взмахов крыльев бабочек, оглашалось криками птиц и иногда полыхало грозами. Клочки суши пестрели травками, кустиками, шуршащими свежей ярко-зеленой листвой деревцами. Светло-желтый песок укрывал бесконечные пляжи и прятался под набегающим мелководьем мягкими, скромными складочками. Но самое важное — в мире было много воды. Дожди, лужицы, реки, ручьи, водопады, и, самое главное — бесконечное море.

Милостью Шалассы, мудрой и терпеливой. Да славятся ее бирюзовые плавники!

Кива-Шедой тяжело вздохнул и поскреб когтем наджаберные складки. Каждый раз, когда акульему стражу приходилось выходить из моря на сушу, они смыкались, не позволяя жабрам пересыхать; начинали работать ноздри, через которые воздух проходил горячим и жестким, с раздражающими запахами травы, сухих камней и теплокровных существ. Милостью Шалассы, подарившей своим детям искусство вежливости и дипломатии, жители моря неплохо уживались со своими соседями — обитающими на зеленых островах светлыми эльфами, вспыльчивыми орками, отважными людьми… Уживались бы даже с гномами, случись охота громогласным и низкорослым сынам Арката перебраться с ледяных круч севера в теплые южные моря.

Правда, это не мешало всем вышеперечисленным смотреть с иронией, прищуром, а иногда и плохо скрытой насмешкой на верных служителей Шалассы — акульих стражей. Кива-Шедой сам признавал, что его родичи на суше выглядят немного громоздкими: ростом они невелики, плотного телосложения, плечи у них очень массивные, а ноги, заканчивающиеся лапами с перепонкой между когтистыми пальцами, короткие. Грубая серая кожа, выпирающая острым клином акулья голова, полосы наджаберных складок… В воде, конечно же, стражи выглядят совсем иначе. Они прижимают верхние и нижние лапы, уподобляя тело веретену, и ввинчиваются в толщу волн, как настоящие акулы-самэ. Их палицы усилены острыми осколками ракушек и камня; глаза горят решимостью, а сердце полно любви к великой Шалассе и ее детям.

Нет никого сильнее акульих стражей, когда приходит пора оборонять родной берег от наглых пиратов и злобных демонов. Разве что ванидзамэ — их командиры, чья шкура покрыта магическими узорами, плечи защищены бронзовыми доспехами, а лапы сжимают костоломы из весел погибших кораблей и зубов побежденных морских чудовищ.

Милостью Шалассы, да не утратят ее очи бирюзового блеска, Кива-Шедой тоже когда-нибудь станет ванидзамэ, и будет с честью командовать десятком, а может быть, даже сотней своих младших братьев. И однажды Жемчужная Жрица подзовет его и скажет: «У меня есть для тебя поручение, о великий воин, сын акулы и… кхм… таинственной матери, и если твоя ученость и сила столь велики, как говорят наставники, то, может быть, ты…»

— Так что же ты скажешь, Кива-Шедой? — раздался совсем рядом терпеливый голос.

Акулий страж очнулся от приятных мечтаний. Про существо с другим телосложением можно было бы сказать, что он встрепенулся, но у стражей нет шеи, и даже чуть вздрогнуть им сложнее, чем взлететь.

Поэтому Кива-Шедой просто шевельнулся — всем телом, как валун, медленно падающий с вершины обрыва в прибрежные волны, — и с тоской посмотрел на любопытствующего.

Глаза у стража были почти человеческие — миндалевидные, темно-серые, с обычным круглым зрачком, но только прикрытые прозрачным третьим веком и без ресниц. Одним словом, смотреть в глаза акульим стражам — испытание не для слабонервных.

Наставник Тангвериэль как раз к таким и относился. Нет, разумеется, в чтении манускриптов и расшифровке рун он был хорош; знал он также двадцать способов извлекать звук из классической лютни, без промаха стрелял из лука и изящно фехтовал короткими клинками, но вот нырнуть в дебри кораллового рифа, схватить зубами верткую упругую добычу и позавтракать — прямо на дне, придерживаясь лапами за шероховатый бок тридакны и ощущая, как в жабры заползает растворенное в воде облачко рыбьей крови…

Такое, как не без оснований подозревал Кива-Шедой, из всех учеников наставника Тангвериэля было по силам только ему.

Что, впрочем, не мешало остальным — юной чародейке Нориэллен из Серебряных городов, Вломирру с Островов Пао, потомку храброго человека-пирата и шаманки из племени орков, Неоддаму из Герцогства Волка, Пиониэру и Салпариэлю из клана озерных эльфов тихонько посмеиваться над неуклюжим собратом по учению.

Да-да-да. Пожалуй, именно с этого и стоило начать. Когда-то мир был чист и светел, и только великие Драконы наслаждались его благодатью. А потом Драконы создали жителей мира — кого по своему подобию, иных же — для тяжелой работы и яростной битвы, а некоторых и просто потехи ради. И мир все усложнялся и заполнялся, расширялся и менялся, и теперь детям, родившимся с душою чистой, как слеза Шалассы, приходится выслушивать нудных и вредных наставников, жаждущих преподнести им мудрость на блюдечке.

Одним словом, вот уже третий месяц Кива-Шедой был учеником мастера Тангвериэля. Капитан Сиэль как-то подозвала храброго акульего стража и сказала ему, что учеба — еще одна милость Шалассы, и, чтобы лучше узнать соседей с побережья, нет способа вернее, чем присоединиться к ним в тяжелом путешествии к источнику знаний. Все они — дети моря, сказала госпожа капитан, морем живут и в море возвращаются, и не важно, где они родились — на Юге, на малых зеленых островках, или на Севере, среди скал и ледяных торосов. Не важно, строят ли они белопарусные корабли или обтянутые тюленьими шкурами ладьи, или даже изучают тайны магии, — все обращаются к Дракону Воды в поисках знаний и мудрости.

Кива-Шедой согласился и отправился выполнять приказ капитана. Он совсем не обращал внимания на насмешки сухопутных, честно, не обращал! Настоящему акульему стражу не стоит сравнивать свои короткие шумные шажки с изящной поступью родившихся под сенью волшебных дубрав будущих эльфийских лучников! И да, он, Кива-Шедой, из учеников наставника Тангвериэля самый низкорослый, а голова у него акулья, и никакой закрытый шлем этого не прячет. И… и ему, храброму акульему стражу, не пять лет, а целых пятнадцать, и он прекрасно знает, что девчонки — будь они хоть полуэльфийками, как Нориэллен, хоть человеками, хоть муренами, хоть черепахами, — в большинстве своем вредные и заносчивые. Хотя нет, черепахи нормальные, они не обижаются, когда Кива-Шедой приходит на берег, пожаловаться им на волнения очередного ученического дня. Только убежать пытаются, а так ничего, понимающие…

Три месяца, долгие двенадцать недель постигал Кива-Шедой нелегкое учение. Слушал про карты и астролябии (брать в руки и то, и другое ему запретили, после того, как Тангвериэль убедился, насколько плохо приспособлены когтистые лапы стражей держать что-либо кроме дубины). Узнал, что народы на берегах Южных морей говорят на разных языках. И даже выучил на них три новых слова! Но наставник Тангвериэль запретил их повторять в приличном обществе (вредные эльфы просто попадали под стол от смеха, когда Кива-Шедой, сворачивая язык заковыристыми узелками, выдавил из своей акульей глотки странные звуки; высоченный, краснокожий, с постоянно спутанными черными волосами Вломирр, который, собственно, и научил акульего стража новым словам, хохотал так громко, будто хотел испугать раскатами своего веселья Птицу Грома). Научился считать — сначала на пальцах, потом на зубах, затем на собранных жемчужинах, — до сотни, и даже до тысячи, а потом однокашники пообещали ему показать настоящее гномье волшебство. Круглощекий, с пробивающейся светло-русой бородкой Неоддам уверял, что благодаря соседству его родного Герцогства Волка с владениями гномов и храмами жрецов Арката, знает все секреты племени камнеточцев. Честно-честно.

Северянин не соврал. Волшебство вышло на славу. Для него потребовалось сложить все жемчужины, которые Кива-Шедой нашел во время прогулок на коралловые рифы, в кошелек, убрать его в карман Вломирра, а потом достать из кармана Неоддама очень похожий кошелек с остро пахнущими серой гранулами и высыпать их в догорающий на берегу костерок.

Отчего тот превратится в плюющийся яростью огненный цветок.

Почему для гномьего волшебства потребовались жемчужины, будущие храбрые воины не объяснили. Друзья уверяли, что они-то и взорвались, и вообще, акульи стражи плохо видят, и так Кива-Шедой узнал, что такое ложь. Но акулье чутье не обманешь! Собранные им жемчужины продолжали пахнуть моллюсками и перламутром из кармана громогласного Вломирра; потребовалось вмешательство наставника, чтобы четверть-орк нехотя вытащил кошелек с добычей и протянул его к законному хозяину… Но к этому моменту страж потерял интерес к счету. Кива-Шедой понял, что чисел в мире много, гораздо больше, чем друзей и жемчужин. Если же потребуется сосчитать что-то другое… допустим, деревья в лесу… так на это есть капитан Сиэль и мудрость Шалассы! А если считать врагов… истинный воин врагов не считает.

Однажды ночью Кива-Шедой заплыл далеко от берега и принес Шалассе в дар жемчужное ожерелье. Да славится бирюза и лазурь ее чешуи!

Когда же настал черед новой науки, о существах, населяющих Асхан, стало еще тяжелее. Вредина Нориэллен, вся в шелковых шальварах, вуалях, бусах и парчовых лоскутах, дабы соблюсти приличия, рвалась отвечать урок, доказывая остальным, что ее ученость выше и глубже, чем когда-нибудь будет у сынов Шалассы или Силанны. Ехидно прищурив густо подведенные глаза, она рассказывала, как маги древности создавали орков, смешивая кровь невольников и демонов; как появились кобольды, и как родились гноллы от трусливых гиен и беглых воров.

Вломирр слушал эту повесть с каменным лицом и лишь скалился, показывая крепкие, выпирающие, как у волка, нижние клыки.

Когда заучка Нориэллен приступила к изложению истории кентавров, гарпий и минотавров, наставник Тангвериэль с чего-то забыл, что хотел пройтись по всем-всем разумным существам Асхана, и вдруг приступил к изучению существ жизнеобильных и неразумных. Слушать про танцы пчелок и особенности строения скелета птиц было не интересно. А вот про историю своего народа Кива-Шедой послушал бы с удовольствием! По версии, которую поведали ему эльфы, акульих стражей маги Серебряных Городов создали как забаву, а потом, когда не смогли придумать им достойное применение, кроме как пугать золотых рыбок в гаремных фонтанах, подарили нагам.

В подобную глупость Кива-Шедой не поверил. Нет. Он чувствовал, всей своей серой шероховатой кожей, розовыми бахромчатыми жабрами, кончиками нижних лап с утиными перепонками между пальцев чувствовал, что он и его сородичи появились под лунами Асхана милостью Шалассы, бесконечной и мудрой. И вовсе никакие зазнайки-маги не ставили эксперименты, выстраивая сложные фигуры из магических кристаллов, кипятя вонючие зелья и читая с рокочущим завыванием бесконечные заклинания над привязанными к жертвенным камням невольниками и зверями…

Кулак Кива-Шедоя задел край мантии наставника Тангвериэля. Плотная, похожая на листья ткань шуршала, как засыпающий осенний лес; необычный звук заставил стража всплыть на поверхность реальности. Он повернул голову к наставнику и тот, явно не первый раз, но терпеливо и сдержанно повторил:

— Ты можешь ответить на вопрос, Кива-Шедой?

Снова погружаясь в пучину неизвестности, акулий сын совсем человеческим жестом закусил ноготок большого пальца. Треугольные острые зубы царапнули плотную пластину, которой заканчивалась четырехпалая то ли утиная, то ли крокодилья лапа. Многомудрый наставник зажмурился, чтобы не видеть жующие движения безгубого рта, и позволил спрятанному до окончания занятий эльфийскому чувству прекрасного постучаться лбом о железные оковы приличий и чувства учительского долга.

— Вас ждет путь сражений и путешествий, — завел привычные воспитывающе-усыпляющие речи Тангвериэль. — Каждый будущий путешественник, будь он рейнджером, пиратом, практикующим магом или стражем побережья, должен уметь выживать. А для этого вам потребуются и знания свойств питательных растений, и навыки охоты. Будь добр, Кива-Шедой, напряги свою память и перечисли, какие промысловые животные водятся на островах Пао?

Кива-Шедой снова почесал наджаберные складки. Животные… животные… Рыба, собирающаяся в огромные косяки у побережья орочьих островов, была прекрасной добычей. И толстые тунцы, и жирная макрель, и длинные миноги с нежным мясом…

Но слово учителя — закон (вообще-то любой малек с мелководья знает, что закон — это слово капитана, но госпожа Сиэль, которой принес присягу клан Кива-Шедоя, повелела юному акульему стражу слушаться наставника Тангвериэля, как самое себя).

Поэтому Кива-Шедой старательно напряг память.

— Промышлять можно свиней,— вспомнил он устройство лагерей, которые разбивали эльфы, наги и их помощники, чтобы просмолить и очистить от ракушек днища огромных белопарусных кораблей. — А еще куриц и их камушки белые… жесткие такие… они потом, через несколько дней, встают на ножки и разбегаются…

Эльфы, четверть-орк и человек дружно фыркнули. Многомудрый наставник призвал юных искателей знаний к порядку, и попросил ученика быть повнимательнее. Конечно, промышлять можно и свинок, и население птичьих гнезд, но это животные домашние. А дикие? Диких животных, пригодных для охоты и пропитания, Кива-Шедой каких-нибудь знает?

Акулий страж покрутил треугольным носом. Зазнайка Нориэллен, к которой учитель стоял спиной, пошевелила пальцами, и от них потянулась дымка заклинания. Внутри потока маны шевельнулось некое существо: полукруглое тело, прижатая голова, над ней выросты…

— Ежики? — отважно предположил Кива-Шедой. Призванный магией Нориэллен кролик обиделся и растворился в радужных сполохах.

На этот раз однокашники смеялись до икоты. Весело им…

Тяжелая судьба — жить далеко от моря и изучать науки и обычаи сухопутных тварей. Но, милостью Шалассы, Кива-Шедой справится с поручением капитана Сиэль.

Как-нибудь. Если, конечно, великая Шаласса поделится с ним толикой своего бесконечного терпения…

Прошло еще две седмицы. На четырнадцатый день Тангвериэль объявил ученикам, что завтра их ждет испытание.

Четверть-орк радостно заколотил себя в грудь. Северянин задумчиво потеребил бородку, эльфы оживились. Нориэллен томно пожала плечами и вернулась к чтению манускрипта, который повсюду носил за ней полупрозрачный элементаль воздуха. Кива-Шедой тоже обрадовался. Подраться он любил.

— По предсказаниям друидов и астрологов следующая неделя чрезвычайно благоприятна для героев, бросающих вызов. Вы отправитесь в укромное место, окруженное защитными чарами, и там продемонстрируете, чему успели научиться за прошедшее время. Можете взять любое оружие, но только его: все остальное, включая пропитание, лечебные припасы, карты и прочее снаряжение, вы должны обеспечить себе сами. Как я уже говорил раньше, и не устану повторять, истинного путешественника отличает умение извлечь максимальную пользу из того, что найдется под рукой. Но предупреждаю — вам предстоит столкнуться с противником, опасным и жестоким.

Тут мудрый эльф покосился на скучающую Нориэллен, всю такую мягкую, нежную, в аромате духов и коконе из шелков и драгоценностей. Девушка зевнула, с кошачьей грацией прикрыв ротик изящной ладошкой. Наставник подавил обреченный вздох (а может быть, и некое злорадное, но ныне бесполезное, нравоучение), и продолжил:

— Ваша задача — найти четыре осколка Лунного Диска, закопанные у подножия древних артефактов.

— Каких? — немедленно поинтересовался Пиониэр. Наставник позволил себе ехидно усмехнуться:

— Узнаете, когда увидите. Собирайте осколки и, когда они будут в ваших руках, вы догадаетесь, что делать дальше. Не принимайте завтрашнее испытание за игру или забаву, да спасет вас от этой ошибки благородная Силанна! При встрече с противником — сражайтесь, ибо от вашей смелости и решительности зависит ваша жизнь. При встрече с неизвестным и таинственным — думайте, ибо только разум придает вашей жизни смысл. Помните, что ученичество лишь тогда идет впрок, когда ваши чувства и сердца готовы впустить в себя гармонию и мудрость мира!

Эльф хотел добавить что-то еще, но зацепился взглядом за серого глыбообразного акульего стража, и сбился:

— В общем, оценок за испытание я ставить не буду. Если вы останетесь живы — уже хорошо будет. И… Кива-Шедой, все-таки охотиться лучше не на ежиков, а на кроликов, их больше, и они мягче… Хотя ладно, на месте разберешься. Встречаемся завтра на рассвете, у портала. И не опаздывайте! Слышите меня, госпожа Нориэллен? Вы же такая даровитая волшебница, сотворите же какого-нибудь голема, который выльет вам на голову ведро воды за час до рассвета! Нет, я не шучу, я действительно рекомендую вам освоить заклинание спешной побудки! Это гораздо безопаснее, чем каждое утро испытывать терпение своего наставника! Мы же поняли друг друга, правда, госпожа Нориэллен?..

Подобного леса Кива-Шедой даже представить не мог. Теперь он лучше понимал грустную улыбку, мелькавшую на губах госпожи Сиэль, когда молодые эльфы ее экипажа осмеливались сравнивать красоты их родных островов Нефритового моря с таинственным и волшебным Иролланом. Каждое дерево, мимо которого пробирались ученики, было великаном; землю укрывали травы, в которых мелькали цветы всевозможных оттенков и очертаний. Утренняя роса скатывалась с листьев, а когда взошло солнце, густой и тягучий аромат смолы заполнил все вокруг.

Как и следовало ожидать, Пиониэр и Салпариэль ориентировались в лесу лучше всех. Но, против ожиданий, ребята не задавались: будущие рейнджеры ограничились язвительными шуточками в адрес тяжело сопящего Неоддама. Коренастый крепкий северянин сумел каким-то таинственным (наверняка — тоже гномьим) способом убедить наставника, что оружием является не только одноручный меч на поясе, но и кожаная с бронзовыми заклепками куртка, и заплечная сумка с припасами. Вломирр тоже отличился: он вышел в поход полуголым, в одних лишь потертых штанах да разношенных сапогах; разукрасил лицо полосами сажи и цветной глины, а на грудь повесил старую железную подкову — на счастье.

На акульего стража, едва видневшегося из-за спин хозяйственного Неоддама и воинственного четверть-орка, отважные сыны Силанны просто махнули рукой. Эльфы перепрыгивали лесные завалы, скользили меж ветвей деревьев; подстраиваться под неуклюжий и медленный шаг сотоварищей им явно было в тягость. Тем удивительнее, что первым, кому пришло в голову избавиться от неуклюжих попутчиков, чтобы быстрее выполнить испытание, стала Нориэллен.

Ее исчезновение юноши заметили только на привале. Кива-Шедой покрутил акульим носом, чтоб убедиться: запах сладких, навязчивых духов, которые так любила юная волшебница, действительно рассеялся. Вломирр и Неоддам сбежали после обеда, хозяйственно прихватив с собой добытый в первом совместном бою артефакт — большой шлем, в котором они так удобно сварили похлебку из пойманной Салпариэлем белки. Дальше путешественники отправились втроем; эльфы постепенно ускоряли и ускоряли шаг, пока не превратились в неразличимые на фоне листвы золотисто-зеленые тени.

Так Кива-Шедой остался один на один с царством Силанны. Он тащил за собой верную дубинку, крутил акульим носом, принюхиваясь к разнообразным запахам, и всячески готовился совершать подвиги.

Но подвиги почему-то не желали, чтобы их совершал странный приземистый незнакомец с шершавой серой кожей.

Около полудня порядком уставший от сухости и жары Кива-Шедой размялся, столкнувшись с двумя небольшими отрядами скелетов и десятком големов. Конструкты оказались крепкими ребятами, а вот скелеты… Кива-Шедой взял на заметку: на мелководье он привык, что костяные воины медлительные и неуклюжие, а на суше они двигались шустрее и били резче. По счастью, милостью Шалассы акулья шкура выдержала, и страж, прихватив добычу (немножко золота, пара кристаллов да бронзовый браслет), отправился дальше.

В какой-то момент он почти столкнулся с вооруженным отрядом. Ему откровенно повезло: Кива-Шедой остановился, чтобы пропустить странное создание, похожее на утыканный иголками шар, на которых оно переносило большой ярко-оранжевый с фиолетовыми точками гриб. Пока страж, привстав на цыпочки, пробирался по траве, опасаясь наступить на собратьев этой фыркающей спешно улепетывающей игольницы, по дороге — на которую, собственно, Кива-Шедой и направлялся, — прошел небольшой отряд.

Впереди на создании, похожем на привставшую на задние лапы ящерицу, ехала женщина в фиолетовых шелках. Ее рыжевато-красные волосы придерживал высокий гребень, темный с лиловыми проблесками, а плащ украшали вышивки, тонкие и переменчивые, как шепот звезд. За госпожой следовал десяток минотавров; огромные чудовища, поросшие черной густой шерстью, громко топали раздвоенными копытами; их мускулистые торсы прикрывали кожаные доспехи с бронзовыми бляхами и пластинами. Трое несли на плечах большие, зазубренные топоры, остальные вооружились тяжелыми короткими мечами. Больше всего Кива-Шедой удивился головам минотавров — точь-в-точь как у промысловых животных, которых он усилиями наставника Тангвериэля выучил; такие же широкие, выступающие лбы, приплюснутые, с крупно вырезанными ноздрями носы, и пробивающиеся на висках рожки.

От полубыков-полулюдей исходил запах резкий, неприятный и тревожный. Их госпожа благоухала почти как эльфийка — если бы не едва заметная примесь какого-то вкрадчивого, почти мертвого аромата.

Один из минотавров обернулся на шорохи — и Кива-Шедой замер, не решаясь обнаружить свое присутствие. Он не был уверен, что испытание разрешает пользоваться помощью добрых поселян; и еще менее был уверен, что почти-эльфийка и ее гвардия минотавров подпадают под определение «добрых», и, уж тем более, «поселян». Поэтому акулий страж счел за лучшее дождаться, когда процессия скроется вдали, и лишь тогда выбрался на дорогу.

Та, спускаясь с каменистого холма, вела в чащу леса. Возвышенность выглядела симпатично; особенно если сравнивать ее с зелеными зарослями, липкими, хрусткими, трухлявыми — одним словом, изрядно надоевшими за недели ученичества и утомительный дневной переход.

Кива-Шедой направился к холму, но потом обернулся, чтобы посмотреть на дорогу. Серая линия уходила вдаль, и никаких путешественников на ней не наблюдалось. Странно…

Ближе к закату сын акулы нашел хороший, укромный тайник: у подножия менгира, в гуще отцветшего папоротника. Там вполне мог храниться осколок Лунного Диска. И наверняка так оно и было — до момента, как его раскопали Пиониэр и Салпариэль, оставившие для менее шустрых искателей пучок серой полыни, свитый в лохматое подобие руны.

Что делать дальше, Кива-Шедой не знал. Идти дальше? Куда? Возвращаться и ждать? Чего?

В итоге акулий страж взобрался еще ближе к вершине холма, который теперь казался ему бесконечным, как терпение Шалассы, обнаружил какую-то нору и устроился в ней на отдых. Ноги ныли от ходьбы по слишком плотной земле и жестким корням и камням, лысую голову напекло, жабры сохли, а запахов вокруг было столько, что Кива-Шедой почти перестал их различать.

Странное место — суша. И как она может кому-то нравиться?..

Он проснулся, когда пошел дождь. Щедрая Шаласса дарила свою милость скрывающимся в сумраке холмам и деревьям. Кива-Шедой вылез из укрытия, раскинул руки, поднял лицо и раскрыл жабры, принимая дар Дракона. Штаны и безрукавка быстро намокли, прилипли к телу, и это было приятно. Дождь принес прохладу, великолепную по сравнению с утомляющей сушью дня.

А еще он принес запах крови.

Акула может учуять одну ее каплю за много лиг, и страж моря сразу понял, что не ошибается. Кива-Шедой позволил себе потерять драгоценную секунду, чтобы сориентироваться, по каким струнам изливающейся с небес воды пришел к нему сигнал опасности, а потом решительно отправился на поиски.

Он спустился по крутой стороне холма, к лесу. Пробежался вдоль опушки, и, почувствовав близость открытой воды, ускорил шаг. Прорвавшись сквозь подлесок, Кива-Шедой оказался на крутом берегу небольшой речушки.

Нориэллен сражалась, стоя на выступающем из-под воды камне. На гальке берега прыгали корявые существа — каждый раз, встречая отпор волшебницы, они трясли круглыми головами, клацали широко распахнутыми пастями, растопыривали кожистые выросты на спине и снова наскакивали. Маленькие и наверняка слабые, они брали упорством и количеством. Сгустки магии, слетавшие с пальцев Нориэллен, становились все реже и слабее.

Кива-Шедой разбежался и прыгнул, погрузился в реку с головой, оттолкнулся от неровного дна и вынырнул рядом с волшебницей. Дубинка стража сбила двух бесов разом; еще одного Кива-Шедой отметил укусом; трое попытались атаковать сзади, и акулий воин нырнул спиной вперед, увлекая врагов в пучину.

Бой вышел коротким и кровавым. Внезапно обнаружив, что больше бить некого, Кива-Шедой еще раз нырнул, всплыл — и успел поймать окончательно обессилевшую Нориэллен.

Страж вынес девушку на берег. Теперь, искупавшись под дождем и чудом избежав смерти, она растеряла изрядную долю портивших ее красоту томности и вычурности. Для путешествия по зачарованному лесу Нориэллен отказалась от привычных шелков и вуалей и оделась более практично — в шальвар-камиз цвета жженой умбры и полосатый коричнево-зеленовато-золотистый плащ. С помощью шнуровки последний превращался то в приталенное платье, то в широкий халат, а то и в объемную накидку. Вместо множества драгоценностей волшебница ограничилась парой колечек, кулоном из темного янтаря, да расшитыми зеленым и коричневым бисером сафьяновыми туфлями.

Сейчас темно-каштановая коса волшебницы расплелась и свисала сосульками, от подвески остался только красный след на шее, одно колечко сломалось, впившись острым обломком в палец, второе просто соскользнуло с руки, но больше всего подвели туфли — из-за них Нориэллен споткнулась, пытаясь убежать от атаковавших ее бесов. Острые края камней, скрывавшихся под обманчиво-чистой и прохладной водой ручья, разрезали нежные подошвы в клочья. Девушка мужественно закусила губу и лишь вздрагивала, когда Кива-Шедой острожными прикосновениями промывал сочащиеся кровью раны и перевязывал их оторванными от плаща волшебницы полосами разноцветного шелка. Эх, жаль, негде взять морской воды, да и сухой на ощупь и запах шелк мастеров из Семи Городов не сравнится с текучестью и мягкостью ткани, которая получается из нитей моллюсков и обработанных магией водорослей… но что толку горевать о недостижимом!

Ученики наставника Тангвериэля коротали ночь, устроившись в хлипком и ненадежном убежище — на ветвях скрюченной ветром сосны, сползшей по песчаному обрыву; чтобы уйти дальше, к холмам, у раненой Нориэллен не хватало сил, а у Кива-Шедоя — аргументов, чтобы доказать упрямой волшебнице свою правоту.

Посреди ночи акулий страж, дремавший вполглаза, чтобы не пропустить возможного появления стаи бесов или еще каких-нибудь скелетов-големов, почувствовал, как Нориэллен повернулась, прижалась к плечу своего защитника и пробормотала что-то в тревожном, зыбком сне. От девушки исходило еле ощутимое тепло. Как странно… Кива-Шедой на всякий случай проверил — его собственное тело излучало скорее прохладу, а теплым становилось только в жаркий полдень, если полежать, раскинув руки и ноги, на горячем прибрежном песке…

Означает ли это, что люди, эльфы и прочие сухопутные существа получили в дар от своих создателей-Драконов частицу их огненного дыхания? Огонь — весьма полезная субстанция, признавал сын моря. Ему нравилось ощущение и вкус горячей похлебки на языке, нравилось наблюдать за танцующими огоньками свечей, да и жар, исходящий от крови, покидающий жилы врага, тоже…может, именно это чувство и называют безумием боя? Кива-Шедой определенно радовался, когда оказывался сильнее, храбрее и удачливее своих врагов.

Но если дары света и жара столь привлекательны, почему в его собственной душе столь мало огненности? В нем так мало настоящей акулы — Кива-Шедой не одну дюжину раз встречался, и даже сражался с белобрюхими остромордыми самэ, и не мог не замечать очевидной разницы между собой, двуногим, двуруким и дышащим на суше, и беспощадными морскими хищниками.

Означает ли это, что намеки Нориэллен и недомолвки наставника Тангвериэля верны, и род акульих стражей действительно идет от безвестных рабов, соединенных с морскими чудовищами магией и заклинаниями?

И в чем тогда различия между ним, сыном моря, верным слугой капитана Сиэль, и… хотя теми же расшитыми сафьяновыми туфлями, которые самовольно и не ко времени подвели свою хозяйку? Не миф ли он, акулий воин, будущий ванидзамэ, Кива-Шедой?

Размышляя о тайнах собственной души, страж встретил рассвет.

Утром Нориэллен удивила Кива-Шедоя трижды.

Во-первых, ее раны успешно затянулись. Волшебница засмеялась, заметив недоумение своего спасителя, и с неприкрытым самодовольством похвасталась, что специально для таких случаев припасла заклинание регенерации. Правда, оно совершенно лишило ее остатков маны: вчера, блуждая по лесу и сражаясь с бесами, волшебница израсходовала почти весь свой резерв.

В любом случае, осторожными, маленькими шажками и опираясь на плечо друга, Нориэллен была готова к продолжению путешествия.

Во-вторых, заносчивая всезнайка как-то подозрительно быстро согласилась с маршрутом, который предложил Кива-Шедой. Акулий страж рассуждал следующим образом: находить путь в лесной чащобе он не умеет. Нориэллен, конечно же, может многое рассказать о привычках мха колоситься на северных опятах, или что повернутая к югу голова цербера всегда кусает больнее, но рейнджер из нее никудышный.

Если же рассуждать так, как положено истинному последователю Шалассы, то следовало выбрать путь, который подсказывала вода.

Все реки куда-то текут. Ручей, у которого разыгралось ночное сражение, наверняка направлял свои воды к какой-нибудь речке, а та, в свою очередь, к другой, побольше… В конце рассуждений Кива-Шедой планировал объяснить, что все реки так или иначе возвращаются в безбрежный океан, и омывают свернувшегося изумрудной, лазурной и ультрамариновой пирамидой Дракона Вод, но это не потребовалось. Нориэллен, вытянув шейку и привстав на цыпочки, попыталась рассмотреть за прибрежными зарослями путь к холмам, недовольно поморщилась, и согласилась, что идти берегом будет легче.

Вряд ли безопаснее, но, скорее всего, действительно легче.

Третий раз Кива-Шедой удивился, когда волшебница мимоходом заявила, что прекрасно знает, в чем суть испытания, устроенного наставником Тангвериэлем. Акулий страж, как раз проверяющий глубину брода, не удержался на округлом камне и с шумом рухнул в ручей.

— Что? — вынырнул он.

— Ах, Кива-Шедой, — закатила глазки Нориэллен. Даже без сурмяной подводки и прочих волшебно-девичьих ухищрений очи чародейки были прекрасны, а брови одним лишь неуловимым бархатистым движением могли объяснить мирозданию, насколько неверно оно себя понимает. — Мы должны отыскать четыре осколка Лунного Диска, так?

— Верно.

Они выбрались на берег и продолжили путь вниз по течению речушки, обходя глинистые размоины и завалы плавника.

— Первый я нашла вчера, еще до полудня, — девушка многозначительно похлопала по кошельку на поясе.— Пришлось сразиться с костяным драконом, — с изрядной гордостью добавила она. — Ничего сложного. Удача и немного магии.

«А ты, — совершенно явственно прозвучало в ее тоне, — глупый акуленыш, не сможешь сотворить даже простенького заклинания!» Кива-Шедой недовольно повел носом.

— Второй осколок, по твоим словам, отыскали Пиониэр и Салпариэль. Третий спрятан в горах, и чтобы добыть его, придется выдержать серьезное сражение. Ты умеешь стрелять из арбалета?

Кива-Шедой в этом сомневался.

— А у меня недостаточно маны, чтобы атаковать кого бы то ни было прямо сейчас, — с огромным сожалением прибавила Нориэллен. — Значит, остается четвертый осколок. Он хранится там, у озера, — она махнула рукой по течению речушки,— и с энтами, которые его сторожат, вполне возможно договориться.

— Откуда ты все это знаешь?!

— Троюродная сестра моей матери проходила под руководством Тангвериэля посвящение в рейнджеры еще двадцать лет назад, — снисходительно объяснила Нориэллен. — Я специально проверила: задания, которые нам дает наставник, практически такие же, как те, на которых училась тетя Анвиэлли. Никто так не держится за старые шкуры, как эльфы! Приверженцы традиций! — с гримаской презрения добавила она.

Кива-Шедой не знал, что на это ответить. Впрочем, Нориэллен не нуждалась в собеседнике, скорее — в слушателе. Еще вернее, подумалось Кива-Шедою, в зеркале, которое бы отражало ее великолепие.

Он как раз собирался спросить, о каком арбалете шла речь (мало ли, может, он, уменьшенный магией до размеров сверчка, сейчас прячется в кошельке), как Нориэллен чуть засомневалась:

— Правда, Анвиэлли не упоминала о бесах. По ее словам, нам предстоит сражаться в основном с мертвыми тварями и конструктами, а бесы — обитатели Шио. Странно… Как они здесь оказались?

Кива-Шедой возликовал. Госпожа всезнайка, похоже, села в лужу!

— А еще тут водятся минотавры, — ехидно проговорил он. — Вчера я видел целую дюжину!

— Минотавры? В высшей степени сомнительно, — вздернула носик Нориэллен. — Быть такого не может. Они обитатели подземелий, а Тангвериэль и его друзья, готовившие для нас испытание, — лесные эльфы.

— И что?

— Чем ты слушаешь наставника, Кива-Шедой? — возмутилась будущая волшебница. — У тебя вообще уши есть? Он же рассказывал! Много лет назад, когда священные леса Ироллана озаряло солнце…

— Погоди-ка, — акулий страж невежливо прервал начинавшееся сказание. Подняв палку, он осторожно обошел подозрительную кучу веток. Потом ткнул в ее середину, и тут же отпрыгнул.

Из-под древесного хлама на него глянул строгий круглый синий глаз.

Кива-Шедой замер.

Нориэллен, не подозревая, какими бедами может грозить ее любопытство, наоборот, приблизилась и наклонилась вперед, стараясь рассмотреть прибрежного обитателя.

И тут же с визгом отпрянула и плюхнулась в лужу.

Довольный произведенным эффектом, выпрыгнувший из завала каппа-сойя развернулся к акульему стражу.

Телесная оболочка смотрителя озера была темно-зеленой, кожа рук и спинной панцирь казались покрытыми чешуйками из древней бронзы, со щек и висков свисала синеватая бахрома, а через прозрачную верхушку плоского черепа проглядывала искрящаяся мутная жижица — глоток водоема, которому принадлежал дух. Не дождавшись ответа ни от замершего акульего стража, ни от его перепуганной спутницы, каппа-сойя повернул голову — его лягушачьи глаза располагались так, что смотреть вперед он не мог, только в стороны. И даже немножко за спину.

— Кфак, — фыркнул смотритель озера в бахрому. — Кфофонефегхаяпфринефла?

— Кфофо? — не разобрала Нориэллен. Бесстрашие акульего стража ее успокаивало, но покидать спасительную лужу девушка не спешила.

— Чфофодфажнишьфя? — подскочил каппа-сойя. Темные капли по краям панциря (Кива-Шедой знал, что в них хранится яд, которые духи водоемов добывают из загрязненной воды и весьма ловко используют, чтобы нейтрализовать противника) и содержимое полупрозрачного черепа многозначительно булькнули. — Кфак!

— Чфо… кфо… к чему? — судя по заблестевшим азартом глазам волшебницы, Нориэллен заподозрила в речах каппа-сойя незнакомые ей заклинания. Судя по тому, как подобрался дух озера, он же заподозрил, что сухопутная незнакомка над ним изощренно издевается.

Кива-Шедой призвал милость Шалассы и решительно вмешался:

— О мудрый дух озера! Прости, что побеспокоили тебя в твоем бамбуковом…

— Березовом, — подсказала госпожа всезнайка. Акулий страж поблагодарил ее кивком головы:

— …березовом шалаше в столь жаркий час! Мы, блудящие путешественники…

— Заблудившиеся, — отчего-то покраснела Нориэллен.

— …именно так. Мы, заблудшие странники, сбились с пути и вознесем благодарность милостивой Шалассе, Матери Вод, если ты, о мудрый дух, подскажешь нам, куда направить наш корабль…

— Строить корабль у нас нет времени! — не удержавшись, воскликнула волшебница. Кива-Шедой сделал вид, что не услышал, а каппа-сойя побултыхал черепной жижицей и снова добавил: «Кфак!»

— … к каким берегам, и каким ветрам и течениям стоит верить?

Дух водоема принял торжественный вид и быстро-быстро залопотал, одновременно рисуя на мокром песке дополнительные подсказки. Нориэллен наконец-то выбралась из лужи, и, отряхивая плащ, изо всех сил вслушивалась в его речь, пытаясь разгадать значение таинственного «кфака». Кива-Шедой не стал отвлекаться, чтобы объяснить девушке: на самом деле важно не то, что каппа-сойя говорит. Ни челюсти, ни заменяющая им разум жижица духов-хранителей водоемов не приспособлены для долгих задушевных бесед. Духа озера надо не слушать, а нюхать брызгающие с его нащечной бахромы капли, ловить песчинки, разбрасываемые лапами… Знатоку вод они расскажут о многом. О том, что ручей, вдоль которого они с Нориэллен идут, скоро закончится небольшим водопадом, прорвется через каменную гряду и вольется в тихое лесное озеро, с глубокими омутами, кристально-чистой водой и дном, выложенным белым тонким песком. Обычно к озеру приходят только лесные жители; рыбу, лягушек и прочих ползающих тварей промышляют только белокрылые цапли, сварливые прожорливые утки, да семейство пригревшихся у прибрежного валуна ужей. Но совсем недавно — что такое день, каппа-сойя не знал, поэтому просто лишний раз фыркнул, показал два когтя правой лапы, а потом яростно поскреб ими по подбородку, поймал крупного жука и с хрустом его разгрыз, — вокруг озера появились чужаки.

— Кажется, мы нашли тех, кто нас потерял, — с торжеством объявил Кива-Шедой. — Благодарю тебя, о влаголюбивый хранитель озера! Да будут ночи твои прохладны и дождливы! Да пусть мельтешат мальки вокруг тебя, и да лелеют тебя волны — от сей мелкой лужи и до самых глубоких вод!

Каппа-сойя, умиротворенный состоявшейся беседой, пошлепал к ручью и с шумом бултыхнулся в самую стремнину.

Нориэллен попробовала его остановить:

— Постойте, черепаховый…э-э… лягух! Эй, уважаемый! Объясните хотя бы, что означает ваш «кфак»?! Уважаемый?— убедившись, что каппа-сойя ее не слышит, госпожа всезнайка поковыляла за удаляющимся спутником.— Кива-Шедой! Ну хотя бы ты объясни! И ты еще не дослушал, почему лесные эльфы не любят подземных! Куда ты пошел? Кива-Шедой! Да кфак на тебя, стой, подожди меня!..

Акулий страж не стал останавливаться. Беседа с духом озера придала ему сил — каппа-сойя был таким же сыном Шалассы, как и он сам, а потому привычным и понятным. Теперь Кива-Шедой знал, где искать потерявшихся однокашников, благодаря словоохотливости Нориэллен догадывался, как выдержать испытание наставника (всего-то отыскать два осколка, да убежавших в чащобы Пиониэра и Салпариэля), и жизнь виделась ему простой и яркой, как пробившаяся после грозы радуга.

И даже трава спустившегося к ручью бережка показалась акульему воину вполне сносной. Не водоросли, конечно, но сойдет.

Под утиную лапу Кива-Шедоя попалась какая-то норка, из которой выкатился бурый колючий шар. С громким фырканьем он превратился в давешнего зверька-игольницу. Акулий страж хотел показать забавное создание Нориэллен, но пока волшебница доковыляла до лужайки, оно успело спрятаться в зарослях. Преследовать ходячую колючку Кива-Шедой не стал.

Поэтому и не заметил другое создание, пристально смотревшее ему вслед с вершины скрюченного ветром, мрачного вяза.

— Много лет назад, когда над Иролланом ярко светило солнце, сердцем священных лесом была Мать Древ Бритигга. Ее корни уходили далеко под землю, ветви тянулись к небесам, и среди них терялись звезды, а ствол был огромен и крепок. Бритигга воплощала все, что даровано эльфам их покровительницей Силанной: надежность и незыблемость традиций, неразрывность связи между прошлым и будущим, похороненные секреты, силу воображения, стремление к преображению духа, и даже непрекращающееся движение времени — от поры весеннего пробуждения, мимо летней щедрости, к увядающей красе осени и черствости беспощадной зимы… Круговорот жизни и смерти, защита, мужество, стойкость, искание, могущество снов и невыразимая красота — вот чем была Бритигга для эльфийского народа.

Пока не пришел День Огненных Слез.

Вырвавшийся из подземного мира огонь пожрал Бритиггу. В пламени погиб король Арниэль — Король, Не Видевший Будущего, такое прозвание он получил, когда отверг идущую из глубин веков традицию передавать власть над эльфийским народом тому, кого увидят в вещих снах друиды. Жизнь Арниэля доказала, что не только решительностью должен обладать правитель, но и мудростью, — тут Нориэллен, распевно пересказывающая древние легенды, замолчала. Песчано-глинистый берег остался позади, и теперь путешественники шли по неровной гальке. Девушка морщилась каждый раз, когда ее перебинтованные ножки ступали на слишком твердую опору; Кива-Шедой то удалялся, рассматривая и разнюхивая окрестности, то возвращался и помогал спутнице справиться с очередным препятствием.

— …и прозорливостью. Но, как я уже говорила, в будущее Арниэль предпочитал не заглядывать.

— А что так? — из вежливости спросил акулий страж. Нориэллен с охотой ответила:

— В час, когда Арниэль объявил себя Верховным Королем эльфов, большинство предпочло промолчать, и лишь Туидхана, предводительница небольшого эльфийского клана, жившего у северо-западной границы Священной Империи, посмела ему перечить. Туидхана заявила, что дорожит традициями предков, завещавших выбирать правителя из наиболее достойных, и не признает власти верховного короля. Арниэль изгнал ее… А когда через несколько лет эльфы Туидханы, на которых напал жаждавший ратных подвигов Лайам Сокол, воззвали к королевскому милосердию и узам крови, Арниэль предпочел пропустить их мольбы мимо ушей.

— Заносчивый был засранец? — Кива-Шедой прищурился. Он знал, насколько трепетно эльфы относятся к этикету и высокородным особам, поэтому совершенно сознательно поддразнивал госпожу всезнайку.

Волшебница с алмазным самообладанием продемонстрировала, что эльфийская родня матери, ей, конечно, друг, но истина — дороже:

— Я бы сказала, Арниэль был полный «кфак», если бы твой булькающий знакомец объяснил мне, что на его языке означает это слово. Представь Салпариэля — он приходится бывшему Верховному Королю родичем, хотя и дальним. На чем я остановилась? Ах да, Туидхана.

— Это которая потемнела, верно? — напряг память Кива-Шедой.

Нориэллен возмутилась:

— Как можно не помнить столь важных вещей?! Туидхана не «потемнела» — эльфы, да будет тебе известно, не линяют…

— Серьезно?!

— …она пошла на сделку с Малассой, Драконом Тьмы, и, заручившись ее поддержкой, спасла свой народ от завоевателя-Сокола. Арниэль, в конце концов вмешавшийся в ту войну, заключил с остатками клана Туидханы мир в год Новой Весны. Точнее, теми из них, что пережили День Огненных Слез. Ведь союзники и сородичи короля Арниэля решили, что именно предатели, отвернувшиеся от Силанны и примкнувшие к Малассе, виновны в смерти Бритигги. Они казнили Туидхану и изгнали ее подданных на веки вечные. Только Мать Древ это не вернуло. Ее гибель оставила обугленный, незаживающий шрам в душе каждого эльфа. Наставник Тангвериэль так до конца и не оправился от этой потери, — добавила Нориэллен чуть менее торжественным тоном. — Когда-то он был друидом, но после Дня Огненных Слез усомнился в гармонии мира, и потому отправился искать новый путь.

Акулий страж взобрался на высокий валун, чтобы осмотреть окрестности. Течение ручья ускорилось — где-то рядом берег явно собирался перейти в обрыв.

— Но ты постоянно меня перебиваешь и отвлекаешь от главного! — возмутилась Нориэллен. Кива-Шедой вежливо промолчал. Он? Перебивает? Можно сказать, не дает и словечка вымолвить! Да госпожа всезнайка всю рыбу в округе своей трескотней распугала! — Я как раз доказала тебе, почему минотавры и прочие обитатели подземелий вообще не могут оказаться здесь, в землях эльфов Ироллана! Потому, что кланы поклонников Малассы…

Кива-Шедой сделал девушке знак замолчать и подняться на камень — только, ради всех Драконов, тихонько, не спугни!

— Я же говорю, — прошептала пораженная Нориэллен. — Полный кфак!

Побег из-под опеки наставника Тангвериэля пошел на пользу и Вломирру, и Неоддаму: друзья обзавелись скарбом, который, окажись он вдруг в одном мешке, рисковал переломить спину даже выносливому верблюду. Особенно поражали панцирь и сапоги, вычурные, с золотыми насечками, из дымчато-серой многослойной стали. Доспех достался Вломирру, из-за него четверть-орк, и так высокий и поворачивающий бочком, чтоб не ломать дверные проемы, стал совершенно необъятным. Сапоги, рассчитанные на конного рыцаря, то есть прикрывающие голень и ступню находящими друг на друга пластинами, с прикрученными шпорами и наколенниками в виде пылающих солнц, красовались на Неоддаме, и каждый шаг северянина сопровождался громким лязгом. Появились и плащи, и перчатки, и метательные кинжалы, и огромная, в рост среднего гнома, дубинка, — из всего вооружения Вломирра и Неоддама Кива-Шедой узнал только приснопамятный шлем, он же котелок для супа. Шлем постоянно сползал Неоддаму на нос, но северянин бережливо и хозяйственно не спешил расставаться с полезной вещью.

Нориэллен поприветствовала однокашников фразой, смысл которой Кива-Шедой, признаться, не сразу понял:

— Похоже, кое-кто собирается основать новый монастырь. Его девизом будет «Всем и никому».

Заметив растерянность своего защитника, волшебница снизошла до пояснения:

— Он, — девушка кивнула на набычившегося Вломирра, — будет отвешивать тумаков всем, кто покусится на его сокровища. А он, — продолжение адресовалось Неоддаму, — никому и взглянуть на свое имущество не позволит.

— Завидуешь? — безмятежно уточнил северянин и выразительно покосился на импровизированные сандалии Нориэллен — куски бересты, примотанные полосками ткани.

Девушка гордо вскинула подбородок и плотнее запахнула остатки плаща, чтобы удачливые охотники за сокровищами не заметили, что она практически голая — ни тебе колец, ни подвесок, даже плохоньких сережек, и тех нет! Не говоря уже об ожерельях, расшитых поясах, бриллиантах в пупке, тиаре и личном паланкине на спине белого слона! Четверть-орк, чуя возможную драку, попытался поднять великанью дубинку.

— Хорошо повоевали? — с искренней завистью полюбопытствовал Кива-Шедой. Их с Нориэллен день прошел скучно.

— Неплохо, — признал Неоддам.

— Уж всяко лучше, чем вы, — добавил менее тактичный Вломирр.

— Добыли части Лунного Диска? — промурлыкала Нориэллен.

Приятели засмущались. Вломирр скривился, а присевший на берегу Неоддам подтянул к себе торбы, из которых торчали рукояти кинжалов и коротких мечей.

Нориэллен небрежно извлекла из кошелька осколок диска из лунного камня и подбросила его на ладони, будто это была обычная монетка. Позволив рассмотреть часть артефакта, она заботливо вернула находку на место.

Вломирр завистливо, с шипением втянул воздух через зубы. От бабки-орчихи ему достались челюсти, как раз предназначенные для столь сильных чувств: выпирающими клыками можно было рвать глотки волкам, а резцами — на лету откусывать хвосты вивернам.

— Только один? — старательно разыграл равнодушие Неоддам. — Что ж. Не хочешь ли обменять вашу добычу на, скажем… — Он заглянул в торбу, потом во вторую. Достал старые сапоги Вломирра (теперь тот щеголял в новых, со вставками из драконьей кожи), проверил, совсем ли оторвалась подметка, или еще десяток-другой шагов выдержит, и продолжил: — Вот это. По-моему, отличная сделка.

— Второй осколок у Пиониэра и Салпариэля, — доложил Кива-Шедой. Нориэллен сердито сверкнула на него глазами, и акулий страж поспешил исправиться: — И мы знаем, где и как раздобыть третий!

— Который хранится у энтов, на месте бывшего круга друидов? Про третий мы тоже знаем, — пробормотал северянин. Заметив ревнивую досаду на лице волшебницы, он пояснил: — Мой дядя, торговавший медью, жемчугом и артефактами из Семи Городов, когда-то был влюблен в одну гномку, которая рассказывала ему о вожде их клана, который на спор пытался перепить капитана парусника, у которого в команде была эльф, который… в общем, не важно. Главное, что про третий осколок Диска мы тоже знаем. А как вы насчет четвертого?

— А что вы, — Нориэллен мягко и почти ненавязчиво выделила обращение, — знаете о четвертом из кусочков?

Неоддам и Вломирр обменялись многозначительными взглядами. Кива-Шедой насупился. Кажется, все, кроме него, знали, о чем идет речь!

И ведь так всегда! Все недели ученичества у наставника Тангвериэля! У этих сухопутных что, какой-то тайный заговор против детей Шалассы?!

Северянин с тяжким вздохом расшнуровал торбу и извлек с ее дна замшевые сапожки мягкой эльфийской выделки, с тонкой вышивкой по голенищу. Юная чародейка прищурилась.

— Ты говорила, что четвертый осколок спрятан где-то в горах,— недовольно булькнул Кива-Шедой.

— И охраняется целой толпой мертвяков, — добавил Вломирр. — А еще у них баллиста гномьей сборки, усиленная рунами, горшки с взрывающейся серой и четыре отряда костяных лучников.

— Чтобы их победить, нам как раз пригодится чародей, призывающий огненные шары, ледяные глыбы и прочие магические стрелы на головы врагов, — с обаятельной и очень хитрой улыбкой Неоддам протянул девушке обувь. Нориэллен с деланным равнодушием приняла подарок и тут же его примерила.

— Если действовать против них магией, оживает стальной голем, — просветила соратников волшебница, убедившись, что обновка пришлась ей впору. — Такая, знаете ли, статуя, которая поддерживает свод гробницы. Вы что, не знаете, что она — магический артефакт?

Вломирр и Неоддам отрицательно помотали головами.

— Так как же нам победить стражу?

— Найти укрытия, которые вынудят наших врагов нападать не вместе, а поочередно, применять заклинания регенерации и восстановления сил, свитки с которыми вы наверняка нашли в своих странствиях, и использовать оружие, на которое наложены чары, усиливающие каждый произведенный выстрел, — перечислила Нориэллен.

Вломирр погладил перевитую кожаной лентой рукоять дубины. На его лице читалась грусть о том, что не этому славному оружию предстоит крушить кости врагов, и твердое намерение все-таки найти подходящего соперника и оттоптать ему все мозоли.

— Родственница твоей матери именно так выполнила задание наставника Тангвериэля? — уточнил Кива-Шедой. Нориэллен отмахнулась, любуясь на сапожки:

— Она его не выполнила.

— То есть как?!

— Насколько мне известно, — задумчиво покрутил русую бородку Неоддам, — вообще никто и никогда не добывал сразу четыре осколка Диска.

— Тогда зачем вообще давать нам задание, которое невозможно выполнить? — рассердился акулий страж.

— Эльфы! — с одинаковой досадой и едва ли не в один голос ответили четверть-орк, человек и полуэльфийка.

— Наверняка подразумевается какая-нибудь мораль о бессмысленности результата и пользе усилий для его достижения, — фыркнул северянин.

— В любом случае, мы в накладе не остались, — Вломирр гордо выпятил панцирь с золотыми солнцами на плечах.

— Мы пока не проиграли, — педантично поправила товарищей Нориэллен. — Должна заметить, что как раз у нас есть очень неплохой шанс довести испытание до логического завершения. Я знаю, где хранится то самое зачарованное оружие, а точнее, арбалет, который может изменить расклад сил.

Насладившись реакцией слушателей, девушка с хитрой улыбочкой продолжила:

— Тетя Анвиэлли мне рассказала. Их отряду удалось раздобыть подсказку, для чего потребовалось подкупить некоего прячущегося в чаще дубравы друида медом выращенных лесными феями пчел, и…

— Говори, куда идти, женщина! — не выдержал Вломирр.

Нориэллен оскорбленно поджала губы, сложила руки на груди и, посвистывая, уставилась на солнце. Разъяренный четверть-орк подхватил дубину, как будто она была перышком, и обрушил ее на ближайший камень. Кива-Шедой еле успел отскочить от брызнувших в разные стороны осколков.

Терпения Неоддама хватило на полторы минуты, после чего он, шепотом призывая всех праведников пятисот монастырей Империи Сокола быть свидетелями его щедрости и добрых намерений, распотрошил торбы и вывалил добычу к ногам коварной всезнайки.

Кива-Шедой откровенно скучал. Кажется, лучшая часть приключения закончилась, а он так и не успел совершить даже самого маленького подвига. Сухопутные всегда договорятся между собой; сейчас они, благодаря знаниям Нориэллен, сноровке Неоддама и силе Вломирра, победят стражей гробниц, раздобудут осколок у энтов, а ему, акульему стражу, останется только сушить жабры на постылом берегу…

Нориэллен, наконец-то выбравшая из трех ожерелий самое роскошное, едва заметно подмигнула своему спасителю:

— Арбалет хранится здесь, поблизости. Для начала надо отыскать большой камень темно-оранжевого цвета, похожий на сидящую медведицу…

Медвежий камень нашелся сразу же — Вломирр и Неоддам устроили привал буквально в тридцати шагах от него.

— И от него — пятьдесят шагов на юг и восемнадцать к востоку, —закончила объяснять юная чародейка.

Друзья остановились. Камень-медведица возвышался на краю обрыва, ручей, набравшийся скорости и смелости, омывал его с обеих сторон и падал водяной стеной, разорванной и небрежной, вниз. Хранилище зачарованного арбалета, которое они искали, находилось у подножия водопада, посреди тихого, глубокого до темно-зеленой синевы лесного озера.

Кровь в жилах и жабрах Кива-Шедойи бурлила горной стремниной. С того мгновения, как его кожи коснулась чистая озерная вода, с минуты, когда он нашарил на дне сундук с сокровищем и вытолкнул его на поверхность, с дружного радостного вопля, которым встретила его возвращение троица искателей приключений — предвкушение грядущего успеха переполняло акульего стража, фонтанировало через ноздри, жабры и поры кожи, добавляло скорости шагу и крепости ударам. Мрачная гробница, хранилище четвертого из осколков (или третьего; одним словом, того недостижимого, на котором терпели неудачу более сильные, мудрые, переполненные магией, отлично владеющие мечом, но — не умеющие дышать под водой герои), запомнилась ему как лабиринт залов и статуй — полуразрушенных, как и предсказывала Нориэллен, и одной величественной, железной («Стальной!» — ревниво поправил Неоддам), изображавшей вооруженного воина. Вломирр спрятался за обломками и крушил подступающие отряды своей великаньей дубиной. Вооруженный коротким мечом северянин пробирался вдоль стены, пока не зашел в тыл отряду костяных лучников и не уничтожил его заклинанием — вспышка безжалостного света, выжегшая мертвяков, заставила гигантского стального голема содрогнуться, но, как верно рассчитала Нориэллен, не сумела пробудить его к псевдожизни. Сама волшебница, поднявшись на пьедестал разрушенного временем монумента какого-то короля, с неожиданной для девушки ловкостью стреляла из арбалета. Как она призналась позже, с зачарованным оружием справился бы даже ребенок. На долю акульего стража досталась баллиста и охранявшие ее полудюжина зомби. С мрачной торжественностью они подносили к орудию огромные стрелы, привязывали к ним горшочки с взрывающимися припасами, поворачивали ворот и отпускали огромный, фыркающий искрами снаряд в полет. Кива-Шедой, прячась за большим, почти в его рост, щитом с изображением вставшего на дыбы единорога, настойчиво и неотвратимо, как спускающийся с гор ледник, шел вперед, пока не добрался достаточно близко, чтобы взяться обеими лапами за палицу, оскалиться и с воплем «Хай-я-яй!!» броситься в атаку.

Сейчас Кива-Шедой купался в седьмом водовороте счастья. После сражения в гробнице Нориэллен оплела долгожданный осколок Лунного Диска шнуром и повесила его на шею акульему воину, Вломирр хлопнул его по плечу и сказал, что не ожидал такой отваги от рыб… э-э… сына моря, а Неоддам признал, что без помощи такого храбреца они бы не справились.

Конечно, задавака Нориэллен очень скоро опять принялась всех поучать. Капризным голосом она напомнила, что рано еще праздновать победу, ведь четверть, а возможно, и половина успеха сейчас пребывают в руках эльфов — а они ребята ушлые, своего не упустят. Северянин на это ответил туманно: «Поторгуемся». Вломирр более прямолинейно предложил стукнуть Пиониэра или Салпариэля — кто окажется ближе. Кива-Шедой рассматривал осколок Диска, пытаясь определить материал, из которого он создан: кажется, из настоящей луны, о которую споткнулась великая Асха, в темноте сотворявшая мир. Хотя, возможно, это всего лишь легенда.

Так или иначе, люди (включая четвертинки и половинки) ушли вперед, а акулий страж чуть отстал. Он услышал журчание ручья и остановился напиться чистой воды, а заодно попробовать поговорить с каппа-сойя, если дух-смотритель озера снизойдет до ответа на призыв младшего собрата по волнам. У бьющего из земли ключа Кива-Шедой заметил то самое непонятное и странное животное в колючей одежке, которое несколько раз попадалось ему в лесу. Создание сражалось с большой лягушкой, но, заслышав шаги чужака, бросило добычу и свернулось игольчатым шаром, уподобившись морскому ежу (только без его красивых кристаллических длинных игл, с пурпурными капельками яда на кончиках — ах, как скучал Кива-Шедой даже по таким опасным обитателям рифов!). Акулий воин встал на колено, примерился, как бы поймать ходячую игольницу, спросить потом у Нориэллен, как правильно зовется этот зверек, но тут услышал мчащийся сквозь лес ветер.

Вихрь летел на крыльях страха и отчаяния. Гнул ветки, скользил по коре, обрывал листья, перепрыгивал через завалы и сломанные деревья. Кива-Шедой только и успел, что выпрямиться, как рядом с ним — руку протяни, нет, всего лишь ладонь, — из лесной чащи выскочил Пиониэр. Его зеленые глаза на миг расширились при виде товарища; эльф схватил стража за плечо и попытался увлечь за собой.

Лицо Пиониэра было разбито, на скуле наливался синяк, правый рукав куртки топорщился от подсохшего багряного пятна. Запах эльфийской крови — необычный, тонкий и пряный, — заполз Кива-Шедою в ноздри, убивая радужное настроение.

«Что случилось? И почему Пиониэр один, где Салпариэль?» — не удержавшись и падая в траву от резкого движения товарища, только и успел подумать акулий воин.

Кива-Шедой неуклюже поднялся, схватился за палицу, и в тот же миг по его плечу скользнула острая, жалящая сталь. Страж моря развернулся, — и другое жало ударило его в спину, скользнуло по плотной безрукавке, отскочило назад. Серая тягучая тень… нет, двуногое существо, передвигающееся столь быстро, что казалось ожившим шорохом, снова атаковало и тут же исчезло, оставив на память о себе боль под левым коленом. Еще один клинок чуть не срезал шнурок, на котором держался осколок Лунного Диска. Рана вдоль всей правой руки — и жгучая боль, будто на серую грубоватую кожу плеснули щелочь.

Противник окружил его и жалил со всех сторон. Испуг и злость придали сил, и Кива-Шедой завертелся на месте, неуклюже размахивая палицей — просто на удачу, надеясь удержать на расстоянии злые ядовитые тени. Рябь темных, коричневых и серых живых бревен вокруг мешала сосредоточиться. Откуда-то прилетело стальное кольцо-чакра и бритвенно-острым лезвием рассекло сыну моря шею, чудом миновав уязвимое место рядом с жабрами. Кива-Шедой попытался издать боевой клич — уже от отчаяния, понимая, что в одиночку, без помощи друзей, ему не выстоять.

И они пришли.

Из чащи выступил — или, вернее сказать, медленно проявился, как проявляется отражение неба на постепенно замирающей глади взбаламученной реки, — Салпариэль. Он не стал подходить слишком близко; остановился под пологом склонившихся до земли веток, поднял белый ясеневый лук — и выстрелил акульему стражу прямо в сердце.

Волны звуков растягивались, множились и накатывали, будто Кива-Шедой весь, от макушки до подошв, был покрыт упругим, отталкивающим любые атаки доспехом из плотно сжатого воздуха. Окружающий мир, стоило попытаться рассмотреть его чуть пристальнее, чем обычно, рассыпался мелкими осколками льда. Все было странным.

Очень странным.

Кива-Шедой не понимал, что происходит.

Стрела Салпариэля перебила шнурок с осколком Диска, и артефакт покатился на землю. Кива-Шедой, пропустивший сразу два болезненных удара (в живот и под колено), согнулся, увидел перед собой копыта минотавра и в следующий момент уже лежал, сбитый с ног. Человек-бык встряхнул акульего стража, будто тот был недоросликом-сеголеткой, и потащил за собой.

— Милая вещица, — сказала эльфийка, когда Салпариэль принес ей лунный камушек. Кива-Шедой, толком еще не пришедший в себя, уставился во все глаза на женщину с кроваво-рыжими волосами и молочно-белой кожей, которой подчинялись и минотавры, и догнавшие сына моря ловчие. Пожалуй, закутанную в длинное фиолетовое одеяние эльфийку можно было счесть красивой — если кому-то нравятся большие серо-стальные глаза, треугольные ушки, полные сочные губы, изящный овал лица, стройная фигура, аромат духов из пыльцы магических растений, с чуть заметными нотками гнили и тления, — но на вкус верного последователя кристально-чистой и искренней Шалассы, в женщине присутствовало слишком много тьмы. Даже ее украшение, высокий гребень, поддерживающий сложную прическу, казался свитым из темноты, фиолетово-лиловых бликов и несмолкаемого шепота.

— Значит, говоришь, Тангвериэль отправил вас добывать Лунный Диск? И какой же секрет откроет этот артефакт, когда четыре осколка соберутся вместе? Что скажешь, рыбка?

— Я ничего вам не скажу! — гордо заявил Кива-Шедой.

Эльфийка томно улыбнулась и смахнула с виска выбившийся из прически локон.

Теперь Кива-Шедой с великой охотой, взахлеб, рассказывал, как оказался в учениках наставника Тангвериэля, подробно перечислял обиды и насмешки, полученные от однокашников, свои немудреные размышления о настоящем и будущем, и даже фантазии когда-нибудь побулькать с Нориэллен в тиши и неге прогретого лучами солнца до самого дна яркоцветного кораллового рифа, дурачась с полосатыми рыбками, малютками-крабами и ракушками-жемчужницами…

Опасная красавица — Серебряная Госпожа, как она велела себя называть, — слушала торопливый, сбивчивый рассказ акульего стража с презрительной усмешкой, и высокий гребень в ее красных волосах загадочно мерцал лиловыми аметистами.

Что же происходит? Кива-Шедой спросил у чародейки, и получил приказ не беспокоиться. Он и хотел бы — всеми силами души! —забыть тревоги, и даже ненадолго сумел… Пока ему на лицо не упала роса с сотканной пауком сети: минотавры Серебряной Госпожи несли акульего стража, будто он был ребенком, или даже тюком, поскольку волшебницу раздражали неуклюжие, медленные шажки пленника. Пленника? Десяток водных искр, упавших с паутины, разорвали пелену кружащихся вокруг акульего стража теней, подточили опутывающее его заклинание…

— Куда мы идем? — снова спросил Кива-Шедой. Минотавр перехватил ношу поудобнее, и сын моря чуть не задохнулся от сокрушительной вони пота человека-быка. — Что вы ищете?..

Чем-чем, а разговорчивостью минотавры не отличались. Они задумчиво перемалывали зубами жвачку, иногда выпуская желтоватую мутную слюну, ловко сбивали хвостами слепней и мух, пытавшихся укусить их за волосатые плечи и ляжки, и лишь иногда обменивались друг с другом коротким мычанием. Ловчие Серебряной Госпожи — худые и невысокие женщины, одетые столь скудно, что еще чуть-чуть, и могли бы смело спорить с медузами, чей наряд прозрачнее, вызывали у акульего стража неприязнь. Нет, не потому, что охотно выставляли напоказ свои исчерченные тушью и шрамами тела, скорее из-за того, как легко они отвлекали акульего стража до прибытия помощи в лице неторопливых и мощных минотавров. Скорости ловчих могли позавидовать даже глубоководные рачки, а если добавить к неуловимости острозаточенные кинжалы и чакры из дымчатой, лиловой от заклинаний и ядовитых растирок стали…

— Салпариэль, ну хоть ты объясни!.. — взмолился Кива-Шедой.

Эльф ответил лишь сердитым взглядом. В отличие от акульего стража, будущий рейнджер был перекручен веревками и крепко привязан к седлу ездового ящера. Зачем? Ведь буквально только что эльф сражался рядом с ловчими! Он принес Серебряной Госпоже украденный у Кива-Шедоя лунный камень! Ему не доверяют? По крайней мере, ездовая тварь точно не доверяла новому седоку — она клацала зубатой пастью, косилась злобным, налитым кровью глазом и всячески намекала, что всякая плоть — еда, если только подобраться к ней поближе…

Серебряная Госпожа подошла поближе и коснулась треугольного носа акульего стража:

— Я же велела тебе забыть, — с нажимом произнесла она. — Ты хочешь меня разозлить? Непослушный мальчик…

Воздух снова сжал Кива-Шедоя в тиски, покинул легкие, заставил встопорщиться крышки жабр. Мир рассыпался, как подтаявший айсберг, а потом на душу сына моря снова снизошло спокойствие.

«Отравленное, как и все, к чему прикасаются темные эльфы»,— понял Кива-Шедой в момент следующего просветления — на него брызнул пот человека-быка. Не самая приятная жидкость, но частью ее была вода. Вода найдется практически в любом уголке Асхана, практически в каждом создании, ее населяющем. Это и есть дар Шалассы ее великой Матери-Асхе.

— Ты странное создание, ты знаешь об этом? — задумчиво произнесла Серебряная Госпожа. День подползал к вечеру. Блуждания по лесу временно прекратились; эльфийка приказала сделать привал и только что собственноручно скормила ящеру живого, отчаянно трепыхающегося кролика.

— Я сын Шалассы, Матери Вод, — ответил Кива-Шедой. В голове его постукивали невидимые кузнецы; кровь с шумом билась о слуховые косточки, давила, требовала свободы. — Она — чистота и мудрость. Ее чешуя лазурь и хрусталь, а плавники — бирюза и изумруды. Ее глаза — чистейший ультрамарин, и…

— Крупная рыбина, я согласна. Как же тебя занесло в эльфийские земли, человек-акула?

— Капитан Сиэль приказала.

— Я уже поняла. Но зачем?

Акулий страж равнодушно пожал плечами. Капитану виднее, на то он и капитан, чтобы его приказы не обсуждались.

— Подумать только, — пробормотала Серебряная Госпожа. — Я-то считала Тангвериэля выжившим из ума книгочеем. А он, оказывается, дружит с капитанами Нефритового моря, с людьми из Герцогства Волка, поддерживает связи с магами Семи Городов, не говоря уже о родичах из земель Ироллана, которых вроде бы столь показательно покинул много лет назад. Уж не собирает ли душка Тангвериэль небольшой заговор? Обожаю заговоры, — призналась темная эльфийка с очаровательной (и пугающей) улыбкой. — Как раз сейчас я участвую в восьми. А если удастся девятый, меня показательно убьют, и тогда я буду иметь повод официально попросить покровительства главы клана… Заговоры — такая прелесть, верно? Тебе нравится в них участвовать, рыбка?

— Как будет угодно Серебряной Госпоже, — преданно ответил Кива-Шедой.

Его акулью душу переполняло счастье. Только почему у восторга привкус протухших осминожьих чернил?

Кива-Шедой шел по лесу, чуть спотыкаясь — после путешествия на плече минотавра лапы затекли и плохо слушались. Тропинка, указанная Серебряной Госпожой, вывела его к идеально круглой и ровной поляне, окольцованной дубами и буками. Заходящее солнце тянулось к земле оранжево-розовыми лучами.

Он наконец нашел, что искал — прибитые дубиной Вломирра кочки, сломанные сапогами Неоддама ветки и чуть заметно смятую легкими шажками Нориэллен траву. Лохмотья коры, оборванные листья, вывернутый из земли камень, — все указывало, что именно на этой поляне недавно разыгралось небольшое, как раз по силам трех юных искателей приключений, сражение.

— Эй!.. — осторожно позвал Кива-Шедой. — Есть здесь кто-нибудь?

Из-за сосны появилась тонкая фигурка Нориэллен:

— Кива-Шедой!..

— Не приближайся к нему, — злым, надломленным голосом потребовал Пиониэр. Акульему стражу пришлось развернуться всем телом, чтобы увидеть вышедшего из-за дуба эльфа.

— Кива-Шедой наш друг!

— Я тоже думал, что Салпариэль мой друг, — кипящим от ярости шепотом продолжил Пиониэр. — Не повторяй моих ошибок, Нориэллен!

Он направил зачарованный арбалет в голову акульему стражу.

Сын моря вспомнил, как Тангвериэль и Неоддам со вкусом спорили о недостатках различного оружия; человек превозносил силу, с которой арбалетные болты пробивали доспех и плоть, а эльф въедливо указывал на сложности перезарядки, особенно в боевых условиях. Что-то подсказывало Кива-Шедою, что с такого близкого расстояния выстрел расколет его череп на две идеальные половинки, и перезарядки просто не понадобится.

На поляне, в лучах догорающего заката, повисло, лязгая неопределенностью, напряженное молчание.

— Вы нашли четвертый осколок? — переминаясь с лапы на лапу, не выдержал Кива-Шедой.

Нориэллен смутилась, сделала два неуверенных шага ему навстречу.

— Мне кажется, эта кора, — Кива-Шедой указал на валяющийся рядом обломок, — не похожа на кору дуба. А ты говорила, что четвертый из осколков сторожат энты. Вы их победили?

Девушка закусила губу. Ее лицо побледнело и вмиг осунулось, будто на юную волшебницу снова напала сотня бесов и защекотала до смерти:

— Пиониэр рассказал нам о темной эльфийке. Чего она хочет? Зачем прислала тебя?

— Я сбежал, — жалобно и пискляво протянул акулий страж. — Меня никто не присылал, я сбежал! Почему ты мне не веришь, Нориэллен?

— Отец говорит, что верить можно только фактам. Да и то не всем, — с горькой усмешкой произнесла полуэльфийка. — Если ты говоришь правду, скажи, где четвертый осколок Лунного Диска?

Кива-Шедой пошарил в складках пояса и вытащил камешек. С приближением вечера тот изменился, став более прохладным на ощупь и чуть посветлев.

— Вот он. Можешь забрать.

— Стой на месте! — приказал Пиониэр. — Не подходи к нему, Нориэллен!

— Не глупи, — огрызнулся на рейнджера акулий страж. — Это же я, Кива-Шедой, получеловек-полурыба, с холодной кровью и мордой, на которую без слез не взглянешь. А это, — для верности он поднял осколок повыше, — тайна, которую так и не смог раскрыть ни один из учеников наставника Тангвериэля за последние двадцать с лишним лет. Неужели тебе не любопытно, что произойдет, когда Диск будет собран, Нориэллен? Лично мне — очень интересно.

Кива-Шедой положил артефакт на землю и, показательно сложив руки на груди, отошел на несколько шагов. Девушка недоверчиво, медленно, приблизилась. Замерла. Сделала еще один неуверенный шаг…

— Берегись!

Сражение началось мгновенно — так ледник, подтаивающий в течение многих оттепелей, вдруг в одночасье срывается и рассыпается на множество айсбергов. Кричал Пиониэр, обнаруживший чужаков. Кричал, вернее, вопил, Неоддам, виртуозно замаскировавший себя пучками травы, пустым птичьим гнездом и кусками коры, и успевший таки вцепиться в осколок Лунного Диска. Ревели выскочившие из засады минотавры. Вломирр, издавая безумный боевой клич, от макушки до пяток в сияющей броне, размахивал дубиной, круша обступивших его ловчих.

— Беги! — закричал Кива-Шедой замершей девушке, и тут же сам атаковал ее — движением, для которого не были приспособлены ни суша, ни его короткие перепончатые лапы; акулий страж буквально нырнул, прыгнул на десяток шагов и набросился на волшебницу. Его зубы порвали ткань плаща, впились в нежную плоть, акулья пасть наполнилась горячей, чуть пряной и вкусной кровью…

Завизжав от боли, Нориэллен отбросила Кива-Шедоя потоком маны. Чары сомкнулись вокруг него, образовав ледяную глыбу. Скованный холодом, сын моря замер, бессильно наблюдая за происходящим.

Вот Неоддам, растративший метательные ножи, чтобы обороняться от быстроногих ловчих, крушит обитателей подземелий позаимствованной у друга железной подковой. Его удача вознаграждена — северянин сумел на лету перехватить чакру и теперь орудует ею. В какой-то момент шипящие от ярости ловчие отступили, чтобы освободить дорогу примчавшемуся ящеру. Раззявив в голодной усмешке зубастую пасть, ненасытная тварь попыталась проглотить Неоддама, за что и получила от Пиониэра арбалетный болт в шею, а через несколько секунд — второй, пришпиливший одну из верхних лап к груди. Ящер взревел, заметался, обильно орошая поляну битвы темной, едкой кровью, и давя старающихся перехватить его ловчих.

Акулий страж должен вмешаться. Должен!

Вот Вломирр обороняется от насевших на него минотавров. Бронзовые секиры чиркают по великаньей дубине; противники не тратят силы на слова — лишь хеканье да яростное, идущее из самой глубины естества «ммууу». В какой-то момент темные полубычьи туши окружают и почти сминают четверть-орка, но тут его доспехи — панцирь с пылающими солнцами на плечах, латные сапоги с наколенниками-подсолнухами, наручи, и даже шлем-котелок, — начинают полыхать желтым, пронзительным светом. Люди-быки едва отступают от неожиданности, и тут на них обрушивается огненный дождь. Мельтешение черных теней, запах обугленных ран и сгоревшей шерсти, паника, боевой орочий клич, и дрожь земли при каждом ударе великаньей дубинки.

Кива-Шедой дрожит от лютого магического холода, пробует царапать изнутри ледяную тюрьму, чтобы выбраться наружу — ведь Нориэллен стоит совсем рядом, поддерживает заклинаниями Неоддама (отчего тот почти сравнялся по скорости с обезумевшими от ярости боя ловчими), и не видит, как, петляя и прихрамывая, на нее несется раненый ящер. Смерть юной чародейки разминулась с ней буквально на волосок: в последний момент на зубастую тварь вспрыгнул Пиониэр, растративший стрелы. Эльф обрушил на голову чудовища разряженный арбалет и колотил до тех пор, пока зверюга не издала рев, переходящий в сдавленный клекот, и не рухнула бездыханной.

Лед давит со всех сторон. Ноги впаяны в медленно тающую глыбу, туловище покрыто игольчатым, будто сотканным из инея и сосулек, доспехом. Никогда раньше Кива-Шедой не чувствовал, насколько он беспомощен и слаб! Он должен… высвободиться… Его пальцы с твердыми когтями сжались в кулак, и ледяная тюрьма чуть раскрошила, чуть поддалась… Должен… Помочь друзьям… Нет! Перед глазами снова вспыхнули фиолетовые и лиловые искры Гребня Теней. Убить предателей! Наказать обидчиков! Выполнить волю Серебряной Госпожи!

Но заклинание держит крепко.

— Выходи! — кричит Пиониэр. Он и Нориэллен стоят спина к спине; в руках у юноши — изогнутый эльфийский кинжал, девушка торопливо начитывает заклинания, готовясь к последней атаке. — Где ты прячешься, ядовитая ведьма? Выходи!

Дела у четырех искателей приключений обстоят не так уж и плохо, но их всего лишь четверо. Неоддам подволакивает раненую ногу, могучему Вломирру все труднее размахивать дубиной, волшебница бледна, и лишь решимость не позволяет ей опуститься на землю и зарыдать от саднящей боли в плече. Пиониэру труднее всего. Чтобы сбежать от чудовищ из подземелья, ему потребовались все его силы, чтобы разыскать друзей — вся воля, и сейчас осталось лишь щелкнуть его вишневой косточкой — мальчишка, возомнивший себя великим рейнджером, воином Ироллана и хранителем тысячелетних эльфийских традиций, упадет замертво.

Серебряная Госпожа вышла из-за кустов волчеягодника и легкой танцующей походкой направилась к смельчакам, осмелившимся бросить ей вызов.

Ее верные ловчие отбежали в сторону, переглянулись, оценивая свои силы, считая, на какое количество клинков можно рассчитывать в следующей атаке. Пятеро раненых, но от этого еще более разозленных минотавров поприветствовали владычицу громким мычанием, бухнули о землю секирами, набычились, показывая, что готовы броситься в бой по первому же ее приказу.

Вломирр, поддерживая Неоддама, присоединился к Пиониэру и Нориэллен.

И лишь акулий страж так и продолжал возвышаться ледяным столбом на поле боя.

— Ах, до чего бесполезные создания эти акульи стражи! На суше от них никакого толка! — поморщилась Серебряная Госпожа, и чуть заметно пошевелила губами, читая заклинание.

Через несколько мгновений за ее спиной появился еще один воин. С большим эльфийским луком из белого ясеня и полным колчаном стрел, готовый выполнить любой приказ Серебряной Госпожи.

— Салпариэль!.. — выдохнула Нориэллен.

Эльф неуловимым движением наложил стрелу на тетиву, остановился, прицелился…

— Встаньте ближе! — потребовал Пиониэр, и над друзьями засияло — робко, неуверенно, — заклинание щита.

Кива-Шедой видел приближение эльфийской ведьмы и своего бывшего товарища, как в замедленном сне. И сейчас перед его взором стояло, как летят эльфийские стрелы, как отскакивают от пружинящей вокруг Нориэллен и Неоддама радуги, как Вломирр в очередной раз отбрасывает нападающего на него минотавра, как Пиониэр обороняется от атак ловчих…

Но сон в какой-то момент прекратился.

Если точнее — в тот миг, когда Серебряная Госпожа подчинила себе заклинанием Салпариэля, оставив бесполезного недвижимого акульего стража возвышаться сосулькой посреди поляны.

В этот миг шепот, неотвратимый, несмолкаемый шепот, который Кива-Шедой ощущал не слухом, а душой, вдруг смолк, и остались лишь тиски пригвоздившего его к месту льда.

Замерзшей воды.

Дара Шалассы, хранительницы и защитницы всех, родившихся в море.

Ледяной покров, опутывающий руки и ладони акульего стража, лопнул, превращаясь в мелкое крошево. Ярость вспенила кровь. Ярость и гнев Шалассы, Владычицы Вод, чьего воина посмела поработить хитрая ведьма, прячущаяся в тенях и сумерках. Трещины ледяного доспеха расширялись и множились. Ничто, даже холод, не может сдержать воду — упругую, подвижную, сильную; каково бы ни было препятствие, вода найдет свой путь, прорвет преграду… Так морской прибой стачивает береговой гранит, так ручей становится рекой. Но если преграда кажется непреодолимой…

Волна уйдет.

И вернется, усиленная тысячекратно, сметая беспощадным цунами любое препятствие на своем пути.

Милость Шалассы, ярость Шалассы, могущество ее, бесконечное терпение и настойчивость…

Ледяная глыба, сковывающая ноги, раскололась, и Кива-Шедой бросился в бой.

Он атаковал эльфийскую ведьму, как голодный самэ — жирного тунца. Серебряная Госпожа, командовавшая сражением, стоя на мертвой туше ящера, не удержалась и полетела в грязь. Кива-Шедой ударил эльфийку — палица только мешала, и он бил кулаками, рвал когтями фиолетовый плащ и стремился добраться острыми треугольными зубами до ее беззащитного, молочно-белого горла.

Раненые друзья, бьющий без промаха Салпариэль, истощившийся магический щит, обозленные ловчие и обезумевшие от неудач, ожогов и упорного сопротивления детишек-врагов минотавры — все исчезло. Остался только акулий воин и его враг, хитрая, верткая и опасная добыча, которую надо побороть любой ценой.

Один из минотавров набросился на Кива-Шедоя и оттащил его, за что поплатился срезанной акульими зубами кистью. Вернуться! Ведьма, привстав, подняла кинжал, и акулий страж снова набросился, сбил ее с ног «ударом хвоста» — приемом, который выучил у ванидзамэ капитана Сиэль. Что, не нравится? А как тебе «треугольный плавник»? И он не понравился? В спину акульему стражу вонзились отравленные лезвия ловчих, одно пробило легкое, но это было не важно, как не имели значения вспыхивающие над лесной поляной заклятия и приближающиеся голоса. Только ярость Шалассы, только гнев, от которого вскипает кровь, только акула и ее сопротивляющаяся, но уже истекающая кровью цель…

Следующая вспышка света приподняла сына моря и отбросила в сторону.

— Что здесь … — громоподобным голосом вопросил наставник Тангвериэль. Обвел ошарашенным взглядом побоище и закончил чуть менее уверенно: — … происходит?

Одна из веток, которыми Неоддам пытался восполнить недостаток метательных ножей, ударила многомудрого наставника в лоб. Тангвериэль обиделся:

— А вот это совсем не смешно. Что вы тут устроили? — напустился он на учеников.

— Собираем Лунный Диск, о учитель, — тихо и не слишком внятно пробормотала Нориэллен.

— Лунный Диск? — опешил Тангвериэль. Его продолжавшиеся расширяться глаза замечали все новые детали свершившегося сражения: зачарованный арбалет, засевший одним плечом в черепе ящера, следы огненного дождя, раненые минотавры и ловчие. — Но его же невозможно собрать, ведь… Постойте, но как же… И что здесь делают темные эльфы?!

Серебряная Госпожа, пошатываясь, выпрямилась и совершенно неизысканным жестом вытерла текущую из разбитого носа темную струйку. Глаза Тангвериэля сравнялись по степени выпученности с надутой жабой:

— Ты?!. Как… откуда… Зачем ты здесь?!

— Она хотела похитить Салпариэля, — объяснил Пиониэр.

— Ты неправильно меня понял, мальчик, — рассмеялась эльфийка. Гребень Теней в ее растрепанной, набравшей грязи прическе сверкнул фиолетовыми сполохами.

— Прекрати, — потребовал Тангвериэль, поднимая дубовый, украшенный изумрудом посох. — Не вздумай использовать Магию Тьмы в моем присутствии.

— Я всего лишь… если бы ты… Ой, все, хватит! И вовсе я не собиралась никого похищать. Так, небольшая проверка, хорошо ли ты тренируешь своих подопечных.

— Прикладываю все усилия. Ведь они мои ученики, а я их наставник,— сдержанно ответил Тангвериэль. Казалось, бывший друид не сделал и лишнего шага, но какую-то магию применил, несомненно: теперь, в его присутствии, Кива-Шедой был готов выдержать и второе такое же сражение, и еще дюжину. Сколько угодно! Акулий страж расправил натруженные, скрипящие от усталости и царапин плечи, сплюнул пенящуюся, с изрядной примесью крови слюну. Дышать жабрами, даже учитывая влажный вечерний ветерок, было трудновато.

Вломирр не дал пошатнувшемуся на ровном месте (и ничего не ровное! Кочка же!) акульему воину упасть. Нориэллен, подойдя поближе, выдернула из спины друга клинок и принялась нашептывать заклинание регенерации. Спотыкаясь на каждом слове, медленно, но упорно. Похоже, появление наставника Тангвериэля придало сил и ей.

— Не возражаешь, если мы удалимся? — с нажимом спросил друид. — Я и все мои ученики?

Серебряная Госпожа с сожалением посмотрела на Салпариэля, застывшего с натянутым луком на противоположном конце поляны. На поддерживающих друг друга пятерых товарищей, измученных боем, поцарапанных, побитых, но не сломленных. На изумрудный огонек, все ярче и ярче разгорающийся в друидском посохе.

Гребень Теней обиженно мигнул фиолетовым огоньком, и тотчас же Салпариэль опустил лук.

— Наставник? — удивился он, очнувшись от чар.

— Идем, Салпариэль, — потребовал Тангвериэль, с подчеркнутым равнодушием поворачиваясь спиной к постанывающим минотаврам и прихрамывающим, обозленным ловчим.

— Я вовсе не собиралась никого похищать,— добавила ему вслед Серебряная Госпожа. — Мне нужно было поболтать с юным Салпариэлем по-родственному, без посторонних ушей, а ваши невоспитанные подопечные, должно быть, вовсе не слышали о законах вежливости! Постоянно вмешивались!

— О вежливости темных эльфов и я не слышал, — буркнул Тангвериэль. Знаком велел ученикам встать поближе, чтобы заклинание возвращения домой сработало для всех.

Кива-Шедой окинул прощальным взглядом заворачивающийся в плащ вечерних сумерек лес, дохлого ящера, врагов и ведьму, по чьей воле он чуть не погубил своих друзей, и подарил Серебряной Госпоже самую широкую из доступных его акульей пасти улыбок.

Разумеется, история на этом не закончилась. В ней случился вынужденный перерыв — на несколько дней, в течение которых друзья залечивали раны, многократно рассказывали друг другу и наставнику подробности своих приключений, а Кива-Шедой еще и вытащил из моря Салпариэля — эльф, в отчаянии от того, что стал причиной несчастий своих товарищей, поддался унынию и попробовал утопиться. Нориэллен заявила, что это нормальная реакция для жертв Магии Тьмы, вооружилась огромным травником и приступила к изготовлению лечебных зелий. От них Салпариэль покрылся рубиново-фиолетовой сыпью, потом позеленел и двое суток боялся лишний раз чихнуть или кашлянуть, после чего объявил о своем выздоровлении и с тех пор откровенно побаивался юную чародейку.

Неоддам и Вломирр поссорились, не сумев разделить добытые в походе сокровища. Потом помирились, обменяли часть «пустячков» на винный мех, и устроили на берегу небольшой дебош. На следующий день Тангвериэль прочитал им гневную отповедь, которая подействовала только тогда, когда эльф пригрозил так никогда и не раскрыть буянам тайну Лунного Диска.

А вот Кива-Шедой и сам не знал, хочет ли он узнать, какой секрет скрывают четыре осколка лунного камня, или же нет. Он плыл по течению — и в прямом, и переносном смысле. Его серая плотная кожа заживала лучше, если смачивать ее морской водой; первые дни дышать на суше ему было трудно, и акулий страж почти целые сутки проводил на мелководье. Нырял, плавал на спине, раскинувшись на волнах ленивой морской звездой, беседовал с друзьями, пил с ними вино, обсуждал рецепты магических зелий (на самом деле — всего лишь кивал с важным видом, соглашаясь с госпожой всезнайкой) и был счастлив.

В том и заключается главный секрет Шалассы. Дракон Вод знает, как безбрежен океан, и что выпавший на землю дождь возвращается в небеса паром и облаком. Все течет, все меняется — и все остается прежним.

Он, Кива-Шедой, чувствовал, что пройденное испытание изменило его мир — отношение к нему друзей и наставника, — и чувствовал, как капли его души стали чище и сильнее. Одним словом, акулий воин наслаждался погружением в мудрость вод.

Только одна загадка не давала ему покоя.

Когда через неделю наставник Тангвериэль счел возможным вернуться в лес испытаний, Кива-Шедой воспользовался оказией и попытался эту тайну разрешить. Пока эльф и его ученики соединяли с таким трудом отвоеванные кусочки лунного камня, разглядывали выступившую на Диске карту и отыскивали обозначенные на ней ориентиры, акулий страж пытливо осматривал окрестности.

— Перед вами, — вещал Тангвериэль, когда Кива-Шедой вернулся с добычей, — величайшее сокровище Ироллана. Одно из семян Бритигги, Матери Древ. Пройдут века, и оно взрастит новые леса, даст приют и кров множеству существ… Поклянитесь хранить тайну обиталища священного ростка!

Неоддам смотрел на тонкий, искрящийся золотистым сиянием побег с плохо скрытым разочарованием, Вломирр — равнодушно, Нориэллен — деловито, а Салпариэль и Пиониэр — с восхищением. Кива-Шедой попытался прочувствовать величие момента, и даже вроде бы у него получилось, но тут он услышал характерный шум и сбежал от длинной восторженной речи друида в кустики.

Воспользовавшись случаем, Тангвериэль прочитал ученикам «Священный венок» — цикл из двенадцати поэм в честь Бритигги, ее рождения, долгой жизни и огненной смерти, балладу о короле Арниэле, краткую историческую справку о сотне наиболее славных эльфийских родов (с перечислением имен героев и их деяний), сказание об изумрудных драконах (ибо они — воплощение Силанны), единорогах, энтах и лесных феях (без них в лесах было бы скучно), потерянных на тропинках подковах (чтобы Вломирр взбодрился), волшебных травах и их свойствах, и даже о кошках, сбегающих из поселений и разоряющих птичьи гнезда (кошки эльфам вообще не интересны, но к слову пришлось).

Терпеливо дождавшись, когда у наставника кончится дыхание, Кива-Шедой протянул свою добычу и спросил, как она называется.

Тангвериэль сурово посмотрел на большого серо-бурого ежа. Тот, не слишком довольный, что его поймали и куда-то потащили, не позволял себе растрачивать жизнь на пустяки, и продолжал грызть крупного кузнечика.

— Еж? — не поверил Кива-Шедой. — Он же должен быть побольше! Такой… пушистенький!.. с ушками!

— Вот же у него уши, — указал друид.

— Разве это не клешни?.. А как он плавает?

Еж заворочался. Вот только не надо излишнего любопытства! Оставьте природе хоть какую-то загадку, без тайн будет скучно!

— Кива-Шедой… — Тангвериэль набрал в грудь воздуха и с обреченным видом выдохнул. — Ты славный малый, Кива-Шедой. Говоришь, у вас, в Нефритовом море, ежи совершенно другие?

— Совершенно! Во-первых, они мечут икру. Вы когда-нибудь пробовали икру морского ежа?

— Никогда, но надеюсь с твоей помощью узнать подробности.

— Морские ежи любят коралловые рифы, где мелкая вода, много мальков, и много солнца. Чтобы собрать их икру…

Лесной еж, отпущенный на свободу, презрительно фыркнул, и поспешил убраться в заросли. Ох уж эти любопытные акулы…