Тварь (джен)

— Мразь!

Удар.

— Узкоглазый ублюдок!

Снова удар.

Он почти не пытается защититься, только вскидывает худые руки, до странности беззащитно и нелепо: будто птица, прикрывающаяся крылом. И как перья — пестрые рукава. И точно так же они сминаются, бессильные помочь, — и очередной удар сбивает с ног.

— Да помогите, кто-нибудь! Он же его убьет!

Высокий женский крик звенит в воздухе, и тогда кто-то отмирает, бросается вперед — но последний удар приходится по лицу. Вскользь, по щеке и губам, разбивая их в кровь.

Аптекарь лежит и смотрит, как кровь медленно собирается в лужицу на полу. Смотрит так внимательно, что не слышит людских воплей. Там пытаются удержать, доказать, объяснить. Там считают виноватым во всём его — или просто ищут, куда выплеснуть бессильную от страха злобу.

Он не обращает внимания. Он следит, как лужица крови медленно впитывается в пол. И усмехается:

— Так ты хочешь крови?..

— Что ты там бормочешь, тварь?!

Рёв такой, что он кажется еще одним ударом. А второй отправляет в беспамятство.

Когда аптекарь приходит в себя, всё уже кончено. Он медленно приподнимается на локте, оглядываясь, — но люди вокруг не шевелятся. Они похожи на восковые куклы: такие же бледные, неестественные, изломанные. Вывернутые руки и ноги, запрокинутые головы, почти прозрачные лохмотья на выгрызенных шеях.

Рядом лежит женщина. Наверное, та самая, которая кричала. Аптекарь протягивает руку и медленно закрывает ей глаза. Потому что на её лице слишком растерянное и обиженное выражение. Потому что ей не стоит видеть то, что будет дальше. Потому что его движения заставляют отвлечься тварь.

Мононоке действительно — тварь, иных слов не подобрать. Он сидит, сгорбившись, около одного из тел и сейчас поднимает голову. Облизывает заляпанную кровью морду, медленно, старательно, не упуская ни капли. У него длинный, влажно поблескивающий язык. Труп в его лапах еще не до конца обескровлен, но всяко хуже живой жертвы.

И мононоке обманчиво медленно направляется к ней. Ему нет нужды спешить: аптекарь даже не поднимается на ноги, только почти с сожалением качает головой.

— Надо же. Всего лишь вампир.

Его слова — как спусковой крючок. Тварь налетает грудью, окончательно валит на пол, но аптекарь лишь улыбается. С тихим хрустом клыки входят в шею, и им вторит короткий выдох:

— Освобождение.