Шанс (джен)

Кровь повсюду.

На стенах. На потолке. На лице. На языке.

Всё пропиталось кровью, даже воздух. Словно с каждым вдохом, давясь, делаешь глоток, разливающийся во рту неприятным привкусом.

Пальцы липкие, шевелить ими неприятно, так же неприятно, как пытаться открыть глаза. Медленное движение: поднять руку, провести ею по лицу из стороны в сторону. Попытаться разлепить ресницы. Попытаться повернуть голову и взглянуть.

Мононоке был освобожден, но мир еще не вернул утраченное равновесие. Владения духов еще были здесь, совсем рядом — потянись и коснешься самыми кончиками пальцев чужой руки. И он тянется коснуться, пытаясь понять... Удостовериться...

Медленный поворот головы, через силу, на остатках воли. Взгляд глаза в глаза. Золотистые зрачки расширены от боли, алой радужки почти нет — только тонкая кайма на черном фоне. И кровь кажется черной, совсем темной. И золотистые линии печатей, которые не смогли уберечь.

Они не тронуты, эти линии. Они могут спасти от самого сильного удара. Но не от твари, которая выедает плоть, чтобы насладиться чужой болью.

Это страшно: невредимая печать и зияющие раны, изысканным узором расцветившие старую бронзу кожи. Круги и полосы. Черные потеки в хаотическом порядке — будто сбрызнули краской, и та струйками стекла вниз. Будто не белеют в трех местах драгоценной белизной ребра.

Этот раз — первый. Первый, когда ранили не только его. Первый — и, возможно, последний.

Потому что мононоке был слишком силен.

Потому что победа далась слишком большой ценой.

Потому что нет сил подняться и перевязать хотя бы свои раны.

Короб с лекарствами — вон он, у стены, рядом с ворохом одежды. И знаний хватит, и умений. Но сил нет — ведь всегда именно он черпал силы с той стороны, где не было ран, не было боли и страдания. А сейчас они везде.

Можно закрыть глаза — перед ними всё равно черно и красно.

Он любил красный цвет, этот извращенный безумец, ставший мононоке. Любил настолько, что готов был раз за разом вскрывать чужие тела, чтобы насладиться изысканностью всех оттенков алого. Любил до тех пор, пока к нему в руки не пришел один аптекарь.

Его тело покрывают столь же изысканные раны. Одна за одной, долго, мучительно — пока он не познал Суть, Форму и Желание. Но его не стремились убить быстро.

Поэтому из них двоих именно у него есть шанс.

И Аптекарь отпускает чужую руку.