Я поднимаю алый флаг (гет)

Если сделать ошибочный шаг, всё останется до —

Времена, имена, незастёгнутые пальто,

Непристёгнутые ремни и чужое «стой».

Я устала быть правильной,

Искренней

И простой.

Можно выбрать хоть тысячу слов, хоть копну из нот,

Только вряд ли хоть кто-то в них истинное найдёт,

Не отыщутся смыслы в невысказанных речах.

Был цветок — есть цветок,

Но уже зачах.

Если сделать ошибочный жест — всё опять с нуля,

И чужие ошибки выносятся на поля,

Аккуратнейшим почерком пишутся вкривь и вкось.

Началось, вот опять.

«Я же вижу тебя насквозь».

И оценки отличников снова равны нулю.

Я не верю в десятые шансы, я не люблю,

Если мне протянули руку, причиной став,

Но не взяли моей, лишь размяли больной сустав,

Не усвоили главного: время важней всего.

Если не остаёшься, отправься, будь добр, вон.

А не стой на пороге. Мне дует. Мне тяжело.

Я устала придумывать то, что ещё могло.

И о том, что ещё могло, не хочу жалеть.

Нить, которая бьёт сильнее, почти что плеть.

Нить, которая разорвётся, почти что плоть.

Только связей, увы, ни порезать, ни распороть.

Если сделать ошибочный шаг, всё пойдет ко дну.

Я люблю, когда все оставляют меня одну,

Потому что так проще верить и созерцать.

Потому что «один» не имеет, как мир, конца.

Стоит только начать — разгорелась и понеслась,

Так другие находят их веру и ипостась.

Если сделать ошибочный шаг, я найду свою,

И поэтому (вряд ли поэтому)

Я стою.

Риделика

Ванда все продумала до мелочей. Это безумие, но она решилась. Она просто боится, что эмоции однажды найдут выход, разорвут ее изнутри и снесут на своем пути все. Она разбита, она опустошена, наполовину мертва. Она не должна так сильно его желать. Так отчаянно, задыхаясь, до смерти. Ванда решила: сегодня или никогда. Была не была. Она закроет гештальт, поставит в своей болезни точку.

Бартон в ее маленькой бруклинской квартирке впервые, и Ванда точно знает причину его визита. Ничего личного тут нет. Бартон настроен серьёзно, решителен — Фьюри ему все передал. Ванде это только на руку. Ее решение послужило и маленькой хитростью, манипуляцией. Ну, а что? Ни дать ни взять — ведьма.

Ванда торопит Бартона закрыть входную дверь: она только из душа — лживое «прости, я не ждала гостей, но ты проходи, Клинт, проходи» — и ей дует. Клинт в штатском: потертые джинсы, синий свитер из джерси. Такой простой и такой уютный, надежный. Ванде хочется уткнуться в его грудь, спрятать лицо, а она небрежным тоном хозяйки предлагает ему налить им обоим выпить. Взмах руки в сторону кухни: «Мой мини-бар там». Ей отчего-то мерещится запах скошенной травы и свежеиспеченного хлеба — тихая размеренная жизнь. Внезапно хочется, отбросив всю решительность, убежать, но Ванда хорошо усвоила: от себя не сбежишь, никуда не денешься.

Клинт возвращается с двумя бокалами шардоне-совиньон — ее любимое вино насыщенно-пурпурного оттенка. В глазах Бартона проскальзывает удивление: Ванда не утруждается тем, чтобы привести себя в порядок. Ее длинные волосы, потемневшие от воды, переложены на плечо, и капли стекают по светлой коже. Тело перехвачено полотенцем, не слишком широким, доходящим лишь до середины бедра и открывающим сильные стройные ноги.

Полотенце летит на пол. Ванда смотрит на Бартона и слегка улыбается — он на нее смотрит во все глаза. Она хороша, даже разбитая, даже истерзанная противоречивыми чувствами изнутри, а снаружи — само совершенство. Ослепляющая нагота, плавные линии и изгибы — кто к такому соблазнительному зрелищу останется равнодушным?

Как ни в чем не бывало Ванда перешагивает полотенце и подходит к Бартону, потерявшему дар речи. Забирает из его рук свой бокал, только чтобы пригубить слегка, ощутив приятный вкус, и отставить бокалы — свой и его — в сторону.

— Ванда, что ты де… — Закончить Бартон не успевает. Алая Ведьма жадно терзает его губы, прижимаясь к нему всем своим молодым телом.

Лаская его в поцелуе, забирается под свитер теплыми ладонями, поглаживая твердый пресс, — мышцы напрягаются от ее прикосновений. Ткань его одежды шершавая, покалывает, но Ванда не замечает — у нее голова идет кругом.

— Ванда… — Она слышит свое имя будто издалека, на мгновение отстранившись. Протест в голосе Бартона ей кажется совсем неразличимым, и Ванда снова целует его.

Она сочетает в себе настойчивость и нежность, решительность и доверчивость. Так отчаянно льнет к нему, и Клинт не замечает, как руки смыкаются на ее теле. Кожа под ладонями такая шелковистая, гладить ее — сплошное наслаждение. Каждое движение широких ладоней отдается сладкой истомой там, где Клинт касается ее, и жар охватывает все тело Алой Ведьмы. Его эрекцию сдерживает натянувшаяся джинсовая ткань, но Ванда все прекрасно чувствует и прижимается еще сильнее. В ответ Бартон теснее сжимает ее ягодицы в своих ладонях. Инициатива в поцелуе теперь принадлежит ему, и Ванду вместе с желанием охватывает пьянящее чувство победы: Клинт хочет ее, он не устоял.

Но стоит только порадоваться, как вдруг разом все прекращается. Он отстраняется, и Ванду будто окатывает холодным воздухом. Клинт обходит ее, подбирает полотенце и бросает прямо ей в руки. В его глазах больше нет желания — только холодная суровость.

— Но почему? — Она смотрит на него, кутаясь в полотенце, которое совсем не спасает от холода. Ребенок-ребенком, наверное, думает Бартон: все понимает, но спрашивает. Ванда действительно все понимает, но ей нужно услышать. От него. — Я утром сказала Нику, что ухожу из Мстителей, — зачем-то добавляет она, будто этот факт как-то спасет ситуацию.

— Ты молодая, красивая, и сложно устоять перед этим. — Слова, которые должны служить утешением, в тоне, режущем воздух, как лезвие, звучат почти как приговор. — Но я люблю свою жену и не намерен ей изменять. Выбери кого-то другого, Ведьма. — Бартон резок, отчитывает ее, как нашкодившего ребенка, и Ванде хочется провалиться сквозь землю от унижения, но она продолжает стоять, гордо выпрямив плечи. — Ванда, что ты делаешь? — Теперь Клинт не скрывает удивления (конечно, ведь он ничего не замечал).

Подходит к ней, всматриваясь в глаза, словно пытаясь понять. Совсем недавно она была поломанной девочкой, горько переживающей потерю брата, а теперь так расчетливо его соблазняет. Но какова доля ее вины в том, что утешение было выбрано неправильно?

Ванда молчит. Сцепив зубы, вздернув подбородок, упрямо молчит и глядит на Бартона так, словно пытается испепелить взглядом.

— Глупая девчонка! Чтобы завтра была на тренировке! Твою отставку Щ.И.Т. не принимает! — бросает Клинт и идет мимо нее прочь.

— Я поднимаю алый флаг, Бартон, — с трудом шепчет Ванда ему вслед. Через мгновение раздается хлопок двери. Хорошо это или нет, но Клинт ее не услышал.

Ванда подхватывает бутылку вина, набрасывает плед на голые плечи и падает на диван. Пьет дорогое вино, реквизированное из запасов Старка, глоток за глотком, прямо из бутылки. Ей все еще мерещится запах скошенной травы и свежеиспеченного хлеба. Но, кажется, дышать становится легче. Все прошло так, как она и предполагала. Все, кроме одного: отставка, похоже, не состоялась.

Идеальный, правильный — чтоб его! — Бартон!

У Алой Ведьмы странные методы лечения: алым флагом бросить себя в его объятия — считай, к ногам — лишь на мгновение усомнившись, что он не выстоит. Методы странные, но главное — действенные.