Сказка о дохлой любви (гет)

Вторая легенда о фильтрах

У любви и денег немало общего. В частности, любовь тоже не пахнет.

Даже когда она дохлая.

Вряд ли кто из нас хоть раз морщил нос, унюхав издохшую на обочине любовь. И ни один патологоанатом не вскрывал ее подпорченную тушку. Консервы вскрывали, бывало, вены тоже, под не слишком твердую руку еще и не то вскроешь, а что же касательно любви, вот что б вы знали — таки нет, как говорят в Одессе, которая тут совершенно не при чём, хотя и тоже расположена у моря.

Как и Приют Имена Потерявших, что стоит у самой кромки чёрной воды. Его стены сложены из нарушенных клятв, а в окнах вместо стекол — осколки иллюзий. Скажете — странный выбор строительного материала? Ничуть. Строили из того, что было под рукой, а предзакатные штормы редко приносят что-либо, кроме обломков.

Волны в белых барашках пены бились о гулкие чёрные камни за стенами этого дома, ветер ерошил золотистый песок. Там жёлтое солнце, зелёные звёзды и зеркальное небо, в котором отражается синее море и черные скалы. А вот отражения Приюта и его обитателей вы не найдёте — ни у настоящих талисманов, как и у привидений, отражения нет.

Но не всегда жёлтое солнце было жёлтым, а песок — золотым. До того, как появилась здесь Ника Пилопонтийская, имя терять не желавшая, чёрным было здешнее небо, и солнце чёрным, и даже барашки на волнах — чёрными тоже. И никому не приходило в голову, что может быть иначе.

У мёртвой любви не бывает других цветов.

Но Ника, весёлая златокрылая Ника, тогда еще не Аптерос, сказала, что все это — чушь!

Она взяла мокрую тряпку и протерла закопченное небо, а звезды начистила зубным порошком. Она содрала ржавую окалину с местного солнца и выкрасила его канареечно-желтым, а в бесцветное море вылила вёдер двадцать чернил. Она не любила чёрный цвет, маленькая весёлая Ника, и не хотела, чтобы всё вокруг было мёртвым. Она не была мёртвой сама — может, поэтому?

... Она появилась там во время предзакатного шторма, когда бесцветные волны выбрасывали на чёрный берег обломки чьих-то надежд. Она пришла пешком, подметая золотыми крыльями чёрный песок.

Её не выпихнули в этот одноцветный мир с чёрных отвесных скал, она пришла сама.

Ей было все равно, куда идти, лишь бы идти долго. Потому что пыталась она уйти от себя, и чем дальше — тем лучше. Но чем дальше — тем больше уходила она в себя, а, уходя, постепенно в себя приходила...

В себя она пришла немножко раньше, чем в Приют Чужих Талисманов, и потому никто никогда так и не узнал, через что она прошла, не пройдя через смерть.

Сильной она была, маленькая веселая Ника. И даже там, в большом светлом мире, оказалась гораздо сильнее Того, Чьей-Любовью-Она-Была. Что само по себе опасно для всякой любви. И он знал об этом, что опасней стократ. Но он странным был, Тот, Чьей-Любовью-Она-Была, и ни разу не попытался её убить.

Любовь убить непросто, по живучести она далеко превосходит кошек и уступает первенство только надежде, та вообще сродни тараканам — лезет изо всех щелей и истреблению не поддается даже теоретически.

Но пытаются. Душат, травят, режут, жгут, а наиболее ушлые — спихивают с высоких черных скал. Людям свойственно бояться тех, кого они не могут понять. И убивать — тех, кого они боятся или не понимают. От фобии до фагии расстояние невелико — один шаг в две буквы.

Но Тот, Чьей-Любовью-Она-Была, был не такой. Он не боялся своей любви. Может быть, именно поэтому она и не умерла до конца, когда он умер. А, может быть, она не умерла потому, что, в общем-то, никогда не была его родной любовью.

Ей было шесть, когда её, сломанную и брошенную за ненадобностью, подобрал и сделал своею молчаливый черноглазый карапуз трёх лет отроду, но это уже другая история...

Он так и не успел никого полюбить конкретно, черноглазый и неприспособленный, он слишком любил этот мир целиком, синее небо и желтое солнце, чёрные скалы и даже Гавань Зеленых Звезд.

И людей, считая их всех хорошими.

Он любил слишком многое и слишком сильно, Тот, Чьей-Любовью-Она-Была, а такие долго не живут.

Она не стала пытаться стать чьей-то еще. Любовей и так слишком много. А вот талисманов — мало. Да и те, что есть — не живые. А много ли удачи может принести талисман, которому всё равно?

Впрочем, об этих высоких материях не думала она тогда, она просто шла, всё ускоряя шаг, шла, забыв, что умеет летать и пытаясь забыть обо всем остальном, шла быстро, почти бежала, задыхаясь, по остановившемуся времени как по ступенькам, шла долго, не понимая ещё, что идет она туда, где живут неживые, потерявшие право называться любовью.

Лишние.

Любовь должна быть одна. Всегда. Везде.

Если, придя к знакомым, вы обнаружите в их дружной семье сразу двоих вполне самостоятельных представительниц этого склочного племени — значит, дело идет к разводу. Две любви под одной крышей ужиться не способны.

Две живые любви.

Однако же очень редко случается так, что у двоих с самого начала любовь одна, общая. Чаще бывает, что у каждого она своя. Иногда они оказываются настолько разными, словно детали конструктора или мозаики, что идеально дополняют друг друга, не соприкасаясь.

Но чаще встретившиеся бывают похожими.

И тогда та, что сильнее, подминает под себя более слабую и спихивает её с чёрных скал, предварительно выдрав у побежденной соперницы всё, что понравится — шмотки, клок волос или часть характера. По праву сильного. Да и зачем, скажите, талисману характер? Лишнее это. Вот и начинает тот, чья любовь давно уже стала чужим талисманом, узнавать её черты в оставшейся, вот и приходит он к выводу, что любовь его вовсе не умерла, а просто слилась с чужою любовью.

Трудно поверить в смерть любви, еще труднее — с нею смириться.

Потому что любовь — вещь в умелых руках просто бесценная. Как своя, так и чужая, это без разницы, нужно только точно знать, в каком случае на какие кнопочки и в какой последовательности давить.

И все.

Руководство по основным принципам эксплуатации чужой любви — настольная книга любого современного молодого человека, мало-мальски озабоченного поиском не слишком холодного местечка. Разве что в школе менеджеров не преподают как обязательный предмет.

Впрочем, своя любовь — тоже вещь полезная, особенно ежели умело выбрать объект и, правильно рассчитав дальнобойность, ударить в нужный момент. Кто же из добрых и совестливых устоит?! А тем более посмеет ответить на удар, каким бы болезненным он не был, если нанесен он любовью?.. А уж какая из неё крыша славная получается — не мне вам говорить. Твори, что хочешь! Любая подлость, любое преступление — и тебя все равно оправдают. Мы давно для себя решили, что цель средств не оправдывает, но любовь-то ведь — дело совсем другое!

Кто же сравнивает Каина и Отелло?!

Но это, опять же, — другая история...

Так что же там о Нике?..

Ах, да, Ника...

Жила-была Ника. Маленькая такая Ника из рода талисманов. И только тем отличалась она от остальных талисманов, что приносила не просто удачу.

Она приносила победу.

Может быть, потому что живою была. Может быть, потому что верила свято — иначе и быть не может. Как бы там ни было, она единственная приносила победу.

Настоящую.

Безоговорочную.

Однажды она пожалела гордых людей, ведущих неравную и заранее обречённую борьбу среди полуразрушенных колонн и раскрашенных статуй. Она была очень импульсивной, эта маленькая Ника. И потому, не раздумывая ни секунды, слетела на беломраморные ступени, заляпанные алым.

И она принесла им победу. Как могли они не победить, если с ними была сама Ника?!

И в благодарность за это они обломали ей крылья.

Чтобы она уже никуда больше не смогла улететь.

Предусмотрительный они народ, эти греки.

И в странном мире опрокинутых ценностей, где подлость считается доблестью, они воздвигли храм в честь этого своего подвига…

И снова она пришла пешком в Гавань Зелёных Звезд.

На этот раз путь был более долгим.

И не шелестели больше по песку её золотые крылья...

Они очень её любили, эту маленькую весёлую Нику, сделавшую Чёрную Гавань Гаванью Зелёных Звёзд. Так, как умеют любить лишь имена потерявшие. Они бы с радостью пошли ради неё на смерть, если бы не были мёртвыми уже.

И, разумеется, ни на секунду бы они не задумались, убивая ради неё.

И потемнели от ярости лица, и потемнело небо от тысячи расправленных крыльев, но крикнула она "Нет!", топнув ногой и вскинув к небу маленькие руки, и крик её погасил шелест крыльев и уже народившуюся Песню Смерти.

Нет, говорила она, нет и еще раз нет! Мы не для того рождены, и даже здесь оказались лишь ради любви, той, другой, уцелевшей, более сильной, а, значит, более правильной.

А любовь не должна убивать.

Мы — талисманы, мы удачу приносим и смерть приносить не должны. И правы эти греки, говорила она, зажмуриваясь и повышая голос, да, черт возьми, они правы — нельзя быть талисманом, оставаясь в стороне! Нельзя помогать свысока, говорила она, сжимая маленькие кулачки, торопясь, потому что боялась не успеть сказать самого главного.

Мы должны быть среди них.

Среди них и такими же, как они.

Мы должны быть неотличимы, а помощь наша — незаметна. Они не должны нам поклоняться и воздвигать в нашу честь храмы. Они не должны в нас верить. Они не должны о нас помнить...

И когда будет так — вот тогда и только тогда станем мы настоящими талисманами, так говорила Ника Аптерос, крыльев лишённая, но имя терять не желавшая.

И слова её разбивались о зеркальное небо и падали в тёмно-синюю воду, и ловили их имена потерявшие, словно осколки драгоценных камней, и зажимали в ладонях — на счастье. Кто сказал, что талисманам не нужны свои талисманы?

И оживлялись неживые лица смущением уходящей ярости, и опускались, становясь невидимыми, крылья.

И появлялись первые Талисманы. Настоящие ТАЛИСМАНЫ, я имею в виду.

Фильтрами их назвали позже.