Астрономическая башня (джен)

Малфой ненавидел Поттера. Поттер Малфоя презирал. Так было правильно, закономерно и, кажется, задолго до их рождения предопределено мирозданием, отправившим их на разные стороны доски. Так было до войны.

После неё сил ни на ненависть, ни на презрение уже не было ни у кого. Грудь распирало тоскливое желание выть на луну, погибшие исправно приходили в каждый сон, превращая его в мучительный кошмар, а вкус победы во рту предательски отдавал не горечью даже — кровью.

Хрупкий мир стремительно исцелялся после минувшего ада. Куда медленнее исцелялись души.

Их выпуск — разбитый, искалеченный — отправили в Хогвартс, заканчивать потерянный в страхе и смерти год. Их осталось ничтожно мало — многие погибли, многие не пожелали возвращаться в замок. А вернувшиеся старательно, но совершенно безнадёжно играли в игру «Всё в порядке, ничего не произошло». Вот только игра выходила из рук вон плохо, и всерьёз в неё не верил никто.

Они встретились на вершине Астрономической башни в глухую беззвёздную полночь. Через неделю после приговора Люциусу. Малфоя туда привело рвущее изнутри отчаянье, что занесло на крышу Поттера, он не сказал бы и сам.

Малфой, едва увидев Поттера, в приступе удушливой ярости замахнулся для удара. Драки хотелось смертельно. Обычной маггловской драки, до крови и синяков. Но тут он взглянул в зелёные глаза напротив, наполненные жуткой, давящей пустотой, копию которой он каждый день видел в своих собственных глазах, — и рука опустилась сама.

Остаток ночи они провели в полном молчании, сидя прямо на полу у парапета и глядя в лениво светлеющую даль.

Они не обсуждали учёбу, не препирались, не пытались друг друга поддержать. Не делали ничего, что делают обычно друзья или просто знакомые. Они даже почти не разговаривали — слова были не нужны им, они всегда только портили всё между ними. Но если одного до звёздочек в глазах доставали всеобщее восхищение и приторно-сладкая лесть, а другого — презрительные или, того хуже, жалостливые взгляды, они поднимались сюда. И на головокружительной высоте вели вечный диалог из кривых усмешек, больных взглядов и совсем редко — из ядовитых, выворачивающих наружу слов.

Героя и Предателя, их и не думали искать вместе, да ещё и здесь.

А они, сломанные каждый своей войной, постепенно собирались по осколкам почему-то только вдвоём. Быть может, потому что так им неоткуда было ждать поклонения, ненависти или лживого участия. Они знали друг о друге всё самое гадкое и мерзкое, то, что никогда не показывают друзьям — и смысла в озвучивании очевидного, в стремлении унизить, ударить, растоптать давно уже не было.

И только здесь, где заново отстраивающие свою жизнь живые не заглушали насильно память о мёртвых, где не перехватывало горло от случайно обронённых фраз, где можно было зализывать свои раны неторопливо, не пытаясь угнаться за миром вокруг — только здесь, в месте, пропитанном воспоминаниями о начале войны, и получалось нормально дышать.

Только здесь наконец пришло безнадёжно опоздавшее понимание: они так и не смогли стать друг другу по-настоящему врагами, уже едва ли смогут стать друзьями, но у них слишком много общего, чтобы остаться друг для друга никем.