Испить чашу до дна (джен)

Стоит человек и смотрит на свет.

Он старше тебя лишь на несколько лет.

Судьба пошутила с ним скупо и зло:

Сгореть за других — его ремесло…

Наступает вечер, и небо над Иерусалимом довольно быстро окрашивается сначала в ярко-багряный, потом лиловый, а затем и густо-синий оттенок. Улочки города заполняет вечерняя прохлада, звуки становятся глуше и отдаленней. Достойное завершение славного дня.

Один за другим просыпаются, озаряя небосвод, далекие светильники звезд; и точно так же, как и в небесной обители, один за другим загораются огоньки в окнах глинобитных домов и на отдаленном вале городской стены. Время, когда горожане заканчивают вечернюю трапезу и благодарственной молитвой завершают полный забот день.

Сегодня моления эти как никогда исполнены воодушевления и исходят, кажется, от самого сердца. Час за часом приближается великое празднество, последний день недели благословенного Песаха*. День, значимый и близкий сердцу каждого праведного иудея. День, оповестивший всему миру об избранности их народа, сближающий ныне живущих со славными деяниями прошлого, помогающий ощутить себя малой частицей великого царства, благословленного самим Всевышним.

Вечерний город полон шепота и брожения. Для кого-то близость великой Субботы — повод собраться у домашнего очага с ближними, ощутить единство и возблагодарить Создателя за все, содеянное для Израиля и для них лично. Для кого-то воспоминания о славном прошлом — лишь повод ощутить безобразие дня сегодняшнего и всем сердцем возжелать перемен, искренне веря, что они не омрачат великого дня, раз продиктованы благими намерениями. И лишь немногие уединились от людской суеты, дабы вознести благодарность Создателю вдали от всех. Но такие странности никого не удивляют, много таких необычных паломников в земле Израильской.

И одна из поросших густой нетоптаной травой полян Гефсиманского сада становится местом молитвы небольшой группы паломников, отделившихся от остальных словно бы для совершения некоего таинства. Их спутники же терпеливо ожидают окончания молитвы, старательно подавляя зевоту и сонливость. День был долгим, знойным и непростым, и постепенно приближается время заслуженного отдыха.

Беседа же группы избранных мало напоминает как мирную безмятежную благодарность простых земледельцев, торговцев и ремесленников, так и воззвания с мольбой здешних поборников независимости. Сами паломники тоже не слишком похожи на своих вполне обычных попутчиков. Взоры их с тревогой, смешанной с восхищением, обращены к предводителю.

Его можно выделить с первого же взгляда, невзирая на внешне непримечательный вид, запыленные долгой дорогой одеяния и сандалии. Что-то, не объяснимое рассудком, помимо воли притягивает взгляд в этом рослом темноволосом мужчине средних лет с правильными благородными чертами лица и живым блеском темно-серых глаз. Стоя на коленях в центре поляны, он молится горячо и вдохновенно, как в предверии великого подвига, время от времени поднимая взор к небесам, словно ища в них поддержки угасающих сил. Напряженная поза его, чуть нервозные движения, словно не находящий места взгляд, блестящая даже в тусклом звездном свете испарина на лбу (хотя вечер довольно прохладный) помимо воли вызывают смутную тревогу. Кто же ты, беспокойная душа, не нашедшая покоя и умиротворения даже накануне великого торжества?

* * *

Ты поднимаешь глаза, и мы встречаем твой беспокойный ищущий взгляд. Взгляд, в котором в любой день горит живое пламя, огонь любви, веры и вечного искания. Ты — тот, кого прозвали Иисус Назарянин, пророк и целитель, о деяниях которого с беспокойством и даже страхом рассказывают во всех уголках страны. Тот, чьи слова помнят даже те, кто отрицает их и порицает тебя прилюдно. Человек, заставивший говорить о себе, молва о котором докатилась даже до царского престола… или же не совсем человек?..

Сейчас это неважно. Позади остался долгий трудный путь скитаний, покинутый родной дом и дорога, ведущая от селения к селению. Прошедший ранее тебя по непростой стезе пророка двоюродный брат Иоанн, чья трагически завершившаяся судьба не может не страшить и не вызывать сомнений в правильности выбранного пути, пусть и на краткое мгновение. Полные надежды и страха глаза, обращенные на тебя, и язвительные высокомерные речи твоих противников. И даже чудеса, объяснения которым не можешь найти даже ты. Да и не пытаешься, ибо неисповедимы пути твоего небесного Отца, и многое может совершиться по воле Его вопреки ограниченному человеческому разумению.

И этот долгий непростой путь должен завершиться здесь, в этом великом городе, равно полном благочестия и порока. Дорога сплелась в кольцо, как змея, кусающая собственный хвост, — и город, в котором началась твоя жизнь, вновь раскрыл для тебя врата. Но лишь врата, не сердце…

Проезжая по его улицам, ты смотрел в обращенные на тебя с немым восторгом глаза, слышал восторженные восклицания, именующие тебя едва ли не Царем Иудейским, ощущал невесомые прикосновения лепестков цветов, коими был щедро усыпан твой путь. Мир был переполнен великолепием и преклонением… а на душе было горько и пусто. Невеселая улыбка не сходила с твоих губ, но ты не смел их оспорить. Простецам нужен пророк, нужен царь, на кого они могли бы надеяться в своей непростой под двойным гнетом жизни. Тот, кто мог одним мановением руки преобразить их погрязшую в рутине жизнь к лучшему. Каждый из них мечтает о райских кущах — в этой или следующей жизни — оставаясь в душе все таким же жадным до денег, сплетен и прочих суетных забот, забывшим о ближнем в погоне за личным счастьем. Скажи ты им сейчас, что пришел менять не земной мир, а душу каждого из них, — многие бы услышали?..

Их было много, последователей, учеников, сподвижников… Они следовали за тобой из города в город, из селения в селение, не побоявшись даже нарушить уединение в пустыне. Они с жадностью внимали твоим словам — и ты вкладывал всю душу, все невеликие свои способности, дабы они поняли и услышали. Они внимали твоим словам, восхищались невероятно удачными сравнениями, красивыми оборотами — но многое ли коснулось души, воплотилось в жизнь? Тебе хотелось верить в лучшее, что старания твои были не напрасны — но память безжалостно возвращала тебя в тот миг, когда чудо сотворения пищи поразило твоих слушателей более самых проникновенных слов.

И все же ты пришел в этот город ради них — тех, кто слышал тебя, и тех, кому это еще предстояло. Ради своих учеников. Ты с легкой иронической усмешкой оглядываешься на них, как находящихся подле, так и скрытых от твоего взора за ближними деревьями и кустами. Люди разного возраста, разными путями зарабатывающие себе на жизнь, разных взглядов и воззрений, далеко не всегда близких тебе… Зримое воплощение целого мира, который ты призван сплотить, не оглядываясь ни личные симпатии и антипатии. Мира, который, прежде чем принять, отвергнет и постарается уничтожить тебя. Ибо не бывает легких путей к великой цели, а у Сына Божьего — тем паче.

* * *

И твой путь должен завершиться здесь. Сейчас. Ты еще не ведаешь, как именно это произойдет, но догадываешься о предстоящем тебе испытании. Великом испытании, достойном силы твоего духа и твоей великой Миссии. Ты всегда знал, чем должен завершиться твой путь, но говорил об этом ученикам легко и как-то отстраненно: как молодой беспечный человек говорит о предстоящей спустя много-много лет старости. Но любое «когда-нибудь» однажды наступает, и вот пришел твой срок. Прямо сейчас, и уже не отложить. Губы, запинаясь, произносят привычные слова молитвы, пальцы слепо шарят по земле, словно ища, за что уцепиться, а глаза с тревогой смотрят на небо в поисках приметного знака, знамения, подсказки, поддержки…

Но звездное небо молчит. Где-то в глубине сада чуть слышно напевает свою песенку соловей, журчит ручеек, питающий живительной влагой травы и деревья. Оживленно перекликаются цикады, предсказывая засушливый знойный день назавтра. Там — привычные умиротворенные голоса природы; здесь же — напряженная нервозная тишина, нарушаемая лишь твоим тяжелым учащенным дыханием да приглушенными зевками учеников, старательно, но безуспешно старающихся сохранить бодрость. Ты не можешь винить их: долгий, полный забот день мало-помалу дает о себе знать, и даже самые благие намерения и порывы души понемногу сдаются велениям усталого тела. Бренная плоть, сотворенная из праха земного и приковывающая человека к земле…

Ты не можешь винить их — ибо и в тебе, под личиной уверенности в своей великой Миссии, заключена та же слабость, слабость не только тела, но и духа, слабость, в которую ты сам не хочешь верить. Но именно сегодня ты с видимым недовольством и страхом обнаруживаешь ее в себе. Непосвященные видят вдохновенного пророка, не ведающего ни страха, ни сомнений, устами которого говорит сам Всевышний. И лишь ты знаешь правду.

Зачастую тебя и вправду посещает божественное вдохновение: в миг благородного гнева против торговцев, сделавших храм местом поклонения золотому тельцу; в минуты исцеления болящих, когда ты сердцем и душой ощущал их страдания и страхи, и находил нужные слова для поддержки угнетенного духа; в день Нагорной проповеди, неугасимым светочем озаривший тебе и многим прочим вечные истины о Небесном Отце, его любви к людям и истинном служении Ему… Слова лились рекой, находя дорогу к сердцу каждого, тебя осеняло красноречие, коему ты сам потом дивился. И верил, что это чудо свершено не напрасно, в то, что твой Отец верит в тебя и всегда с тобой.

И эти благословенные минуты затеняли собой неизбежные сомнения и колебания, которые, несмотря ни на что, все же имели место. Дни, когда твоя сила подводила тебя, дни, когда ты Его не слышал… И поневоле спрашивал себя: а слышит ли Он меня? Страхи и сомнения не чужды и тебе, избранному Сыну Создателя. Страх, что твоя избранность — лишь иллюзия помраченного гордыней рассудка, а свершенные чудеса — лишь случайные совпадения. Такие моменты кратки и сокрыты от стороннего глаза, но они есть. И ты не можешь забыть о них, как бы ни старался.

* * *

Такие, как сейчас. Ибо сегодня, в канун великого празднества и не менее великих испытаний, тебе открыто будущее, и оно тебя страшит. Страшно идти в неизвестность, не ощущая поддержки и опоры, ведь твои ученики слабы духом и сами нуждаются в твоей помощи. Страшно быть преданным тем, кто был близок, кому доверял… Сердце твое обливается кровью при воспоминании об отщепенце — и даже понимание, что предательство это не останется безнаказанным, не может радовать. Ибо всегда горько разочаровываться в близких, к которым успел привязаться, — и с кровью, с мукой отрывать их от своей души.

А более всего мучительно осознавать, что те, ради кого ты идешь на испытание, наверняка не оценят его. Может быть, когда-нибудь… смутная надежда живет дольше самого человека, но она так хрупка. А сейчас… сейчас ты один против враждебного тебе мира. И даже ощущение избранности не спасает от ледяного холода одиночества. Ты отдал все силы и душу своему призванию и своим ученикам, стремясь вселить в них уверенность в пути. А кто поддержит тебя, сейчас, когда это более всего необходимо? Пустота молчит…

Нахлынувшие исподволь воспоминания еще больше подрывают твои невеликие силы. Где-то там, за горизонтом, в маленьком городке, ставшем родным, остался домик твоего названого отца Иосифа. И матери… Ее образ, вставший перед глазами, иглой пронзает твое сердце, срывая с губ почти неслышный стон. Мама… Как она гордилась тобой, старательно скрывая неизбежную тревогу, как неохотно, но безропотно проводила в дальний путь, и не ведая, что ты не вернешься. А может, и осознавая… как знать?.. Не так давно минул день, бывший для тебя в детстве особенным — ведь именно тогда матери твоей явился небесный посланник с вестью о твоем рождении. С какой наивной гордостью и почти детской радостью рассказывала она тебе об этом чуде. Знала ли она, чем оно для нее обернется? И что день великой радости так скоро станет неразрывно связан с великой горечью и страданием?.. Такова расплата за все хорошее?! Будет ли иное?..

Ты приникаешь к земле, пальцы судорожно вцепляются в стебельки травы, губы, запинаясь, повторяют молитву снова и снова, но она не касается души и, кажется, не может оторваться от земли, отяжеленная твоими сомнениями. Страх, леденящая душу безысходность и горечь неизбежной утраты (и не одной) сжимают сердце раскаленным обручем, все сильнее, все непереносимее — и по капле тает вера, что ты в силах вынести предстоящее испытание. Мир сжимается до пределов трепетного тела — и ты уже не избранный Сын, ты обычный человек, плененный собственным страхом. Как горько и мучительно осознавать себя ничтожной песчинкой, бессильной что-либо изменить… или все-таки не бессильной?..

— Отец мой… — голос понижается до трагического хриплого шепота, — если только это возможно, да минует меня чаша сия…

Минутное малодушие выплескивается в словах и словно бы ослабляет оковы. Ты сталкиваешься взглядом с Симоном. Один из первых учеников, нареченный тобой Петром, в знак того, что вера последнего тверда, словно камень… Теперь-то ты знаешь, что и он не избежит минуты рокового сомнения, устрашится гибели и покинет тебя в трудный час, подобно прочим.

Но сейчас… сейчас Петр смотрит на тебя со смесью восторга и стыда во взгляде, из последних сил перебарывая липкую дремоту. И этот взгляд словно вытаскивает тебя из трясины. В душе поднимается обжигающей волной мучительный стыд за недавнюю слабость. Будь что будет, ты не имеешь права отступать. Сейчас, на пороге свершения. Они ведь тоже оставили дома и семьи, покинули привычные занятия и образ жизни, чтобы последовать за тобой, прежде не известным им человеком. Поверив в тебя… И ты не можешь предать их веры.

На миг тебя посещает видение: словно на тебя обращены взгляды не только троих избранных твоих учеников, но и множество иных, незнакомых; словно огоньки на небе и вдали превратились в смутные не различимые в темноте лица, смотрящие на тебя из безвременья, наполненные тревожным ожиданием… Словно весь мир ожидает твоего ответа — и ты не можешь его подвести. Равно как и своего Отца, верящего в тебя. Даже ради матери. Ради друзей. И уж тем более — ради своей слабости, не стоящей упоминания…

— Пусть будет так, как пожелаешь Ты, а не как хочу я, — с ощутимым усилием, перебарывая себя, произносишь ты, и с каждым словом с души словно падает камень, делая ее легче и свободнее. Ты медленно, с трудом выпрямляешься, отряхиваешь руки. Взгляд твой скользит по теням близких деревьев и задремавших учеников. А слух впитывает дыхание уходящей ночи. Издалека доносится глухой ритмичный стук сандалий, наверняка принадлежащих посторонним. Не имеет значения. То, что должно свершится, произошло. Но ты не бежишь от неизбежного. Не потому, что это бессмысленно и бесполезно, нет, — а потому, что это твой осознанный выбор. Ты учил своих последователей добру и милосердию, а также верности данному слову и своим идеалам. Настало время подтверждать свои слова делом. Чем бы оно для тебя ни обернулось.

Тени приближаются. На их фоне ты видишь блеск оружия, в их резких движениях угадывается угроза, но ты не боишься. Жребий брошен, и дороги назад нет. Чаша должна быть выпита до дна, сколько бы яду в ней ни содержалось. Петр поднимает на тебя чуть испуганный недоумевающий взгляд, а ты ободряюще хлопаешь его по плечу, говоря что-то утешительное. И медленно, словно нехотя, поднимаешься на ноги. Навстречу неизбежной судьбе, выбранной тобой…

_______________________

* Песах — главный иудейский праздник в память об Исходе из Египта, израильская Пасха