Этот день (джен)

В этот день Эдвард Ремус Люпин, которого все называют не иначе, как Тэдди, умирает.

Какая-то физическая оболочка продолжает жить. Спускается в Большой Зал, садится за стол Пуффендуя и даже привычным жестом откидывает отросшую челку со лба. А внутри... звенящая пустота.

От такой начинаешь терять слух.

В этот день в Хогвартсе неизбежен праздник. Зеленые гирлянды развешены на окнах, они соединяют под потолком колонны. Они соединяют людей. Уроки отменены.

В вазах, больших, сине-белых толстых вазах, стоит неувядающая синяя сирень. Маленькие цветочки выглядят так хрупко, что кажется, они упадут при мельчайшем порыве ветра.

В этот день все такое. Синее. Из года в год.

Так и его смерть. Маленькая, незаметная, невзрачная. Пустая. Ежегодная болезненная смерть.

В этот день грудь сжимают невидимые тиски. В этот день даже синий становится черным.

Тэд трясет головой. Его волосы, всегда такие яркие и необычные, обыкновенными черными прядями падают на уши.

Хочется убежать от всего этого. Скрыться. Прогнить в гранатовом дыме магловских сигарет.

У Черного озера в такие дни собирается много народу. Но Тэдди знает, что у камней люди не ходят. Тэдди привык, что этот день он проводит среди молчаливых серых глыб.

Хотя, в чем состоит великое отличие равнодушных людей и равнодушных камней? Последние хоть молчать умеют.

Тэдди пробует писать реферат для Флитвика, но не может — перо ломается в руке, и чернила темными разводами растекаются по пергаменту. Окрашивают трещины на коже. Капают на гладкую поверхность камней. Стекают в озеро.

Черное создано для черного. Цветное же живет для цветного.

Тэдди сползает по камню вниз, к самой кромке воды. Стягивает неизменные красные кеды. Немигающим взглядом осматривает разноцветные, разномастные носки, а потом резко стягивает и их тоже.

Касается босыми ступнями холодной воды, похожей на чернила. Странно, но ноги не окрашиваются в черный, как ладони. А жаль.

Пальцы ног мерзнут. Пятки скользят по мокрым камням.

В этот день хочется уйти под воду. Задохнуться по-настоящему. Все равно воздуха не хватает.

Тэдди идет вперед. Спотыкается, но идет. Подвороты старых порванных джинсов намокают первыми, тяжелеют от скопившейся в них влаги. Лодыжки, колени, бедра.

Когда вода доходит до пояса, он останавливается.

Солнце настолько яркое, что это больно режет глаза.

Опять этот день. Опять неизменное солнце. Опять потерянный мальчик, стоящий одетым по пояс в воде, не обращающий внимания на мир вокруг.

Огромное озеро, похожее на черное стекло под синим куполом. Красные потрепанные кеды на камне. Откинутая в сторону школьная сумка, набитая шоколадом.

Тэдди смотрит на все это, на треугольники башен Хогвартса в дымке, на изумрудно-синие деревья Запретного леса, на черную воду, сквозь которую не видно его ног, смотрит, а потом закрывает глаза.

Кажется, что его выдергивают из его реальности. Поворачивают самый мощный хроноворт и откидывают назад.

И он слышит мальчишеский смех.

— Ремус, хватит поглощать шоколадных лягушек, оставь что-то нам! Верно, Бродяга?

Силки вокруг легких обвиваются сильнее. Сжимают. Ломают ребра.

Тэдди зажмуривается.

Миг — и поначалу кажется, что ничего нет. Что просто ветер воет в голове.

А потом:

— Дора, а мама не убьет тебя, если узнает, что ты пойдешь на мракоборца?

Силки с хрустом переламывают последние ребра и стискивают легкие с новой силой.

Ногти впиваются в кожу ладоней так сильно, но, наверное, на ней останутся следы-полумесяцы.

Тэдди закусывает губу.

В этот день у этих камней многое что происходило.

Мгновение — и не слышно веселого хохота мальчиков или перешептывания девчонок.

Где-то рядом горят деревья. С треском на землю падают ветки. Дым исчезает в чернильном небе незаметной дымкой.

В ушах — отзвуки прошлого. Крики. Вспышки. Слезы.

Люди забывают. Камни помнят.

Кажется, силки уничтожили ребра. Они подползают к горлу.

Тэдди распахивает глаза. Мир, его мир возвращается.

Потерянный мальчик в намокшем желто-черном свитере выдыхает, в который раз оглядывая привычные места.

Вытаскивает руки из холодной воды, резко поднимает их к волосам. Зарывается в них пальцами.

А потом — и посторонний наблюдатель никогда не заметил бы момента этой резкой перемены — сгибается пополам в немом крике.

Тут все немое. Все молчит. Ничего не рассказывает. Не сплетничает. По словам этого места не написать историю. Эту историю нужно узнать у него самому.

Мальчик, потерянный юноша, который ненавидит этот день. Ненавидит.

В тот момент, когда люди во всем мире поднимают в воздух свои палочки — светлые и темные, и зажигают на их кончике маленький огонек, Тэдди Люпин промокает насквозь, ломает ребра и терзает легкие. Капли воды на его лице не отличить от капель слез, а чернильные разводы на щеках выдают в нем студента, не окончившего школу, но уже натерпевшегося многого.

Потерянный мальчик, которого все узнают по ярко-бирюзовым волосам, в этот день становится невидимкой.

Потому что это у них семейное — любовь к ярким краскам. Это семейное — тонны шоколада, которым пачкаешь пальцы и потом облизываешь их. Это семейное — быть одиноким среди толпы людей.

В конце концов, любому человеку нужен человек. Что еще важнее — любому человеку нужна семья.

Тэдди поднимает покрасневшие глаза к синему небу.

Небо — оно сильнее, чем вода. Оно не отражает прошлое. Оно показывает будущее.

Но в этот день Тэдди не нужно будущее. Ему не нужно прошлое. Ему не нужно настоящее.

Они причиняют боль, которую не излечить магией, лекарствами, временем. Именно поэтому в этот день Тэдди неизбежно умирает, потому что его нет. Ни в прошлом, ни в настоящем. Его не в будущем.

Он есть внутри самого себя.

И именно поэтому в этот день Тэдди Люпин неизбежно продолжает жить.