Рейтар с таким именем не числится (джен)

Капитан Вильгельм Капперсберг любил, когда ему подчинялись беспрекословно, не задавая глупых вопросов, и поэтому когда ему в подчинение попал своенравный Франсуа-Александр Тео, он потерял весь покой. Юноша, изъясняющийся на великолепном французском и на таком же прекрасном немецком, выводил его из себя своими выходками и милой, но дерзкой улыбкой. То ли пруссак, то ли француз, он постоянно делал из него посмешище для всего эскадрона.

Вильгельм знал: Франсуа это не со зла; он вовсе не хотел ставить капитана в неловкое положение, это получалось само собой. Только вот злиться на него меньше Капперсберг не переставал, потому что некоторые выходки Франсуа переходили все границы. Удивительно, но его не исправляли ни карцер, ни выговоры, ни дежурства. Капитан уже даже подумывал, а не заставить ли строптивого юношу чистить всех лошадей подразделения, число которых переваливало за сотню, когда произошли один за другим события, в корне изменившие и его представление о Франсуа, и наказание.

Во-первых, на имя капитана вдруг пришло письмо из Франции. Капперсберг был испуган и удивлен, когда его вызвали к начальству и вручили конверт, устроив при этом самый настоящий допрос. Во-вторых, на конверте была написана фамилия Франсуа, значит, письмо было от родственников этого мальчишки. «Уж не случилось ли ничего в семье? — встревожено подумал Вильгельм, крутя в руках конверт. — Хороший же будет подарок на Рождество…».

Франсуа пришлось вызвать к себе в кабинет, чтобы не объявлять плохих новостей при всех и, в случае чего, утешить. Конечно, юноша своенравен, но ни одно живое существо на свете не заслуживает безразличия. В том, что вести дурные, Капперсберг не сомневался: на имя Франсуа не приходили никакие письма до этого момента, прошлое Рождество он встретил даже без открытки, что немало удивило Вильгельма.

Опасения капитана подтвердились, Франсуа пришел в ужас, увидев обратный адрес и свою фамилию. Юноша смертельно побледнел и даже шатнулся, глядя на конверт с таким перепуганным видом, что у Вильгельма дрогнуло сердце. Он хотел было вскрыть письмо и прочитать его вслух, как было положено по уставу, но Франсуа вдруг резко прыгнул вперед и вырвал бумагу из его рук. Он бросил бы ее в огонь, если бы Капперсберг не успел схватить его за запястье и удержать.

Конверт с едва слышным стуком упал на пол, а Франсуа застыл, порывисто дыша и не смея вырываться. Содержание письма объясняло столь странную реакцию. Оно было от дяди Франсуа, Рене Тео. «До меня дошли сведения, что предположительно в вашем эскадроне служит в чине рейтара мой пропавший племянник, Франсуа-Мерсан Тео семнадцати лет отроду…» — выхватил цепкий взгляд капитана. Дальше можно было не читать, и так было ясно.

— Как смели вы поступить на службу в чужой стране, под чужим именем, накинув себе два года?! — Вильгельм до синяков сжал запястье Франсуа. — Отвечайте!

— Это моя страна и мое имя, — Франсуа гордо вскинул голову. — Я родился и рос в Потсдаме, имя меня заставил менять дядя. Мой капитан, за мной лишь одна вина: я не сказал свой возраст!

— Молчать! — рявкнул на него Капперсберг, заходясь пятнами от гнева. — Ты еще будешь возражать?!

Франсуа не отвел взгляда, как делали это многие подчиненные. Он смотрел ему в глаза со спокойной уверенностью, без страха и содрогания. Эта смелость, граничащая с наглостью, взбесила капитана окончательно. Если бы Франсуа испугался и молил бы о прощении, то он бы ограничился только выговором и в очередной раз гауптвахтой, но всякому терпению иногда приходит конец.

— Клянусь, я научу тебя слушаться. Кто ты такой?! Котенок, у которого еще молоко на губах не обсохло. Только посмей мне еще в чем-то перечить! — процедил Вильгельм сквозь зубы.

— За мной лишь одна вина, мой капитан, — упрямо повторил Франсуа.

На шум в кабинет заглянул секунд-лейтенант. Он изумленно замер, а затем хотел незаметно прикрыть дверь и выйти, но Капперсберг заметил его.

— Шпицрутен на конюшню, — коротко приказал он.

— Слушаюсь, — лейтенанта как ветром сдуло.

От слова «шпицрутен» обычно ломались самые упрямые. Любой, кому выпадало на долю это наказание, потом старался его избегать — у Капперсберга была тяжелая рука, и длинный гибкий прут в его руках превращался в страшное оружие. Выражение лица Франсуа не изменилось даже на секунду. В глазах как светилось, так и продолжало светиться упрямство и еще какое-то странное чувство, от которого Вильгельма даже дернуло. Капитан толкнул его перед собой в дверь, лишь бы не видеть этого взгляда, от которого у него сами по себе опускались руки.

Франсуа не молил о пощаде ни до наказания, ни во время него. Юноша не издал ни звука и не вырывался. Полнейшую тишину на конюшне прерывали только фырканье лошадей да свист шпицрутена, с противном звуком рассекающего воздух.

Вильгельм хотел ограничиться тридцатью ударами и моральным давлением, — наказание проводилось перед всем эскадроном, — но Франсуа своим молчанием удвоил количество ударов. «Я тебя заставлю крикнуть, — со злостью думал капитан. — Как воды в рот набрал, упрямец!..».

Франсуа так и не вскрикнул. Даже когда Капперсберг напоследок стегнул его так сильно, что рассек кожу, он не застонал. Юноша до крови искусал себе губы, а чтобы слезы не текли по щекам, крепко зажмурился. Стоило развязать ему запястья, как он бессильно упал на колени, чуть не ударившись лбом об столб. Вильгельм сначала решил, что он потерял сознание и приказал двум унтер-офицерам отнести его до дисциплинарной части, но к его удивлению юноша поднялся сам и резко выдернул руки у помогавших.

Как доложили ему вечером, до части он также дошел сам, и лишь когда за ним захлопнулась дверь, до караула донеслись тихие приглушенные рыдания. «Вот ведь гордый, смелый упрямец… — изумился Вильгельм, задумчиво рассматривая письмо дяди. — И ведь сбежал-то небось из упрямства… Либо далеко пойдет по военной службе, либо завязнет в каком-нибудь чине да так в нем и останется…». Необычное поведение и сложившиеся обстоятельства открыли ему другую сторону рейтара Тео. Юноша во всем эскадроне был любимцем за остроумные шутки и фантазию, он умел играть словами и составлять такие каламбуры, что кавалеристы со смеху валились из седел на землю.

Однако, оказывается, мальчишка умеет не только трепать языком. Вдобавок ко всему, пришли списки награждаемых, и имя Франсуа числилось в приставленных к весьма почетной награде. В войсках судачили, что сам король отметил его талантливым кавалеристом на смотре войск. Впрочем, награды из Фридриха Вильгельма второго сыпались, как из рога изобилия, король пытался завоевать симпатии, посему иногда получались весьма курьезные случаи.

«Видно, надо мне с ним поговорить, — Вильгельм потер лоб, размышляя. — Не просто так он упрямится…». Зашел он к рейтару только в ночи, когда выдалось свободное время. Франсуа лежал на соломе на животе, подложив под голову ладони. На губах у него была запекшаяся кровь, и внешний вид у него был, как у загнанного в угол волка или лисицы.

Услышав, как скрипнула дверь, он чуть приоткрыл глаза и взглянул на Капперсберга из-под ресниц. Вильгельм ожидал увидеть в его взгляде злобу, обиду, ненависть, да все, что угодно, а увидел прежнее упрямство и спокойствие. Особенность наказаний, в которых преобладала жестокость, в том, что они ломали дух человека и делали из него марионетку, Вильгельм прекрасно знал это. Франсуа был исключением из правил. В нем они пробуждали абсолютно противоположные качества.

— Лежи, — коротко приказал Капперсберг, заметив, что юноша шевельнулся. — Все равно не встанешь. Нужно серьезно поговорить и прояснить некоторые моменты.

Губ Франсуа коснулась тень улыбки, но он тут же ее снял. То ли улыбаться было больно, то ли он решил, что случай не подобает.

— Отвечай мне предельно честно. В первую очередь, отчего ты не сказал ни своего имени, ни откуда ты, ни своего возраста?

— Если бы я сказал свой возраст, мой капитан, меня бы отправили барабанщиком в пехоту, — едва слышно ответил Франсуа. — Я хотел в кавалерию. Свое имя я назвал, родился в Потсдаме. Все это так, и вы можете убедиться в правдивости моих слов. Я утаил лишь возраст, мой капитан…

— Ну хорошо, а отчего ты не сказал родным? — Вильгельм нахмурился. — Представь, что должны были испытать твои отец и мать, когда…

—У меня нет отца и матери, — неожиданно резко оборвал его Франсуа, затем, слегка стушевавшись, добавил: — Давно нет… Простите… А не сказал я никому лишь оттого, что никто меня и не отпустил бы.

— И правильно бы сделали, — заметил ему Капперсберг. — Мог бы служить во Франции.

— Не мог, мой капитан, — Франсуа грустно вздохнул. — Опекун, мой дядя, хочет, чтобы я пошел учиться на адвоката. Признаюсь — не хочу…

Вильгельм покачал головой, рассматривая юношу внимательным оценивающим взглядом. «Какой ж из тебя адвокат? Проиграешь в первом же деле из-за твоей принципиальной честности», — заключил он. Франсуа истолковал его выражение лица по-своему. Что-то дрогнуло в гордой душе юноши; не сломавшийся до наказания и во время него, он вдруг сломался сейчас, когда почувствовал, что все его мечты рушатся, как карточный домик. Откуда только взялись силы вскочить и упасть на колени перед растерявшимся от неожиданности капитаном, схватить его за руку и зашептать с горячей мольбой:

— Все что угодно, хоть снова розги, хоть карцер, хоть даже расстрел, только не отправляйте меня домой!.. Я жизнь свою готов отдать за эту службу! Все, что угодно, только не домой! Я снова убегу, уже сбегал! И буду убегать, мой капитан! Прошу…

Голос его сорвался, и он просто прижался лбом к ладони Вильгельма, судорожно вдыхая и борясь со сжимающими горло чувствами. Капперсберг озадаченно молчал, не забирая руку.

— С ума ты, что ли, сошел сегодня… — пробормотал он наконец, присаживаясь рядом. — Как же я могу не отправить тебя домой? Ну что тебя в солдаты несет, а?..

— Всю жизнь я мечтаю, мой капитан, быть похожим на своего отца, Александра-Тома фон Тео… Разрешите мне остаться, иначе мне придется распрощаться с моей мечтой!.. О, если ум, сердце и душа мои рвутся сюда, если не дрожит рука, если нервы крепки, неужели мне придется тратить весь свой пыл на штудирование трактатов и зубрежку неинтересных мне законов?!.. А если!..

— Ну вот… вот слезы… — Вильгельм покачал головой, сжав его руку. — Нет, нет… не дело это. Завтра же я отпишу, что…

— Нет-нет, бога ради, нет! — Франсуа вскинул голову, глядя на него блестящими глазами.

И снова его взгляд, полный необъяснимого чувства, заставил сердце капитана сжаться. «Упрямый, упрямый мальчишка! Что ж ты со мной творишь?.. — Вильгельм тяжело вздохнул. — Этак и баб начнем в армию брать… Тьфу ты!..».

— Ладно хоть ума хватило не на регулярную службу поступать, бестолковый… — произнес он уже вслух. — Подумаю, что с тобой делать.

Франсуа тихо вздохнул. Он бы и поступил как раз на регулярную, чтоб не могли вышвырнуть, да только для этого нужна была собственная лошадь, а ее у него не было. Вильгельм встал и, мягко освободив руку, вышел, оставив юношу стоять на коленях посреди карцера. Дверь за капитаном захлопнулась.

Вильгельм задумчиво прошел по коридору, даже не обратив внимания, что караульные сегодня растрепанные и в не начищенных сапогах. Он заперся в своем кабинете и принялся рассматривать письмо. «Семнадцати лет отроду… — прочитал он снова и даже усмехнулся, потянувшись за бумагой и пером. — Тьфу, котенок, а меня вокруг пальца обвел. Ладно, бестия… Попляшешь у меня. Считай рождественским подарком, Франсуа...».

Домой Франсуа действительно отправился, но лишь на следующий год, когда закончился контракт, а он уже получил орден «Pour le Mérite». В тот вечер Капперсберг уверенно вывел в ответ на письмо Рене Тео короткую записку: «Сожалею, в моем эскадроне рейтар с таким именем не числится».