Песнь для ушедших (джен)

      Сегодня удивительно хороший день. В Денериме прекрасная погода, светит солнце, поют птицы. Сквозь церковные витражи проходит свет. В такие дни на душе должно быть светло и радостно.

      В этот день такая благодать просто неуместна.

      Денеримская церковь почти пуста. Горожан из нее, видимо, предусмотрительно выгнали, а из более богатых и знатных прихожан мало кто удосужился ответить на приглашение королевы. Поминальная служба для Логэйна Мак-Тира, героя реки Дейн, отца королевы Аноры? Подумаешь. Денерим не помнит о делах давно минувших дней и даже не объявляет траур — так к чему спорить с этим и рисковать своей репутацией в глазах короля?

      Анора понимает, что отказ Алистера объявлять траур — не только каприз. Учитывая, что недавно натворили Серые Стражи Орлея — и что десять лет назад натворил ее отец, напоминать об этих двух вещах сразу было бы верхом неосмотрительности. Простые люди, может, и помнят своих героев, а вот знать относится ко всему этому куда прохладнее. Все вздохнули свободно, когда грозный тэйрн ушел в Серые Стражи. Из всей ферелденской аристократии только человек десять продолжали отзываться о нем хотя бы с долей уважения. Анора разослала им письма с просьбой посетить службу.

      Из десятка приехали всего трое.

      Королева обходит церковь, обменивается кивками с прибывшими эрлами и баннами. Те смотрят на нее сочувственно, и это немного раздражает. В последние дни Анора покрывала лицо толстым слоем пудры и краски, как завзятая орлесианка, чтобы не было видно покрасневших глаз и носа. Она раздосадована тем, что эта маленькая хитрость, похоже, не удалась.

      Анора с годами становится сентиментальной: лет десять она, возможно, не плакала бы по отцу так долго. Но тогда она была уверенной в себе, она чувствовала, что кто-то всегда будет стоять у нее за плечом. Теперь все уже не так. Это у Алистера есть дядья, готовые смиренно выслушивать его сарказм и давать советы. Анора для этого слишком умна.

      Но одинока. А теперь — одинока вдвойне.

      Церковные сестры зажигают свечи, готовясь начать службу. Их не смущает малое количество прихожан: главное, что эти прихожане знатны и щедры. Королева приказывает распахнуть двери церкви и пускать на службу всех, кто захочет почтить память героя реки Дейн. Банны и эрлы смотрят на нее — кто-то с удивлением, кто-то с сочувствием.

      Когда в церковь заходят, озираются и решают остановиться двое каких-то солдат — наверняка из тех, что когда-то служили под началом отца и навеки сочли его лучшим полководцем Тедаса — Анора почти радуется этому. Логэйн Мак-Тир был забыт столь многими, что каждый, кто помнит его подвиги, сам кажется героем.

      С церковной кафедры звучит Песнь Трансфигураций. Одна за другой зажигаются свечи; мягкие голоса сестер повторяют знакомые с детства слова.

      — Свет поведет ее по путям этого мира в другой. Ибо верит она в Создателя, и огонь — ее вода…

      Краем глаза Анора замечает черную тень у входа. Слегка оборачивается и видит путника, скромно пристроившегося за рядами скамеек. На сердце у нее становится спокойнее.

      «Все-таки приехал».

      — Не коснется ее страх смерти, ибо Создатель будет ее маяком и щитом, ее опорой и ее мечом…

      Королева невольно думает, что именно этим для нее был отец: маяком и щитом, мечом и опорой. По крайней мере, пока был жив Кайлан. Потом Логэйн стал Серым Стражем, его отправили в Орлей, потом, кажется, еще дальше — но Анора все равно инстинктивно чувствовала его поддержку даже за тысячи лиг от Денерима.

      Теперь все, что у нее осталось — это письмо с соболезнованиями от Инквизиции. В письме было столько лести в адрес отца, что он сам, наверное, посмеялся бы над этим потоком славословий. Королева представляет его глаза, его усталую улыбку… сколько же она не видела отца? Пять лет? Семь?..

      Заплакать на службе будет непозволительно — даже при столь малом количестве прихожан.

      — Много в мире тех, кто забылся в грехе, отчаялся и потерян навсегда, но тот, кто кается, в ком есть вера…

      «Создатель, во что еще остается верить? В доблесть, которая потеряла цену? В подвиг, который навсегда забыт? Или, может быть, в то, что Ферелден наконец пережил все свои несчастья, когда не стало отца? Алистер вполне может такое сказать, с него станется…»

      От наплыва гнева, скорби и страха у королевы слезятся глаза, но она продолжает равнодушно смотреть на пламя свечей.

      «Так мало зажгли, меньше десятка. Даже на этом экономят…»

      Слова Песни звучат и звучат, сливаясь в единый сторонний гул. Анора украдкой посматривает на пришедших и немного успокаивается, видя неподдельную скорбь на лицах прихожан. Сильнее всего, кажется, опечалены солдаты.

      «Отец был рожден для сражений — вот его и помнят лучше всего те, кто прошел с ним войну».

      Гул неожиданно стихает: служба закончилась.

      Королева хочет поблагодарить собравшихся уже за то, что они не побоялись прийти — но что-то ее удерживает. Гордость, наверное. Поэтому она лишь молча кивает и ждет, когда остальные покинут церковь. Все медленно расходятся, кинув напоследок печальный взгляд на зажженные свечи.

      Анора подходит к тому, кто вошел последним, и становится рядом с ним. Тот уходить не торопится: стоит, неотрывно глядя на пламя, и сжимает бледные запястья.

      Десять лет назад королева и не подумала бы, что именно он сможет разделить с ней ее горе, но сейчас ее это совсем не удивляет.

      — Алистер отказался объявлять в Денериме траур, — нервно говорит она, тоже сжимая ладони: ей хоть кому-то надо выговориться. — Слишком уж свежа память об отце у нашей аристократии, как он считает.

      — Тут его можно понять.

      У него более хриплый голос, чем обычно.

      — Конечно, в данном случае я не могу с ним спорить, — продолжает Анора, презирая собственный голос, который вот-вот сорвется. — Мой отец все же слишком противоречивая фигура, чтобы все восхищались им так же, как многие годы назад.

      — Ваш отец — герой Ферелдена, и этого ничто не изменит, леди Анора.

      Королева удивленно поворачивается к нему:

      — Но… разве не ты герой Ферелдена?

      Он медленно качает головой. В другой ситуации Анора назвала бы это ложной скромностью, но не сейчас. Ей приятно слышать о своем отце хоть какие-то хорошие слова.

      — Инквизиция прислала письмо с соболезнованиями, — продолжает она, сжимая губы. — Очень подобострастное. Как думаешь, отец погиб по их вине?

      — Нет.

      Королеву удивляет такой стремительный ответ.

      — Но почему? Что тебе известно? Какие-то особые подробности?

      — Только то, что Инквизиция никаким боком не виновна в его гибели, — резко произносит он. И тихо добавляет: — Стражи виноваты.

     Она тяжело вздыхает.

      — И только?

      Он наконец поворачивает к ней голову. Карие глаза влажно блестят. Как и у самой Аноры.

      — Я тоже мало что знаю, — говорит он с оттенком недовольства: он предпочитает знать все. — Вкратце — ваш отец пожертвовал собой во имя Серых Стражей, чтобы искупить… их вину. Совершил последний подвиг.

      Королева опускает глаза и все-таки смаргивает слезу.

      — Как это на него похоже…

      Он не отвечает.

      — Зайдешь во дворец? — спрашивает Анора, пытаясь совладать с голосом. — Тебя давно не было видно в Денериме…

      — Нет. Я возвращаюсь обратно. Если позволите, мы с вами не виделись, меня здесь не было.

      — Хорошо.

      Он уходит — почти бесшумно, ускользает, как тень. Но королева останавливает его, несмело обратившись:

      — Адвен…

      Он оборачивается. Не может не обернуться: его редко зовут по имени, куда чаще — по безликому титулу или званию.

      — Спасибо, — тихо говорит Анора.

      Ее раздражает собственная слезливость и сентиментальность, но она рада его сочувствию.

      И еще больше рада, когда он, не позволяя себе лишнего, молча кивает — низко опустив голову, почти коснувшись подбородком груди — бросает последний взгляд на зажженные свечи и уходит.

      Королева еще долго стоит в церкви, слыша голос отца. Теперь он остался только в ее памяти — пусть и навечно. Свечи тоже неизбежно сгорают и гаснут.

      Над Денеримом собираются тучи, и на землю наконец проливается дождь.

      И это вполне уместно.