Анхель (джен)

...Родила цыганка

Сына въ бурю,

Малыша съ глазами

Лунными большими —

Маленькій альбиносъ.

Съ кожей цвѣта снѣга…

И порывомъ вѣтра

Счастіе унеслось...

Ночное небо черное-пречерное, даже темнее отцовского вороного коня. Млечный Путь плывет над темнотой воздушной распущенной гривой. Звезды вплетены в него бубенцами, они тихо ударяются друг о друга и наполняют воздух хрустальным звоном. Степь колышет серебристую траву, пахнет полынью. Вся ночь — норовистая кобыла. Появится ее хозяин-солнце, она вскинет голову и убежит. Ищи-свищи ее теперь до самого заката.

Хорошо, что сегодня нет луны, она мешала бы. Анхель бесшумно скользит светлой тенью между засыпающих шатров и потухающих костров. Он умеет быть незаметным и сливаться с природой. Роса обжигает босые ноги, но мальчик не надевает сапог, болтающихся у него на спине. У них скрипит подошва.

Громко гавкает собака. Анхель замирает и прислушивается. Пес тяжело шлепает большими лапами по земле, что-то тихо шуршит следом за ним. Это веревка цепляется за неровности дороги, собака на привязи. Славно!.. Анхель усмехается, и бескровные губы складываются в жесткую презрительную улыбку. Раз привязана, то до него не добежит, значит и не укусит. Слабая. Пусть себе брехает, у старухи Симзы болят ноги, она не встанет быстро.

Собака замолкает, и Анхель продолжает свой путь. Он беззвучно крадется между спящими лошадьми. Мальчик точно знает, где стоит его любимая светло-рыжая кобылка. У нее умные глаза, добрые. Она слушает, прядя остроконечными ушами, и никогда не смеется, как смеются все в таборе. Баро, его сводный брат, особенно усердствует, потешаясь над Анхелем, зовет подкидышем и всячески глумится.

Анхель хмурится, сводя светлые брови. Он другой. Он чужой. Мальчик не такой, как все цыгане. Кожа у него молочно-белая, а волосы пшеничного цвета. Глаза, правда, темные, но тоже не как у отца. У Зурало они черные, как уголь, горящие дьявольским огнем. У Анхеля глаза похожи на хмурое грозовое небо: такие же сине-фиолетовые и ледяные. В них все отражается, словно в замутненном зеркале — и счастье, и печаль, и горечь, и обида; лишь гнев срывает тусклую завесу, и тогда они блистают молниями.

Лошадь дремлет, опустив щучью морду в траву. В темноте видно лишь белую звездочку на широком лбу. Хорошая кобыла, хоть и нескладная слегка. Пусть у нее короткая спина, выпуклые ребра и косые плечи, зато крепкие ноги и гордая осанка. Анхель свистит, лошадь вскидывает голову и, всхрапнув, отделяется от табуна, смешно подтягивая стреноженные ноги. Она подскакивает к Анхелю и тянется к его рукам губами, пофыркивая. Молодая еще, игривая, думает, что сахар принес посреди ночи.

Анхель гладит ее и распутывает веревку на ногах. Он набрасывает ее на шею лошади и запрыгивает на спину. Кобыла косит недоуменно янтарным глазом и послушно начинает шагать, покачивая головой. Босые пятки слегка касаются ее мягких боков, высылая сначала в рысь, а потом уж и в галоп. Мимо пролетают деревья, табор скрывается за холмом. Анхель запрокидывает голову, раскрывает руки в объятиях ветру и заливисто хохочет. Он свободен.

* * *

В келье монастыря пахнет ладаном и елеем. Через слюдяное окошко в нее проникают рассеянные солнечные лучи. Из светцов торчат лучины, их зажигают только вечером. Келья скромная, в ней стоят всего три деревянных жестких постели да стол. Здесь живут три девочки: Леа, Абель и Анхель. Анхель самая тихая и замкнутая, самая стеснительная и худенькая. Она в обители уже три месяца, а до сих пор не привыкла к своим соседкам. Она переодевается только если никого нет в комнате, ни с кем не заговаривает первой, а все больше сидит и думает о чем-то своем. Зато она никогда не отказывается прополоть еще два маленьких огородика помимо своего, за что Леа и Абель ей благодарны: девочки не любят ухаживать за ними.

Анхель красива даже в подряснике и полуапостольнике. Черные одеяния только подчеркивают ее белую кожу и большие глаза. Абель расчесывает ее волосы и заплетает их в косу, сама Анхель не умеет этого.

— Какая ты красивая и добрая, сестра, — вздыхает она, перебирая пальцами мягкие пшеничные волосы, — прямо как настоящий ангел. У тебя и имя ангельское — Анхель.

Анхель молчит, глядя в пол, и не отвечает. Сестра Абель ей нравится. У нее тоненькое личико и добрый ласковый взгляд. Она уговорила матушку-игуменью не заставлять Анхель раздеваться догола при крещении, а еще с удовольствием отдает свой хлеб за прополку огородика. Зачем ей хлеб, Абель не спрашивает, и это еще больше располагает к ней.

— Ах Анхель, — она вплетает в волосы ленточку, чтобы потом зацепить волосы в корзинку и спрятать под полуапостольник, — какие у тебя глаза чудные, как океан. Мне они так нравятся…

Губы Анхель чуть изгибаются в улыбке. Обычно ее глаза кажутся всем неприятными. Она вдруг оборачивается, глядя на Абель в упор.

— Ты чего? — пугается девочка, быстро-быстро моргая.

— Абель, дорогая сестра Абель, только тебе могу рассказать, — Анхель протягивает ей руки. — Не говори матушке.

Абель кивает, робко улыбаясь. Анхель никому ничего не рассказывает, и так приятно стать столь близкой этой девочке. Но Анхель рассказывает такие ужасные злые вещи, что сердце у бедной монашки болезненно сжимается. Она складывает руки с выражением самой горячей и самой нежной мольбы. Анхель, оказывается, цыганка. Она родилась не такой, как все, и потому отец убил мать. Ее приютила старуха Изольда, и с ней она провела десять лет своей жизни. Затем Изольда умерла, и девочка зарабатывала на жизнь сама, воруя кошельки и распевая песни.

— Бедная, бедная моя, — шепчет Абель, беря ее руки в свои. — Бедная, бедная!.. Но Бог все простит раскаявшейся душе, ты только молись, Анхель.

Анхель грустно смотрит на нее, и что-то странное светится в ее взгляде.

— Абель, я убегу в субботу, — вдруг говорит она. — Убегу.

— Зачем, Анхель? — Абель испуганно сжимает ее пальцы. — Не убегай, не надо! В обители так хорошо, ты обретешь здесь дом, я буду помогать тебе, а ты будешь помогать мне. Бог простит тебя!

— Абель… — сестра Анхель подносит ее руки к губам. — Абель, я не цыганка… Я цыган.

* * *

Паркет грязный и шершавый. Его надо отдраить щеткой, но мальчик-слуга что-то не торопится. Он мечтательно рассматривает картину на стене. С нее на него смотрит прекрасная женщина, держащая в руках букет синих цветов.

— Шевелись! — по светлому затылку прилетает крепкой рукой. — Николя!

Конечно, никакой он не Николя. Его зовут Анхель. Но мальчик не хочет называться этим именем, оно слишком цыганское. Тут, во Франции, цыган не любят.

— Ты собираешься мыть пол?!

Мальчик вздрагивает и отрывает взгляд от картины. Старик-дворецкий сердито смотрит на него, скрестив руки на груди. Шарль хороший, Николя знает это. Он просто не умеет по-другому: так дед учил его отца, отец учил Шарля, а Шарль учит своего подопечного. Николя точно знает: вот отдраит он пол, смахнет пыль со старинных портретов, вычистит камины, и старик будет доволен.

Вечером на кухне тихо. Служанки шепчутся в уголке. Николя сидит у окна и смотрит на небо. Цвет его светло-лиловый, нежный, а у самого горизонта переходит в алый. Там догорает солнце. «Вот бы прыгнуть на коня да доскакать до края земли, — Николя склоняет голову вбок. — Остановиться и посмотреть, а куда уходит солнце на ночь…».

Заря недолго стоит над потемневшей землей. Небосклон темнеет, и вдруг на нем вспыхивает первая вечерняя звезда. Она подмигивает Николя, словно свечка, на которую дует сквозняк. Мальчик любит звезды. Таинственные и непонятные, они манят его с первых дней. «Изольда говорила, я сын луны… — он облизывает губы, словно сытый кот. — Значит, я тоже звезда?..». Это дочь господина в книжке вычитала, что все звезды — дети луны. Он подслушал случайно, и эта мысль не дает ему покоя.

А еще он завидует сыну господина. Красивый, статный, высокий, он офицер. У него роскошный мундир, золотые эполеты, шпоры и лихо завитые усы. Он, наверное, бывает везде… И до края земли, конечно же, когда-нибудь доедет…

— Что ты не ешь, Николя? — Шарль, хрустнув суставами, присаживается рядом. — Все уже остыло.

Николя отрывает взгляд от звезд и переводит их на дворецкого. Кухня уже пуста, служанки убежали.

— Я хочу уйти в солдаты, — говорит он прямо.

Шарль только руками разводит.

* * *

Революционный Париж, разгар якобинского террора. Красивый молодой человек сидит за столом и рассматривает документы. Волосы у него выбелены солнцем, а кожа все равно светлая, словно он и не бывал в южных широтах. Юноша только начинает работать в Генштабе, ему многое неясно.

У окна черной тенью стоит майор Дюбуа. Точнее, это он для всех майор Дюбуа, а для него он Грач. Суровый, замкнутый, пусть и молодой. У него почти безгубый рот и колючие серые глаза, и сам он тоже колючий. Он говорит: у генштабиста не должно быть чувств. Но как же запереть их на замок, когда за окном гремит весна, когда в лазурно-голубом небе поют птицы, когда ночами звезды висят так низко, что кажется, будто он может протянуть руку и сорвать их?..

Скрипит дверь. В комнату заглядывает человек.

— Тут цыгана поймали, куда его?

— Ведите сюда, — голос у Грача стальной, ровный. Он говорит почти не раскрывая рта.

Человек кивает, исчезает в дверном проеме и возвращается уже с цыганом. Одного взгляда на него хватает, чтобы узнать старого обидчика. Баро не изменился. Он все так же широк в плечах, волосы по-прежнему свисают черными космами, глаза горят из-под густых бровей. Завидев юношу, Баро меняется в лице.

— Анхель! — его грубый голос дрожит. — Анхель, ты же помнишь меня?! Анхель!..

Юноша молчит. Рот сам сжимается в тонкую линию, а в груди начинает рокотать глухими раскатами ярость. Конечно он помнит Баро. Он помнит, как его толкали в спину и роняли в грязь. Помнит, как его таскали за волосы, когда он был еще слишком мал, чтоб дать сдачи. Помнит, как однажды его вырядили в девчонку и заставили плясать на потеху всем. О, это он никогда не забудет.

— Анхель, помоги мне… — шепчет Баро, и его черные глаза блестят от слез.

Юноша склоняет голову вбок и вдруг улыбается. Губы дрожат в злой усмешке.

— Мое имя Мирабель. Я вас не знаю.